Этот день положил начало событию, перевернувшему мой мир с ног на голову и сделавшему меня совершенно другим человеком. Надо, наверное, пояснить — это связано с Антоном. Далее, пожалуй, меня можно полностью понять; понять, сколь сильное эмоциональное потрясение я пережил, как разочаровался в жизни, в городе безмолвия, да в ком и в чём угодно, кроме, естественно, своего идола; разочаровался я даже в Достоевском, малейшее упоминание о котором заставляло меня с тех пор вздрагивать и вспоминать. Словом, очевидно, произошло нечто ужасное.
Проснувшись утром, я мысленно представил себе некий список действий, которые я должен совершить. Написать Дмитрию Александровичу было первым пунктом, но писать, собственно, было нечего — брата я довольно давно не видел, а об остальном не имело смысла докладывать. Затем — прочитать пару глав; это я сделал с удовольствием. Конечно же, сразу после прочтения в голове у меня осталась лишь пустота, но постепенно я вспоминал обрывки каких-то фраз, мысли персонажей, реплики… всё это медленно складывалось воедино. Но пока чтение моё казалось бессмысленным; впрочем, я всё равно продолжал читать, несмотря на бессмысленность эту: делал так, как сказал мне Антон. Следующим пунктом было… прогуляться.
О, без прогулок куда-либо я уже не мог жить! Привязанность моя к городу безмолвия достигла совершенной крайности, стены рано или поздно начинали давить на меня, свежий воздух был необходим мне, как пища. Знаю, традиционно все проблемы мои происходили от того, что я выходил из гостиницы или даже из комнаты, но не мог же я сидеть взаперти, угасая! Так что я пошёл гулять на свой страх и риск.
Как только я оказался на улице, мне в лицо подул холодный октябрьский ветер – знаете, ветер такой может быть только ближе к концу осени, когда ещё не ударили зимние морозы, но и нет уже тёплого, уютного дыхания уходящего лета. Что-то среднее. Можно сказать, золотая середина. Не представляете, как я полюбил октябрь всего за несколько мгновений!.. Я полюбил его всем сердцем, погода эта показалась мне невероятной и удивительной, и я просто наслаждался моментом, не переставая то радоваться, то удивляться. Всё было необыкновенно хорошо, и не хватало только Антона — умного, благородного, понимающего Антона, благодаря которому вся жизнь моя стала бы сущим Раем. Впрочем, у меня были ещё воспоминания.
Я заметил, что город безмолвия сделал меня несколько другой личностью, более сентиментальной, более впечатлительной. Не знаю, почему и каким образом; ничего не знаю. Лишь чувствую, как меняюсь — и, опять же, не знаю, в какую сторону. Как бы то ни было, если бы у меня появилась возможность вернуть время назад и отказаться от предложения дедушки, будучи осведомлённым о всех последствиях пребывания здесь, я бы всё равно не стал ничего менять. Так моё существование обрело хоть какой-то смысл, которого до этого не имело.
По дороге мне встретился «наркоман», похоже, за мной следивший. Я уже устал удивляться встречам с любыми одноклассниками, кроме Антона, так что даже улыбнулся ему как старому знакомому. Надо сказать, хотя я никогда не отличался общительностью, я рад был бы завести с кем-нибудь знакомство, да только боялся всегда — одолевала ложная стыдливость. Конечно, она брала надо мною верх постоянно, и в тот день тоже, но улыбку я сдержать попросту не мог. Дело в том, что я представил себе, как неожиданно встречаю, например, того же Андрея Филиппова, а потом переводил взгляд на этого дружелюбного человека и прямо-таки чувствовал, как облегчение витает в воздухе вокруг меня.
— Привет. Я как раз шёл к тебе.
— Привет, — изумительно, но я произнёс это без запинок. И странно, я даже забыл за утро, что он собирался прийти ко мне. — Прости, я… решил…
— Да ничего. Пойдём погуляем вместе.
В молчании мы дошли до набережной, абсолютно пустынной; естественно, ведь убийства заставляют людей сидеть дома и выходить на улицу лишь в случаях крайней необходимости. Наверняка и милицию на ноги поставили — всё-таки случай серьёзный, и в обычном городке такое происходит редко.
— Люблю эту тишину… она завораживает.
— Да.
У одноклассника моего (я так и не вспомнил его имя) был очень странный голос — немного хриплый, резкий и весёлый одновременно. Мне так показалось. Никогда не поймёшь по интонации и по самому голосу, какое настроение у этого человека.
Внезапно он остановился. А за ним и я, от ошеломления не в силах сдвинуться с места. Сердце моё затрепетало, а на губах моих заиграла благоговейная улыбка; в мгновение ока я стал бесконечно счастлив и уже не замечал ничего вокруг. На другом конце улицы стоял задумавшийся Антон, рассматривавший беспокойную водную гладь, не увидевший нас, к сожалению или к счастью. Мы с «наркоманом» никак не выдали своего присутствия и, мало того, даже не пошевелились, пока объект нашего пристального наблюдения не скрылся из виду. Лишь тогда мы позволили себе тяжело вздохнуть и обменяться впечатлениями (впрочем, в основном это делал отнюдь не я). Не знаю, почему мы не захотели с ним поговорить — быть может, шок, быть может, ещё что-то, чего нам не доведётся узнать.
— Ты… ты тоже его видел? — такая неуверенность показалась мне очень и очень необычной. — Это же… он…
Я вдруг понял. Понял и нахмурился, и настроение моё моментально изменилось; больше не было того мечтательно-восхищённого выражения лица, какое наверняка у меня обычно бывает при встрече с братом. Тогда я был озадачен и жутко удивлён одновременно и, готов поклясться, на минуту в душу мою закралась обыкновенная детская обида.
— Подожди…
Он поднял на меня растерянный взгляд. Стало ясно, что тот весёлый, компанейский человек всего лишь маска.
— Как… как ты относишься к… к нему?..
— Не так, как ты, не волнуйся, — он вдруг расслабился и зачем-то хлопнул меня по плечу, вероятно, чтобы скрыть напряжение. — Это сильный человек, но я не восхищаюсь им столь сильно. Пойдём, он уже далеко от нас.
… В течение этой прогулки я всё удивлялся одной важной вещи: с каких-то пор мой одноклассник обладает даром видеть людей насквозь. Он знает чуть ли не весь мой прогнивший внутренний мир, знает, как я отношусь к Антону (конечно, он вполне мог сделать такие выводы ещё в школе, но, вспоминая его равнодушное отношение к другим…) — знает даже мои чувства и ошибки! Не удивлюсь, если он в курсе ещё и моих дел, например, касаемо приезда в город безмолвия.
Признаюсь, это меня не пугало. Разумеется, испугало бы ещё пару дней назад, но теперь — странное дело, — я к этому человеку привык и уже не ожидал от него какого-либо подвоха. Да, я насторожился во время нашего с ним короткого разговора про отношение к моему брату, но это было скорее что-то, что не контролировалось разумом. Короче говоря, «наркомана» я воспринимал как приятеля.
Одноклассник — приятель. Вот уж не думал, что когда-нибудь доживу до такого.
— Кстати… — мне стоило больших трудов начать разговор.
Не подававший доселе никаких признаков жизни, он встрепенулся и посмотрел на меня, не замедляя шаг.
— А?
— Я… я забыл, как… тебя зовут, вот.
Пожалуй, надо отметить, что говорить я не умел никогда (я имею в виду, говорить уверенно, складно и по делу) и даже обыденная реплика давалась мне с трудом. Так что я вечно запинался, менял тему повествования, не мог донести до собеседника то, что хотел, и в итоге путал нас обоих. Когда-то моя речь просто пестрила разнообразными словами-паразитами, но я быстро усвоил, что это делает меня каким-то невоспитанным дурачком в глазах других, и за это мне становилось стыдно. Уж лучше говорить медленно, но чисто.
Его взгляд выдал в нём недоумение, граничащее с весёлостью.
— Я Марк, — он улыбнулся. — А ты ведь Фёдор, верно?
Я кивнул головой, и мы, осознав всю комичность ситуации, рассмеялись: оба одинаково, оба искренне, оба с каким-то странным облегчением. Мне показалось, что я знаю этого человека уже тысячу лет.
И тогда я понял, как давно не смеялся. Я даже забыл, каково это; и за одну такую минуту, наполненную радостью и беззаботностью, я остался благодарен однокласснику на всю свою оставшуюся жизнь. Мне стало интересно, суждено ли мне ещё когда-нибудь услышать собственный смех, придётся ли мне ещё так рассмеяться, быть может, без особенной на то причины, но хотя бы из-за отличного настроения. Знаете, долгое время я стыдился своего смеха — и время то было жуткое, мрачное, прямо как огромная дождевая туча, нависшая над прежде солнечным весёлым городом. Помню, я пообещал себе наконец начать жить — и, стоя напротив одноклассника, смеясь, собственно, ни над чем, я осознал, что жизнь начинается. Что началась она ещё тогда, когда я, находясь рядом с гостиницей и вдыхая прохладный предгрозовой воздух, размышлял о том, как хорошо и спокойно вокруг. Когда я встретил Артура, сообщившего мне о гибели Цветанова.
— Верно, — сказал я, отсмеявшись. — Абсолютно верно.