Глава первая.
Год спустя.
— Ты же не бросишь меня здесь? – я со свистом втягиваю не по-детски горячий воздух. Капли пота стекают по лицу в рот, и я морщусь. Вкус пота напоминает мне школу, отца и поездку на море. Вроде это был Египет. Да, Египет. Если там были пирамиды, то Египет. Мы стояли в очереди, и кто-то толкнул меня, что бы я двигалась быстрее. Мне было восемь, но уже в то время я отточила свой длинный язык на разные колкости. Так что я развернулась и хотела послать обидчика в Ад, как меня толкнули с другой стороны, и я упала на раздувшегося, как шарик, мальчика. Прямо на него, словно спрятав лицо в одной из жировых складок у него на шее, а точнее я была весьма близка к его подмышке, которая обдавала горячим, спертым воздухом.
— Ты же сказала, что я могу убираться к черту. – Макс упер руки в боки и задрал голову, что бы по лучше надо мной поиздеваться. Он прав, может убираться к черту, сразу после того как спустит меня. Я гордо задрала подбородок.
— Но ты же не можешь бросить меня вот такую, ты посмотри на меня, — потребовала я, будто он и так не смотрел.
— Ужасно выглядишь. – Он поджимает губы, как бы изрекая должное.
— Вы русские все такие тактичные?
— Вы американки все такие не спортивные?
— Ой, ну прости, что я тренируюсь с двадцати пяти летним мужиком, и не много не тяну уровень его физической подготовки.
— Меньше пончиков, Паркер. – Я слышу его удаляющиеся шаги. Мышцы ноют ещё сильней.
— Я заплачу деньги! – Он ушел.
Тренировки. Я ненавижу тренировки. Из девушки, летающей с крыши, я превратилась в… наемного убийцу.
Привет, меня зовут Оушэн и я наемный убийца. Я работаю на Оливера Мартина. В нашем узком кругу семь человек. Оливер, наш оператор Твикс, Эмма, она как бы моя подруга, и она как бы варит кофе, и ещё трое, таких же, как и я. Мы убиваем людей. Не всех людей. Мы убиваем общественный мусор, из-за которого и так гниет наша шаткая система. Подкупных министров, наркодиллеров и так далее.
По инициативе Оливера, я качаю свой тощий зад в каком-то центре, где человека швыряют, избивают, растягивают и подвешивают под потолок. На данный момент я растянулась между двумя перилами на высоте двух метров. К моему счастью никто не додумался положить мат, на тот случай если у меня не получится слезть традиционными методами.
Макс – русская пародия Вин Дизеля. Я понятия не имею, кто он, я знаю лишь его имя, русский акцент и тот факт, что он как-то случайно всегда попадает со мной на тренировки.
— Так, Оушэн, главное не паниковать, рано или поздно кто-то да хватиться тебя найти, ты ведь нужна Оливеру. – Я выворачиваю руку, она больно ноет, я задыхаюсь паникой. Думаю закричать.
— Давай, я ловлю, неблагодарная, — я даже не услышала, как он вернулся.
— Ты уверен, что ловишь? – Может это его уловка, что бы убить меня?
— Давай, — раздраженно тянет он.
Я расслабляю тело и отпускаю руки. Я давно хотела умереть, мне нечего терять, но на удивление сильные и мягкие руки подхватывают меня, и я застываю в пространстве.
— Хочешь пойти со мной на вечеринку? – неожиданно спросил он, разглядывая мое лицо.
Я сузила глаза. – Вечеринка для старперов?
Он презрительной фыркнул. – С чего ты решила, что я старпер?
— Ну…
— Мне двадцать один.
— Видимо мышцы перекрыли тебе кислород в мозг…
— Ну, ты и стерва.
— Спасибо, — я улыбнулась, но потерпела фиаско, когда плюхнулась пятой точкой на пол и завыла.
— Не надо благодарить меня. – Я показала средний палец и потерла ноющий копчик. Моя жизнь – это очень странная вещь.
***
— Оушэн!
Я слышу свое имя и срываюсь с места, налету раскрывая конфеты и запихивая их рот, оставляя за собой след из оберточных упаковок. Боже, какие они вкусные. Снаружи белый шоколад, а внутри… я даже не знаю что это, но ради этого вкуса я готова на все.
Охранник перерезает мне путь, и мчится на меня. Я вскакиваю на месте и шныряю в отдел мясных продуктов, стараясь скрыться за вяленой колбасой и сосисками. Какая-то дамочка кричит мне что-то в след, похоже, я
14:04:57
чуть не убила её ребенка. Я швыряю хнычущему младенцу краденую конфетку и ныряю под разделочную стойку. Не имею ни малейшего понятия, заметил ли меня охранник, и поэтому достаю оставшуюся горстку «райских» конфеток. По очереди запихиваю их в рот, пока зубы не перестают смыкаться и жду.
— Вылась оттуда, мерзавка, — клацая зубами, раздается у меня над головой, и я глупо улыбаюсь, обнажая испачканный шоколадом рот. – У вас буду серьезные проблемы.
Я смотрю на своих друзей, которые сгруппировавшись, идут следом за охранником и подталкивают друг друга локтями. В кармане осталась последняя конфета, и я нагло разворачиваю её перед носом у злого дядьки, который казалось сейчас задымиться.
— Хотите? – я дружелюбно протягиваю ему конфету, но он выбивает её у меня из рук и долгожданная сладость падает на пол. Я так возмущенна, что губа раскатывается как красный коврик на вручении Оскара.
— Я вас засажу, — гаркает дядька, и открывает перед нами белую дверь.
Я вижу пару мужчин в бледно-голубых рубашках. На вид им лет по двадцать, не больше, но от их взгляда я ввинчиваюсь в землю.
— Можете идти, я разберусь, — отзывается один из них, сидящий в дальнем углу и что-то разглядывающим на мониторе.
Я разворачиваюсь и направляюсь к двери.
— Куда ты собралась? – одергивает меня тот самый мужчина.
— Вы же сказали, что я могу идти.
Он запустил руку в светлые волосы и высоко вскинул брови. – Я это не тебе сказал.
— Кто позволял вам обращаться на ты?
— Ворам слова не давали, — поддакивал из-за угла злой охранник.
— Я не вор, просто цены на эти конфеты такие… такие вонючие, что я не хотела их покупать. – Идиотское оправдание, но мне оно кажется вполне нормальным, хотя немного не логичным.
— Куда я дел свои руки? – Все резко оборачиваются. Боже, какой кошмар. Я наблюдаю за тем, как в холодном поту Дэвид крутится на месте в поисках своих рук. Он единственный из моих друзей, кто не состоит в секте Оливера. Он нормальный, за это я его ценю. Хотя он все равно все знает. Пожалуйста, только не алкотестор, молю я. В голову не лезет ничего, что могло бы отвлечь внимание, ничего, что могло бы спасти ситуацию. Я просто по-дурацки хлопаю глазами и обливаюсь потом.
— Он пьян? – мужчина тыкает в меня пальцем, и я не сразу понимаю, к кому он обращается. Его лицо показывается из-за тени и я, наконец, вижу его глаза. Цепляюсь взглядом за них, что бы не потерять самоконтроль.
— Нет, не пьян, — чешу затылок. Вообще-то он под травкой, простите, проносится в голове. Злой охранник фыркает и выходил вон. Мне хочется развернуться и показать ему язык.
— Короче, я звоню вашим родителям, и пускай сами разбираются, у меня свидание через два часа, я не хочу опоздать.
— Я совершеннолетняя, вам не нужны мои родители.
— Я бы не дал тебе больше десяти лет.
— Хам.
— Хамка.
— Паспорт есть?
— Нет.
— Вопросы?
— Иди к черту, — под нос шиплю я.
Ругаться с людьми – мое призвание.
Я скатываюсь по стене на пол и расстегиваю куртку. Я знаю, что за мной никто не приедет, разве что мой младший брат, хотя ему вроде как пятнадцать, толку от него не много. Эмма, Оливер и Твикс уселись на диван. Я подняла глаза и уставилась в потолок. Я не знаю, что я творю со своей жизнью. Мне кажется что из-за того что меня никто не любит у меня есть право пить, курить, воровать и принимать наркотики. Мне кажется, что у меня есть право делать все, что захочется. Мне кажется, что так я цепляюсь за что-то. Хотя, по сути, у меня даже нет цели, просыпаться утром. Я как желеобразная субстанция слоняюсь по школе, на работе, по улице, и только ночью расправляю крылья и схожу с ума. Рано или поздно кто-то обрубит эти крылья, но пока я намерена летать сколько влезет.
— Встань с пола, — грубо и в тоже время как-то тепло прикрикнул мужчина в серо-голубой рубашке и завис надо мной. Я продолжала сидеть и разглядывать ботинки. Я завидовала ему. У него есть работа, у него скоро нормальное человеческое свидание и он не ходит к психологу.
— И кто тебе
так глаза накрасил?
— Знаете, когда куришь травку, не смотришь что красить.
— Язык не щиплет?
— А вам?
Он что-то буркнул под нос и уселся на свое кресло. Я посмотрела на Эмму, и она помахала мне рукой. Я вяло перебирала пальцами в ответ, и устало улыбалась. Дэвид поутих, а Твкис снова постил что-то. Наши глаза нашли друг друга.
— Загребли за кражу, хэштэг криминал, — одними губами прошептал он, и я закатила глаза. Он навел на меня камеру, и я прикрылась рукой, что бы дать ему возможность меня сфотографировать.
Спустя час забрали Дэвида, затем Твикса и когда пришло время забирать Эмму, я почувствовала, как внутри все похолодело. Меня не заберут.
— За тобой собираются приезжать?
— Нет.
— И что ты намерена делать?
— Сидеть тут.
— Где твои родители?
— Они уехали, в деловую поездку.
Мужчина задумался. – Пппп…
Я продолжала смотреть в одну точку, наклонив голову на бок.
— Вставай, я тебя отвезу, — наконец решил он и потянулся за курткой на кресле. Я едва встала и, облокотившись о стену, молча, наблюдала за тем, как он выключает свет, берет ключи и выталкивает меня вон из кабинета, берет за локоть и волочет к выходу из супермаркета. Я перехватываю взгляды людей, и волоку ноги следом.
Звездное небо, усыпанное бесконечными звездами, такими бесконечными, что кажется, будто они ближе некуда. Я спотыкаюсь о бордюр и, опираясь рукой о капот какой-то машины, выдыхаю.
— Ты ещё и кривоногая, садись.
Я покорно залажу в машину и громко ляпою дверью. Сквозь стекло я вижу, как мужчина зажмуривает глаза и глубоко втягивает воздух. Как будто это я его по башке ляпнула.
— А вдруг я маньяк.
— Может мне выйти?
— Пристегнись.
Я не реагирую и скручиваюсь на сидении. Светлые рваные джинсы обнажают костлявые коленки. Машина трогается, а я продолжаю смотреть в окно. В голову не приходит ни одной приличной мысли. Я не знаю о чем думать, что бы отвлечься. Мне скучно с самой собой, тогда я достаю ментоловые ультро тонкие сигареты и засовываю одну в рот. Подношу зажигалку к носу и затягиваюсь.
— Убери сигареты, боже.
— Не упоминайте имя Господа, — я нагло улыбаюсь и выпускаю струю в лицо мужчины, эх, я устала называть его мужчиной, интересно как его зовут. Мне видна лишь одна часть его лица, но и эта часть на удивление привлекательна, хотя уже тронута нитью морщин в уголках глаз. Он косит на меня, и я перевожу взгляд на его руки.
— Сколько тебе лет? – спрашиваю я, выпуская новую порцию дыма.
Мужчина стремительно открывает окно и прохладный воздух пробирается внутрь. На его лице раздражение, смешанное с чем-то непонятным. В целом я в подробности не углублялась.
— Двадцать пять, и прошу на вы.
Я скручиваю губы трубочкой и швыряю остатки сигареты в окно. – Выглядишь старше, — пропуская мимо ушей его просьбу продолжаю я. – А зовут как?
--Томас, — Том неотрывно смотрит на дорогу, сохраняя суровое выражение лица, но от вопроса не может отказаться. – А тебя?
— Оушэн.
— Как океан?
— Как тихий.
— Так и не скажешь.
Я фыркаю, и он улыбается.
Даже сидение машины не прогибалась подо мной. Я махнула рукой в воздухе, заполненном темнотой, и аккуратно сложила её на колени. Становилось холодно. Томас повернул голову в мою сторону, и его лицо замерло в пространстве. Оно было скованно холодным ветром и темнотой.
— Куда дальше?
— Куда хочешь, — выдохнула я в ответ, и отвернулась к окну, закусывая ногти на руках, сгрызая тонкий слой темного лака. Все проносилось так быстро и стремительно, что мне пришлось высунуть голову, что бы словить пейзаж за окном. Воздух хлестал лицо, просачивался в волосы, забивал рот. Меня словно с головой окунули в ледяную воду, где ты тонешь и тонешь, и никто не хочет помочь.
— Я не хочу домой.
Я повернула голову в сторону Томаса, что бы внимательно разглядеть его реакцию. Интересно, он знает кто я такая? Томас вглядывается в темноту, долгим протяжным взглядом. Его теплые медовые глаза смотрят на дорогу. Мне хочется закричать ему на ухо, рвануть руль и оказаться в
кювете.
— Ты меня слышишь? Не вези меня домой, останови машину.
— Слушай, — он молчит, краем глаза наблюдая за мной. – У меня нет времени на твои странности.
Я глубоко выдыхаю. – Ни у кого никогда нет времени на меня.
Он решил, что я рехнулась. Так и должно быть. Это неправильно винить его в том, что я ему не нужна. Просто мне нравится убивать себя. Мне нравится думать о том, чего нет, и медленно гнить. Что бы было, если бы он был моим братом или может даже парнем? Он везет меня туда, куда я не хочу. Он не имеет права.
— Останови машину.
— Скажи куда ехать дальше.
— Останови машину.
— Ты больная.
— Да, — наконец выкрикиваю я, и хватаюсь за дверную ручку. Машина с визгом останавливается и мне кажется, что я проношусь в миллиметре от асфальта. Все мелькает перед глазами, и вот я снова ровно сижу и смотрю на пустую дорогу. Желтая прерывистая полоска становится более тусклой и исчезает совсем.
Томас дышит в унисон моему сердцебиению. Он в ужасе, он никогда не встречал таких, как я.
— Да, я больна, я умираю, — шепчу я и закрываю глаза. Нет, он не тот, кто меня спасет. Он обычный, он просто человек, которому закон велел отвезти меня домой.
— Я не знаю, что мне сказать, и как…
Я диктую свой адрес до конца, и Том запускает длинные пальцы в светлые волосы. Страх делает его моложе. Теперь он выглядит на восемнадцать, но заводя машину, я снова вижу в нем старика. Ещё один обычный вечер.
Мое шестое день рождение. Я одета в костюм принцессы, но на моей симпатичной мордашке выражение, будто меня заставили надеть костюм обезьяны. Бронзовые волосы как-то мудрено заколоты на голове. Я сижу на полу и сжимаю маленькие кулачки, наблюдаю за тем, как мои друзья лазят по лабиринту и машут мне рукой. Назойливы голос мамы над ухом:
— Детка, ты уже взрослая, ты не можешь пойти к ним играть, ты же в платье.
Мне хочется сорвать это платье и бросить его маме в лицо. В эту секунду, мои голубые глаза впервые метают злобный и презрительный взгляд. В моей голове зарождается мысль о том, насколько моя мать глупа.
Мое двенадцатое день рождение. Я снова в уродском платье, из-под которого виднеются содранные от уличного футбола и драк коленки, коротко огрызенные ногти, из-под которых виднеется несмываемая грязь, моя перекошенная челюсть. Я наблюдаю за своей матушкой, которая как гусыня-наседка обхаживает Дрейка. Я вижу его смущение и замешательство.
— Дрейк, не смущайся, — тянет она и сует ему пироженное. – Оушэн приготовила его для тебя. Все уши прожужжала про тебя, такой славный мальчик.
Он смущенно улыбается своей прекрасной улыбкой и косо бросает на меня свой многозначительный взгляд. Я потею и смотрю на свою мать. Она принимает успокоительные, ходит к психологу, но с каждым днем сходит с ума.
Я хочу заплакать. Я снова обвожу всех присутствующих уже настырным, не детским взглядом. Все смотрят на меня и как-то ехидно улыбаются. Впервые я чувствую беспокойство, о том, что подумают другие, о том, что все узнают, что я влюблена в Дрейка. Я из последних сил пожираю маму взглядом, хочу, что бы она закрыла рот.
— Ты ведь так нравишься Оушэн, — хихикает мама, и я словно проваливаюсь под землю. Этот взгляд Дрейка. Взгляд «ты похожа на мальчишку, тебе со мной ничего не светит».
Мой шестнадцатый день рождения. На мне порванные джинсы, в заднем кармане пистолет, я пихаю в рот эклер и игнорирую собравшихся за столом, что бы поздравить меня. Мои одноклассники, которые открыто меня призирают. Моя мама так счастлива, но видя, как я надеваю куртку и собираюсь уходить, её взгляд тухнет.
— Милая, я же приготовила тебе вечеринку.
— А я тебя просила, мам? – Я застегиваю шлем от байка, жую эклер. Краем глаза вижу, как Корни МакКалистер высовывает свою любопытную рожу из-за угла. Все ещё готова выцарапать мне глаза, за то, что я увела у неё парня и бросила его на следующий день.
Мама начинает плакать. – Зачем ты так со мной?
— Успокойся, пожалуйста, — монотонно прошу я, застывая в дверях.
— За что?
Я молча
выхожу на улицу.
***
— Оуш, зайди на кухню, — гремит тарелками мама, и я встаю с пола в коридоре, швыряю куртку на пол и на ходу стягиваю носки захожу в кухню.
— Кто тебя довез?
Я молчу, скрестив руки на груди, и наблюдаю за тем, как она возится с сыром для лапши.
— Ты ответишь матери? – голос папы из кресла в углу.
Я вижу муху. Она садиться на горячую булку на столе и копошиться. Переключаю взгляд на воду, капающую из-под крана. Вижу, как Адам подносит ко рту ложку с мороженным. Вижу…
— Оушэн! У сотни тысяч людей разводятся родители, это не повод сводить нас с ума.
Я выхожу из кухни и затыкаю уши руками. Они что-то говорят. Всегда говорят, но я не слышу. Вот уже полгода я ничего не слышу. Я только помню, и вижу. Ясно вижу, что впереди нет ничего хорошего. И чем быстрей я умру, тем быстрей мне не придется вдыхать в себя яд.
Комната. Это уже не моя комната. Это помещение перестало быть моим домом, моей комнатой с тех самых пор как каждую ночь меня пожирают ночные кошмары, которые с каждым днем становятся все забавней и забавней. Я падаю на кровать и наблюдаю за тем, как пылинки кружатся у раскрытого окна засыпаю.
Мои руки ватные, и ноги ватные, но, тем не менее… Они оставляют кровавую дорожку за собой. Я иду по пустому коридору и пускаю мыльные пузыри. Носом. В этом месте я ещё не была. Тут много надувных шаров, но нет людей. Впереди решетка.
Я смотрю на свою тень в луже на полу и ахаю. Вместо глаз на меня смотрят две большие зияющие черные дырки. Я трогаю их ватными руками и пачкаю лицо кровью. Раздается чей-то голос. Я слизываю кровь с губ и иду вперед. Это мама. Она стоит за решеткой и тянет ко мне руку. Я касаюсь её, она такая нежная, но боль внизу живота прерывает это свидание, и я просыпаюсь, со свистом заглатывая воздух.
На часах половина шестого, комната заполнена леденящим ноябрьским воздухом. Я лежу и смотрю в потолок на скрученной постели. Сминаю в руках уголок одеяла, смотрю на окно и не могу встать, что бы закрыть его.
Для плохих девочек нет спасения.
Вы скажете мне записаться на прием к психиатру, лечь в больницу, проверить почки, но это не та болезнь, которую может вылечить врач, я чувствую, что в груди у меня пусто и печет.
Я выдыхаю, и, обхватывая себя руками, сажусь на пол. Мне бы так хотелось заплакать. Слезы это признак человечности, но я не могу. Не могу выдавить ни слезинки. Где-то внутри меня, я уже давно умерла, умерла вместе с той девочкой…Как её звали? Фанги? Я даже не попыталась что-то сделать, я просто достала школьную карту и сожгла её. Да, Фанги. Из зеркала на меня смотрят два огромных зеленых глаза, с синяками и отеками по всему лицу. Они страшные. Я не знаю эти глаза. Они не мои, не должны быть мои. Я поднимаюсь рывком с пола, открываю шкаф, достаю полотенце, серый свитер и джинсы. Очередные порванные джинсы, от которых меня уже тошнит.
Бреду в душ, закрываюсь изнутри и ложусь в ванну. Наполняю её до краев, задерживая воздух, ныряю под воду. Открываю глаза. Они щиплют, но я продолжаю лежать, пока горло не начинает гореть. Минута, другая… Кто-то мелькает надо мной, я пытаюсь приглядеться, но вижу чью-то руку, она погружает под воду и обхватывает меня за шею. Легкие плачут. Я пытаюсь вырваться из-под толщи воды, но что-то меня держит. Я раскрываю рот и заглатываю воду, чувствую, как голова начинает кружиться, я ударяю руками по поверхности воды и выныриваю наружу. Никого. Дверь закрыта, в том же положении что я её и оставила.
Я снова пыталась убить себя.
Я вытираюсь насухо, одеваюсь и завязываю мокрые волосы в пучок. Опираясь на перила в темноте, спускаюсь на кухню и открываю шкафчик. Достаю успокоительные, стакан наполняю водой, выпиваю двойную дозу. Затем достаю молоко и какао. Разбавляю шоколадный порошок молоком и ухожу в гостиную. Беру в руки пульт и медленно переключаю каналы. Один за другим, один за другим пока не нахожу детскую программу по детей кулинаров. Когда мне было 12, я мечтала принять в ней участие. Отсербываю холодное какао и понимаю,
что хочу есть. Ложные ребра больно впиваются в плоть при каждом вздохе. Я сижу, прислушиваюсь к вальсу пылинок над головой. Сглатываю. Я знаю о последствиях, но я все равно иду на кухню и достаю вчерашнюю лапшу, не разогревая отправляю ложку за ложкой в рот пока не чувствую что желудок жалобно трещит. Я снова устраиваюсь на диване и, свернувшись комочком, закрываю глаза. Чувствую, как из нутрии исходит легкое тепло насыщения. В голове кружится какое-то новогоднее настроение, и я проваливаюсь в сон, в котором нет кошмарных коридоров, мне снится печенье с молоком.
Мама гладит меня по лбу, и я медленно открываю глаза в одурманенной дымке.
— Вставай, в школу опоздаешь, — мягко говорит она. Её голос словно растворился в теплом молоке. Она боится меня. Я заглядываю в её глаза и отыскиваю там себя. Её глаза – мои глаза. В детстве это были самые родные глаза на всем свете. Мы сливались с природой на заднем дворике, а холодными зимами нас можно было отыскать по изумрудному огоньку внутри.
— Я хочу печенье,— шепчу я, и сажусь, резко. Мой голос кажется каким-то странным. Я скучаю, по тому, что было раньше. Я соскучилась по себе. Почему мне кажется, что если я съем печенье, я верну себя?
— Есть магазинное, из «дути фрути», — как-то неловко мнется мама. В детстве она всегда пекла печенье с шоколадом.
Я одобрительно киваю, и пока она идет за печеньем, наблюдаю за тем как её бронзовые волосы, как и у меня, струятся локонами до пояса, как и у меня. Боже мы так похожи. Я бросаю взгляд на окно, но кроме голых деревьев и размывшейся дороги ничего не вижу.
Мама замирает в проходе с коробкой в руках. – Хочешь остаться дома?
— Нет, — я протягиваю руку за печеньем. – Спасибо.
Она пожимает плечами и уходит.
Я разрываю упаковку и вытаскиваю печенье. Оно большое, тонкое и круглое. Я кладу его в рот и решаю взять остальную упаковку в школу. Смотрю на плед. Интересно, в уставе школы есть запрет на хождение в пледе? Если была бы такая болезнь как пледонехватание, то для меня бы сделали исключение.
Я поднимаюсь наверх по скрипучим ступеньками, беру школьную сумку и спускаюсь вниз. В руках клубок из носков. Они новогодние. Я хочу одеть новогодние зелено-красные носки с теплыми мягкими ворсинками.
Вот уже полгода я не говорю маме и папе «пока, увидимся вечером», прежде чем пойти в школу. Я тихо закрываю за собой дверь и ныряю в холодный поток, который подхватывает меня своей будничностью и серостью и несет в школу.
Машина. Я люблю свою небольшую красную машину. В ней так тепло, и я зябко ежусь на сидении, завожу её и выруливаю на дорогу. Это мой маленький катафалк. Нужно заехать за Каммилой. Каммила моя лучшая подруга. Это довольно круто, но порой мне кажется, что она никто для меня. Она меня не знает.
Внутри пусто.
Я подъезжаю к её дому и наблюдаю за тем, как она целует маму в щеку и, весело махая рукой, мчится ко мне. Вместе с ней врывается и аромат её клубничных духов. Её плоские и белые губы смачно чмокают меня в щеку.
— В последний раз, когда мы виделись ты вроде по лучше выглядела.
— В последний раз…
Я думаю, над последним разом и в пол уха слушая Камми, еду в школу. Дороги ещё пусты, мы всегда приезжаем рано. На Честорз Хилл всегда опускается какая-то печальная пелена, когда грустно мне. Я думаю над этим, захожу в тупик и оставляю «катафалк» на пустой школьной стоянке.
— Оушэн, — меня начинает бесить мое имя. Я медленно оборачиваюсь, и наблюдаю за тем, как Джейкоб идет в мою сторону. Копошусь в сумке и достаю деньги. Он, молча, кивает Камми и, подхватывая меня под локоть, ведет прочь со стоянки. – Ты как? – он грустно рассматривает мое бледное лицо.
— Давай без этого, — шепотом отвечаю я и, протягивая ему деньги, получаю свои пять пачек сигарет. Засовываю их в сумку, оставив одну в руках и открывая её, засовывая сигарету в рот. Джейк поджигает, и я затягиваюсь, выпуская дым вверх.
— Без чего? – он мнется.
— Без всего, между нами ничего больше нет, только сигареты.
— Я…
— Ты ничего мне не
должен Джейк, — я обнимаю его, и на секунду замираю. Его теплые сильные руки согревают меня и я ложу голову на его плечо. Мы медленно колышемся в пустоте. Я чувствую, как бьется его сердце, и как бьется мое. Я скучаю по Джейкобу тоже. По тому старому Джейку.
— Мне жаль, что так вышло, — шепчет он мне в ухо.
— Я знаю. – Я убираю руки, и снова затягиваясь, направляюсь в сторону Каммилы, которая недовольно корчит лицо.
— Ты обещала что бросишь, — ворчит она, и, подстраиваясь рядом в такт, шагает к школьным дверям.
Я вскидываю одну бровь и усмехаюсь. – Разве?
— Корова, — она пихает меня в плечо, но улыбается.
Мы заходим внутрь, и мне кажется, что я падаю. Меня начинает тошнить, что-то рвется изнутри. Я прижимаю ладони к животу и продолжаю падать, ощущая под локтем руку Камми. Она округлила из без того большие глаза. Я понимаю её. Ей страшно. Она не знает и доли того что происходило последний год. Она моя лучшая подруга и на ничего не знает. Зато Эмма знает. Хотя она и не моя лучшая подруга она почему-то знает все. Эмма сильная, она справилась. Я боялась, что Каммила не справится. Она хрупкая и нежная. Эмма не такая.
Она моментально перехватывает меня из рук Камми. Я вымученно улыбаюсь в след ошарашенной подруги, и волоку ноги за Эммс, которая стремительно идет в туалет. Она знает что делать. Она одну за другой в точном порядке запихивает мне в рот таблетки, которыми кишит моя сумка и, в конце концов, успокоительные. Их я научилась пить самой.
Я нахожу глазам её взгляд. Он спокоен, и сосредоточен и так нежно заботлив. Она выглядит старше своего возраста, она мне словно старшая сестра. Её вытянутое лицо обрамляют белоснежные волосы, которые собраны в пучок. Она красивая. Я отпиваю воду и подмечаю, что сегодня она стала ещё более худой, чем была неделю назад.
— Когда ты ела последний раз? – Я облокачиваюсь головой о холодный кафель в туалете, и тянусь к сумке за пачкой сигарет, одну засовываю в рот, другую протягиваю Эмме. Это так здорово, имеет подругу, с которой можно курить.
— Не помню, — честно отзывает она, и садиться рядом. Она почти такая же грустная как я.
Я не уверена, что у меня депрессия. Я имею в виду, я не грустна. Но и точно не счастлива. Я могу смеяться, шутить и улыбаться весь день, но иногда, когда я одна, ночью, я забываю, как чувствовать.
Мы курим и молчим, и мне становится тошно от того что кожа на руках пропиталась сигаретным дымом. Это вредно.
— Ладно, поговорили, и хватит, — выдыхает Эмма и тушит сигарету о пол, швыряет окурок в открытое окно и протягивает мне руку. Мы не говорили, но на душе у меня ощущение будто я высказала все.
— Спасибо.
Она кивает головой и выходит передо мной, а я остаюсь, наблюдать за тем как дверь ходит ходуном. Собираюсь с мыслями, срываю резинку с волос, так что они бронзовыми локонами рассыпаются по плечам и отдают яблочно-миндалевым шампунем. Это перебывает табачный дым, и я выхожу из туалета.
В день, за которым последует ещё один и ещё.
Иду по коридору, краем глаза улавливая движения вокруг. Их так много, они все такие разные. Это так странно, быть частью всего этого, когда кажется что ты где-то далеко, что ты совсем другой. Вижу Твикса, и поднимаю краешки губ. Он вытаскивает из ушей наушники и зовет меня рукой. Я волоку ноги.
— Ужасно выглядишь.
— Спасибо, — я наблюдаю за тем как он копошится в шкафчике и достает оттуда шоколадный батончик «твикс», какая ирония. Его темные кудри кажутся ещё кудрявее, чем вчера, а родинка под левым глазом словно уменьшилась. Он одергивает меня, и я беру батончик, раскрывая его, и засовываю палочку в рот, опираясь ногой о стену.
— Тебя не убили родители?
Он поправляет очки. – Нет, но явно пытались.
— Боже, — я не выдерживаю и срываю очки с его лица. – Ты же такой красавчик, зачем тебе это? – я трясу очками у него перед носом.
— Есть такая штука… — он театрально закатывает глаза. – Как зрение.
— Дурак, купи линзы.
— Я и без них горяч.
— Ты единственный квотербэк в очках. Да ещё
и компьютерный гений.
— Что верно, то верно. – Он протягивает руку к очкам, но я поднимаю её высоко вверх и делаю пару шагов назад.
— Ты сумасшедшая, — сдается он.
Я высовываю язык. – Скорее с изюминкой.
— Кексик из тебя хлипкий.
— На что вы намекаете мистер Гордон? – Я отдаляюсь к кабинету истории спиной, распихивая локтями семиклашек.
— Тебе нужно есть по больше.
— Кому ты нужен, если ты жирный? – складывая руки рупором, выкрикиваю я, и ловлю на себе взгляд Нэнси Пикерман, у которой вес за девяносто ещё в восьмом классе перевалил.
— С жирухой не пропадешь.
— Слышишь Нэнси, Твикс тебя хочет, — бросаю напоследок я, и скрываюсь за зеленой дверью истории.
Боже как я хочу спать. Прострелите мне пулю в голове, но я хочу спать. Сейчас я снова лезу в сумку за печеньем. Мне кажется, что оно пахнет детством, оно отвлекает меня от сонного состояния. Я просто залезаю под парту и одним ухом слушаю про третью французскую республику. В этом году я выбрала четыре предмета: английский язык и литература, французский, история и математика и я состою в школьной газете, так что помимо восьми часов в школе я просиживаю штаны после уроков в конуре, которую профессор Фибрилл называет коробкой творений. За всю школьную газету я опубликовала только три собственные колонки. В первой я критиковала школьные сэндвичи и мясо, которое в них кладут, во второй колонке я говорила о вреде курения, в этом же году я начала курить, а третью колонку я опубликовала без чьего-либо ведома подкупив толстуху Нэнси шоколадкой. Я написала о том какая Ева Одли сука. Мне было шестнадцать, это было в прошлом году и Ева сказала мне, что я жирная корова, я вылила ей в лицо компот и запустила окурком, за что меня словил завуч и заставил мыть кабинеты три недели подряд, а в субботу в восемь утра занимать с отстающими. За колонку меня так же отстранили и вот уже год не дают работу. Я рада.
— Мисс Паркер, я боюсь спросить, что вы делаете под партой.
От неожиданности я ударилась головой о стол, и тихо выругалась. Весь класс замер. – Вы не бойтесь, спрашиваете, — пролепетала я и вынырнула из-под парты, тупо улыбаясь и махая карандашом в руке.
Миссис Энди вскинула одну бровь. – Ну и что же вы там делали?
— Карандаш, — оправдывающее замотала я головой, так что волосы съехали на лицо. – Карандаш искала.
«Наглая самозванка» прочитала я по её глазам, и она отвернулась в кафедре. Она одна из тех учителей, которые тайно меня ненавидят за то, что я знаю больше чем они. В целом я глупая, но те предметы, которые я выбрала это вещи, в которых я просто… прекрасна. Кроме математики конечно. На математике настоял папа. Математику я не понимаю.
Единственным учителем, которого я уважала, была миссис Кэмпел. Она ещё была директором школы, по совместительству. Однажды я сбила её в коридоре, и она упала, и сломала каблук, и мне пришлось волочь её до кабинета, где я помогала перевязать ей ногу, а потом мы выпили чай с конфетами и открыли бутылку виски. И стали лучшими друзьями. У неё умер муж, нет детей. Мне нравится быть отдушиной в её жизни, даже если эта отдушина проблемная сучка, которая вечно срывает уроки.
Моя соседка по парте Сара Оннил, такая же глупая курица, как и Ева, которая сидит через три парты от меня. По сравнению с ней я просто спичка. Она подсела на какие-то таблетки, из-за которых растет грудь и променяла стройные ноги на гигантские сиськи.
— Ева, — шикнула я.
Она томно обернулась, и кисло пожала губы. – Чего тебе?
Я швырнула ей в волосы печенье и весь класс прыснули со смеху от того как она вскочила.
— Так, Паркер, вон из класса! – рявкнул Энди. Наверно ждала этого момента весь урок. Кто выгоняет ученика за печенье? Я уже была готова, я и так отсидела сорок минут. Помахав на прощание рукой, я вышла из душного класса и облегченно вздохнула.
На улице я ежусь. Это естественно, холодать так быстро? Наверно дело в том, что я забыла куртку.
— Оуэшэн Паркер, ты конечно пуле не пробиваемая, но умирать от холода как-то нелепо.
Я оборачиваюсь, наблюдаю за тем, как Питер выпускает дым в потолок, и смотрит в пол, подтянув один уголок рта, чуть повыше другого.
— Ошибаешься, — поджав губы, отзываюсь я. – Я далеко не пуле не пробиваемая.
Он протягивает сигарету, и я не отказываюсь. Подставляю лицо под его руку, и он поджигает кончик. Выпускаю дым вверх по его примеру, и топчусь на месте, что бы унять холод по всему телу.
— Пописываешь свои стишки? – бросаю на ветер я.
— Мальчик-поэт.
— Малыш-поэт.
— Вообще-то мы в одном классе.
Я вздергиваю одну бровь, и мое лицо расплывается в гримасе «да ну?». Он смеется, обнажая белые ровные зубы. У него бледные, потрескавшиеся губы, как у меня. Я невольно улыбаюсь сама.
— Прости, я в последний год…
Он выставляет руку вперед и дотрагивается до моего плеча, я чувствую его пальцы на своем подбородке. Поднимаю глаза и встречаюсь с его холодными голубыми. Боже. Не то что бы у меня перехватывает дыхание, но ощущение не из приятных.
— Не бойся, я не буду тебя целовать.
— Ладно, — мы продолжаем стаять в странной позе. Он грустно смотрит на меня, и я вижу этот блеск… я видела его раньше. Это разочарование.
— Маленькая львица, а внутри никто.
— Что?
Он улыбается. – Ты ничтожество.
Я выпячиваю нижнюю челюсть вперед, но вовремя её подбираю. Пытаюсь вырвать свое лицо. Он и так растоптал мою самооценку, так пускай лицо оставит в покое.
— Подожди.
— Убери руку, — рявкаю я и мне кажется, что я сейчас заплачу. Мне каждый день говорят, что я ничтожество. Но я не хотела слышать это от мальчика-поэта, только не от него. Он словно утвердил то, что я хотела игнорировать.
— Ты самое прекрасное, незабываемое и необычное ничтожество в мире. – Он по-прежнему грустно смотрит на меня. – Я написал стих для тебя…
— Мы знакомы, пять минут.
— Это ты так думаешь, я знаю тебя с первого класса.
— Убери руку, — шепчу я, и чувствую слезинку на щеке. Она ползет вниз, и Питер отпускает меня.
Несусь вниз по ступенькам, мне холодно, кожу словно колет тысячами иголок, я добираюсь до машины, запираюсь внутри и начинаю рыдать.
***
Субботнее утро, мое самое любимое утро на свете. Я неподвижно лежу в теплой постели, раскинув руки в стороны, и наблюдаю за тем, как блики света играют на белых стенах, потолке, подбираются ко мне. Я ловлю их руками, сжимаю и разжимаю кулаки.
— Эй, — Мэтти плюхается рядом на кровати. – Вставай.
Я таращу на него глаза, натянув на себя одеяло. – Тебе сколько лет, молодой человек?
Он закатывает глаза, подбирая ноги.
— Так, сэр, ноги с моей кровати, вы не имеете права нарушать мой покой, более того, засовывать свои копыта в мое ложе.
— М-да… — Мэтти поджимает губы. – Мне вообще-то четырнадцать.
— О, да ты уже взрослый, тогда я надеюсь, ты понимаешь, что я хочу, что бы ты убрался из моей комнаты и вернулся с завтраком? – Я хлопаю ресницами и улыбаюсь.
— Ну, ты зануда, в детстве ты была клёвой, — он даже с места не двигается. И начинает пародировать мой голос, конечно в более писклявом варианте. Махать руками и орать.
— Что станет с миром, если брат будет клеветать на сестру?
— Ты издеваешься? Хватит говорить таким тоном и такими выражениями.
Я театрально надуваю губу и шлепаю его по голове. – Все потому что у тебя мозг маленький. Принеси завтрак.
— Я хочу в парк. – Он похож на пятилетнюю девчонку, которой не дали то, чего она желала.
— Большой мальчик, сам можешь сходить. – Я встаю с постели, застываю у двери и жестом предлагаю ему уйти.
— Но там самые классные аттракционы с совершеннолетия, — Мэтти продолжает ныть, я тяну его за рукав и пинком выставляю за дверь.
— Ну, пожалуйста, — пищит он, задевая все косяки на пути из моей комнаты.
— Ладно, я подумаю, — я захлопываю дверь у него перед носом.
Может быть, подумаю. Сегодня у меня дело. Хотя это тупо, называть это делом. Да я блин иду человека убивать.
Пока я жду, что мой младший брат принесет мне завтрак, я с ногами залажу на стул и подтягиваю к себе ноутбук. Открываю почту, открываю
материал, который прислал мне Твикс, что бы я посмотрела. Лукас Пауло, итальянец, пицца, проноситься у меня в голове. Я никогда не уточняю, за что мне надо кого-то убить, за это Оливер меня и любит. Я работаю и не задаю вопросы. Не плохо на этом зарабатываю, за полгода работы я заработала пятьдесят тысяч долларов, если учесть что у меня было всего три дела. Все деньги я храню в банке, и на удивление, за целый год я ни доллара оттуда не взяла. Раздается звонок.
— А, моя девочка уже проснулась? – хрипловатый голос Оливера. – Ты готова?
— Лукас Пауло, он ничего такой, — я оценивающе разглядываю его фото.
— Именно потому, что он ничего такой, сегодня ты сможешь заработать столько, сколько заработала за все время.
Дверь комнаты открывается, и от испуга я роняю телефон. Это всего лишь Мэтти с подносом. Я приказываю ему оставить поднос на кровати и подзываю к себе.
Он ссутулился. – Нагнись-ка, я тебя чмокну в лоб.
— Блин, может не надо?
— Надо, надо, ты мой брат, а я твоя королева, нагибайся.
Он нагибает свою лохматую голову, и я вижу улыбку на его лице. Я чмокаю его в лоб. – Ну, все, вали отсюда.
Мэтти кривится и уходит. Я галопом мчусь к своему горячему, вкусно пахнущему завтраку.
— Алло, Оливер, прости, семейные проблемы, — с набитым ртом бормочу я.
— У тебя нет килограмм в запасе, хватит есть.
— Ты умеешь все испортить, — я смачно намазываю тост арахисовым маслом.
— Через три часа, будь готова, за тобой заедет Чедд.
— О’кей. – Я поспешно кладу трубку и принимаюсь усердно есть.
«Привет, кто-то, кто читает это. Если ты человек, который ничего обо мне не знает, кроме имени и мнимого хобби, я тебя поздравляю, ты окончательно разочаруешься, что я умерла, пытаясь убить другого человека. Не лучшая записка, более того я думаю, что никто её не прочтет и я останусь жива. Тем не менее, в крайнем случае, я не хочу, что бы вы мучились догадками, ведь Оливер скажет, что на меня напали. Нет, я умерла, борясь за то, что считаю правильным. Все в порядке, я давно хотела умереть и я не жалуюсь об этом».
Я складываю листок пополам, долго смотрю на него, ворочаю из стороны в сторону. Каждый раз, собираясь совершить что-то поистине ужасное, я пишу предсмертную записку. Каждую секунду в своей жизни я готовлюсь умереть. Я смотрю на людей, которые начнут писать завещание после того как им стукнет восемьдесят. Может быть, они даже не смогут держать ручку в руках, а не которые не успеют написать прощальные слова. Я не хочу так заканчивать, я хочу успеть написать хотя бы пару слов.
«Питер,
Это то странное существо, чье сердце ты задел, помнишь? Ты сказал, что я ничтожество, ты был… прав. Я ничтожна, мала, ничтожна, бесполезна, но это делает меня не похожей на всех людей. Все люди похожи. Может ты в том числе? Знаешь, я борюсь с этим. Я борюсь со своим ничтожеством, и я справлюсь. В то время как все останутся теми, кем они на самом деле не являются. Лучше быть ничтожней личностью, чем миллионной копией кого-то,
Оушэн».
Я не знаю зачем я пишу это письмо Питеру, хочу показать что он что-то перевернул во мне? Разве кто-то до этого дня мог перевернуть что-то во мне? Я улыбаюсь, мне кажется, что я чувствую что-то. Сопротивление. Он дал мне чувство сопротивление.
Я бросаю письмо в почтовый ящик, грею руки горчим дыханием, и жду, пока почтальон заберет письмо. Конец ноября. Идет снег. Я закрываю глаза и поднимаю лицо вверх. Позволяю снежинкам запутаться в волосах и окончательно промерзнув бегу, домой, но прежде чем закрыть дверь, убеждаюсь, что почтальон забрал письмо и приветливо помахал мне рукой.
Пора собраться, положить предсмертную записку в холодильник, в тарелку с моим ужином. Если я не вернусь, кто-то хватиться в неё заглянуть, а если вернуть, сожгу письмо и съем свой ужин. Сопротивление бурлит внутри меня, я перепрыгиваю через ступеньку, заглядываю в спальню родителей. Они самые странные родители в мире. Они разводятся, но сейчас, они лежат рядом, и смотрят фильм. Мама больна, у неё лейкемия. Я не
готова смириться с этим, папа тоже. Поэтому он уходит от нас.
Я заглядываю в следующую дверь. Мэтти таращиться в компьютер. Он такой маленький, он ничего не знает. И так, я надеюсь, вы уже выявили причины, почему я хотела умереть, все причины, кроме одной, но об этом я пока не готова говорить.
Глава вторая.
— Куда ты собралась? – Я оглядываюсь, волосы залепляют лицо. В дверном проеме стоит отец, сдвинув брови.
— Я… я поеду с другом, в кино. – Его брови сомкнулись на переносице, от отточенного мною вранья.
Минутная борьба взглядами. Но я всегда побеждаю. Я вижу его грустный взгляд, то как он разглядывает мое здоровое выражение лица, ведь я так похожа на маму. Он сдается. – Тебе дать денег?
Я выдыхаю и немного смущаюсь. – Спасибо пап.
Он протягивает мне двадцатку, и я скручиваю бумажку в кармане. На лестнице темновато, я плохо вижу, куда он смотрит теперь. Отец презирает меня, я знаю.
Его взгляд пустующее блуждает по мне, по стенам. Он думает о том, что скоро этого не станет, что я ненавижу его. С того самого момента как…
— Я пойду? – Я чешу затылок, короткая черная футболка оголяет изгиб талии. Я вижу, куда он смотрит, морщится. Шрам.
— Прости… — Я затыкаю уши руками и бегу по лестнице. Слез нет, есть лишь желание побыстрее вырваться отсюда. Хватаю куртку, ключи, хлопаю дверью и застываю на пороге дома. Свобода.
— Эй, ты там, за бортом, давай быстрее. – Чедд жмет гудок, и я дергаюсь, немного даже улыбаюсь.
Запрыгиваю в машину, бросаю сумку на заднее сидение, и улыбаюсь, оставляя проблемы дома. – Умирать, так хоть весело.
— Оптимистка, — хмыкает Чедд и протягивает мне флягу. Я не спрашиваю, что там внутри и для храбрости делаю несколько глотков.
— Как красиво, снег, моя кровь прольется на снегу.
— Тебе стишки пописывать.
Я пихаю его в плечо, и мы сворачиваем, снова сворачиваем, крутимся по кругу, пока я упираюсь взглядом в до боли знакомое здание. Небоскреб. Здесь Оливер арендует последние два этажа, для нашей конторы. Афиш у нас, конечно, нет, но заказов пруд пруди. На что люди не пойдут, лишь бы убрать тех, кто перешел им дорогу. Я улыбаюсь консьержу, он машет мне рукой в ответ. Он думает, что я одна из любовниц Мартина. Хм, пускай думает. Я влетаю в лифт, Чедд теснит меня. Мы молчим. На смену адреналину, приходит подсознательная самозащита.
— Я написала предсмертную записку.
Он закатывает глаза. – Со всеми попрощалась? Хватит слюни разводить, не первое дело.
Я хмыкаю, бросаю взгляд на красный ковер на полу лифта. Он наверно стоит дороже, чем вся мебель в моем доме. Сколько всего повидал ковер, сколько всего повидали стены этого лифта. Сколько моих эмоций они перенесли: страх, обиду, возбуждение, разочарование. Писк оповещает о том, что мы на месте. Двадцать второй этаж. Эмма сшибает меня с ног и сжимает в объятиях.