Пан Голянский
В году эдак 1969, все мы припонаехали в Питер с мечтой поступить в Мухинку. А чтобы поступить нужно было очень серьёзно подготавиться по рисунку, живописи… Ходили мы в студию к Василию Ильичу Суворову. И на подготовишки в саму Муху. Все мы между собой перезнакомились. И никто не знал на кого какая фавора выпадет по поступлению хоть на какое-нибудь отделение в бывшее училище барона фон Штиглица.
Кто из нас будет ходить на учёбу между двумя фонарными скульптурными олицетворениями живописи, ваяния и зодчества во Дворец Искусств?
И был среди нас вечный абитуриент Володька, пан Голянский. И нам так приятно было, что он среди нас вертится в своём болоньевом плаще.
«А-а-а-а! Пан Голянский! Привет!»
Само сочетние – пан Голянский нам очень нравилось. Когда мы кучковались возле проходной в Муху, только и слышно было – пан Голянский, пан Голянский, пан Голянский… и возникал среди нас какой-то особенный флюидный кайф!
Но вот все мы постепенно за несколько лет поступили в Муху, а пан Голянский – нет!
И вот, уже четыре года спустя, пан Голянский, Володька, опановал меня. То есть пристал ко мне с вопросом – какие у меня при поступлении были задания по композиции? Как я их выполнил? И почему я получил Первую пятёрку по композиции на вступительных экзаменах?! С Володькой, паном Голянским, мы зашли в свободную аудиторию и я на бумаге карандашом ему в течение нескольких часов подробно показал и рассказал о своём поступительном подвиге.
Стрекозка
…и был солнечный день… шёл я с другом по берегу небольшого озера… и увидел стрекозку попавшую в беду… она трепетала на водной поверхности… тонула… и было слышно как она кричала, взывая о помощи!.. Как был я, в брюках и рубашке, осторожно, чтоб стрекозка окончательно не захлебнулась, подплыл к ней, подвёл под неё ладонь и выплыл с ней на берег…
Возложил её на камешки. Дождался того момента, когда стрекозка обсохла на солнушке, расправила крылушки и… взлетела. И привиделась мне в стрекозке той моя одноклассница... Мне мой друг потом, по жизни, об этом случае иногда вспоминал.
Говаривал: « … и как ты так смело, прям в одежде, бросился спасать какую-то махонькую стрекозку? Мне б и в голову даже такое не пришло!»
Вот об этой стрекозке я и рассказал Володьке, пану Голянскому. И что она стала мне прототипом моей вступительной композиции. Я её разместил в заданном круге, обсыхающую, на галечках, вот-вот готовую взлететь. А прожилки на крылышках добавили ей чудесную орнаментальность.
Моя стрекозка очень понравилась всем, особенно Нине Степановне Кочневой. Нашей самой любимой преподавательнице. А когда-то она училась в Мухинском на одном курсе с моим старшим братом Арнольдом.
И вот наступили вступительные экзамены по специальным дисциплинам...
Пан Голянский решил поступать к нам на кафедру художественной керамики. Было лето. Я, очень переживая за него, находился тут же, в подвальных помещениях.
Вдруг ко мне, несмотря на свой преклонный возраст, сбегает в подвал Нина Степановна Кочнева и кричит мне в ухо: «Посмотрите что натворил один из наших поступающих!Какой ужас!Какой ужас!»
Муха!, но! не Мухинское!
Я, в нарушение дисциплины вступительных экзаменов, побежал за ней наверх и… передо мной предстала картина в лучших традициях моего, уже тогда любимого, Сальвадора Дали. К столу, паном Голянским была пригвожжена булавкой жирная муха, да так, что из неё все внутренности повылазили. А пан Голянский, ничтоже сумняшеся, с натуры изобразил эту муху, как бы сверху в заданном прямоугольнике. Получился чистейшего образца листовой «МУХОМОР», которым в пятидесятых годах прошлого столетия травили у нас в СССР мух, в аккурат укладывая его в тарелку с водой.
Да... и опять наш пан Голянский пролетел как фанера над Парижем…
... и опять, уже в который раз, накрылось медным тазом его страстное желание поступить в Мухинку.
Больше он мне нигде никогда не попадался. Но! В течение всей жизни, до сего дня, меня не оставляла мысль – и какова же судьба пана Голянского? Где он? Как сложилась его жизнь?
Бороздя просторы интернета, я невзначай натолкнулся на рассказ-продолжение, написанный Ириной Сватовой…
... при поиске материалов об Ирине Маршумовой, которая училась в художественном училище вместе с Мишей Маршумовым у нас в Ташкенте...
Ирина СВАТОВАЯ
Пивная купель
…Фотокора городской газеты «Заветы Ильича» Володьку Голянского, которого мы между собой называли «паном» за его еврейско-польское происхождение, почитай, знала вся Павлодарская область. Бойкий и пронырливый, он, мотаясь по Экибастузу и окрестным районам на своем потрепанном красном жигуленке, успевал обеспечивать снимками не только родную газету, но и многие другие, кто не прочь был воспользоваться услугами талантливого фотомастера.
Помню, Голянский был заядлым грибником. И какой бы работой он не был занят, но сбор шампиньонов и груздей в окрестностях родного города или в березовых колках северных районов области для него был святым делом. Редактор его всегда отпускал на пару-тройку дней, зная, что Антоныч все равно удерет по грибки, так пусть делает это легально, с двойной пользой: и отличную закуску на нужды редакции привезет, и в придачу кучу фотозарисовок с природы.
Мой редактор (я тогда работала в газете энергостроителей «Ленинская искра») Владимир Андреевич Федосенко тоже нередко «падал на хвост» хитрому лису пану Голянскому, заказывая ему в очередную грибную поездку серию снимков для последней полосы. В качестве аванса ему даже оплачивали расходы на бензин – для такого дела ничего не жалко!
Прошли положенные три дня, пять, а пана Голянского нет ни со снимками, ни даже с грибами. Обзвонили все редакции – там его тоже потеряли. Поскольку Голянский жил со мной по соседству, то меня попросили сходить к Антонычу на «разведку».
Удивительно, но дверь мне открыли сразу. Вероятно, пан Голянский кого-то ждал. Но явно не меня, что можно было понять по его разочарованной физиономии. От него изрядно попахивало спиртным. Тем не менее, фотокор-грибник галантно пригласил меня войти и даже предложил стул, попутно заметив, что «как раз собирался на работу», давая тем самым понять, чтоб я долго его не задерживала и не засиживалась. Я не выдержала и расхохоталась: с такой красно-мятой физиономией опасно было выходить даже на балкон, не то что на улицу, а уж предстать пред очами редактора…
Кисловато заулыбался и сам Владимир Антонович. Потом понес какую-то чушь о том, что грибов была пропасть, что собирал их, не разгибая спины, потом что-то еще помешало ему. Одним словом, было не до съемок. Видимо, заметив, как постепенно меняется выражение моего лица, Антоныч тут же нашел, как ему показалось, оригинальное решение
– А давай, Светка, сделаем хотя бы натюрморт из грибов – знаешь, тоже очень неплохо будет смотреться! Правда, я их уже малость подсолил, но это ничего. Пойдем, покажу…
Но прошел пан Голянский не в фотолабораторию, как следовало ожидать, а в ванную комнату. Грибами у него оказалась доверху набита пластиковая канистра емкостью на четыре-пять ведер. При этом в ванной стоял густой пивной запах. Оказалась, что огромная чугунная ванна у Антоныча также доверху была наполнена, но только... пивом!
– Я тут для пивзавода снимки рабочего дня делал. А это мой гонорар, – хвастливо пояснил Володька. – Ну, ради хохмы и вылил его в ванну. А что, очень даже удобно. Черпай сколько хочешь, груздями вон закусывай!
– Ну, и какой из этого бардака «натюрморт» получится?! – завопила я вне себя. – Столько бензина нашего угрохал, а вместо снимков – закуска с приложением!
Пропустив мимо ушей мои вопли, Володька быстро юркнул в соседнюю комнату и вернулся оттуда с «Зенитом». Что-то подкрутив в фотоаппарате, сунул его мне в руки и, тараща на меня свои невозмутимо-наглые глаза, стал объяснять, что надо делать:
– Значит, так. Я беру в одну руку кружку пива, а в другую – вилку с груздем и улыбаюсь. А ты все это снимаешь крупным планом: вот, мол, плоды осени!
Не скажу, что я была в восторге от его предложения, но, как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Да и груздь, который Голянский насадил на вилку, был изумительно хорош – огромный, белый, с классической воронкой. Может, правда получится снимок? Я стала щелкать затвором, прося фотокора повернуться то так, то этак. И в какой-то момент Антоныч, присевший на край ванны, не удержал равновесие и плюхнулся в ванну с пивом!
Только брызги в разные стороны разлетелись. Раздосадованный пан Голянский, вылезая из ванны, попутно отпил из нее, и по всему похоже совершенно окосев, пробормотал:
– С-светуля, в-все в порядке! За... завтра снимки будут в редакции. Ты только никому не говори, что я в пиве купался, ладно? А то никто его со мной пить не будет...
И правда, утром он принес свеженапечатанные фотографии. Федосенко, разглядывая наглую смеющуюся физиономию пана Голянского, размахивающего огромным груздем в ванне с пивом, только крякнул с досады. Но один из снимков все равно взял: пригодится, мол, для истории. Через пару дней к нам зашел Андрюша Воронин, корреспондент городской газеты (ныне руководитель службы ФСБ не то в Бийске, не то в Барнауле), и таинственным голосом сообщил, что видел на днях «такое» у Голянского, что ни в какие рамки не укладывается – полную ванну пива! Мы только хмыкнули: все может быть, на то он и пан Голянский. Но когда Андрюха сообщил, что вечером у фотокора собралась теплая компания и они вчетвером или впятером выпили почти полванны, мы чуть не попадали со стульев со смеху. Воронин обиделся и ушел, так и не поняв причины нашего веселья. Ну, не могли же мы ему сказать, «что» перед этим плавало в ванне с пивом. Тогда бы пан Голянский был натурально и надолго выбит из строя...