Первое, о чём подумал Егор, проснувшись, была Айгуль. Он лежал с открытыми глазами, Лёня спал, рука его торчала, и вагон под порывами неутихающего ветра качало. Зинка ещё не гремела тарелками на кухне, а в соседнем купе Владимир Ильич синхронно ветру похрапывал. Он думал о ней и чем больше думал, тем больше забывал её лицо.
Лицо отдалялось, оставались только контуры его и пуховый платок. Блики прожекторов вырисовывались в памяти отчетливее, даже обувь её, когда они бежали, держалась в памяти, а лицо нет. Он опять силился представить её и засыпал под мерный перестук колёс проходящего мимо поезда.
- Летучка подъём. Подъём, волчата!
Жолдас гремел в коридоре, и запах стылого снега ворвался с ним и холодом ходил по вагону.
- У, Волчара тряпочный, уже верблюда покормил.
Лёня бубнил, а Жолдас гремел уже в столовой.
-Зина, чай.
- Чай, планёрку слушай, может про нас, что путное скажут.
- Не скажут, я скажу. Подымай волчат тряпочных, не чего их жалеть. Подъём!
Скулил Сашка, Владимир Ильич бежал по коридору сонный и гремел в дальнем углу умывальником. Всё было, как вчера и поспать лишних «пьятнадцать» минут Жолдас им не давал.
День выдался напряжённый, покрышки не горели, дрова закончились, а машина, уехавшая за ними, пропала. Казахов Жолдас распустил и те пропали в ауле. Они грелись у последнего костра и время для Егора остановилось. Рядом в километре виднелась станция и там в домах была его Айгуль.
Ему хотелось поторопить время и увидеть её до ночной смены, но машины с дровами не было, костер догорал, а буровая машина сиротливо в стороне отдыхала. Они пытались бурить ею, но зацепиться за край не промерзшей земли не получалось. Жолдас махнул рукой.
- Всё, ждать надо деда.
А дед с дровами пропал. Жолдас, потоптавшись, ушёл в аул. Они остались одни, буровая машина сбежала, и её силуэт на фоне станции затерялся. Леня гудел, клял деда, и идти пешком в летучку связи отказывался.
- Не будет деда с дровами, тогда атмосферу зря топили. Всё тепло Жолдасову верблюду под хвост уйдёт.
Лёня вытянулся в сторону станции. Подождал, Когда Вовка с Сашкой глянут и серьезно добавил.
- Стулья есть, дров нету.
- Умничаешь, Жолдас, что сказал, если догорят дрова, а, деда ёк* - валите в летучку. Егор, что ты молчишь?
Егор, сейчас был за Вовку, день переваливал за полдень, дрова догорали, можно кинуть последние кучей, а не растягивать их в ожидании деда и по Вовкиному жаргону «свалить». Ему хотелось быть ближе к Айгуль, может увидеться с ней и не ждать далёкой танцевальной субботы.
- Нет, Жолдас сказал тянуть, знач, будем тянуть.
Прибежал маленький, лохматый в одеждах казашёнок и, коверкая русские слова, звал их в сторону аула. Аул был недалеко, в три последних столба, там виднелся Жолдас и махал им руками.
- Ты сын Жолдаса?
Казашёнок кивал головой и повторял.
- Бешбармак кушать, идти. Бешбармак кушать, идти.
- Тебе сколько лет?
Леня нагнулся к нему, прикрыл его от ветра. Мальчик сунул ему в лицо руку, затем вторую и на ней оставил два не загнутых пальца.
- Семь. Взрослый уже мальчик, а звать тебя как?
- Жолгай.
И повернувшись, смешной в подпоясанной не по росту шубе, стал уходить в сторону аула. Жолдас на том конце замер. Его высокая статная фигура выражала недоумение, и обиженно махнув рукой, он присел на корточки в ожидании сына.
- Пацаны, а ведь Жолдас зовёт нас в гости.
Егору стало неловко за их непонятливость. Он махнул Жолдасу в ответ. Они побросали последние дрова в костёр, прикрыли инструмент от снега, догнали Жолдасова сына, который невозмутимо и с достоинством вёл их по аулу. Ребятня такая же, как он сопровождала их, изредка Жолдас останавливался и говорил с кем то, которого они не знали, но по интонации, Егор догадывался, что им были здесь рады.
Мальчик, глянув на отца, скрылся с ребятнёй, как будто их и не было. Только на пустом месте ветер гонял брошенный кем - то из них дешёвый конфетный фантик.
Юрт они не увидели, просто их в ауле не было. Были маленькие строения из самана с маленькими окнами, у Жолдаса строение было добротным, свежевыбеленным, и Леня, осмотревшись вокруг, одобрительно хмыкнул. Их завели с противоположной стороны входа, и как Егор понял, они сразу через порог попали в гостевую комнату.
Комната была чистой, квадратной, с двумя дверьми, вторая дверь была в глухой стене к дому, два окна по бокам и на глиняном полу ковры с подушками. Подушки были теплыми, ковры тоже и в углу на всю мощь работал обогреватель. Жолдас был тих и гостеприимен. Шуток не было, «волчат» тоже, он был другой.
Они через раз дышали. Вековые обычаи исходили от стен и как пойдут их дела дальше они не знали. Вторая дверь открылась, Егор вздрогнул - Айгуль, но на пороге с чаном и с бутылью с водой стояла не она. Поставив чан на пол, накрыв бутыль аккуратно полотенцами, женщина быстро скрылась. Жолдас молчал, но Егор догадывался, что это была его жена.
Мальчик с чёрными глазами был копией её, только рост и фактура тела выдавали в Жолдасе отца. Женщина заходила и уходила. Исчез чан с водой, затем бутыль с мокрыми от их рук полотенцами, затем появился бешбармак на ковре. Жолдас сидел скрестив ноги, Леня, поджав их под себя, тоже, пытались Владимир Ильич с Сашкой. Торжественность момента требовала этого, но Егор тут же сдался.
Ноги затекали, болели и как он не переваливался с ноги на ногу, результат был один тот же.
- Жолдас, извини, не могу я так.
- Сидите, как вам удобно. Вы гости.
Произнёс он это так душевно и тепло, что Владимир Ильич поперхнулся. Бешбармак таял у Егора во рту, Лёня закрывал глаза от удовольствия, Владимир Ильич с Сашкой забыв о неудобствах тела на полу налегали и чашка опустела.
Им вновь принесли бешбармак, затем они пили чай, разговорились и Леня шептал, что у Жолдаса важно. Ради приличия Егор молчал, но важность эта терзала его. Он вспоминал степной хутор, мать, накрывающую на стол для отца с друзьями, шумно сидящими за столом. Он сравнивал обычаи своего дома с казахским домом и авторитет Жолдаса в доме, его неспешность, гостеприимность смущали его.
Было непривычно в душе и строго. Он представил мать, снующую в Жолдасовых дверях, и сразу пожалел её. Как будет у него с Айгуль, он не знал и не загадывал. Он просто думал о ней и думал много.
. Появился дед, он сигналил в степи, ветер приносил оттуда рваный звук сигнала и врывался с ним в окна. Они благодарили Жолдаса, и Леня даже сказал «рахмат»*, он уже поднаторел в казахских словах и щеголял ими. А Егор нет. В памяти всплывало «болдэ»*, оно было у него одно и им часто в столовой дед гнал Зинку от свой тарелки. Зинка стояла у него над душой и пыталась подлить добавки.
Дед хмурился и вновь повторял «болдэ» Что оно означает Егор не знал. Переводил на свой лад и получалось по его: – «Отстань, Зина, мне хватит». Зинка отставала и добавляла с горечью.
- Едок ты, дед, тот ещё. В санаторий бы тебя. В профилакторий.
Дед оказался не страшным, играл в шахматы и Леня часто ему проигрывал. Жолдас смеялся над Лёней, садился Владимир Ильич, Сашка, но и их дед клал на лопатки. Егор не играл, как играть не знал, но знал, что деду игра приносит радость. Глаза старика светились и проигрыши его с колеи не выбивали. Лёню, да и в геометрической прогрессии.
Старик замерз, сидел у затухающего костра и, распахнув полы шубы, грел свое хилое тело. Машина стояла рядом, дров в кузове было много, верхом и Владимир Ильич собрался ими торговать.
Жолдас присел к деду, старик, съежившись, говорил ему, что то на казахском и они понимали, что разговор идёт о дровах.
- Чё они там офанарели, на три столба стоко таких дров дать, а в летучке гнильём топим.
Леня вынюхивал машину, Вовка с Сашкой ходили вокруг.
- То дров не было, гнилыми шпалами землю грели, а тута такими атмосферу топить.
Леня, запрыгнул в кузов.
- Да, тута их: и осина, и ясень, и дуб даже. Жолдасу печку топить и угля не надо.
Жолдас стоял уже рядом.
- Так, волки, разговор есть. Леня, спрыгивай, совещаться будем. Дрова эти Карпенко с начальником у нефтяников выбили, за обрыв тот. Так вот поделить их надо: между вами, дедом и столбами.
Дед сидел отрешённо у костра и на слова Жолдаса не обращал никакого внимания. Он ушёл в себя, и согреть своё тело, казалось со стороны, было для него главным.
- Говорю, короче, как в армии. У деда нет «електричества», топит кизяками и тех мало, семья мал, мала меньше. В общем, бедственное положение. В каких долях делить будем?
- Да ни в каких, мы не замёрзнем. Уголь в летучке есть, шпалы ещё не кончились, так чуток Владимир Ильича попарить.
- Я, Лёня, и в городской бане попарюсь, а может на станции у девушки ванную приму.
Лёня препирался с ним, Егор улыбался и знал, что Лёня не отступит. Он, как удав заглатывал их с Сашкой словами, выжимал из них соки, они психовали, и дело дошло до их выглаженных платков на шее. Жолдас гоготал и дед, ожив, блестел глазами. Они сбросили дрова на столбы по пути в аул.
Разгрузили остальные деду, ребятня его просилась в машину, тут же важно стоял Жолгай. У деда было бедно, строения были ветхие, дед жал руку каждому из них и в глазах его стояли слезы. Холодный ветер сушил их, и Владимир Ильич искренне обнял деда.
- Всё хорошо, дед, всё хорошо. Надо будет шпал – своих притараним. Прыгайте, пацанва, в кузов. Жолдас прокатит.
Ребятня шустрая вмиг оседлала кузов, важный Жолгай лез к отцу в кабину, дед остался, и его семья бережно носила пахнущие лесом чурки.
- Двиньтесь, ванные университеты, дуб от ясеня отличить не можете?
Вовка с Сашкой двигались, огрызались Лёниной деревней, пацанва особо не стараясь занять свободные места, а свесившись через борт, смотрела, как Жолдас буксует. За околицей ребятня попрыгала с машины, и стояла, провожая их. Впереди был сын Жолдаса - Жолгай и Егор подумал, что он в их степной компании главный.
Костёр ещё тлел, земля была тёплая, Леня водил по ней рукой и прикладывался ухом.
- Ещё чуток и сверлить можно.
- Термометр ходячий.
Владимир Ильич пробовал землю ломом в яме и психовал.
- Чуток! Тут ещё полдня топить надо.
Его с Сашкой ждали в общежитии. Вечер надвигался, и Лёня засобирался туда тоже. Они забегали, костёр запылал и через час, отогретая земля поддалась лому. Жолдас поспешил за буровой. Приехал сам. Надвинул бур. Земля сверху тёплая поддалась, и бур легко стал углубляться.
Они замерли в ожидании момента истины. Бур заскользил в яме по непрогретой земле, завизжал, но Егор по звуку понял – пройдёт. Бур не подвел, прошёл и вскоре столб, кинутый ими в яму, стоял на ветру, а Жолдасовский перпендикуляр столба, на глазок, смотрел в небо. Они шустро заклинили его, собрали инструмент и залезли в буровую. Леня по привычке в давке поднял давно зажившую руку.
- Чё гогочете, бережёного Бог бережёт.
В летучке было тепло и уютно. Зинкин ПХД* пах хлоркой, полы были вымыты, а цветы в её купе говорили им о многом. Владимир Ильич делал торжественное лицо, Лёня улыбался. А Егору было приятно. Зинкин жених зачастил в их отсутствие и Жолдас предрёк им скорую свадьбу.
Егор лежал в купе один. Рядом работала станция. Зинка звала его на чай, к телевизору, но он отнекивался. Вагонников посылали тормозить путь, но посылала не Айгуль. Голос дежурной был иным и в нём проскальзывали стальные нотки.
- Седьмой на первый путь, будьте осторожны!
Это была Айгуль. Он вскочил с койки и прилип к окну.
- Седьмой на первый путь, будьте осторожны!
Ему хотелось ещё раз, но вместо неё по вокзалу чужим скрипучим эхом пронеслось.
- Внимание, товарищи пассажиры, скорый поезд номер 7 сообщением Москва – Алма - Ата принимается на первый путь, нумерация вагонов с головы поезда.
Ёк* - нет
Рахмат* - спасибо
Болдэ* - хватит, достаточно
ПХД * - в армии (парко хозяйственный день) - день наведения порядка
-