Жизнь и приключения вдовы вампира

               

 
   
   Основные действующие лица:

   1. Вдова вампира - Наталья Акимовна
   2. Её батюшка, отставной писарь - Аким Евсеевич
   3. Их приживалка - Настя
   4. Несостоявшийся жених Натальи Акимовны - пимокат, Егор Петрович
   5. Муж и сам вампир - Кузьма Федотыч
   6. Соседка и роковая женщина Акима Евсеича – Марья Алексевна
   7. Городской голова - Пётр Алексеевич
   8. Сын городского головы - Алексей Петрович 
   9. Граф Немиров Михаил Михайлович  - знатный вельможа и его дядя Михаил Николаевич, а ещё: околоточный надзиратель - Павел Никодимович Абиняков, его супруга - Анна Алексеевна Абинякова, городовой, врач, приходской батюшка, трое кладбищенских жильцов, а также другие, случайно причастные к происходящим событиям, жители и гости города Бирючинск .
   
Смерть вампира
Глава 1

   Городок Бирючинск расположился на высоком берегу реки Бирюки. Деревянные тротуары под окнами крепких бревенчатых домов приводили в центр города. Там зажиточные горожане строили свои жилища из красного кирпича с балкончиками и коваными перильцами возле входных двухстворчатых дверей, каждую створку которых покрывала великолепная резьба. Центральная площадь, выложенная булыжником, отшлифованным и обкатанным экипажами и просто телегами бирючан, никакого освещения не имела, и потому с наступлением сумерек редкий прохожий решался её пересечь. В такое время лай бездомных псов, проникающий сквозь оконные рамы, наводил ужас на дворовых девок и серьёзных матрон. Зато днём тишину городка нарушали лишь лёгкий ветерок, шелестевший кустами сирени, да серьёзный шмель, спешивший куда-то по своим делам.
   Наталья Акимовна - единственная дочь вышедшего в отставку городского писаря. На то время был писарь вдов, часто болел, производил впечатление человека нерешительного и состояния не нажил. Спалось ему плохо, потому что постоянно думал: как выдать дочь замуж так, чтоб и её от тягот бедности уберечь, и самому на старости лет без куска хлеба не остаться. Кавалер Натальи Акимовны, имел небольшую пимокатню, в которой пара нанятых подручных валяла шерсть да изготавливала на всю округу валенки. Предмет необходимый в снежные и морозные зимы Бирючинска.  Сам пимокат,  Егор Петрович, закупал шерсть, сбывал готовый товар, следил, чтобы валенки работники валяли добротные, шерсть не приворовывали, так что забот у него хватало. А вот доход он имел весьма скромный, потому как бирючане народ  бережливый и отменно скатанные валенки, подшивая по необходимости пятки, носили по три, а то и четыре зимы подряд. Жил пимокат в небольшом собственном домике на противоположной от дома писаря стороне улицы, вдвоём с матушкой. Других претендентов на бедную хоть и привлекательную девушку, не было. И ничего бы отставному писарю не осталось, как отдать дочь замуж пусть уж и за пимоката. Однако судьба распорядилась по-другому. Да так, что весь Бирючинск содрогнулся.
   Надо сказать, что кроме Натальи Акимовны жила в доме писаря ещё одна девушка - Настя. Прибилась как-то зимним вечером, мол, пустите переночевать, да так и осталась, потому как была сиротой и родственникам в тягость. Работящая и скромная, постепенно взяла на себя все домашние хлопоты: полы помыть, борщ сварить...
   В один из теплых летних дней Аким Евсеевич обратился к дочери с необычной речью:
   - Натальюшка, понимаешь дело-то какое, сам Кузьма Федотыч прислал за мной посыльного с запиской, в которой говорится, что ему срочно нужно переписать кое-какие бумаги, и для этого он приглашает меня к себе домой.
   - Кто же, батюшка, лучше вас в городе это сделать может? Вот он и обратился к вам.
Однако Аким Евсеевич рассудил, что это была бы, куда лучшая партия для Натали, чем пимокат.  Ведь Кузьма Федотыч человек состоятельный, вдовец,  детей Бог не дал,  хоть и молодыми брал жён. И, заботясь о судьбе дочери, решился писарь взять её с собой.
   - Надобно, Натали, нам этому человеку угодить, - пояснял он дочери, - работу выполнить скоро и аккуратно. Моё зрение уже не такое острое, могу чего недоглядеть. Поэтому будешь меня сопровождать,  тексты читать, да следить, чтоб я случайно ошибку при письме не допустил.
   С этой поездки всё и началось. Работа была в самом разгаре, когда в кабинет заглянул хозяин.
   Из-под красного бархатного халата, шитого золотыми драконами, но уже немного замусоленного на животе, выглядывал воротничок белой рубашки. На голове красовались остатки волос неопределённого цвета, торчали над ушами и легким пушком виднелись над блестящей макушкой. Крючковатый нос, в молодости имевший хищный профиль, еще не совсем утратил свои очертания. Веки опущены, из-за чего невозможно уловить взгляд, чтоб понять настроение владельца. Губы и щеки розовые, как у юноши, но старость уже оставила свой росчерк на этом странном лице. Свет горевших свечей отразился от золотого шитья халата, и упал на лицо Кузьмы Федотыча. Он поднял веки, взглянул на работающих. Наталья вздрогнула, блестящие черные глаза, в которых плясали блики золотых драконов, смотрели на неё так, что мороз пробежал по коже. Она запнулась, отец, не поднимая головы от работы, попенял, чтоб не отвлекалась и продолжала диктовать. Ей подумалось, что эти глаза и это располневшее, стареющее тело, живут разной, независимой друг от друга, жизнью.
   Видимо поняв, что девушка не в силах сосредоточиться под его взглядом, он вышел из комнаты, так ничего и не сказав.
   Закончив работу, отец, как было условлено, позвонил в колокольчик. Вошел слуга и, молча, поставил на стол небольшую шкатулку. Аким Евсеевич удивленно взглянул, слуга пояснил, что хозяин уехал, а в шкатулке оговоренная оплата и подарок для Натальи Акимовны. После чего раскланялся и открыл дверь, предлагая отцу с дочерью выйти.
   Дома из шкатулки кроме скромной суммы денег достали моток красной атласной ленты, сколотой, чтоб не разматывалась, булавкой.
   Уже на следующий день жизнь для Натальи Акимовны стала меняться. Перед обедом в дом посыльный принес записку. От кого она Настя сказать не могла, поскольку читать не умела. Но за обедом батюшка был необычайно оживлён и всё время спрашивал:
   - А не купить ли нам тебе новое платье?
   - Да на какие же деньги, батюшка?
   - А на те, что про чёрный день отложены. Может статься, тогда такой день и не наступит.
   - Вы сказали бы, не томили, к худу или к добру все ваши намёки?
   - Какое же это худо, когда молодой девице родитель новое платье собирается купить? Давеча Кузьма Федотыч посыльного с писулькой прислал, где прямо сказано, что работой нашей очень доволен, - Аким Евсеевич сделал многозначительную паузу, и продолжил:
   - Ещё он попенял мне, что негоже молодой девице по чужим домам хаживать. Надобно поручить её мужу, там уж его рука - владыка. И приглашает нас отобедать с ним в субботу на будущей неделе, так что платье купить мы ещё успеем.
   Сердце Натали сжалось в дурном предчувствии.
   - Но ведь пимокату обещались...
   - Кузьма Федотыч нечета пимокату. Подумай о своей будущности, да и меня, старика, пожалей.
   
   Далее всё покатилось как по маслу. Не успела Натали оглянуться, как стояла перед алтарём. В белом платье из  шёлкового атласа, украшенного бисером, в перчатках из тончайших  брюссельских кружев  на белых, будто мраморных, руках. Чёрные кудрявые волосы, уложенные в причёску, закрывала газовая фата, спускаясь  белой  дымкой по точёным  плечам и темнея ближе к полу, куда слабо доставал  свет церковных свечей. Заплаканная, это уж как полагается невесте. Левая рука безвольно держала перевитую золотой лентой свечу, воск плавился и стекал на руку, был ли он горячим, она не ощущала.
   В городе обсудили наряд невесты да то, как это удалось писарю так удачно сбыть дочь с рук, и стали ждать дальнейшего развития событий. А что они непременно последуют, горожане не сомневались. Кузьма Федотыч уже трижды был вдовцом, и каждый раз этому предшествовала какая-нибудь странная, даже пугающая история.
   И правда. Сколько не приходил тесть в дом зятя, никак не мог увидеться с дочерью. Всё находились разные отговорки. То она долго вечеровала и теперь спит, то куда-то отлучилась и никто в доме не может её найти... А тут ещё горожане шепчутся: сколько бедная Натальюшка протянет, более или мене последней жены Кузьмы Федотыча? Та была кровь с молоком, а эта тоненькая, с виду на фарфоровую статуэтку похожа, где уж ей?
   Однажды, когда городок уже спал, Аким Евсеевич услышал, как в дверь кто-то скребётся. В доме он был один, единственную живую душу, которая могла бы находиться вместе с ним, Настю, отпустил вместе с дочерью. Аким Евсеевич долго не мог решиться открыть, а когда за дверями расслышал дрожащий женский голос, сердце его ёкнуло, и он отворил дверь. На пороге стояла Настя. Она бесшумной тенью метнулась в сени, оглянулась, приложила палец к губам и проскользнула дальше.
   Настю пробирала дрожь, но было видно, что не от холода, а от сильного душевного волнения. Она рассказала, что сбежала из дома Кузьмы Федотыча украдкой и должна незамедлительно вернуться назад, пока её отсутствия не хватились. Настя слёзно просила писаря забрать дочь обратно, иначе Натальюшка, как она жалеючи её называла, не выдержит тех мытарств, что ей приходится терпеть.
   - Что же такого особенного там происходит? - спросил писарь. Не в силах даже присесть, он так и стоял, повернувшись спиной к дверям, в длинной ночной рубахе до пят и ночном колпаке.
   - Наталью Акимовну, кровинушку вашу, держит Кузьма Федотыч долгими днями взаперти, так что даже по нужде ей выхода нет. Ставни закрыты, она, бедняжка, света белого не видит. А тут истопили баню, волоса-то у неё, голубушки, длинные да кудрявые, самой не справиться, вот и разрешил мне Кузьма Федотыч помочь вымыть ей голову. Свечу оставил только одну, и ту в предбаннике, я думала из экономии, скуп он, моченьки нет, так вот, даже при этом скудном свете рассмотрела я, что все её тело покрыто синяками, да ссадинами. Сам Кузьма Федотыч у дверей дожидался, и разговаривать нам запретил, только мы и без слов друг друга поняли. Вышла я, а Кузьма Федотыч вошёл, я под окно, ночь холодная, на мне одна мокрая рубашонка, но стою, слушаю, а из бани стоны, да всхлипы Натальи Акимовы слышатся. Потом голос супруга её: "Ты что, - говорит, - думала, будешь моё добро проедать, да своим белым телом надо мной верховодить? Не тут-то было. Польстилась на моё добро, значит, купил я тебя как телушку, или собачонку на потеху, так вот и утешай, да ублажай", - и опять стоны, да всхлипы, а у меня аж мороз по коже. Что хотите делайте, но не дайте дочери своей погибнуть. Замучает её душегубец, как замучил трех других своих жён.
   Договорив всё это, Настя бесшумно выскользнула за дверь.
   Тут уж писарю не до сна стало. Кое-как дождался утра, да на двор зятя. Опять же осторожно надо, чтоб не заподозрил чего, а то выгонит Настю, случись что и не узнать. От этих мыслей Аким Евсеевич похолодел даже, и решил терпеть, виду не давать, но свидание с дочерью вытребовать.
   На настоятельные требования свидеться с дочерью, по которой скучает, наконец, получил согласие. Видать, и сам Кузьма Федотыч понимал, что когда никогда придётся позволить отцу встретиться с дочерью.
   За обедом, на котором и состоялась эта встреча, Натали сидела не поднимая головы, а когда муж указал, что следует положить конец капризам и кушать что бог послал, она молча взяла вилку и нож, но руки так дрожали, что слышно было звон этих столовых предметов о край тарелки. Кузьма Федотыч вспыхнул от негодования и даже вскочил со стула. Натали подняла на него глаза, из которых неудержимо катились слёзы. Откуда только взялась смекалка у писаря, но боясь, что зять будет вымещать своё недовольство на дочери, он предложил первое, что пришло ему в голову:
   - Кузьма Федотыч, известное дело, девица перешла в статус замужней дамы, вот нервы и не выдержали, вы бы пригласили лекаря, пусть какую-нибудь успокоительную микстуру пропишет.
   - Баловство всё это, одни растраты, однако, чтоб угодить вам, и чтоб помнили мою доброту, - он крикнул слугу и велел послать за лекарем, который обычно лечил его подагру. Да велел предупредить, чтоб тот особенно не рассчитывал, оплата визита и лекарства не должна быть очень высока.
      Аким Евсеич ещё прибывал в доме зятя, когда приехал доктор. Осмотрев молодую пациентку в присутствии мужа и следуя его наставлениям, выписал успокоительную микстуру, сказав, что двадцать капель этого средства сделают сон Натальи Акимовны более долгим и глубоким. Муж одобрительно кивнул, мало ли ему приходится отлучаться из дома, пусть себе спит. Тем более что за микстуру, будучи предупреждён слугой, врач взял недорого. Передав лекарство, доктор предупредил, что безопасное с виду, так как не имеет ни цвета, ни запаха, оно неимоверно усиливает свои свойства при соединении с алкоголем.
   Кузьма Федотыч, только хмыкнул:
   - Где ж это видано, чтоб молодая жена да к рюмке доступ имела, так что тут опасаться нечего.

    Вернувшись домой Аким Евсеевич не находил себе места, осознав в какие руки отдал свою дочь. Стараясь успокоить себя, рассуждал, что это все капризы, нелюбовь к уже немолодому мужу, однако вспоминал ночной визит Настеньки, и сердце опять заходилось болью. Но случилось такое, чего даже в страшном сне привидеться Акиму Евсеичу не могло. События, не только для Акима Евсеича, но и для всех горожан, грянули неожиданные,  как гром среди ясного неба.
Оставленную доктором микстуру Наталья Акимовна, боясь издевательств над ней в сонном состоянии, не принимала, а сливала в припрятанный пузырёк. Теперь, притворяясь полусонной, могла иногда избегать общения с мужем.
      В один из вечеров, когда всё её тело ломило от побоев и ссадин, она придумала план, как ей хоть на одну ночь снискать покоя душе и телу. Перед тем, как лечь в супружескую постель Кузьма Федотыч выпивал обыкновенно бокал красного вина, который незадолго до этого в спальню приносил слуга и ставил на столик у кровати. Когда бокал с вином уже стоял на столе, а Кузьма Федотыч ещё не пожаловали, Натали достала пузырек с накопившимся снадобьем и весь вылила в вино.
   Наконец, дверь спальни открылась. Кузьма Федотыч, всё в том же красном бархатном халате, прошел и сел на край постели. Протянул руку, взял бокал, с наслаждением выпил вино, немного молча посидев, поднялся, снял халат, не спеша уложил его на спинку стоявшего рядом кресла. Потом откинул край одеяла, сунул руку поглубже и Наталья Акимовна почувствовала уже привычный щипок. Рука, от плеча и до самого локтя, покрылась синяками от таких нежностей. Устроился под одеялом, ткнул жену кулаком в бок, она вытянулась в струнку, ожидая продолжения супружеских ласк. Но в этот раз все было по-другому. Кузьма Федотыч покрутил головой, потёр глаза и сказав что-то вроде: "Умаялся, сердешный", - отошел ко сну.
   Какое-то время Наталья Акимовна боялась даже дыханием разбудить мужа, но постепенно, всё более усиливающийся храп дал понять, что бояться нечего. Уже светало, когда Натали услышала, как истопник в соседней комнате растапливает печь, теплая задняя стена которой, украшенная блеклыми изразцами, как раз выходила в супружескую спальню. Она тихонько вылезла из-под одеяла, всё еще опасаясь, что Кузьма Федотыч проснётся, но он даже не шелохнулся. Накинула на плечи платок с кистями, постояла немного у теплой печной стены и, наконец, насмелившись, потрогала мужа за руку, та оказалась холодной как лёд, хоть комната давно наполнилась теплом. Наталья трясущимися руками приподняла край одеяла и потрогала ноги Кузьмы Федотыча, они были так же холодны, как и руки. Ещё какое-то мгновенье постояла в нерешительности, потом вытащила заколку из волос, разметав их по плечам, и кинулась из спальни. Волнение её было столь неподдельно, что ни у кого из слуг и сомнения не возникло, что произошло нечто неожиданное и ужасное. Когда слуга, который обычно приносил бокал вина вошёл в комнату, то Кузьма Федотыч по-прежнему храпел, возлежа на подушках. Он аккуратно поправил голову хозяина и тот затих. Подошло время обеда, но хозяин, который поднимался обычно вслед за истопником, лежал всё также неподвижно и даже дыхание не улавливалось. Наталья Акимовна, сидевшая всё это время рядом в кресле, на спинку которого Кузьма Федотыч вечером уложил свой халат,  решилась отправить прислугу за доктором.
   Не успел слуга трёх шагов от дома отойти, как увидел, что навстречу мчится  карета врача, он замахал руками, закричал, привлекая к себе внимание. Оказалось, доктор торопиться к состоятельной роженице и опоздать ему никак нельзя. Но выслушав сбивчивую  речь слуги, доктор предположил, что Кузьма Федотыч -  человек уже в возрасте, обременённый подагрой и другими болезнями, выпив  с вечера бокал, другой вина, провёл бурную ночь с молодой женой,  так что к утру  вполне мог испустить дух. А значит, визит может быть недолгим и хорошо оплачиваемым.   С этим убеждением  доктор вошёл в спальню супругов.  Представшая  его взору картина,  утвердила доктора в его предположении. Он попросил зеркальце, поднёс к приоткрытому рту Кузьмы Федотыча, немного подождал, потом потрогал руки, ноги, что-то ещё рассматривал в лице пациента. Наталья Акимовна этого уже не видела, ей стало дурно. Накапав для неё всё тех же капель, которые, вероятно, постоянно возил с собой для слабонервных дам, он объявил во всеуслышание о безвременной кончине Кузьмы Федотыча. Слуга, тут же поняв, что теперь у него вместо хозяина хозяйка, подобострастно спросил: сколько доктору выдать за визит.
   - Ах, я ничего в этом не понимаю, и не до этого мне теперь. Пусть доктор сам назначит цену, а уж вы озаботьтесь расчётом, - обрадованный таким поворотом дел, врач поехал далее, принимать роды, а по пути рассказывать, как глубоко переживает свое горе молодая вдова.
Когда же врач приехал в дом роженицы с такой вестью, то слуги чуть хозяйские роды не прокараулили, шушукаясь по углам. А сказал он следующее: по дороге, хоть и спешил очень, но пришлось заехать в дом Кузьмы Федотыча, поскольку под копыта его лошади кинулся полураздетый, испуганный слуга, утверждая, что Кузьма Федотыч преставился.
  - Заехал я буквально на минутку... ведь к вам же торопился, - рассказывал он встретившему его хозяину, - но там и минуты было достаточно опытному врачу, чтобы понять, моя миссия окончена, теперь священник нужен.
  - Что же приключилось с уважаемым Кузьмой Федотычем?
  - Э... возлежал он на постели смятой молодой женой, сама она была в таких расстроенных чувствах, что внешность свою прибрать как следует не успела, из чего можно заключить, что предавался Кузьма Федотыч с молодой и... очень красивой женой, любовным утехам. А перед этим выпил полный бокал красного вина, который и стоял пустой рядом на тумбочке, и слуга подтвердил, что Кузьма Федотыч еже вечерне, прежде чем в супружескую постель лечь выпивал бокал, другой. Дух свой он испустил прямо у этого слуги на руках, когда испуганная состоянием мужа, Наталья Акимовна выскочила из супружеской спальни, призывая слуг. Говорят, тогда Кузьма Федотыч ещё похрапывал.
  - Спал что ли? - шёпотом поинтересовался хозяин.
  - Да нет. Хрипел, вероятно, в предсмертной агонии. Поправил слуга подушку под головой хозяина, а тот всхрапнул, ну прохрипел последний раз, и затих. Если учесть его подагру и некоторые другие хвори, что встречаются у людей его возраста, то станет ясно: не выдержало сердце уважаемого Кузьмы Федотыча.
 Врач удалился к роженице, а подслушавший этот разговор слуга, выскользнул из-за шторы и пошёл рассказывать всем и каждому, набивая себе цену, требуя хранить врачебную тайну личной жизни Кузьмы Федотыча, самолично услышанную им из приватной беседы между врачом и хозяином. А когда в дом Кузьмы Федотыча подъехала бричка с батюшкой, а потом уж и гробовщик пожаловал, то и вовсе в подлинности рассказанного никаких сомнений не осталось. А там и слуги Кузьмы Федотыча подтвердили, им тоже хотелось внимания горожан, а тут такой повод.
   А тем временем, гробовщик производивший обмер, вдруг замер и даже в лице изменился. Наталья Акимовна тоже услышала характерный звук вкупе с определённым запахом, муж никогда не стеснялся при ней этой, как он говорил, естественной потребности. Но останавливаться на полдороге было никак не возможно, и она, побледнев ещё более, пояснила:
   - Беда случилась уже почти сутки как, а по незнанию, слуга истопил печь, от жары тело дорогого супруга начинает портиться, - и закрыла лицо белым кружевным платком, - вот и запах пошел.
   - Это мы поправим, - прогудел батюшка, добавляя ладан в кадило, - однако если сутки миновали, и теперь идут вторые, то не далее как завтра во втором часу будем выносить, - и посмотрел на Наталью Акимовну, за подтверждением, та только слабо кивнула, мол, вам виднее.

     Похороны произошли с соблюдением всяческих христианских правил. Но были детали, которые внимательные жители Бирючинска не могли не приметить.
   Тесть, хоть и был подобающе грустен и одет во всё чёрное, однако по лицу его было видно, что он не особенно печалится по зятю, это горожане понимали. Но более всего жителей городка удивляла молодая вдова, которая так убивалась по преставившемуся мужу, что никто не мог взять в толк: с чего бы? Только она подходила к гробу, силы тут же оставляли её и доктору приходилось приводить в чувство бедную Натали. Однако потом кто-то высказал мнение, что молодым людям свойственно боятся покойников, и Натали не столько по Кузьме Федотычу убивается, как пугается его мёртвого тела. Это было понятно всем.
 Проводить Кузьму Федотыча в  последний путь пришли чуть не полгорода. Во-первых, поминки обещали быть сытными, во-вторых, события приняли неожиданный оборот. Горожане гадали, больше или меньше, чем её предшественницы протянет четвёртая жена, вышло - упокоился хозяин!
А когда на кладбище гроб опустили в могилу, только комья земли по крышке гроба стучать перестали, и даже обровнять могилку не успели, кинулась Наталья Акимовна чуть ли ни под лезвия лопат и давай причитать так громко, что некоторые близко стоявшие отхлынули. И как тут было не удивляться горожанам? Однако далее следовали обильные поминки, а на сытый желудок приходят совсем другие мысли. И жители, уже более благодушно настроенные, решили, что видимо с этой женой Кузьма Федотыч обращался несколько мягче, чем с прежними.

Глубокий траур
Глава 2

  Однако события, развернувшиеся далее, столь поразительные и пугающие, заставили горожан по вечерам задвигать все запоры, замыкать все замки и плотнее занавешивать шторы на окнах. А те, чьи окна имели ставни, не ленились закрывать их засветло.
   Случилось это ближе к ночи на вторые сутки после погребения Кузьмы Федотыча.
      Оставшись одна в супружеской спальне, молодая вдова никак не могла решиться лечь в постель, в которой так недавно возлежал Кузьма Федотыч. Свет лампадки отбрасывал от предметов тени до ужаса похожие на очертания дорогого супруга в домашнем халате. Из тёмных углов мерещились пугающие шорохи. Она прислушалась: и уловила вполне отчётливый звук, который шёл от окна.
- Господи, страхи, всё это страхи… - Её взгляд упал на стержень, который закреплял закрытые ставни с внутренней стороны дома. А стержень вдруг стал почти бесшумно выдвигаться назад так, будто кто-то выталкивал его снаружи. Страх сковал её тело,  лишил голоса. Наталье Акимовне уже чудился призрак Кузьмы Федотыча, когда стержень выпал, громко брякнув об пол, и ставня распахнулась. В слабом свете лампадки, что горела перед образами, да ещё вовсю светившей полной луны, она увидела... пимоката, который пытался влезть в комнату через окно. Цепляясь одной рукой за раму, другой, прикладывал палец к губам, как бы просил о тишине. Тихо охнув, вдова обомлела и рухнула в кресло. При этом халат, который по-прежнему лежал на спинке, то есть там, где его оставил хозяин, вдруг зашуршал в ночной тишине и свалился на пол. Пережитый страх и волнение на какое-то время парализовали её волю. Пимокат прикрыл окно, затеплил на столе свечу и присел возле её ног.
   - Не пугайтесь, Наталья Акимовна. Зла я вам не причиню, поскольку понимаю, что оставили вы меня не по своей воле. Но теперь вы свободны и состоятельны. Я соглашался вас взять в жены бедную, поэтому думаю, вы не решите, будто я к вам из корыстных побуждений. Но судьба повернулась так, что теперь возле вас будет крутиться много всяких хлыщей и проходимцев, желающих устроить свою жизнь.
   - Что вы, Егор Петрович, об этом ли мне сейчас пристало думать? – еле выговорила вдова, постепенно приходя в себя.
   - Я вас и не тороплю. Но, вы должны полагать, какой опасности подвергаетесь. Опять же, предлагаю вам свою помощь, в каком бы виде она не потребовалась.
   - Пока вы меня подвергаете серьезной опасности. Муж лишь вторую ночь на погосте, а у вдовы посторонний мужчина в спальне. Уходите немедленно... И не беспокойтесь, я буду помнить о вас, а далее - как судьба рассудит. Поторопитесь, пока не перебудили слуг в доме.
   Однако шум уже разбудил их, послышались голоса, шаги...
   Времени не оставалось, пимокат распахнул оконные створки, Наталья Акимовна, опасаясь, что его узнают, быстро накинула пимокату на плечи халат мужа. Когда он уже стоял на подоконнике, дверь в спальню распахнули слуги, сквозняк задул свечу, последний её всполох отразился от золотых драконов халата. На мгновенье вдове показалось, что это сам Кузьма Федотыч, страшно вскрикнув, она без чувств упала в кресло.
    
     А в это время, уставший от хлопот и волнений Аким Евсеич, вернулся домой. На дворе давно наступили  сумерки. Пора бы и в постель. Он разделся, ополоснул лицо, руки... и только вознамерился ночной колпак на голову надеть, как в дверь забарабанили с такой силой, будто грешная душа от чёрта спасалась. И не открыл бы Аким Евсеич дверь, в его ли силах с нечестью бороться? Да  Аннушка - прислужница, а заодно и кухарка, которую он нанял взамен Настеньки,  тут как тут:
  - Кого Бог послал на ночь глядя?
  - Истопник это от Натальи Акимовны. Дело спешное. - А голос испуганный, кричит мужик, явно совладать со страхом не может.
  - Точно истопник. Я его по голосу узнала. - И хрясь задвижку в сторону.
  Аким Евсеич так и стоял с колпаком в руках.
  - Батюшка, Аким Евсеич, не попусти дочь свою в погибель! - А у самого дыхание перехватило, далее говорить не может. Анна кружку воды подала, он залпом осушил её:
  - Наталья Акимовна без чувств лежит. Уж и не знаю - жива ли?
  - Говори толком - что стряслось?
  - Кузьма Федотыч с того света приходил. Видать желал Наталью Акимовну утащить за собой. Да слуги шум услышали, кинулись, отбили её, голубушку.
  - С чего ты взял, что это зять мой упокоившийся был? Может вор на добро позарился, зная, что хозяин помер и Натали одна?
  Мужик перекрестился:
  - Как Бог свят, своими глазами видел его, вампира злостного, поймать пытался, да он только полами своего красного бархатного халата махнул, да шитые на этом халате золотые драконы блеснули в свете лампадки, и был таков через окно. А халат этот хозяин при жизни каждый вечер надевал. Уж мне-то это доподлинно известно.
  - Так ведь ставни...
  - Уж ежели его крышка гроба и сыра земля не удержала, то ставни и вовсе нипочём.
  Растерявшийся на некоторое время от неожиданности Аким Евсеич, окончательно придя в себя, и не очень доверяя выпученным глазам и трясущимся рукам истопника, решил, что истопник мог и помянуть лишку, а в подпитии чего не примерещится? Из дома дочери Аким Евсеич всего ничего как ушел. Всё было чинно, покойно.
  - Значит так, коли Наталья Акимовна без чувств, отправляйся за доктором. А я к ней прямым ходом.
  - Нет уж, батюшка, Аким Евсеич, на улицах темень, хоть глаз коли. Да восставший из гроба Кузьма Федотыч променад делает. Я с вами пойду. Всё не так боязно!
  - Куда ж это ты пойдешь? На кой ляд Наталье Акимовне такой слуга, который из трусости ей врача пригласить отказывается? До половины дороги нам вместе идти. А там проулком каких три дома - ходу-то всего ничего. Да и крест нательный на тебе - защита.
  - Оно конечно, крест завсегда защита, однако коли так, то я уж на всякий случай... - он покрутил головой, увидел кочергу возле печи, - ещё и её вот прихвачу.

  В доме Натальи Акимовны не спали. Напуганные слуги шушукались по углам. Наталья Акимовна без чувств лежала на кровати, возле неё хлопотала Настенька.
  - Гляньте, гляньте, Аким Евсеич, я ей ворот  расслабила, чтоб дыханье облегчить... - на шее бедной Натали выделялось бордовое пятно.
  - Вот! Вот! Мне думается это след от укуса ужасного вампира. Ведь восстать из гроба только вампир может.
  Наталья Акимовна никак не приходила в себя. А доктор всё не ехал. Аким Евсеич, хоть и был воцерковленным христианином, но поверить, что зять из гроба восстал - затруднялся. Тогда кто бы это мог быть? Однако беспокойство о здоровье дочери взяло верх над всеми другими мыслями. Наконец в прихожей послышались голоса, и в дверях спальни появился врач. Бегло осмотрев бесчувственное тело, обратился к Акиму Евсеичу:
  - Не единожды работая с мертвыми телами в анатомическом зале, ответственно вам заявляю, что вылезти из могилы ни одно тело не может. - При этом он слегка похлопывал Натали по щекам и приставлял к носу флакончик с какой-то солью. Но Натали оставалась без чувств. - Однако следует осмотреть Наталью Акимовну более тщательно, поэтому прошу вас, Аким Евсеич, удалиться и пригласить мне в помощь Настеньку.
  Аким Евсеич ожидал в кресле у дверей спальни. Кровоподтек на шее дочери рисовал в его сознании страшные картины. Но будучи человеком здравомыслящим, он отметал их одну за другой. Только покойнее от этого не делалось. И когда стало совсем невтерпёж, в дверях показался врач. Он потирал лоб рукой, и вид имел озабоченный.
  - Должен сказать, что на шее Натальи Акимовны.... э-э-э... действительно видны... э... укусы. Я рассмотрел следы зубов, хотя, слава Богу, кожу вампир не прокусил. Тьфу ты, чертовщина какая-то! Быть такого не может!
  - Но оно есть! - встряла в разговор Настенька. - Полный дом слуг Кузьму Федотыча видел. А уж слуги-то своего хозяина завсегда узнают! Да и кто насмелится, в его халат вырядиться? И откуда его взять?
  - Настенька, иди ты, иди к Натальюшке! Не оставляй её без присмотра. - Голова Акима Евсеича пошла кругом. Уж слишком много всяких событий одно хлеще другого за короткое время произошло.

   Когда Натали пришла в себя, то увидела, что уже день. Возле её постели врач и отец. Оба с состраданием смотрят на неё. Настенька подала ей мятный  чай, а немного погодя Натали услышала от отца рассказ о ночном происшествии, известным ему со слов слуг. Закончил он рассказ следующим образом:
   - ... и когда дверь в вашу спальню отворили, то увидели вас бездыханно лежащую в кресле и фигуру, в красном бархатном халате, на котором как живые блеснули драконы. А халат этот, насколько я помню, при жизни принадлежал моему зятю и очень он его любил. Фигура растворилась за окном так, что никто её рассмотреть не успел. Вас уложили в постель и послали за мной и за доктором. При осмотре доктор обнаружил ужасные вещи. Всё ваше тело покрыто ссадинами и синяками, кровоподтёк на шее, возле артерии, ещё бы немного опоздали слуги, и могло случиться непоправимое.
   Натали лежала, не поднимая на батюшку глаз, лицо её было белее мела. Доктор, решив, что молодая женщина не в себе от страха, решил успокоить:
   - Не пугайтесь, я как учёный, во всякую  нечисть, вроде оборотней и вампиров, не верю. И, поскольку он не успел прокусить вам шею,  могу с уверенностью сказать, что в данный момент вашей жизни ничего не угрожает.
   - Кто он? - еле выдавила из себя бедная Натали.
   - Как мы полагаем, ваш супруг, превратившийся в вампира, или, может быть, и бывший им до смерти и, возможно, выпивший кровь из трех своих прежних жён,  - говоря это, врач имел крайне озадаченный вид. А в голосе проскальзывало явное недоумение.
   В этот момент в дверях появился слуга и доложил, что пожаловала супруга околоточного надзирателя Анна Алексеевна Абинякова. Она пренепременно желала видеть хозяйку, а выглядит надзирательша очень взволнованной.
   Едва успев переступить порог, и увидев лежащую в постели вдову, а рядом доктора и отца, Анна Алексеевна тут же заговорила:
   - Я так и полагала,  так и полагала! Не к добру всё это, ох, не к добру!  А он только отмахнулся, говорит, на его участке по пьяному делу каких только «чудес» не вытворяют.
   - Кто он? И о каком чуде вы изволите говорить? - удивился писарь.
   - Сегодня ночью мой муж, околоточный надзиратель Павел Никодимович Абиняков возвращался домой с работы. Участок его за рекой, как раз там, где расположено кладбище. Уже на подходе к реке, он увидел несущеюся вдоль моста закрытую повозку на рессорном ходу. Когда та проезжала мимо, то из своей профессиональной наблюдательности, муж успел заметить, что внутри сидит человек в чем-то красном с золотыми отблесками. Для острастки, муж окликнул: "Стой, кто такие?" Кучер было придержал лошадей, но из повозки раздался крик: "Кузьма Федотыч на кладбище возвращается!" - после чего возничий добавил лошадям прыти, и повозка скрылась из вида.
Как только, поминутно обмахиваясь платочком и глубоко вздыхая, госпожа Абинякова покинула дом, доктор и писарь удалились в другую комнату, обсудить случившееся.
   - Хоть мне и удалось привести в чувства Наталью Акимовну, но она всё ещё очень слаба. Я дал ей успокоительных капель, пусть поспит. Для неё сейчас сон - лучшее лекарство. А вам, Аким Евсеич, доложу, - доктор отвел писаря в сторону и заговорил полушёпотом, чтобы кто из челяди не услышал: - Вся левая рука вашей дочери от локтя до плеча в кровоподтеках. Ну а следы зубов на шее... Получается, её щипали, а может и кусали... Но Кузьма Федотыч разве мог?
  Аким Евсеич замахал руками:
  - Чур, вас, чур! Что вы такое говорите? Может где о косяк ударилась?
  - Тогда ей надо было только и делать, что ходить и о косяки биться. А уж укусы…
  - Но Кузьма Федотыч... упокоился... – развел руки в стороны писарь.
  - Вот и я говорю... – согласился с ним врач.
  И оба, переглянувшись, замолчали.
  - Я, право, в растерянности. Не знаю, что и думать? – Почему-то шёпотом спросил писарь.
  - Мне, как человеку просвещенному... м-м-м... сама  мысль, что Кузьма Федотыч из гроба восстал - претит! Но…  есть очевидцы – слуги. И следы на теле вашей дочери… М… да. – В раздумье врач потёр себе лоб, склонил голову набок, разглядывая принесённый слугой поднос с вином и закуской.
  Выпив по бокалу подогретого красного бордо и закусив нарезанной холодной телятиной, Аким Евсеич и доктор почувствовали непреодолимую тягу ко сну. Аким Евсеич решил остаться ночевать в доме зятя, а доктор направился домой. Проводив доктора, Аким Евсеич задержался в прихожей перед зеркалом:
  - Да, с этим надо что-то делать... - Оглядев на себе поношенный костюм, купленный ещё в те времена, когда служил писарем, Аким Евсеич невольно сравнил его со щегольской одеждой доктора.
  - Может в церкви заупокойную службу заказать?
  Аким Евсеич оглянулся, чуть с боку стоял истопник, который помогал доктору одеться, да потом закрывал за ним дверь. На швейцара Кузьма Федотыч скупился.
  - Иди-ка ты, дружок, спать. Я тут сам разберусь, что мне заказывать. – Посмотрел на себя в зеркало ещё раз, и решил: - А вот завтра и займусь. Нечего своим видом дочь компрометировать. А Натали, я думаю, теперь уж никто кусать и щипать не будет, - вспомнил ночной рассказ Настеньки, прибегавшей в его дом еще, когда Кузьма Федотыч жив был. Спал эту ночь Аким Евсеич на диване в кабинете зятя.

 Преображение умного мужчины
Глава 3

    Раньше Акиму Евсеичу не приходилось столь часто общаться то с доктором, то с надзирательшей, да и некоторыми другими состоятельными горожанами тоже. И он перестал замечать, что ткань его сюртука давно выношена, отчего сюртук местами вытянулся, потерял форму и оттого сам он в такой одежде никакого вида не имеет. Да и средства прежде остерегался тратить на новый гардероб, берёг про чёрный день. Аким Евсеич попытался привести свой внешний вид в приличное состояние, но даже самая тщательная чистка ничего не изменила. Опять же стрижка и бритье требовали рук хорошего цирюльника.
  "Однако, я не толст, не сутул, не лыс, роста не маленького, хоть и не высок, конечно. Бумаги читаю без монокля. Некоторые в мои годы только женятся. А те деньги, что держал про чёрный день, теперь могу потратить", - и, рассудив так, буквально на следующий день направился в цирюльню, где цирюльник обихаживал его, рассыпаясь в любезностях. Посвежевший после приятной процедуры стрижки по модной картинке, приведя в порядок бакенбарды на манер фАвори, которые только обрамляют щеки, не очень длинны и носятся без усов и бороды, а также бритья остальной части лица, сопровождающего горячим компрессом и приятным ароматом, он заехал в магазин прицениться к готовому платью. Оказалось, что готовое пальто приличной ткани и модного фасона стоит пятнадцать рублей. Деньги не малые. Но не носить же пальто с иголочки на старый сюртук? И тут выяснилось, что модные ткани очень дороги и, кроме того, официальной - черный редингот (сюртук) и визитные полосатые брюки отходят от моды. И если уж решиться шить столь дорогие вещи, то лучше выбирать костюм английской формы, хотя пока в Бирючинске только сын городского головы носит такой. Приказчик даже показал ему картинки из иностранного журнала и сказал, что с такой стройностью в теле и моложавостью лица, Аким Евсеич, пожалуй, любому молодцу фору дать может. Будучи от природы человеком не глупым, Аким Евсеич понимал скрытый смысл лести приказчика, который желал продать ему дорогую ткань, да ещё получить заказ портному, а поскольку и ткань дорогая, и фасон новомодный, то и заказывать придётся не абы какому мастеру. Однако понимать-то понимал, но как же были приятны эти слова, ведь кроме лести в них и чистая правда имелась.
  Привыкший к строгой экономии, в дом дочери Аким Евсеич возвращался пешком. И сильно удивился, когда подряд третий встречный горожанин первый приподнял шляпу для приветствия. Выходило, что статус его в городе явно повысился, и откладывать заказ новой одежды никак невозможно.
  Стучать в дверь пришлось долго. Открыл ему заспанный истопник. А ведь в доме полно челяди, на прокорм и содержание которой тратятся немалые средства. И ничего другого Акиму Евсеичу не осталось, как принять на себя все хозяйские заботы. Тут и выяснилось, что некоторые слуги собираются подыскивать других хозяев, потому что жить в доме, куда в любой момент может пожаловать вампир - моченьки нет!
   Когда через несколько дней Аким Евсеич посетил портного, то услышал, что Натали горожане между собой называют не иначе как вдовой вампира. И самые жуткие слухи передаются из уст в уста. Что со всем этим делать? Аким Евсеич решительно не знал. И направился за советом к местному батюшке.
   - Изничтожить следует злостного вампира. - Батюшка всячески выказывал обеспокоенность судьбой горожан, которых терроризирует упокоившийся зять Акима Евсеича. А пуще того советовал подумать о судьбе бедной Натали. Ведь то и гляди, явится ночью, да что если слуги отбить не успеют? Выпьет кровушку - тут-то и придёт погибель не только телу, но и душе Натальи Акимовны. Вон, в городе говорят, что доктор научно зафиксировал укусы на её теле.
   - И как же его изничтожить, когда он и так в сырой земле закопан?
   - Другого выхода не вижу, как пригвоздить его осиновым колом, - свистящим шёпотом поведал батюшка.
   - Так опять же... как же мы его пригвоздим, когда он в могиле покоится?
   - В том-то и беда, что не покоится, а рыскает ночами по улицам, выискивает, чьей бы кровушки напиться! А особо вам следует за свою дочь опасаться.
   - Как же-с быть-то?
  Батюшка поднял глаза к небу, перекрестился:
  - Ох, грехи наши тяжкие...
  - Может пожертвование ...
  - Надо бы в церкви двери подновить, да полы подправить...
  - Я, батюшка, пожертвую. Дочь мою лишнего чтоб не склоняли.
  - Наталья Акимовна - душа, чистая, невинная... В коей сумме желаете пожертвование сделать?
  Аким Евсеич наклонился к уху батюшки и что-то прошептал, потом вздохнул, осенил себя крестным знаменем: - О согражданах пекусь.
   - Душа чистая, невинная, испытание держит дочь твоя достойно. Не беспокойтесь, Аким Евсеич, всё как положено по церковному чину сотворим.


Изничтожение вампира
Глава 4
 
   Город гудел как улей. В этой связи, пимокат Егор Петрович, поскольку ранее считался  женихом теперешней вдовы, счёл для себя возможным нанести дневной визит соболезнования. Наталья Акимовна, улучив момент, попеняла, какую кашу он заварил, на что пимокат подмигнул, то ли ещё будет, но далее их разговор прервался.
   Ужасы о вампире, передаваемые из уст в уста,  обрастая при каждом пересказе новыми, всё более пугающими, подробностями, всполошили город. Теперь уже городовой, мужик молодой и крепкий, крестился, что самолично видел эту чёртову карету и крик слышал тот же самый. Страх сковал город.

   И тут, очень даже кстати, местный батюшка возвестил, что для спасения горожан необходимо провести обряд по уничтожению злостного вампира. Выход один: вбить осиновый кол проклятому вампиру в сердце, пригвоздив его к земле.  Это единственный способ уничтожить нечисть.  Страх и любопытство, поселившись вместе в душах местных жителей, взбудоражили тихий омут провинциального городка.
Теперь уже даже Наталья Акимовна стала сомневаться, а не был ли её муж и в самом деле вампиром, тем более что на похоронах, когда могила уже была зарыта, она явственно услышала оттуда вопль, почему и бросилась на землю и запричитала что было мочи. Вдруг это не от снотворного лекарства так случилось?
   - Может, и не спал Кузьма Федотыч, и не был похоронен заживо, и зря боялась, что всё раскроется, и причитала над его могилой, - убеждала себя вдова, - а может, он и в самом деле вампир, вот и взвыл оттуда.
   Страсти не утихали. И был назначен день, когда на кладбище собрались: околоточный надзиратель Абиняков, городовой видевший карету с вампиром, батюшка отпевавший Кузьму Федотыча, и теперь утверждавший, что ему ещё тогда не понравился цвет лица покойного:
   - Вот как крутит нечистая сила человеческие души! - крестился он. С батюшкой пожаловали два церковных служки. Наталью Акимовну привез отец. Настенька ехать на кладбище отказалась. Она утверждала, что и живого-то Кузьму Федотыча лишний раз видеть опасалась, а на мертвого, да ещё превратившегося в вампира, ни за что взглянуть не насмелится. Приехал пимокат, который по предварительной договорённости с околоточным надзирателем и батюшкой, должен был совершать обряд вбивания кола. Вся процедура обряда была заранее многократно оговорена и расписана - кто, что и когда производит. Наняли кладбищенских землекопов, чтоб разрыть могилу и вскрыть гроб. К тому моменту, когда уже показалась крышка, на кладбище собралось множество городского люда. Они бродили между могил, не решаясь подойти ближе, наслышанные о бесчинствах вампира.
   Уже при снятии крышки, стоявшие у края могилы, покрылись холодным потом. Она оказалась чуть сдвинутой в сторону и только крепкие гвозди, хоть и вышли немного из своих мест, но продолжали удерживать её в прежнем положении.
   - Ежели дух его наделал столько страху, что бы было, освободись тело? - перекрестился батюшка. Наконец гроб открыли. Стоящие близко оцепенели. Одежда на Кузьме Федотыче была разорвана так, будто он пытался вырвать собственное сердце, а изо рта по щеке сползала полоска крови. Медлить было опасно. Все убедились, что вампир в любой момент может восстать из могилы, и тут уж не жди пощады. Взоры присутствующих обратились к пимокату, а он хоть и вызвался заранее, но ощущал непреодолимую дрожь в коленях и руках. Сначала требовалось вложить вампиру в рот головку чеснока, чтоб обезопасить производившего ритуал, а уж потом вбивать кол. Вздрагивающему пимокату церковный служка сунул в руку чесночину. Городовой и рабочие помогли спуститься в могилу. Позднее он говорил, что этот злостный вампир так воздействовал на него, что просто отшиб память и все происходившее он воспринимал как бы со стороны, особенно боясь свалиться в этот ужасный гроб.
   Как только пимокат пропихнул чеснок в рот покойного, городовой тут же подал ему сверху осиновый кол и здоровенную кувалду. Как во сне, несчастный истребитель вампира приставил кол к груди Кузьмы Федотыча и, насколько мог размахнуться в тесной могиле, жахнул по нему кувалдой. Но на этом дело не окончилось. Кол хоть и вошёл в тело, однако следящий сверху батюшка, указал, что он должен пригвоздить вампира к земле, иначе тот восстанет всё едино. И удар кувалдой пришлось повторить ещё дважды. Только после этого пимоката подняли назад, а к могиле стали подходить любопытствующие, принаряженные и чинные. Они останавливались у края, крестились, о чём-то переговаривались и друг за другом, петляя между могил, покидали кладбище.
   Доктору, призванному наблюдать за самочувствием Натальи Акимовны, которая с этого момента приобрела статус вдовы вампира, пришлось отваживаться* с пимокатом. Он, было, собрался напоить его теми же успокоительными каплями, но немного подумав, достал из кармана фляжку, отвинтил колпачок, понюхал, крякнул, сделал сам несколько глотков и протянул Егору Петровичу, который и осушил её.

   Через некоторое время толки о вампире почти прекратились, и тут в городке опять случилось нечто необъяснимое. Теперь уже другой околоточный надзиратель, также по темноте возвращающийся домой, вдруг увидел лихо мчащуюся повозку на рессорном ходу, из которой был слышен крик: "Кузьма Федотыч с кладбища возвращается!" Город замер. А городской голова задумался, не пора ли в городе новый доходный дом построить. Не часто по городам и весям вампиры раскатывают в каретах, понаедут любопытные, а им где-то останавливаться надо, ну, не на кладбище же, в самом деле?

А тем временем события продолжали следовать одно за другим. Это случилось  спустя почти месяц со дня смерти дорогого мужа Натальи Акимовны. В один из вечеров приготовила Настенька баньку, а сама задержалась в доме и Натали направилась одна, полагая, что Настя придёт следом.
   Тонкая ткань нижней рубашки скользнула на пол. Хоть на теле Натальи Акимовны следы мужниной "любви" уже  поблекли из бордовых до чуть желтеющих, но всё ещё были заметны. Натали шагнула из предбанника в мыльню. В кадушке медовые травы запарены. В ушате берёзовый веник мокнет, в него увязана трава полынь, а по полу цветы василька да ромашки насыпаны. Горячий и духмяной пар кружит голову и нежит тело. Натали вытащила гребень, и роскошные чёрные кудри разметались по плечам, упав вьющимися прядями на грудь. Закрыла глаза, с удовольствием вдохнула запах трав и стала ждать Настеньку. Вот и тень перед оконцем мелькнула.
   -Настя? - Услышала, как скрипнула дверь предбанника. - Долго ли тебя дожидаться? - окликнула, теряя терпение.
   -Не пугайтесь, Наталья Акимовна! Не кричите, Бога ради. Заходить далее не буду. Какой вечер караулю! Сказать надобно вам нечто важное.
   -Господи, да ты в своём ли уме, Егор Петрович? - Узнала она голос пимоката, своего несостоявшегося жениха.
   -Уходи скорее! И так дел понаделал! Погубить меня хочешь? Сейчас Настенька сюда придёт, что подумает?
   -Дела мои вам только на пользу. Время со дня кончины вашего супруга уходит и вам надобно подумать о том, что унаследованное вами от Кузьмы Федотыча дворянское звание, детям своим вы передать не можете. Ежели только изволите вновь за дворянина замуж выйти. Но обещались-то меня не забывать! А ведь я-то, Наталья Акимовна, чином дворянским не обладаю. Вот и решился напомнить вам события, кои связывают вас и меня со смертью вашего супруга.
   -Боже мой! Боже мой! Егор Петрович, что вы такое говорите? Как же нас может смерть Кузьмы Федотыча связывать? Кол в мёртвое тело вбивали вы по своей воле, без моего участия. Уходите же скорее! - Не давая договорить, торопила его.
   -Да вы меня никак не слушаете? А дело наиважнейшее!
   -Настенька сейчас придёт!
   -Не придёт! Я засов опустил, будто случайно кто уронил, так что она в доме, пока докричится!
   -Егор Петрович, у меня траур до трёх лет. Так что ни о каком замужестве и детях речи быть не может. А обещалась не забывать вас? Так я помню. Но ничего более я вам не обещала. А теперь уходите же скорее!
   -Но вы могли понести от законного мужа. И тогда рождённый вами младенец, пусть хоть и после смерти своего, так сказать, отца, будет носить дворянский титул.
   -Кузьма Федотыч не оставил мне своего потомства!
   -Это доподлинно никому неизвестно. Вот я и говорю - время подумать, пока не поздно. А моя любовь к вам, Наталья Акимовна, безмерна! И пусть достались вы другому человеку, но судьба освободила вас! - И, видимо, совсем потеряв голову, распахнул дверь в мыльню.
   -Ах! - Наталья Акимовна вскочила с полка, восковая свеча метнулась пламенем, выхватив дивную белую фигуру, пряди чёрных кудрей на белых плечах. Одна её рука прикрывала грудь, другая опустилась чуть ниже живота.
   -Выходите вон! Я закричу!
   Пимокат грохнулся на пол.
   -Богиня, как есть - Богиня с картины! Наталья Акимовна...
   -Приходите завтра, к обеду. Я вам пимы для себя и батюшки закажу. Тогда и поговорим! Да, уходите же!
   Пимокат как был на четвереньках, попятился назад.
   -Егор Петрович! Быстрее! Теперь весь дом на ноги поднялся. И двором, задним двором уходите! Да что ж это с вами приключилось? Живее, живее! - И забыв о своей наготе, стала выталкивать пимоката из бани, который кое-как поднялся на ноги, но глаз от неё отвести был не в силах! И уже почти вытолкала его, как услышала голос Настеньки. Оставалось одно: задуть свечу, чтобы пимокат скрылся незамеченным. Потом выговаривала Настасьи, как случайно на свечу водой плеснула, та и потухла, а одной в темноте, в бани ужасть, как страшно!
   -А я вроде, голоса слышала. Решила, что вор забрался. За баней-то - курятник. Челядь подняла, велела бечь посмотреть. А сама сюда.
   -Как же голоса? Это я тут одна-одинешенька к тебе взываю.
   Во дворе, выскочившие кто в чём мужики, для смелости покрикивая друг на друга, обходили постройки. Не дай Бог, какой тать пробрался?! Сердце Натальи Акимовны от страха, что пимокат не успел скрыться и может быть пойман, стучало так часто и громко, что Настенька стала её успокаивать:
   -Натальюшка, свет вы наш, Акимовна, напугались тут без меня, глупой да нерасторопной. Но теперь-то, челядь во дворе, если кто пробрался - изловят сей момент! Вот вам крест - изловят!
   И тут Наталья Акимовна услышала голос пимоката. Изловили! Сердце её оборвалось. Что-то теперь будет?
   -Вы ничего не бойтесь, а я поверх мокрой рубашонки сарафан накину да выйду, гляну: изловили кого?
   Настенька вышла. А Наталья Акимовна приоткрыла дверь предбанника и прислушалась.
   -Иду, значит, я мимо. Смотрю, ворота неплотно прикрыты. Время позднее. Уж ни случилось ли чего, думаю? - говорил пимокат громко и уверенно, хотя некоторая дрожь всё-таки слышалась в голосе. - Или просто по рассеянности слуги закрыть забыли? И тут: крик, шум, вроде ищут кого. Только рот открыл служку окликнуть, а он в сей момент на меня и натолкнулся.
   -Дак ить, ворота я самолично проверял. Вот и теперь они закрыты. Как же так? - удивлялся дворовый мужик. Подняв фонарь, он внимательно осматривал перекладину толщиной в руку, запиравшую ворота. В это время вся остальная прислуга, никого ни обнаружив, стала собираться рядом с ними.
   -До чего же глупы, бывают людишки. Тать ворота приоткрыл и вошёл, а я за собой их закрыл! Не оставлять же нараспашку в вечернее время? А пока вы тут бегали бестолково, он, испугавшись, задним двором ушёл. У ворот-то я стоял!
   -Это как же он ухитрился? Ворота со двора запираем... - недоумевал мужик.
   -Вот ежели изловили бы его, то расспросили бы. Тать мог засветло пробраться, да прятаться, к примеру, в курятнике. Или, может, ты чего напутал, а ворота и не запирал вовсе!
   "Весь этот разговор следует пресечь", - подумала Наталья Акимовна.
   -Настенька, где ты там? Уже баня выстыла! - крикнула из-за дверей. - Хватит попусту свечи жечь, да разговоры пустые разговаривать. Поблагодарите лучше от моего имени Егора Петровича, что уберёг нас от лихого человека, да пригласите завтра к нам на чай, чтоб уж как положено благодарность высказать. Да возвращайся живее. Не сидеть же мне тут до ночи?
   На этом, слава Богу, приключение закончилось. Однако, лёжа после бани на пуховой перине, Наталья Акимовна рассуждала и так и этак. Егор Петрович, что ни говори, непотребные вещи вытворяет. То в окно её опочивальни влез безо всякого на то повода с её стороны, то вот сегодня в баню проникнуть исхитрился.   И, можно полагать, жуткие слухи о вампире пошли не без его участия. Полагать, конечно, можно. Но было  нечто такое, что не давало покоя Наталье Акимовне: околоточный надзиратель утверждал, что вечером, когда возвращался со службы, видел повозку, везущую Кузьму Федотыча в красном бархатном халате с отблесками золотых драконов. Но ведь халат в это время лежал в её спальне на кресле, там, где и был оставлен хозяином при жизни. И Кузьма Федотыч - чай в земле зарыт, да и совсем не в халате. А Егор Петрович выскочил из окна её спальни в этом самом халате гораздо позже, хоть и ночью тех же суток. Значит, ни тот, ни другой не могли быть в той повозке в этом самом халате. Так что же это за ужасный призрак раскатывает по городу? И так ли уж правильно винить во всём Егора Петровича?  Но тогда это дело сил страшных, необъяснимых! От таких мыслей дрожь пробрала Наталью Акимовну. Она плотнее закуталась в одеяло и мысли постепенно перешли на более житейские вопросы.  Как бы там ни было, в одном пимокат прав - ежели она выйдет замуж за человека не дворянского происхождения, то и дети от такого брака будут простолюдины. И понятно, что задумал Егор Петрович. Чтоб Наталья Акимовна уступив ему, родила ребёнка, скрыв их связь. А отцом объявила Кузьму Федотыча. Родить можно и в Москву, к примеру, уехать, объяснив необходимостью посетить медицинские светила. А когда вернётся с дитём, кто дознается - какого он месяца рождения? Тут и крестить, записав нужную дату рождения. По истечении же срока траура Егор Петрович обвенчаться мечтает.
   Проследив, таким образом, ход мыслей Егора Петровича, она даже села в кровати. Да что же это деется? Ей по всем канонам можно ещё три года жить привольно и свободно, не обременяя себя брачными узами и мужниными капризами, а того хуже, беременностью и родами. Опять же из столицы выписаны роскошные траурные платья с прекрасными корсетами для узкой талии, которые останутся не надёванными. Да и удовольствия от замужней жизни в постели она не почувствовала никакого. Вспоминались одни мытарства да изгальство со стороны дорогого супруга. И как ни крути, всё одно три года траура. Опять же пимокат этой тайной власть над ней возымеет. Так из огня да в полымя и угодишь!
   А ей давеча первое приглашение принесли от городского головы. Деловой визит позволителен. Грацианов Пётр Алексеевич этикет до тонкости понимает, и приглашение прислал на двоих. Сопровождать её туда будет батюшка Аким Евсеич. Этому способствовало оставленное Кузьмой Федотычем состояние, и статус её необыкновенный. Шутка ли - вдова вампира? К чему лишаться таких преимуществ? Попав в руки Кузьмы Федотыча, она научилась терпению и поняла, что иногда решиться осмелиться это шанс поймать птицу счастья. А оставшись безраздельной владелицей немалого состояния, почувствовала: как же хороша жизнь без страха бедности и мужниной тирании. Через три года снимет траур и начнёт выезжать в общество. Зря, что ли, она столько пережила? И грех на душу приняла! А с другой стороны: и врач дорогого супруга осматривал, и батюшка кадилом рядом махал, и гробовщик обмерял - все сочли мёртвым. Так в чём же её грех? Не более чем у других. И зря она казнит себя, что дорогого супруга заживо похоронили. Нет, надобно отвадить пимоката!
   На следующий день перед обедом Наталья Акимовна имела беседу со своим батюшкой в том самом кабинете, где когда-то она диктовала, а батюшка переписывал за мизерную плату бумаги Кузьмы Федотыча, и тот впервые увидел её. Тогда даже помыслить было невозможно, что судьба примет такой оборот. Однако и теперь будущее предвидеть не мог никто, даже осмотрительный и осторожный Аким Евсеич. Он сидел в мягком кресле Кузьмы Федотыча, склонившись над деловыми бумагами. В хорошо сшитом сюртуке, в зауженных брюках и модных ботинках бывший писарь вовсе не выглядел как прежде тщедушным, а скорее подтянутым и собранным.
   -Ну что, Натальюшка? - продолжая начатый разговор, отложил в сторону рассматриваемую бумагу. - Ты должна понять, что Пётр Алексеевич не стал бы без особой причины беспокоить тебя в дни строго траура. Но дело не терпит отлагательства! Я случайно встретился с человеком, который ранее со мной за соседней конторкой сидел, а теперь городскому голове услуги оказывает, так он говорит, что будут в городе доходный дом на паях строить. Вот и приглашает господин Грацианов состоятельных людей, чтобы обсудить участие. Веди себя подобающе. Скромным поведением ты приобретёшь неизмеримо больше уважения, чем ежели будешь поступать наоборот.
   -Батюшка, да разве я когда себе позволяла что-либо предосудительное?
   -Пятнышко на платье может и маленьким быть, а на бал не годится. Так и в жизни. Запачкаешь репутацию единожды во век не отмоешься! Вот и кстати! Что это вдруг Егор Петрович по вечерам мимо вашего двора дефилирует?
   -Да откуда же мне знать, батюшка?
   -По старой памяти виды на тебя держит?! Надобно его от дома отвадить. Вот и сегодняшний его визит не уместен... м... да, не уместен!
   -Вот я и послала к вам Настеньку...
   -Сделаем так... Вели накрыть чай на веранде. Скажешься, что у тебя мигрень, дело обычное. Егора Петровича приму я. Закажу валенки... дворовым мужикам. Таким образом и место ему укажем, и не обидим, врага не наживём, тем более он зятьку моему...
   -Папенька?
   -М..да...

Вампирские страсти
Глава 5
   
   Хоть и был визит к городскому голове деловым, но кто же в городе не знал, что сынок его настоящий денди? Притом холост! И если Акима Евсееча больше волновала деловая сторона встречи, то Наталья Акимовна, понимая, что решать ей ничего не придётся, очень беспокоилась по поводу своей внешности. Так что ночь перед визитом почти не спала. И оттого казалась бледнее обычного. И вот под руку с папенькой она медленно поднимается по широкой лестнице в кабинет Петра Алексеевича. В чёрном матовом платье, с тонко перехваченной талией, на красиво уложенных чёрных кудрях шляпка из черного крепа украшена цветами чёрного гагата. Движения её были легки, она будто парила над ступенями.
   Вернувшись домой, Наталья Акимовна перебирала в памяти подробности визита к городскому голове. Мельком замеченное красивое молодое лицо, и стройное тело всё вспоминались и вспоминались! И не было никакой возможности отогнать от себя это видение! Деловую часть беседы папеньки и Петра Алексеевича, она пропускала. Действительно, решили строить доходный дом на паях.  Думать об этом взялся Аким Евсеич. А и было о чём. Рассуждая о предстоящих заботах,  Аким Евсеичу становилось ясно, что теперь придётся каждую неделю, может и не по разу, деловые визиты наносить и посещать присутственные места. Предпочтение пеших прогулок граничило с непристойным поведением и всячески порицалось. Так что следовало подумать, посчитать и решить приобретать ли какой-либо экипаж для этих целей или привести в порядок повозку на рессорном ходу Кузьмы Федотыча, которую Аким Евсеич третьего дня в сарае приметил? И лишних денег тратить не хотелось, да и опасался пересудов. Мол, только зять на погост, тесть состояние прожигает! Всю ночь бывший писарь глаз не сомкнул.
   За окнами чуть рассвело, когда Аннушка, зевая и потягиваясь, вышла из своей каморки:
   -Матушки, свет! Матушки, свет! - зашептала и закрестилась, увидев, как через комнату кабы не по воздуху медленно плывёт странная фигура.
   -Аннушка? Согрей ка чайку...
   -Свят, свят, свят... - Крестясь, кинулась назад к себе в комнату.
   -Анна! Да что с тобой? Никак умом тронулась?
   Аким Евсееч в ночной рубахе до пят и колпаке, устав в бессоннице переворачиваться с боку на бок, сунув ноги в мягкие войлочные чуни, направился было к своему кабинету, тут Аннушка и попади ему навстречу. В сером утреннем полумраке белёсая бесформенная фигура кого хочешь напугает!
   -Анна! Чёртова кукла! Тьфу, ты! Не согрешить, да согрешишь! Чего скрылась?
   -Аким Евсееч, никак вы?
   -Кто ж ещё?
   Напоив Акима Евсеича чаем, Анна направилась в мясную лавку говяжий язык купить, коей был заказан хозяином к обеду обязательно под соусом. А в лавке, как на грех, только Фроська толклась! Ей что ни скажи, на весь Бирючинск разнесёт! Но терпеть уж, не было мочи, так у Аннушки собственный язык чесался!
   -Фрося? Поди, что скажу! Только крестись, что более никому не расскажешь?
   -Чего такого про твоего хозяина можно рассказать? Вон, дворовые Кузьмы Федотыча говорят, на что тот жаден был, да и то - с барского стола крошки падали, а твой хозяин такой порядок навёл, что Кузьме Федотычу, хоть и вампиру, а и не снилось!
   -Да погоди ты! - и зашептала на ухо.
   -Призрак? На рассвете?
   -Вот те крест! Ни половица ни скрипнула, ни подошва ни шаркнула. Да и ног-то не было. Белый балахон колышется в воздухе и ко мне всё ближе, ближе! Тут я крестным знаменем его, а сама за дверь, да назаложку! Так и сидела пока Аким Евсеич не проснулся! Только ты уж никому!
   -Вот те крест! - Перекрестилась Фроська и тут же куда-то исчезла!
   
   А Аким Евсеич, после бессонной ночи прилёг на кушетку, да и проспал до обеда. Так что в дом к Наталье Акимовне направился хоть и засветло, но всё же ближе к вечеру. Следовало осмотреть повозку и прикинуть, во что обойдётся ремонт. Заходить в дом не стал, а сразу направился в сарайчик. Приглядевшись в полумраке, Аким Евсеич определил, что это скорее пролётка с откидывающимся верхом. Некогда выполненный из прекрасной кожи верх до сих пор требовал лишь приведения в порядок, похоже, что и рессоры были исправны. Оно конечно, пролётка не карета! Но и горожан имеющих собственные выезды раз, два и обчёлся! И все разнокалиберные, потому как удовольствие не дешёвое. Так что, пусть пролётка, но собственный выезд! Аким Евсеич попытался влезть в неё и ахнул, обнаружив красный бархатный халат своего зятя. А ведь по городу ходили слухи, что именно в красном халате видели восстававшего из гроба вампира! Ужас сковал бывшего писаря. Ни вздохнуть, ни выдохнуть, ни крикнуть! Какое-то время он так и сидел на пыльном сиденье. Тем временем во дворе стало темнеть. На негнущихся ногах Аким Евсеич вышел из сарайчика и направился в дом. Следовало почистить одежду от пыли и немного успокоиться. А ещё поразмыслить - как сказать о находке дочери? И тут Аким Евсеич вспомнил, что Кузьма Федотыч лежал в гробу совсем не в красном халате! А ещё раньше он видел этот халат в спальне зятя в день его смерти. Так как же этот халат оказался в повозке? Но повозку с вампиром в этом халате, то есть Кузьмой Федотычем, видел сам околоточный надзиратель! И окончательно запутавшись в рассуждениях, Аким Евсеич решил пока никому ничего не рассказывать, а халат припрятать куда подальше. Ведь ежели злостный вампир уничтожен, то и все его проделки прекратятся! А компрометировать Наталью Акимовну всякими домыслами ни к чему. Так вот, по здравому рассуждению выходило... Нет, ничего у Акима Евсеича не выходило.
  Однако вечерний чай расположил к более приятным мыслям. Аким Евсеич раздумывал: не следует ли поставить на пролётку  дутики,** поскольку мостовые в Бирючинске сплошь булыжные, езда по ним казнь египетская? Пролётка с красивым кожаным верхом, на резиновом ходу - это очень, очень не плохо! Ночью ему даже сон привиделся. Будто он в новом пальто, в том, которое пятнадцать рублей стоит, подкатывает в этой самой пролётке, с начищенным кожаным верхом к роскошному крыльцу с высокой парадной лестницей, а по ней навстречу ему спускается женщина в розовых одеждах, с пышной грудью и полными руками. Он даже рассмотреть успел сквозь ажурные перчатки, что на запястьях они будто тоненькими ниточками перехвачены, а кожа белая... нет, даже слегка розовая. Протянул он к ней руки, сказать, что холодно, мол, простынете, мадам. Тут-то сон и оборвался. Да только Аким Евсеич больше в эту ночь так и не уснул. Душа винтом пошла. Стали вспоминаться прожитые в недостатках и нехватках годы жизни вдовца. И эта женщина из сна... будто что-то знакомое виделось в ней? И подумалось, что если доведётся увидеть, непременно узнает. Так и прокрутился до утра. А чуть свет поднялся и принялся за свой туалет. Ведь точно, где-то видел эту даму, и встретить её желал при полном соответствии.
Приведя себя в порядок и, почувствовав бодрость во всём теле, Аким Евсеич принял окончательное решение: закопать тот ужасный халат на кладбище, на могиле зятя! Путь забирает, коли уж так он ему дорог! Да и дело с концом! Но для этого следовало выбрать время и подготовиться. Как только Аким Евсеич решение принял, то и немного успокоился.  А тут ещё мысль поставить на пролётку дутики так засвербела, что отправился Аким Евсееч пешим ходом узнать, как да почём можно сторговаться? Идти пришлось мимо дома пимоката, несостоявшегося жениха дочери. Видеть лишний раз его не хотелось, а он как чёрт из табакерки - тут как тут. Вежливо раскланивается:
  - Аким Евсеич, вы, помнится, заказывали валенки для дворни Натальи Акимовны, так мне уже работы всего ничего осталось. Когда прикажете доставить?
  Акима Евсеича как горячей волной окатило. А не пимокат ли по старой памяти на Натали виды держит? Теперь она ещё и богата! Не его ли рук дело с красным бархатным халатом? Так или иначе, но Аким Евсеич осадил бывшего жениха:
   -Вы, Егор Петрович, не спешите. До зимы ещё далеко. Я пока другими делами занят. Вот желаю дутики на экипаж поставить. Завершу это дело, тогда очередь и до валенок дойдёт.
   И тут показалось Акиму Евсеечу, что вроде как Егор Петрович даже в лице переменился, но отец списал это на продолжающуюся увлечённость пимоката его дочерью. Но тогда ни его ли рук дело с красным бархатным халатом?  Поэтому, чтобы пресечь всяческое поползновение, как бы между делом задумчиво произнёс:
   -У Натальи Акимовны строгий траур, так я распорядился Настасье никого к ней по этой причине не допускать. А вежливо объяснять, что вдовье положение к тому обязывает! Ежели по делам каким, так Наталья Акимовна не безродная. Пусть ко мне обращаются. Так и вы, как решите валенки доставить, пришлите рассыльного, я самолично приму заказ.
   Высказал всё, глядя прямо в лицо Егора Петровича. Тот, молча, раскланялся, и они разошлись. Аким Евсеич даже доволен остался этой встречей. Лишний раз объяснил пимокату, что доступ к Наталье Акимовне ему закрыт!
С тем и отправился по своим делам. Вопрос с дутиками решился к обоюдной выгоде, изготовить их обещались вскорости и цену запросили умеренную. Однако по дороге назад, да и потом, вернувшись домой, Аким Евсеич никак не мог придумать, каким бы образом халат мог попасть к пимокату, а пимокат в дом Кузьмы Федотыча? Да ещё заверения слуг, что видели именно Кузьму Федотыча. С этими мыслями и уснул бывший писарь. А ночью вдруг видит возле окна вроде свечение какое, да все увеличивается и увеличивается. Он сел в постели, а свечение тем временем так разрослось, что внутри явственно фигура Кузьмы Федотыча проступила. Аким Евсеич осенил себя крестным знаменем, молитву зашептал, но видение не исчезало, и голос жуткий прозвучал: "Деньги мои не троньте, не возрадуетесь". Но вместо того, чтобы от страха онеметь, Аким Евсеич вдруг спросил: "На что же жить вдове твоей?" И услышал: "Преумножайте состояние, на преумноженное живите. Не вдова она, убийца. Заживо мужа похоронила". Тут фигура мерцать стала, и дёргаться, будто в конвульсиях. Зрелище выше сил человеческих. Аким Евсеич перекрестил пугающее видение раз, другой, а на третий видение, будто внутрь себя провалилось. И в миг этот тишина наступила такая, что у Акима Евсеича уши заложило. Слез он с кровати, подошел к тому месту, где только что призрак зятя виделся и, странное дело, никакого страха не почувствовал. Наступил ногой прямо на то самое место, а пол там куда как холоднее остального. Что не приснилось, это точно понимал Аким Евсеич, но может привиделось, примерещилось? И тут другой, страшный смысл дошел до его сознания: зять утверждал, что похоронен заживо и виновна в том Наталья Акимовна. Вот тут хуже, чем от появления бестелесного призрака пробрало бывшего писаря. Мелкая дрожь била так, что он в стакан воды налить не мог. И невольно вспомнились все случившиеся странности, и хоть полной картины у Акима Евсеича не складывалось, но он вспомнил, что врач прописал его дочери успокоительные капли, особо предупредив, что в смешении с алкоголем, они многократно усиливают свой эффект. Капли эти были у Натали, а Кузьма Федотыч на ночь бокал вина выпил, после чего... м... м... И как было узнать правду? А если так оно и есть? Как тогда быть? И каково будет Натали знать, что её отцу подобное известно? Но и каково-то ей одной эту ношу нести? Ведь не от хорошей жизни подлила она эти капли в вино мужа! Трёх жен загнал на тот свет Кузьма Федотыч, не случись этой беды, была бы другая - погибла бы дочь от издевательств мужа.
  Не спал Аким Евсеич до самого рассвета, только когда Аннушка встала да на кухне утварью загремела, успокоился и уснул. А утром, когда солнышко осветило комнату, проснувшись, решил, что это был кошмар, ночной кошмар, после всего пережитого. Только чем дальше, тем больше понимал Аким Евсеич, что как бы странно и невероятно это не выглядело, всё-таки ночью зять был здесь. Мысли одна невероятнее другой лезли в голову. А посоветоваться не с кем.  Либо дочери навредит, либо самого душевно больным сочтут. Стал вспоминать в подробностях ночную беседу, да и осознал, что самое главное в теперешнем своём и дочерином положении запамятовал. Зять запретил проживать его добро, но преумножать его и жить с этих доходов позволил. Видать жадность и на том свете покоя не давала, ведь ежели им с Натальюшкой жить будет не на что, то и преумножать его добро будет невозможно. Предупредил, что иначе не возрадуются. Они и при его жизни уже не возрадовались. А растрачивать капитал зятя, Аким Евсеич и не намеревался. Совесть не позволяла, да и опасался людского осуждения. А тут городской голова предложил принять участие в строительстве доходного дома - дело выгодное. Да и предложенная должность казначея при этом строительстве тоже копеечку даёт. В этих размышлениях вспомнил, что решил закопать любимый халат зятя на его могиле. И лучше это дело не откладывать. С этими мыслями и направился к дочери. По дороге всё вздыхал, да думал, что видеть ночью роскошную даму куда как приятнее, чем упокоившегося зятя. Но тротуар, по которому он обычно ходил, начали перестилать, поскольку многие доски прогнили, и Аким Евсеич свернул в соседний переулок, пусть немного долее идти, зато посуху. И тут же запнулся на ровном месте, потому что взгляд его упёрся в тот самый дом, с крыльца которого в его сне спускалась прекрасная дама. Да что же это с ним творится? Сны снятся один удивительнее другого, дела творятся непотребные. То в спальню Натали вампир проникает, то этот вампир упокоившимся зятем оказывается и ну по Бирючинску раскатывать в домашнем халате, хотя похоронили во вполне приличном костюме. А потом этот самый халат бог весть каким образом в пролётке оказывается! Чудны дела твои, Господи! И опять запнулся - Господа ли дела-то?
   А ещё через пару дней, прихватив с собой мешок, Аким Евсеич направился к дочери, решив зайти в сарай и забрать жуткий халат. А там сказаться, будто могилку зятя посмотреть - в надлежащем ли состоянии, да и закопать. А чтоб с кулём не тащиться,  извозчика нанять.
Во дворе дома Натали никого. Он крикнул мальчишку, сына поварихи, и послал за извозчиком, а сам вошёл в дом предупредить Натали, что собирается могилку зятя проведать, всё ли там в порядке? Может, что поправить надобно? А потом хочешь, не хочешь надо идти в сарайчик, забирать халат.  Вот она повозка. Приготовил мешок, заглянул в пролётку - нет халата! Влез в неё, внимательно осмотрел - нет! Обыскал все углы - нет, как и не было! Чертовщина какая-то.
   - Свят! Свят! Свят! - крестился на Аннушкин манер Аким Евсеич. Вышел на вольный воздух, подышал, успокоился. Ну, может, кто из дворовых нашёл да покусился?  Нет уж, ни искать, ни тем более отбирать этот жуткий халат, он не будет. Страх опять в душу закрался. И тут слышит, зовут его, извозчик подкатил. Куда деваться? Ехать придётся, ведь Натали предупредил и вон, за извозчиком послал. Ну, раз халата нет, то и прятать нечего, значит и ехать одному не к чему.
  - Натали, я вот что подумал: возьму с собой истопника. Если что придётся подправить, то чтоб два раза не катать, под моим приглядом всё и исполнит. - С тем и уехал.
На кладбище истопник шёл впереди, Аким Евсееч следом, и так на душе из-за того вампирского халата нехорошо, а тут ещё кресты кругом! Глянуть всё ли в порядке, да скорее прочь с этого места. Шёл, шёл да и натолкнулся на истопника, который вдруг встал как вкопанный.
   - Батюшка, Аким Евсееч, я дальше не ходок, - глухим шёпотом выговорил совсем не мелкий мужик.
   - Да что с тобой такое?
   - Похоже, Кузьма Федотыч опять из могилы восстал! Над его могилкой вроде как человек шевелился, да прямо на глазах исчез! Видать назад в могилу ушёл!
   По спине Акима Евсееча пробежали мурашки. Ноги налились тяжестью так, что и шагу сделать невозможно ни вперёд, ни назад.
   - Мало ли, может, ворона сидела да улетела...
   -Ну, тода вы первый идите. Боязно мне. Хотя, может, и примерещилось, потому как сей момент никого не видно. И крест нательный в зубы возьмите, слышал, помогает!
   Так, зажав зубами кресты, они и приблизились к могиле. Глядь, а из верхнего разрыхлённого  слоя могилы, так будто его недавно кто-то копал, отчётливо виден край красного бархатного халата с золотыми драконами! А в следующую минуту зашелестела и зашевелилась трава возле их ног. И тут ужас охватил их такой, что назад они ломились, не разбирая дороги!
   Извозчик, коли уж приехал на кладбище, решив заодно родителей своих помянуть, приложился к чекушке. На летней жаре разморило его чрезвычайно. И уже было прижмурил глаз один, как видит, не глядя под ноги, бежит меж могил истопник, а вслед за ним Аким Евсееч поспевает. "Не иначе как грабители напали?" - Только успел так подумать возница, как, подбежав и заскочив в повозку, не переводя дух, оба в голос закричали: "Трогай!!!" Не дожидаясь пока лихие люди с кладбища выскочат, извозчик понужнул лошадей.
 
Не прошло и часа, как Аким Евсеич с истопником уехали на кладбище, и вот уже видит Натали, окутанная столбом пыли, со всей прыти подлетает к окнам дома та же повозка! Из неё Аким Евсеич и истопник еле вылезают. На каждом лица нет, испуг прописан. Аким Евсеич в дом прошёл.
   -Уф! Обошлось, господа хорошие, не ограбили? - поинтересовался возница.
   -Какой ограбили? Хуже того! Страху натерпелись... - и истопник стал рассказывать, всё, что увидел со страху. А у страха глаза велики. И то, как Кузьма Федотыч в своём красном халате с золотыми драконами на его глазах назад в могилу возвернулся, и не преминул про Акима Евсеича лестно упомянуть, страх страхом, а доброе отношение хозяев не помешает! Как Аким Евсеич чуть было не поймал ужасного вампира, которого даже чеснок не взял и кол не пригвоздил, за край халата. А в подтверждение своих слов уверял, что край халата, за который на его глазах Аким Евсеич отчаянно пытался поймать вампира, остался торчать из могилы! По мере того, как истопник рассказывал, возле него собирался народ. Тут и хмельной возница разохотился. Только сам спрашивал: не ограбили ли седоков? А теперь уже давай подтверждать, что своими глазами видел, как Аким Евсеич Кузьму Федотыча за красный халат тянул, а тот сквозь землю провалился! Оттого и гнал, что есть прыти, потому как каждому христианину жутко будет в такую историю угодить!
    Истопник, уже в который раз взахлёб рассказывающий всё прибывающим слушателям, какой ужас им пришлось пережить, только более распалялся, чувствуя к себе ранее никогда не испытанное внимание. Возница, сообразивший, что зевак всё прибавляется, и истопнику почти что в рот заглядывают, так послушать желают, давай новые подробности вспоминать, от которых у слушателей волосы дыбом становились:
  - Я на облучке сидел. Сверху-то мне, известное дело, всё видно.
И вот уже с десяток зевак, кое-что не расслышав, кое-что домыслив, пошли пересказывать доподлинную жуткую историю опять произошедшую в Бирючинске!
  Тем временем Аким Евсеич, сидя напротив Натали, негромким, прерывающимся голосом рассказывал:
   - Как только подошли к могилке, видим, землица рыхлая, ещё и обсохнуть не успела, будто кто переворотил её только что. А с краю полА красного бархатного халата Кузьмы Федотыча из земли видна. - Пот выступил на лице бывшего писаря.
  -Батюшка... мало ли, цветок, венок землёй присыпали, а вам показалось невесть что. - Но голос её дрожал, а лицо белее белёной стены сделалось.
  -Но это ещё не всё. Потом трава у наших ног зашевелилась, кругом тишь, и только у наших ног... - голос Акима Евсеича перехватило.
  - Но, возможно, ветерок...
  - Натали, - Аким Евсеич хотел было про сон рассказать, но поднял на дочь глаза и осекся. - Натали, деньги зятя на себя мы тратить не будем.
  - Ему теперь деньги не к чему. Зря вы, батюшка, страхи на себя напускаете.
  - Натальюшка, помнится мне, доктор, когда тебе успокоительную микстуру передавал, то предупреждал о её особом свойстве. Где у тебя тот флакончик? И отчего ты так громко причитала, кинувшись на похоронах чуть ни под лезвия лопат? Неужто услышала из его могилы нечто такое, что скрыть от людей пожелала?
  - К чему теперь, батюшка, душу лишний раз травить? Ничего уже не изменим.
  - Пользоваться деньгами Кузьмы Федотыча, чтобы зарабатывать себе на жизнь - будем, но некоторую часть заработанного к его состоянию присовокуплять.
  - Батюшка...
  - Дешевле, чем деньгами, нет способа от беды откупиться. - Вдруг поднял голову, посмотрел в лицо дочери: - Моя вина, всё моя вина. Ты у меня на попечении была. И я, твой родной батюшка, отдал тебя на растерзание извергу в облике человеческом.
  - Да откуда же вам знать было?
  - С годами не токмо седина приходить должна, но и мудрость. Должен был понять, что коли до тебя трёх жен со свету сжил, то и тебе несдобровать.
  - Но ведь обошлось, батюшка.
  - Начало, это только начало, Натальюшка. Прости нас Господи, и дай нам силы. - Перекрестился на красный угол Аким Евсеич.
  В комнате повисла тишина. И в этой тишине вдруг послышался человеческий гомон и крик, будто под окнами спорили или ругались. Аким Евсеич выглянул в окно, хлопнул себя по голове и кинулся к дверям:
  - Чего это они там затеяли?
  На улице под окнами дома вовсю шел спор. Четверо проезжих мастеровых насмехались над истопником и кучером, не желая верить, что покойник из могилы вылезал, а Аким Евсеич его за угол халата поймал. Мертвец опять в могилу сгинул, а угол халата, за который он был пойман, так и остался торчать из земли. Когда Аким Евсеич подошёл к спорщикам, они уже по рукам ударили, договорившись, что проспорившая сторона оплачивает извозчика и покупает четверть. Не успел он и рта раскрыть, как кричащая и спорившая компания, уместившись кое-как в повозку, направилась на кладбище. Аким Евсеич вернулся домой:
  - Вели-ка, Натальюшка, мне стопку подать с огурчиком.
  - Что там произошло, батюшка?
  - А пусть их! - Отмахнулся Аким Евсеич, устав от всяческих напастей.

 Егор Петрович после разговора с Акимом Евсеичем про все свои заказы на изготовление валенок забыл! И как тут не забыть, ведь если халат будет найден, не дай Бог на свет выплывет, как халат в повозку попал?! Егора Петровича даже дрожь пробрала!
   Конечно, пока Наталья Акимовна была всего лишь дочерью бывшего городского писаря, это один расклад. Но и тогда, пимокат с матушкой рассудили, что хоть и не богата, но единственная дочь у отца, значит, дом ей достанется. Но прозевали. И Наталью Акимовну выдали замуж за Кузьму Федотыча. Однако когда Кузьма Федотыч преставился, оставив Натали богатой бездетной вдовой, решился Егор Петрович на этот раз не прозевать, занять освободившееся место. Вот и влез в окно её опочивальни, чтобы приватно объясниться в любви. Но в доме проснулись слуги,  и чтобы не быть узнанным пришлось выскакивать обратным ходом в халате Кузьмы Федотыча. А халат тот проклятый у себя дома он оставить никак не мог. Мало ли, матушка обнаружит? Вот и припрятал в сарайчике Кузьмы Федотыча. А теперь возьмётся Аким Евсеич повозку на свет белый вытаскивать, а там халат этот! Городской писарь многие истории в своей жизни, если не повидал, то прочёл. Скорее всего, смекнёт, в чём дело! И тут пимокату несдобровать! Одно вбивание кола в тело Кузьмы Федотыча чего стоит?
   В первую же ночь после разговора с Акимом Евсеичем направился Егор Петрович в сарайчик, чтобы забрать оттуда и закопать на задворках злосчастный халат! Чего проще? Ан, нет! До сарайчика добрался никем не замеченный. Луна светила полная, яркая. Было собрался войти в сарайчик, а там - шорох да шепот! Заглянул в щель между рассохшихся досок, вроде проклятый халат движется! Золотые драконы то там блеснут, то в другом месте! И тут вспомнил пимокат, что полная луна самое время для вампиров! И вроде знал всё доподлинно про этот халат, но такая дрожь прохватила, да если бы только дрожь, а то ещё и живот скрутило так, что мочи терпеть нет, куда там страх! Пришлось бежать на задворки без халата. А когда легче стало, решил вернуться вновь. Только руку протянул дверь открыть в сарай, луна возьми да за тучу спрячься. В тот же момент дверь сама распахнулась со всего маху ему в лоб, так что пикнуть не успел! Очнулся от утреннего холода. Светает. Куда с кулём тащиться? Отложил на следующую ночь. Но и следующая ночь не обошлась без приключений. У лопаты черенок сломался. И хоть считал он себя человеком вольных мыслей, но после этих событий решил, что не всё так просто. Видать желает хозяин свой любимый халат получить, чтоб ходить в нём на том свете, как на этом! Оставался один выход - отнести халат на кладбище и закопать на могилке Кузьмы Федотыча, пусть получает, коли, так он ему нужен! Главное - себя от этого прилипшего халата освободить! И вот утречком, подождав пока солнышко росу обсушит, окольными путями, чтоб кого знакомого не встретить, прихватив с собой куль с халатом, отправился пимокат на кладбище. Слава Богу, всё хорошо добрался. Но только подошел к могилке Кузьмы Федотыча, давай над ним ворон летать, да кричать не пойми что! А тут ещё возьми, да всплыви в памяти, как он на этом самом месте кол покойному Кузьме Федотычу в грудь вбивал! Руки вспотели, трясутся, глубоко копать страх не даёт! Чуть сверху землицу снял, расстелил халат, чтоб не комом лежал, ведь могилку-то надо в прежний вид произвести. И уже большУю половину засЫпал, как слышит, кто-то направляется в его сторону. Поднял глаза, так и есть! Кто такие, сперва не рассмотрел, но кто бы ни был, следовало поторопиться, да пока его не приметили, ноги унести отсюда! Заспешил, засуетился и в самый последний момент за соседскую могилку спрятался. И тут видит, это никто иной, как Аким Евсеич с сопровождающим! Видать могилку зятя проведать пришёл. А ещё узрел пимокат, что не весь халат зарыл, а край его торчит из-под земли! От волнения взмок весь, а тут того хуже!
   -А-а-а!!! Аким Евсееч быстрее отсель, скорейше! А-а-а!
   -Чего орёшь? На этом месте тишину соблюдать...
   -Да вы гляньте, гляньте! Никак Кузьма Федотыч опять из могилы восстаёт! - Истопник даже договорить не дал Акиму Евсеичу, попятился назад, готовый кинуться бежать. А сам пальцем на торчащий край халата указУет! Тут и Аким Евсеич в лице изменился! А пимокат вдруг заметил, что буквально в шаге от бывшего писаря лопата лежит! Совсем пимокат забыл про неё, когда прятался! Он аккуратно протянул руку, и потащил лопату к себе! Что было дальше - известно. Пимокат даже голову руками прикрыл, сам не зная отчего, так громко и жутко кричали и бежали, не разбирая дороги, эти двое. Кладбище, оно определённые мысли навевает. Убежали. Они-то убежали, а пимокат остался. От волнения руки трясутся. И так на кладбище не весело, а тут такого страху натерпелся! Решил, чтобы чего не упустить, передохнуть, а уж потом со всем чаянием дело завершить. Теперь-то уж, вроде, некому объявиться тут. Успокоился, огляделся, только опять взялся за дело, слышит, к кладбищу вновь повозка подъезжает! Подумать не мог, что и эти посетители к Кузьме Федотычу, но и оказывать себя на этом месте не пожелал. Не стал дожидаться, спрятался на прежнем месте. Глядь, тот же истопник, но с компанией! Идут, говорят громко, пересмеиваются. Ну, ясное дело, для пущей смелости. И направляются прямо сюда. С досады пимокат даже плюнул. Что ему тут до вечера меж могил валяться? Хошь, не хошь, ждать приходится. А мужики всё ближе, ближе. И вот уже истопник на край халата указУет. Видите, мол? Компания вмиг умолкла. Но стоят, с места не трогаются, приглядываются. Прикинул пимокат, что если вздумают за этот угол потащить, да и выволокут весь халат не из могилы, а всего лишь сверху землицей присыпанный? И взялся опять лопатой шурудить. Кругом тишь, ни травинки не шелохнётся и только возле могилы Кузьмы Федотыча трава колышется.
  - Вылезает... - выдохнул истопник и попятился. Мужики следом, но не очень уверенно, медленно как-то. Пимокат разошёлся и утробным голосом простонал. Тут уж все наперегонки подхватились.

 Немного остынув от всего пережитого, засыпал Егор Петрович проклятый халат, теперь уж аккуратно, осмотрелся - вроде ладно всё получилось. Только землица сверху свежевзрытая, но кто ж её сегодня увидит?! А там солнце, да дождик все следы заметут! Если что - так вот вам Кузьма Федотыч, и халат при нём. А его дело - сторона! Довольный тем, что избавился от ненавистного халата, направился домой.
  Уставши от дневных треволнений, сделал себе Егор Петрович за ужином послабление, пропустил рюмку-другую анисовой. Сбросил на стул домашний кафтан, накинул белую батистовую сорочку, и так приятно телу стало, что, не откладывая, улёгся под одеяло. Однако спокойно лежал недолго. Вдруг ворочаться стал и даже что-то во сне говорить пытался. А как за полночь перевалило, сон совсем оставил пимоката. Лежит под мягким стяжённым одеялом и холодным пОтом исходит, потому как видит, что полки на противоположной стене вдруг поползли в стороны. И понимает, что быть такого не может. "Снится. Не иначе как снится. Свят, свят", - пытался осенить себя крестным знаменем, но рука в ночной сорочке запуталась. Тут уж окончательно понял, что никакой это не сон. Решил водицы испить. Только ноги спустил с кровати, а в простенке, где полки расползлись по сторонам, отчетливый шорох послышался, будто песок сыплется. "Да что ж за наваждение такое?" - опять поднял руку для крестного знамени. Да так и замер с поднятой рукой и открытым ртом. Прямо из стены в красном бархатном халате, сверкая в свете лампадки золотыми драконами, вышел Кузьма Федотыч. Прошёл мимо пимоката, обдав лёгким ветерком, и что-то сунул в карман лежащего на стуле домашнего кафтана. Тут же, забыв про желание водицы испить, упал Егор Петрович на прежнее место, и даже как следует не укрывшись, уснул.
  А утром, при ярком солнышке, решил, что привиделся ему ночной кошмар, что вполне естественно после всего пережитого. Плеснул в лицо из кувшина холодной водицы, чтоб окончательно сон развеять, да и устроился завтракать. На столе дожидались заварные гречневые блины, очень любил их по утрам Егор Петрович. И уж за приятным завтраком стал забывать ночной кошмар, как вроде чувствует, что-то мешает в кармане кафтана. Сунул руку туда и вытащил на свет божий пояс красный бархатный с золотыми драконами:
  - Это что же? Кузьма Федотыч сегодня ночью принёс мне пояс от своего халата? - и поперхнулся не прожёванным блином. - Откуда бы иначе он в моём кафтане оказался? Выходит, не привиделось ночью-то? - Спрятал пояс назад в карман, чтоб коли матушка войдёт, то не увидала.
  - Это ж он, чтоб не забывал, значит. - Разговаривал так Егор Петрович сам с собой и чувствовал, как мороз по коже пробирает. Уж и не до блинов ему стало. Он-то думал совсем по-другому, а теперь как понимать это событие? И ни с кем посоветоваться, поделиться нельзя. А пояс - вот он, в кармане лежит.

Превратности честного возвышения
Глава 6
   
   Вечером прошедшего  дня, после всех передряг пил Аким Евсееч чай с мятой и липовым мёдом и рассуждал про себя: "Ведь только подумал закопать халат на могиле зятя, он там и очутился! Да и не могло такое примерещиться, своими глазами видел халат в повозке. И как же халат в могилу переместился? Что дело тут не чисто, это ясно. Но вот мирское ли, земное ли непотребство, пойди, разбери? Помнится, давненько как-то иск переписывал, так там почище чудеса происходили, пока творца этих чудес околоточный надзиратель на чистую воду не вывел! - тут Аким Евсееч даже поперхнулся. - Забрать халат мог только тот, кто знал его место нахождения. А исчез халат после разговора с пимокатом о том, что желаю поставить на эту самую повозку дутики! Даже если дорогой зятёк вампир, что очень даже может быть, до Натальюшки три молодых жены со света сжил, то восстать из гроба в этом халате он никак не мог, поскольку был похоронен совсем в другой одежде! Если только не бегал переодеваться! Тьфу, какая ересь на ум приходит! Опять же вбить кол добровольно вызвался пимокат! И поздним вечером ни с того ни с сего во дворе Натальюшки очутился... ну да, ну да, вора вспугнул!"
   С какого бока ни возьми, всё пимокат попадал! Аким Евсеич схватился за голову: "Надобно серьёзным образом поговорить с Натали! Но что, если выяснится что-то такое... что оставить без внимания невозможно? И нужно будет принимать меры! Какие? И что из всего этого может последовать? Выходит, ничего хорошего последовать не может! Так как же быть?"
   Что за комиссия такая быть отцом взрослой дочери?! Опять Акима Евсеича ждала бессонная ночь. И так и этак прикидывал, однако решил не будить лихо, пока спит тихо, а лучше всего, чтобы пимокат исчез с глаз долой! Правда, пока Аким Евсеич не знал, каким образом это дело обустроить. А тут другая, не менее важная забота подпирала. Строительство доходного дома следовало ускорить. Потому как слухи о всякой чертовщине происходящей в Бирючинске распространялись, будто круги на воде. Лето, господ скука заела. Вон вчера уже одна карета припылила! Мол, слухами земля полнится, расскажите, да покажите! Истопник гоголем пошёл от такого внимания! Ко всему городской голова пространные речи ведёт. Мол, хотел бы поставить во главе строительства своего сыночка, да в дальнем имении "Озерки" управляющий занемог, имение большое, богатое, придётся отпрыска отправлять. Заменить некем. И тут Акима Евсееча осенило! На следующий день с утра пораньше он сидел в кабинете городского головы и вёл такой разговор:
   - Пётр Алексеевич, если мы найдём человека пригодного на должность управляющего "Озерков", то сынок ваш сможет возглавить наше дело? А я со своей стороны, без внимания его труды не оставлю. Присмотрю. Опять же с вами можем совет держать... приватно, так сказать.
   - Да где ж управляющего сей момент найдёшь? Дело не быстрое!
   - А есть у меня на примете известный вам человек!
   И Аким Евсеич предложил направить в "Озерки" пимоката. Всячески его расхваливал, хотя не особо преувеличивал. Он, в самом деле, считал пимоката человеком дельным. Ведь было, чуть дочь замуж за него не выдал!
   - Да, Аким Евсеич, там у меня проживает девушка... красавица, образованная. Отец у неё знатных кровей, а мать местная крестьянка. Живёт в барском доме, воспитана как барышня. За простого мужика замуж не выдашь! А время подходит, иначе засидится в девках! - и озабоченно вздохнул.- Может у них с Егором Петровичем сладится?
   Не прошло и двух дней, как в дом Акима Евсеича прибежал посыльный от Егора Петровича, который уведомлял, что заказанные пимы готовы и надобно их скорейше забрать.
   - К чему такая спешка? - лукавил Аким Евсеич, подозревая, что Егору Петровичу предстоит переезд в "Озерки". Но желательно было убедиться.
   - Ну как же, разве вам неизвестно, что Егор Петрович безо всякой протекции с чьей-либо стороны, на одном честном имени, получил предложение от городского головы взять в управление его поместье "Озерки"!?

Любовные муки
Глава 7

  Следующая приятная весть не заставила себя ждать.  Посыльный сообщил Акиму Евсеичу, что дутики к пролётке изготовили и установили. Получилось быстро и недорого. И как только пролётка была приведена в превосходное состояние, Аким Евсеич взял заправило, куда бы ни ехал, проезжать мимо дома, где, как он думал, обитала незнакомка, которую он видел в своём сне. Тем более что от некоторых людей узнал, там действительно много лет проживает одинокая дама, история жизни которой никому из горожан доподлинно не известна. Ходили слухи, что по молодости её соблазнил и оставил гусарский офицер, обещавший непременно вернуться и жениться на ней. Но, то ли погиб, то ли нашёл другую, а дама так и ждала его. Было ли это правдой, или досужими сплетнями, никто не знал. Образ жизни она вела уединённый, лишь иногда выезжая на короткое время в уездный город. А по возвращении на ней обнаруживались то новый бурнус***, то новомодный мягкий широкий берет. И местные дамы между собой решили, что уездный город она посещает для обновления своего гардероба в соответствии с последними, так часто меняющимися, модными веяниями. А поскольку одевалась она изыскано, хоть и не была особо тонка в талии, то выглядела великолепно, местные девицы и даже дамы постарше исподтишка приглядывались к ней, чтоб самим не отстать от моды. А в прошлом году ей сделал предложение титулярный советник, но она вежливо и твёрдо отказала, будто бы сказав, что на то есть свои причины, указать которые она не может. Всё это вкупе со странным сном, так запало в душу Акиму Евсеичу, что редкий день он не проезжал мимо её дома, всё более и более придерживая лошадь. И вот в один из дней, Аким Евсеич вёз аптекаря для показа свободной комнаты в доходном доме, которую тот намеревался снять для вновь нанятого провизора, человека во всех отношениях толкового и необходимого в аптекарском деле, но крайне стеснённого в средствах. Только любезный Акиму Евсеичу дом показался из-за поворота, тут же обнаружилось, что у ворот стоит карета, возле которой, растеряно, суетится кучер. Но самое главное, по парадной лестнице спускается дама! Разглядеть её толком было невозможно, но сердце Акима Евсеича ухнуло и пропустило удар. Он не сомневался - это она! Аким Евсеич остановил пролётку, чтобы выяснить: не нужна ли его помощь? И к своей радости увидел, что у кареты подломилась подножка. Виноватый кучер беспомощно топчется на месте, а дама явно расстроена.
  - Марья Алексевна! - раскланялся в приветствии аптекарь. И тут Акиму Евсеичу повезло. Аптекарь был давно знаком с ней и, значит, мог представить Акима Евсеича, чем не преминул воспользоваться. Тем более что к этому времени водить знакомство с толковым казначеем и папенькой богатой вдовы, сделалось очень даже престижным. С трепетом касаясь для поцелуя руки Марьи Алексеевны, Аким Евсеич через кружевные перчатки рассмотрел розовую кожу и тонкие полоски на запястьях, будто перехваченные ниткой. Всё сходилось! И Аким Евсеич не упустил момента, предложив даме свою пролётку. А позже аптекарю комнату по сходной цене, намекнув, что много лет одинок и эта дама его очень интересует. Запрашиваемая за комнату умеренная плата, благотворно подействовала на аптекаря. Буквально на следующий день Аким Евсеич получил приглашение на обед в его дом, причём в приглашении были перечислены немногочисленные гости, первой из которых значилась княгиня Марья Алексевна.
   
  И вроде бы знакомство состоялось и всё складывалось должным образом, но как быть дальше? Аким Евсеич по-прежнему знал о Марье Алексевне не больше, чем все остальные жители города. Встречаясь с ним на прогулке по бульвару, княгиня была в меру учтива и даже любезна, но Акиму Евсеичу не терпелось получить хоть малейший намек на нечто большее, на скрытый интерес к его персоне! Время шло, а ничего не происходило. Он был галантен и обходителен, но сдерживаемый столько лет темперамент брал своё. И когда он целовал её руку или смотрел ей в глаза, то чувствовал, как в ответ вздрагивают её пальцы, видел, как румянец заливает её щёки. И казалось, конца не будет этой томной, сладостной мУки.
  Этот вечер Аким Евсеич проводил в бывшем кабинете своего зятя, теперь во многом изменившимся за счёт новых обоев, а также дивана и кресла, но за прежним письменным столом, который казался Акиму Евсеичу не просто удобным и красивым, но было не прилично вынести всю мебель зятя. Одно дело диван, старый и продавленный, а другое дело стол, на котором столько удачных бумаг подписано и Кузьмой Федотычем, и им самим! Даже чернильный прибор оставался прежним, та самая чернильница, в которую он макал перо, когда впервые посетил этот дом вместе с Натали. В этом кабинете он поселился на время ремонта, который затеял в своем доме. И хотя строительные материалы были предусмотрительно приобретены заблаговременно, пригодились заведённые связи в период строительства доходного дома, но всё же средств не хватало и ремонт продвигался медленно. Ведь из денег зятя Аким Евсеич не тратил ни копейки не на себя, не на свою дочь. И даже обои и мебель он приобрёл на свой доход.
  Аким Евскич встал из-за стола, подошёл к окну, распахнул створки. Теплый летний вечер манил и звал... куда? Провел рукой по разгорячённому лбу. И это всё с ним? Жар поднимался изнутри, стучал потоками крови в висках, воображение рисовало контуры прекрасного женского тела. Он опёрся рукой о подоконник и подумал: "А что если приватно, ночью проникнуть к ней... Боже правый, но ведь тогда к Натали в спальню..."
  - Аким Евсеич, ставни закрывать, али как? - Под окном стоял истопник, ввиду летнего безделья на все руки мастер.
  - Ты... иди пока... иди...
  - Погодить что ли?
  - Уф! - выдохнул Аким Евсеич. - Душно. Пусть это окно будет открыто.
  -Я бы поостерёгся. Мало ли?
  - Сам говаривАл, ежели вампир из гроба может восстать, то ставни ему не помеха. Да и третий год уж как не бесчинствует. - И подумал, что всё это время молодая, красивая дочь держит строгий траур! Хорошо ли это? Ему уж и не первой молодости, а как же хочется ласки и тепла! Каково-то ей?
  - Пусть ставни остаются открытыми, а створки я потом сам затворю.
  Но, слава Богу, до завершения траура времени всего ничего осталось. Значит, надобно позаботится о первом выходе Натали в свет. Однако нахлынувшие чувства не давали покоя и всё, о чём он брался думать, возвращалось к Марье Алексевне. Всем известно, что одевается она модно и со вкусом. Значит, Натали вполне прилично обратится к ней. Да, да! Можно обратиться к Марье Алексевне! Сон пришёл незаметно, больше похожий на грёзы наяву. То в ночной темноте ему чудился шорох женского пеньюара и он почти физически ощущал прикосновение губ, рук. Дыхание его стало прерывистым и жарким. А проснувшись, и осознав, что это только сон, мечтанье, как же не хотел расставаться с этим сладостным чувством!
   Утром всё виделось совсем не так просто, как думалось ночью. Во-первых, он не мог один посетить Марью Алексевну в её доме. Ведь и он, и она одиноки, и такой визит может бросить на неё тень. Во-вторых, что если он получит бесповоротный отказ? От одной этой мысли Аким Евсеич вскочил со стула. И вдруг он решился! На четвертинке бумаги набросал пару строк. Вечером, прогуливаясь по бульвару, он непременно встретит Марью Алексевну и приветствуя её незаметно вложит в руку записку. А там...
   Весь день Аким Евсеич не находил себе места. Поначалу ему казалось, что часовая стрелка движется излишне медленно, а когда время стало приближаться к тому, что пора было отправляться на бульвар, его пробила нервная дрожь. Он подумал, что записка может нечаянно выпасть из руки Марьи Алексевны, ведь она ничего подобного не ожидает. Либо того хуже, она выбросит её не читая, либо... и картины одна невыносимее другой стали рисоваться его воображению.
   Весь день Натали наблюдала за родителем. За утренним чаем ей показалось, что он болен, даже подумалось, будто у него жар. Но когда он завёл разговор о том, что понимает все тяготы молодой вдовы, что терпеть эту тяжкую долю осталось совсем недолго, она догадалась о причине такого состояния батюшки. Ведь он ещё совсем не стар, когда она вышла замуж за Кузьму Федотыча, тот был на восемь лет старше, чем её батюшка теперь, а поди ж ты, по ночам ей никакого покоя не было. Другое дело как она относилась к... Неприятные воспоминания Натали прекратила, но подумала, что это удобный случай побеседовать с папенькой о том, что давно её тревожило. Не в первый раз обращала Натали внимание, как изменился он, будто помолодел на десять лет. А его прогулки по бульвару, ставшие постоянными, поездки по дальнему от их дома проулку мимо дома княгини Марьи Алексевны, его смущение при упоминании имени этой женщины? Натали и сама пережила немало. И вовсе не против, чтобы батюшка обзавелся женой, но Марья Алексевна... Что за человек? Никто толком ничего сказать не мог. И Натали подумала, что хорошее не скрывают. И, скорее всего, есть нечто тёмное, плохое в прошлом, а может и настоящем этой женщины. Папенька для Натали - единственная родная душа на земле, как же не оберечь его от всего худого, недоброго? Если сойтись поближе с этой женщиной, то возможно удастся выведать что-либо о ней? И Натали решилась.
  - Папенька, я слышала, что Марья Алексеевна собирается в уездный город?
  - И кто же это тебе сказал?
  -Настенька вчера встретила у сапожника служанку Марии Алексеевны, та забирала её сапоги на пуговицах...
  - Но на улице ещё тепло...
  - Настенька тоже удивилась. А служанка сказала, что госпожа готовится к поездке в уездный город и думает вернуться после наступления холодов.
  - А неизвестно ли, когда намеревается Марья Алексевна уехать? И для какого дела?
  - Нет, но можно спросить сегодня у неё самой на бульваре.
  - Нет! Нет, нет. Неудобно и... неприлично...
  - Слуги всегда знают, когда и куда собираются их господа. Я велю Настеньке. Она вызнает без особых затей. Да и мне, батюшка, не плохо бы выехать из провинции, хоть ненадолго. Посмотреть новомодные фасоны и ткани, картинки причёсок у тамошних цирюльников.
   Аким Евсеич слушал дочь, ничего в её голосе не выдавало лукавства. Однако весь предыдущий разговор про Марью Алексевну... Если бы Натали без обиняков начала разговор с просьбы свозить её в уездный город, он бы ничего и не заподозрил, но теперь... Аким Евсеич, непроизвольно вздрогнул и стараясь бесшумно ступать, пошёл к выходу из комнаты, у дверей оглянулся: Натали смотрела на него простым, бесхитростным взглядом.
  - Ах, батюшка, ни одна женщина не пожелает выдавать своего портного или другие секреты улучшения своей внешности. Разве это так предосудительно, что я хочу выглядеть так же изыскано, как Марья Алексевна? Что плохого в том, что мы поедем с ней одним поездом? Чтобы не показаться навязчивыми, мы будем ехать в другом вагоне. Времени у нас не так много остаётся, а поезд тут только один.
   Аким Евсеич, молча, вышел. Но с другой стороны, не он ли сегодня ночью, да и утром тоже, думал о том, что следуёт озаботиться первым после траура выходом дочери в свет? Так что же теперь изменилось? Натали сама заговорила о бальном платье, о новом гардеробе? Вот ежели бы молодую женщину не интересовали платья и причёски, это было бы странно. Но что, если он из-за желания скрыть перед Натали своё истинное отношение к Марьи Алексевне, излишне подозрителен к дочери? Аким Евсеич расправил написанную ночью записку, положил на чайный поднос и сжёг. Но облегчения не почувствовал. Что-то тяготило его душу. И это что-то было не только непреодолимое желание проследить за объектом своего интереса. Всё, что пришлось пережить Натали, не могло не изменить его дочери. И его пугал тот образ, который невольно рисовался перед ним. Однако всё-таки он решился последовать совету Натали: ехать в уездный город, не афишируя эту затею.
   
   Вечером этого же дня, гуляя по бульвару под руку с дочерью, Аким Евсеич и желал, и боялся встретить Марью Алексевну. Когда же оказался напротив неё, то после взаимного приветствия, ранее не пологая такого шага, вдруг сказал:
   -Натали просит меня свозить её в уездный город... Мне стало известно, что вы тоже собираетесь в поездку. Не желаю быть навязчивым, но если вам потребуется помощь или поддержка, я к вашим услугам. Прошу поверить в искренность моих намерений. И обещаю, что если мне станет известно что-либо из вашей личной жизни, никогда не употребить это знание вам во вред, и ни одна живая душа ничего не узнает помимо вашей воли. - Аким Евсеич и предположить не мог, как отзовётся ему в будущем эта тирада. Он стоял напротив Марьи Алексеевны, Натали чуть в стороне, разговаривала с её спутницей.
  - Благодарю. Но нет никакой тайны в моей поездке к... своей портнихе, походу в театр. Я, советую вам, остановится в гостинице "У Бёргера". Хозяин её немец. Там чисто в номерах, и по утрам подают завтрак. А я, возможно, пришлю туда на ваше имя записку. Хотя, твёрдо обещать не могу. - Она улыбнулась, немного натянуто и чуть растеряно. С души Акима Евсеича будто камень спал.

Интрига
Глава 8
   
   Поезд состоял только из синих** и зелёных** вагонов. Желтого вагона первого класса ввиду дороговизны билетов в состав не включали, поскольку в них ездили высшие чиновники, или очень богатые люди. А таковых в Бирючинске можно было по пальцам пересчитать.
   Натали и Аким Евсеич ехали в двухместном купе синего вагона второго класса. В их ли вагоне, или в другом ехала Марья Алексевна, было неизвестно, поскольку батюшка дознаваться строго запретил, говоря, что и так себя чуть ли не сыщиком чувствует.
   -Папенька, я полностью положилась на вас. Это значит, что моя будущность тесно связана с вашей. И если вас постигнет горечь разочарования, вместе мы сможем это пережить не афишируя перед посторонними людьми. Но если по незнанию вы попадёте в плохую историю, то вместе с вами попаду и я. Мы пострадаем оба. И помочь нам будет некому. Поскольку вы строите определённые планы на некую даму, а поведение этой дамы содержит тайну, загадку, вам следует как можно больше узнать о предмете своего интереса. Вы же не собираетесь разглашать какие-либо сведения о ней? То, что возможно будет выяснить, послужит исключительно для того, чтобы вы могли принять решение: продолжить ли сближение с этой дамой, либо отказаться от неё.
  Аким Евсеич уже не удивлялся мыслям Натали, поняв, насколько всё пережитое изменило его дочь. Не знал он только одного: к худу или к добру такая холодная рассудочность дочери? Поэтому, когда в купе заглянул проводник, Аким Евсеич поинтересовался, не едет ли в их вагоне княгиня Марья Алексевна? И получил ответ, что да, едет в одноместном купе. Получив от Акима Евсеича купюру, добавил, что она часто пользуется именно одноместным купе. А на перроне её непременно встречает извозчик и человек, который забирает багаж. На просьбу Акима Евсеича ничего о его расспросах не говорить даме, проводник кивнул: "Помилуйте, нам это не к чему".
   Торопиться выходить Аким Евсеич не стал. Потому видел в окно вагона, как княгиня села в пролётку и уехала. И что теперь? Где искать её следы? Всё тот же проводник, понимающе посмотрев, подсказал: "В городе три гостиницы, где останавливаются состоятельные граждане, да три, четыре доходных дома новых и чистых, где можно снять квартиру, как на длительный срок, так и на несколько дней. Так что если у этой дамы не проживает в этом городе кто-либо у кого она может остановиться, то найти место её проживания здесь вполне возможно".
   Следующие три дня Аким Евсеич объезжал интересующие его адреса, якобы подыскивая приличное место для недолгого проживания.
   Пролётка остановилась и кучер, повернувшись к Акиму Евсеичу, уважительно произнёс:
  - Вот, сударь, извольте, доставил, как велели. Это лучший доходный дом в городе. Квартиры в нём сплошь барские. И живут только состоятельные люди.
   Аким Евсеич выглянул из-под поднятого верха пролётки, осмотрелся. Нет, тут вряд ли могла проживать княгиня Марья Алексевна. Войти в жилую часть здания можно через два парадных подъезда. Над ними устроены украшенные лепниной эркеры.*** В центре здания над картушем,**** в котором указаны годы его строительства, расположена ниша со светильником, освещающая въезд в арку, которая ведёт во внутренний двор дома, где, видимо, расположены входы для прислуги.
  -Фатеры тут по высокой цене. Рубликов по семьсот в год обойдутся. - Кучер говорил без всякой зависти к дорогому дому, такой заоблачной, нереальной казалось ему цена этого жилища, что и расстраиваться по этому поводу в голову не приходило. Аким Евсеич со своей стороны рассуждал, что Марье Алексевне, которая вовсе не слыла в родном городе транжирой, а скорее женщиной аккуратной в денежных вопросах, такая квартира, да еще на короткий срок - и вовсе не к чему. Но с кучером было заранее договорено, что он оставит седока на некоторое время, а потом вернётся за ним. И Аким Евсеич решил прогуляться вокруг этого дома. Может, что полезного высмотрит. Ведь в заделе был очередной доходный дом в родном городе.
   Пролётка уехала, а Аким Евсеич неспешно прогуливался по тротуару, поигрывая тростью, когда к правому парадному подъезду подъехала карета, запряжённая двумя великолепными рысаками. На дверке красовался герб.
  - Любезный, не скажешь, чья это карета?
  Такое обращение явно польстило кучеру, и он ответил:
   -Сударь, нешто герб на карете вам неизвестен? - И назвал очень громкую фамилию. Аким Евсеич действительно был не силён в геральдике.
  - Но... но, как же-с, чтобы такой человек жил не в собственном, а в доходном, хоть и богатом, доме! - И протянул кучеру монету. - Вот-с, вам за услугу.
   Мужик на облучке поёрзал, но монету принял, явно довольный не только уважительным обращением к себе (ни часто приходится слышать, всё чаще Федотка, да Федотка, а ему уже сорок стукнуло!), но и полученными деньгами:
   - Так и есть. Его сиятельство, граф Дагомышский прислал карету за дамой и малолетними отпрысками.
  Аким Евсеич насторожился. И вроде невозможно, чтобы... да и отпрыски, опять же, откуда?
  - А не подскажешь ли...
  Но кучер вдруг распрямился на облучке и сделал вид, будто так, молча, всё время и сидел. Аким Евсеич оглянулся и обомлел. Из парадного подъезда вышла Мария Алексеевна, вслед за ней молодая девушка, одетая на англицкий манер, вела за руки двух чудесных малышей. Не в силах тронуться с места, Аким Евсеич так и продолжал стоять. Их глаза встретились, и лицо Марьи Алексеевны покраснело, как от порыва ветра. Аким Евсеич раскланялся. Она учтиво ответила, и Аким Евсеич едва успел разобрать последовавшую скороговорку:
  - Приходите вечером на липовую аллею. - И прошествовала мимо. Карета давно уехала, а поражённый Аким Евсеич так и стоял, пока его не окликнул вернувшийся за ним кучер пролётки.
   Кое-как дождавшись вечера, Аким Евсеич обнаружил, что липовая аллея - модное место для неспешного вечернего променада состоятельных горожан. Знакомые раскланивались, останавливались и вели приятные беседы, либо отдыхали на удобных скамьях, расставленных в разных местах, часто скрытых от посторонних глаз зелёной стеной кустарника. Аким Евсеич прогуливался вдоль аллеи, всё более приходя в спокойное расположение духа. Марья Алексевна хорошо одета, проживает в наилучших условиях, значит, ничего дурного не случилось. Некая таинственность с самого начала окутывала эту даму и потом, Акиму Евсеичу вдруг пришла простая, но здравая мысль: Мария Алексеевна - княгиня, он же никаким титулом не обладает. Так что не следовало и тешить себя сладкими иллюзиями. И когда он уже собрался возвращаться в гостиницу к ожидавшей его Натали, так как наступившая темень окончательно завладела липовой аллеей, а Марьи Алексевны всё не было видно, то услышал негромкий голос, явно призывающий его на одну из укромных скамей. Он сделал шаг в сторону и растворился в вечернем сумраке.
   -Аким Евсеич, можете ли вы хранить тайну женщины так, как если бы эта была ваша тайна?
  Перед ним стояла Мария Алексеевна в шляпке под густой вуалью.
   - Даю вам слово честного человека.
   - Простите мою бесцеремонность, но я вынуждена спешить... - Она замолчала, видимо решаясь - продолжать ли говорить далее?
   - Если вам нужна помощь - располагайте мной. - Уверенный тон Акима Евсеича подействовал на неё успокаивающе, и она продолжила.
   - Проведенье, Божье проведенье послало мне вас! Но невольно вы стали свидетелем факта, который я ещё некоторое время хотела бы хранить в тайне.
   - Я дал вам слово. И если буду знать, что должен хранить в тайне, то ни одним звуком не нарушу своего обещания. Пока же я прибываю в растерянности.
   - Отец тех прекрасных деток, с которыми вы видели меня сегодня - граф Дагомышский. - Голос её и так негромкий перешёл почти что в шёпот, так что Акиму Евсеичу пришлось наклониться к ней, чтобы расслышать слова.
  - Вы вынуждены работать? - выдохнул Аким Евсеич. - И стараетесь сохранить сей факт в тайне?
  - Нет, нет! - Заспешила она. - Эти дети... мои и графа Дагомышского.
  Аким Евсеич до сих пор стоявший перед княгиней, почувствовал непреодолимую слабость в коленях и опустился на скамью.
  - Но вы княгиня, граф мог бы составить вам партию... ведь, как я видел, он безбедно обеспечивает своих... отпрысков.
  - Нет, нет! Это невозможно. Граф носит очень громкую фамилию, настолько, что она затмевает титул, но... - Марья Алексевна замолчала, переводя дух: - ... но и дом, и та карета, что приезжала за мной, принадлежат его супруге. Но даже если бы состояние графа позволяло, то истребовать развод в синоде для графа Дагомышского невозможно.
  - Но, что же делать? Ведь у вас уже двое детей? - Аким Евсеич понимал, что общественное мнение не простит не столько графу Дагомышскому, сколько Марье Алексевне подобного поступка. Они не будут приняты ни в одном приличном доме, их общества будут сторониться, вежливо отказываясь от приглашения в гости, да и самих никто не решиться пригласить. А уж перешёптывания за спиной... И всё это неизбежно скажется на детях.
  - Граф нашёл выход. Его родственник очень преклонного возраста остался бездетным, хоть и был трижды женат. И уж было подыскал четвёртую жену, но тяжелая болезнь настигла его. Теперь он одинок и тяжело болен. И также как граф - не богат. А для лечения нужны немалые средства... На следующей неделе состоится венчание и я стану графиней Стажено- Дагомышской, детей родственник брата признает своими.
  - Но... как же вернётесь в Бирючинск с двумя детьми?
  - Граф категорически против моего отъезда. Жить я останусь в доме своего мужа. Так у нас будет возможность видеться.
  - Но... это... ужасно... всё это... ужасно...
  - Не осуждайте меня, умоляю, не осуждайте! Подумайте, каково бы жилось вашей дочери, останься в живых Кузьма Федотыч? Ведь она тоже не смогла бы расторгнуть этот брак! И кто знает, кто знает... - голос её срывался, волнение перехватывало дыхание.
  -Не надо, не говорите ничего более - горячечный шёпот Марьи Алексевны так подействовал на Акима Евсеича, что он был готов во всём содействовать этой женщине. Некоторое время оба молчали. Потом уже более спокойно заговорила Марья Алексеевна:
  - Столь благородного и честного человека, как вы, трудно сыскать. Поскольку отец моих детей и человек, которому предстоит стать мужем - стеснены в личных средствах, а возможность графа распоряжаться состоянием жены может быть значительно затруднена, я должна подумать о будущем своих детей. А кроме вас, мне положиться не на кого.
  - Я дал вам слово. Хотя вы могли бы пощадить мои чувства к вам, ведь, думаю, вам всё известно...
  - Я вынуждена. Родителей моих давно нет в живых. Более мне обратиться не к кому. Выслушайте меня. И ответьте сейчас же: берётесь ли мне помочь?
  - В чём? - Аким Евсеич уж и не знал, чего ожидать от этой женщины?
  - В Бирючинск я не вернусь, поскольку буду проживать с детьми в доме мужа. Но там у меня остаётся дом с усадьбой. Я пришлю доверенность на управление на ваше имя. Распорядитесь по своему усмотрению. Чтобы в случае крайней нужды мне с детьми на паперти не оказаться. Оплата за ваши труды будет отдельно оговорена в доверенности, так чтобы вы не остались в накладе.
  Аким Евсеич молчал.
  - Вы отказываете мне?
  - Нет такого дела, в коем я был бы в силах отказать вам.
  - Простите меня, простите... и не держите на меня обиды. Умоляю... - Шорох юбок, веток кустов и Марья Алексевна исчезла, будто растворилась в воздухе.
  Некоторое время Аким Евсеич оставался сидеть на скамье, чтобы прийти в более-менее уравновешенное состояние духа. На аллее затихли шаги и голоса, когда он встал и медленно направился в поисках пролётки. Следовало возвращаться в гостиницу. Натали теперь уж беспокоится.
   
Страсти по бирючински
Глава 9

   Через неделю отец и дочь возвращались домой. Монотонный перестук колёс навевал Акиму Евсеичу странные мысли, что может когда-нибудь, потом он ещё будет счастлив с удивительной женщиной, отдавшей в его руки всё своё состояние. Но с другой стороны, вдруг он ошибся и сон, в котором он когда-то видел Марью Алексевну, вовсе не вещал о браке с ней, а скорей предостерегал. Ведь и по своему положению в обществе этого не могло случиться. Как же так? Что за затмение на него нашло? На подъезде к родному городу его стали одолевать более практичные мысли насчёт распоряжения вверенным имуществом. Доверенность на управление усадьбой Марья Алексеевна прислала с посыльным на следующий после их разговора день. Но так и задремал, ничего не решив. Да и что можно решить, не обдумав и не изучив состояния дел?
   Наступал новый этап в жизни Акима Евсеича. У дочери завершался траур, следовало достойно совершить выход в общество. Начиналось строительство второго доходного дома, да ещё управление имуществом Марьи Алексевны. Ну и про ремонт собственного дома тоже не стоит забывать. Тут и продыхнуть некогда, не до пустопорожних переживаний! Однако просыпаясь по ночам в скомканной постели, Аким Евсеич вдруг отчетливо чувствовал запах Марьи Алексевны, едва уловимый легкий аромат, исходивший от её рук, когда он едва прикасался к ним губами. Жар поднимался во всём его теле, и оставалось только ждать, когда рассвет разгонит ночные видения, а дневная суета охладит его пыл.

Теперь Аким Евсеич буквально разрывался между делами. Начиналось строительство второго доходного дома. Городской голова торопил, мол, денежки теряем. Он на городской погост дорогу вымостил и тропинку к могилке Кузьмы Федотыча обустроил, да бы дамы подолами кладбищенскую землю не мели.  Аким Евсеич, стараясь показать уважение к тестю, памятник заказал из чёрного мрамора и скамью рядом. А перед входом на кладбище церковная лавка открылась, в которой кроме разной церковной мелочи вроде свечей и лампадок, продавались крестики и особым образом упакованные зубчики чеснока,  призванные уберечь посетителей от воздействия ужасного вампира. Ведь неважно, что вампир к земле  колом пригвожден, всем известно, как даже после этого обряда он из земли восставал! Вот и выходило, что второй доходный дом крайне необходим и не абы какой, а с повышенным комфортом, ведь слухи дошли и до состоятельных особ, а у них запросы больше, но и кошельки толще.
Проведя первую половину дня в первоочередных хлопотах по строительству, после обеда Аким Евсеич пару часов отдыхал на диванчике в бывшем кабинете зятя. И странное дело, после того жуткого ночного кошмара, когда ему явился зять, чувствовал  он себя много спокойнее. Так, например, третьего дня утром он проснулся с готовым решением по условиям банковского кредита.  И потом  сам удивлялся, как такая мыль могла прийти в его голову во сне? А Кузьма Федотыч при жизни неплохо разбирался в подобных вопросах.  Уж не зять ли подсказал? Строящийся дом решено было оборудовать водяным отоплением. Для чего с Петербургским металлическим заводом заблаговременно подписали предварительное соглашение об изготовлении отопительных установок для здания. Ни городская казна, ни деньги пайщиков не могли справиться с такими расходами, вот и выходило, что необходим кредит. Кроме того завод обещал своими силами в сокращённые сроки установить произведённое оборудование.  Ведь  в доме предполагалось наличие не только тепла, но и горячей воды для принятия жильцами водных процедур.  Уже одно это новшество, расписанное и расхваленное газетчиками, заранее привлекло внимание будущих состоятельных жильцов.
Вторую половину дня Аким Евсеич посвящал завершающемуся ремонту собственного дома.  И тут хлопот хватало. 
Но и вечер не оставался свободным от дел. Впервые посетив дом Марьи Алексевны, Аким Евсеич схватился за голову, до такой степени всё было запущено и заброшено на самотёк. Комната, судя по мебели - кабинет, хоть и была убрана от пыли, имела вид запустения.  Деловые бумаги небрежным ворохом громоздились на подоконнике и частью валялись рядом на полу, видимо свалившись с накопившейся стопки. Слуги от безделья и отсутствия хозяйского глаза, творили, по мнению Акима Евсеича, непотребные вещи. Например, продолжали закупать продукты так, будто хозяйка всё ещё жила в доме. Куда потом девались куски телятины и сливочное масло – выяснить Акиму Евсеичу было несложно.  Но после выяснения, слуг в доме не осталось.  Однако дом требовал ухода, да и разбираться с бумагами в пустом, не обихоженном  доме – тягостно.  Осматривая комнаты, Аким Евсеич обдумывал как ему без излишних затрат привести дом и дела Марьи Алексевны в надлежащий порядок. Постепенно в его голове сложился план, исполнение которого он намеревался обсудить с единственным своим близким человеком – Натальей Акимовной. Что он и сделал за ближайшим обедом.
-  Натальюшка, я вот что подумал: Настя в нашем доме проживает давно, и за эти годы переняла наши привычки и взгляды. Она предана тебе, в чём была возможность убедиться.  Ни единожды не  уличена  в недобросовестном отношении к имуществу и вверенным ей на хозяйственные расходы денежным средствам. Многому возле тебя научилась, разве что в грамоте так  и не преуспела. Ну да может это и к лучшему. – Аким Евсеич, задумавшись, замолчал.
- Батюшка, вы к чему этот разговор затеяли?
- Да понимаешь ли, Натальюшка… - и Аким Евсеич изложил дочери обстоятельства дела, связанные с имуществом Марьи Алексевны.
- Но Настенька одинока, и в пустом доме…
- Я и этот момент обдумал. Когда Егор Петрович уезжал в Озерки, пимокатню свою он закрыл, и два его работника остались не у дел, перебиваются теперь случайными заработками. Один из них – Акинфий Полуянов – до сих пор холост. А пимокат людей своих держал в строгости, к воровству они не приучены. Вот я и подумал, что если Настеньку выдать замуж за Акинфия и поселись во флигеле, расположенным во дворе дома Марьи Алексевны? Положу им денежное содержание и определю обязанности по усадьбе.
- Батюшка! С каждым разом не устаю восхищаться вами! Настенька уже плакалась мне, что видать судьба ей в девках на весь свой век остаться! А я не решилась завести с вами этот разговор, – одобрительно кивала Натальюшка. – Хотя, как же мне быть? Надобно подыскать ей замену.
Акинфий Полуянов оказался человеком сметливым и быстро сообразил, что  судьба в лице Акима Евсеича преподносит ему неожиданный подарок.  Во-первых, найти работу в провинциальном Бирючинске – дело не простое, а тут и работа и жильё во дворе богатой усадьбы! Мало того, Настенька в качестве жены.  А про неё в городе отзывались очень даже лестно. И добрая-то она, и вежливая, и внешностью Бог не обидел. Такие отзывы в Бирючинске – большая редкость. Да и столько лет почитай в барских покоях при дочери уважаемого Акима Евсеича проживает, что тоже немаловажно. Волнение столь сильно обуяло Акинфия, что раненько утром, на следующий день после приватного разговора с Акимом Евсеичем, он дожидался казначея возле строительной площадки нового дома. И как только увидел приближающуюся пролётку, кинулся навстречу.
-Аким Евсеич, - раскланивался Акинфий, - чего ждать, да откладывать? Дом-то бесхозный цельными днями. Залезут какие шаромыги, мало ли? Натворят беды! Да и как вести разговор с Анастасией, когда и привести-то молодую мне некуда?
-М… да. Ты прав, однако, - но мысли Акима Евсеича в этот момент были заняты вопросами строительства, но  вечером ему  опять предстоит разбирать бумаги в… пустующем доме.
- Так может, я прямо сейчас переберусь во флигель? И займусь хозяйственными делами. Там, поди, и печь-то не топится. Дымоход забит, замки заржавели, петли скрипят… да мало ли?
- Нам с тобой надлежит оформить меж собой договор, чтоб ты чувствовал свою ответственность и не надеялся с леностью выполнять свои обязанности. А их будет не мало. – Заключил Аким Евсеич.
- Да ваше слово в городе столь весомо, что я и без бумаги готов служить с честью.
- М… быть по-твоему. Подъедешь  после полудня к усадьбе Марьи Алексевны, я тебя впущу во флигель.  Обустраивайся пока.

Уже вечером этого дня Аким Евсеич поднялся в дом Марьи Алексевны по чисто выметенной лестнице, а в кабинете, когда он продолжил разбирать бумаги, весело потрескивали дровишки в небольшом камине. 
Настенька не упрямилась, лишь грустно вздохнула:
- Мне ли выбирать, безродной? – С тем и пошла под венец.
В скромном белом платье, подаренном Натальей Акимовной и венком из белых искусственных цветов, она также как когда-то Наталья Акимовна стояла перед алтарём, держа в руке свечу. Свеча подрагивала пламенем и отражалась огоньками в заплаканных глазах.  Ну, тоже всё как положено. Жених держал спину прямо и старался выглядеть строгим.
На место Настеньки приняли по её протекции Дуняшу. Совсем молоденькую, от того торопливую и неумелую деревенскую девушку.  Наталья Акимовна сердилась,  выказывала недовольство новенькой служанке.  А уж  баню истопить, так и пришлось призывать Настасью.
- Наталья Акимовна, Дуняшка девка не глупая, не злобивая. А что пока неумеха, так научится. Зато в чужих домах не жила, значит, как вы её приучите, так оно и пойдёт. А с банькой пока я сама справляться буду. Тут, Наталья Акимовна, ни Дуняша, ни кто другой меня не заменит. Я вам никогда не рассказывала, но меня из деревни-то выгнали, потому как считали внучкой колдуньи. А тут родители сгинули в лесу. Бабка долго их искала, не нашла. То ли звери порвали, то ли в болотине утопли. Пока бабка жива была – деревенские к ней за всякими травками приходили от разных хворей. А как померла, они на меня и взъелись, Бог весть за что. Вот и пришлось ноги уносить. Тут - то вы меня и приютили, и ни разу обиду мне терпеть не пришлось. А теперь вот я в белом платье под венцом побывала и муж мой… выходила, вроде по надобности, и возраст давно перевалил за двадцатку и безродная. Но муж мой меня не обижает, всё у нас по согласию. За это благодарю батюшку вашего.
- А скажи-ка ты мне, откуда Дуняшка взялась? Вроде тоже безродная? – Вся сердитость с Наталий Акимовны слетела. И ей даже показалось, что Дуняша чем-то Настеньку в те годы, когда она появилась в их доме, напоминает.
Настя замялась, сжала губы, и было видно, что говорить не желает. Но деться некуда. Наталья Акимовна, молча, ждала.
- Родителей своих она не помнит. Помнит, как в лесу заплутала, долго бродила и вышла к избушке моей бабушки. Переночевала там, утром было направилась в деревню, да жители как увидели её болотным илом перемазанную, да из избушки моей бабушки выбравшуюся, кинулись на неё с вилами и криками: ведьма возродилась! Вот ей и пришлось на таёжных ягодах и грибах перебиваться, да в деревню носа не совать, прибить могли бы.
- Мне-то ведьма зачем? И как ты её нашла?
- Какая же она ведьма? Бабка моя травы знала, так разве это колдовство? Вот я вам в баньке васильки да ромашку запариваю – что в том худого? Чай с мелиссой и мятой завариваю, даже врач после похорон Кузьмы Федотыча подтвердил, что чай мой вам на пользу. А уж врача-то в колдовстве никто не заподозрит.
- А нашла-то ты её, как? – повторила вопрос Натали.
- Так вот, я и говорю, ходила я в известные только мне места за травами для чаёв и баньки, заглянула в дом бабушки, там и нашла её. Гляжу: в доме прибрано. Под навесом грибы и ягоды на зиму сушатся. Сама сиротой выросла. Знаю почём фунт лиха.
С тех пор осталась Дуняша в доме Натальи Акимовны, а сама Наталья Акимовна отношение к новой служке изменила. Стала объяснять ей, что и как делать следует, а Дуняша старается, деться-то ей более некуда.
Тем временем Аким Евсеич разобрался с бумагами Марьи Алексеевны и выяснил, что бумаги лежат без движения, а могли приносить доход. Он уж и подготовил всё, чтобы поместить их более надёжно и выгодно, да выяснилось, что тут одной доверенности не достаточно, требуется её личная подпись.  И Аким Евсеич направил ей письмо, в котором аккуратно сообщал, что для дальнейшего видения дел необходимо её недолгое присутствие. Ведь кроме подписи, Аким Евсеич считал необходимым заручится личным согласием хозяйки, то есть Марьи Алексевны, на некоторые вопросы, которые, как он полагал, долее лучше не откладывать.

И хоть ремонт в доме своём к этому времени Аким Евсеич почти завершил, но проживал ещё вместе с дочерью, поскольку старая мебель вдруг оказалась столь изрядно поношенной, что пришлось задуматься о новой.  И подобрал было, и по цене сторговался, да на тот момент нужной суммы денежных средств не набралось.  Продавец  предлагал рассрочку, но цену добавлял против договоренной. Аким Евсеич подумал и решил, что торопиться ему некуда, вот подкопит нужную сумму, тогда не токмо что увеличивать цену, а при полном наличном расчете ещё и скидку получит.
Аким Евсеич в ожидании письменного ответа от Марьи Алексевны привел в порядок пустующие комнаты на первом этаже слева и справа от парадной лестницы, полагая предложить  сдавать их в аренду состоятельным жильцам под присмотром Настасьи.  Верхний этаж  полагал оставить за хозяйкой, на случай непредвиденного приезда. А так, чтобы дом пустовал, это, по мнению Акима Евсеича, плохо. Нежилой дом, что покойник, грустное зрелище.
Намытые, чистые окна пускали солнечных зайчиков по красивому мозаичному полу и начищенным до блеска медным балясинам лестницы, ведущей на второй этаж. Даже тяжелая люстра, свисавшая с потолка, тоже была приведена в порядок, для чего пришлось приглашать специального человека, так как Акинфий на такую высоту взобраться был не в силах.  Только поднимался на специально сооруженный помост, ноги начинали трястись и даже распрямиться не мог. Настенька рядом охала и ахала, умоляя Акима Евсеича ослобонить, как она говорила, мужа от такого страха. Вот и пришлось дополнительно потратиться.  Но эффект того стоил. Теперь, заходя в дом Марьи Алексевны, Аким Евсеич чувствовал, как губы его невольно трогает довольная улыбка, и уж очень ему хотелось, чтобы хозяйка оценила его труды. Да и сам дом, казалось, ждал её приезда.

 Ранее утро не предвещало ничего неожиданного. Но не успел Аким Евсеич лицо ополоснуть, как в доме образовалась суета и послышались голоса.  Федот, специально взятый Акимом Евсеичем себе в услужение (воды подготовить, платье в порядок привести, да мало ли дел?), доложил, что прибежала запыхавшаяся Настенька с вестью к Акиму Евсеичу. Что тут было делать? Как можно быстрее завершив утренний туалет, накинув халат, вышел к ней.
- Аким Евсеич, поезд-то из уездного города раным-ранёхонько прибывает, - торопилась и частила Настасья, - но я-то того ранее подымаюсь. Смотрю, значит, в оконце, а флигель окнами на улицу выходит…
- Настя, будет тороторить! Что приключилось? Говори толком!
- Так ить ничего, Аким Евсеич, всё ладно,  - кланялась и пятилась Настя.
- Тогда зачем такую рань пожаловала? И причём тут поезд? – При этой фразе догадка осенила Акима Евсеича. Колени его подкосились, и он опустился на стул.
- Ага, - кивала Настя, - приехала,  значит, сама Марья Алексевна. – Покосилась на Акима Евсеича: - Одна приехать изволила.
- Ты… иди к Марьи Алексеевне, может что понадобится? Нет, погоди…  надобно обед приготовить и ужин к вечеру. Я отправлю нашу повариху… а ты вели Акинфию с ней в мясную лавку, да на базар сходить. Одна не управится.
- Готовить-то какие блюда?
- Я ей распоряжусь.

Наталья в утреннем пеньюаре,  до этого молча слушавшая разговор, как только за Настенькой закрылась дверь, обратилась к отцу.
- Батюшка, вам следует успокоиться, чтобы вид  иметь основательный, дабы хозяйка понимала, что дела свои вверила серьезному человеку. Тем более что так оно и есть на самом деле. Марья Алексеевна женщина замужняя, серьезная, - эти слова Натали особо выделила голосом, -  значит и разговор меж вами возможен только касаемо деловых бумаг и хозяйственных нужд.
- Да, да. Конечно. – Хотел было сделать замечание дочери, что молода отца поучать. Но взглянул в её лицо, и передумал: одна родная душа. Кто ещё о нём озаботится?  А Натали продолжала говорить:
- Сейчас ей надобно привести себя в порядок с дороги. Полагаю, что вам свои планы рушить не следует. А пока суть да дело, придёте в спокойное расположение духа.
- Вели-ка чай накрывать. – Нахмурился Аким Евсеич. В ожидании возможной встречи с Марьей Алексеевной он как-то совсем выпустил из виду, что теперь она замужняя дама. Он пил чай, и думал, да что ж это за напасть такая? То упустил из виду, что по происхождению своему она ему   не ровня и позволил себе увлечься этой женщиной? Тот вот теперь опять: « Что за наваждение такое? - думал Аким Евсеич. – Ведь даже во сне приснилась ещё до того, как впервые увидел её. Хотя впредь надо быть осмотрительнее и слабину своим чувствам не давать!» А ещё пришла мысль, что вот начнёт Натали в свет выезжать, а он её сопровождать будет, глядишь, тоже пару подыщет. Не век же вдовцом вековать? А Марья Алексевна – чужая жена и ему не ровня. От этих мыслей так на душе засвербело, но тут же подумал, что эта женщина свою сокровенную тайну ему вверила, и… имущество тоже.
Натали  заметила, как лицо батюшки немного прояснилось, морщина на переносице разгладилась, и он обратился к ней:
- Поскольку наша повариха будет закупать провизию для Марьи Алексевны, а сопровождать её велено Акинфию, то пусть уж и нам всё необходимое доставят. Проследи, Натальюшка. А мне пора. Я на стройку, а обедать, видимо, буду у Марьи Алексевны.

И в самом деле, права оказалась Натальюшка,  дела на стройке так закрутили с самого утра, что в  обед, подъезжая в пролётке к  дому Марьи Алексевны,  мысленно представлял разводку отопительной системы. Чёртовски сложной и дорогостоящей оказалась задачка! И уже в доме, поднимаясь по ступеням, вдруг понял, как сильно он волнуется, как гулко стучит в груди сердце, он посмотрел вверх и увидел Марью Алексевну, медленно спускающуюся на встречу. Глаза их встретились, и Аким Евсеич почувствовал, как горячая волна разливается по его телу, потому что в её  взгляде он уловил нечто такое, что одновременно и взволновало и напугало его!  Они учтиво и немного неуклюже поздоровались.
- Аким Евсеич,  вы как располагаете временем? – И даже голос её звучал иначе, чем  в прежние времена, тревожил душу и будил призрачную надежду.
- После обеда у меня множество неотложных дел. Может быть, если вы не против, мы сейчас займемся деловыми бумагами, а обед немного подождёт. – Аким Евсеич слушал сам себя и удивлялся: «Я ли это говорю! Зачем, зачем такая срочность по бумагам?»
- Хорошо. Будь по-вашему. Но ужин-то уж точно за вами! – говоря всё это, она так и не отвела взгляда от его глаз.
Потом они сидели друг напротив друга в кабинете, и он объяснял,  как полагает поступить с теми или иными бумагами. Вначале ему казалось, что Марья Алексевна слушает его из вежливости, не вникая в суть. Но её отдельные фразы и замечания, позволили понять, что это не так. Хозяйка и слушала, и вникала во все нюансы очень внимательно. Когда же все вопросы были оговорены, Аким Евсеич почувствовал, до какой степени он устал. Не хотел ни есть, ни пить. А  просто побыть одному, тихо посидеть в кабинете, собраться с мыслями и разобраться со своими чувствами. С одной стороны эта женщина невероятно манила его: до головокружения, до слабости в коленях, до жжения в груди и жара во всём теле. Но, поскольку длилось такое его отношение к ней довольно долго, а обстоятельства складывались не в его пользу, а тут ещё… Теперь уже он и не знал, хорошо ли это, что он взялся управлять её делами? Деньги, вмешавшись в их отношения, что-то неуловимо изменили. Он друг подумал,  что нависшая лавина сдерживаемых чувств, сорвавшись, может убить, но сделать счастливым – навряд ли. Молчание затягивалось. Они так и сидели друг против друга.
- Аким Евсеич, я вот что подумала: будет справедливо, если вы будите иметь определённый процент со всех получаемых для меня доходов. А вот насчёт комнат первого этажа… Я думаю, не следует пускать посторонних людей в дом на жительство. Пока такой крайности нет.  – И улыбнулась ласково, по-доброму.
- Как скажите. Ежемесячный отчёт, ежели пожелаете, могу отправлять по почте. – Её мимолётная улыбка разлилась теплом по его душе.
- Нет. Нет, нет! Это абсолютно не возможно. У моих детей есть теперь имя, но у моего мужа нет денег, и мы, правду говоря, живём на деньги жены известного вам графа. Такое содержание может в любой момент прекратиться. Всё это я говорила вам и в прошлый раз. Мне следует обезопасить будущность своих детей.  Я искренне благодарна вам, потому что даже не рассчитывала застать дом свой в таком образцовом порядке и не подозревала, что доходы мои могут быть столь приличны.
- Но я же должен как-то отчитываться перед вами? Или вдруг возникнет какое-либо форс мажорное событие? Как тогда мне быть? Принимать решение на свой страх и риск – мне бы не хотелось. Вы сами сказали, что это запас на случай бедственного положения вас и ваших детей.
- Я буду иногда наведываться… для проверки. Думаю, муж поймет и против не будет, ведь это очевидно, что усадьба требует внимания, пусть маленькая и бедная, - теперь уже хитро прищурилась Марья Алексевна.
Аким Евсеич поднялся из кресла, аккуратно убрал бумаги в стол.
- Надо бы сейф приобрести.
- Как сочтёте нужным. – Марья Алексеевна тоже встала. И ему показалось, что в её голосе прозвучала то ли лёгкая обида, то ли удивление. И опять теплоё чувство шевельнулось в его душе.
- Мой муж находится на излечении за границей. Так что я могу некоторое время провести… в своём родном доме. Вашими трудами тут стало много уютнее, чем прежде.
- Позвольте откланяться, - склонил голову Аким Евсеич.
- До вечера. Не забывайте, вы обещали пожаловать на ужин, должна же я отблагодарить вас за ваши труды? - Она протянула ему свою руку, и он почувствовал, как вздрогнули её пальцы в его ладони.

Любовное свидание
Глава 10

Он тщательно готовился к вечерней встрече. Цирюльник обихаживал его особенно долго, освежил самым дорогим парфюмом, потом дома вначале примерил новый костюм и туфли, но посмотрев на себя в зеркало, решил, что уж больно бросается в глаза и новая одежда, и новые туфли… фу! Как будто в гроб собрался! Ему даже не по себе стало.  Поэтому он надел свежую рубашку, которая ему особенно нравилась, костюм, в котором обычно посещал городского голову и делал визиты другим нужным людям, а вот туфли всё-таки выбрал новые! И почувствовал себя вполне уверенно, будто обычный приватный визит предстоит. Потом  послал за извозчиком, предупредив Федота,  чтобы его не дожидался, а приготовив всё необходимое, ложился спать.
- Дела могут задержать меня. Ты уж ложись. Я сам разберусь, если что… - И ушёл, стараясь не встретиться с Натали.

В доме Марьи Алексевны светились только окна верхнего этажа, в саду под ними в их слабом свете на ветках кустов сирени и акации метались таинственные тени. Аким Евсеич впервые за много лет, а может и за всю свою жизнь, шёл один на ужин… нет, он теперь отчётливо понимал, на свидание с женщиной, которую в тайне обожал, и которая была чужой женой. Вечерний ветерок обдувал его разгорячённое лицо прохладой, а ноги сами несли вверх по ступеням. Однако ему почему-то казалось, он идёт к какой-то другой, мало знакомой женщине. Возникло нечто такое, что отдалило романтический образ той Марьи Алексевны из его горячечных снов, от графини Стажено- Дагомышской, но страстные картины по мимо его воли рисовались в его мозгу и кровь стучала в висках.
 «Я ли это? Как возможно такое?»  - думал он. Какое «такое»  -  Аким  Евсеич даже думать себе не позволял.

- Извольте, проходите. Ужин готов и накрыт. А вашу повариху я отпустила, чтобы не оставить вас завтра без обеда, - улыбалась Марья Алексевна.
  Зал освещался только канделябрами. В вазах благоухали цветы, смешиваясь с ароматом  блюд расставленных на столе. Два столовых прибора и две свечи завершали сервировку. Казалось, невидимой тенью, в воздухе распласталось желание, смешав полусвет и полутень, запах виноградного вина и цветов в один единственный аромат страсти.
   Ужин оставался не тронутым,  они сидели на миниатюрной кушетке, и пили красное вино из хрустальных бокалов. И потом невозможно было  вспомнить, как его рука отвела от её шеи локоны, как его губы  коснулись нежной, розовой кожи. Дверь в спальню была рядом, он это знал,  столько раз представлял себе этот момент… Но она встала первая и легонько потянула его за руку.  Он закрыл глаза и подумал, что это сон, опять только сон! И двигался, и шептал ей ласковые слова – всё было как во сне! Но сон, хоть плохой, хоть хороший – имеет свойство кончаться. За окном забрезжил рассвет.
   - А не пойти ли нам подкрепиться?
  - Укатала я тебя, укатала, - смеялась она, ничуть не стесняясь своей наготы. Так нагие  они и сидели за столом, с аппетитом уплетая и  цыплёнка с золотистой корочкой, и белый сыр, и пёструю щуку.
   
  Потом, собираясь домой, он чувствовал себя молодым хлыщем, увлёкшим чужую жену. И, странное дело, никаких укоров совести не испытывал, а наоборот, некую радость и желание построить ещё пять, нет целую улицу новых домов!
   Так продолжалось три ночи. Эта была третья, последняя, как он думал, их общая ночь.
    Сидя в постели, и потягивая из фужера искрящееся шампанское, она говорила:
- Не хочу, чтобы ты думал, будто я распутна. Но и оправдываться не хочу. Если в чём и виновна – Бог мне судья. А людского суда я стараюсь избегать, ведь ангелов среди людей нет, а грешники судить других не вправе.
- Ну что ты? Ты подарила мне три ночи блаженства. Какой мужчина в состоянии осудить за это женщину?
-Да, но если женщина не свободна… Постой, не перебивай, - остановила его, видя, как Аким Евсеич порывается что-то возразить. – С мужем моим у меня нет, и не может быть супружеской близости… по причине его болезненного состояния. Потому он и согласился жениться на мне, что своих детей иметь не может. А это родные племянники, своя кровь. Усыновив их, он продолжил свой род, не оставив следа о своей беспомощности.
- Но  брат вашего мужа, его сиятельство, граф Дагомышский, вы же… - впервые в жизни Аким Евсеич почувствовал болезненный укол ревности, хотя ревность вряд ли делит людей по возрастам.  Он не договорил, просто встал с кровати, накинул на плечи плед с кресла и подошёл к окну.
 -Вы бы отошли от окна. Могут увидеть посторонние люди.
Он резко шагнул в сторону, повернулся к ней лицом.  Она грустно улыбалась:
- Я же сказала, что не желаю, что бы вы думали обо мне, как о распутной женщине, - она и сама не заметила, как перешла на «вы». –  Я не знаю в точности, какой разговор состоялся между братьями перед нашим венчанием, но более, ни разу не встречалась с отцом моих детей. Разве что в обществе, на людях. Так что вы единственный мужчина, с которым я теперь делю свою постель. Неужели вы меня осудите за это?
 «Жена, чужая жена! И что? Формальность. Простая формальность ради детей! Да и брак между мной и Марьей Алексевной всё едино не возможен!» - думал Аким Евсеич, медленно остывая и приходя в чувство. У окна встал не по злому умыслу, потому что компрометировать эту женщину величайшая глупость, он кашлянул, поёжился, и подлость с его стороны.
  Провожал  Марью Алексеевну Аким Евсеич на своей пролётке. На облучке сидел Федот, который помог донести и погрузить в вагон её баул. Сразу со станции Аким Евсеич направился к городскому голове. Дело предстояло неотложное. Завод, взявшийся изготовить трубы для отопления нового доходного дома, запросил предварительную оплату выше оговоренной, и это следовало согласовать с акционерами.
 - Дорогой Аким Евсеич, - расправил усы и улыбнулся городской голова, - проходите, проходите!
Акиму Евсеичу и в голосе, и в том, как голова расправил свои усы, почудился двусмысленный намёк.
- Марья Алексевна, графиня  Стажено- Дагомышская, почтила меня своим доверием, сделав поверенным в своих делах. И могу вам засвидетельствовать, эта женщина в высшей степени благородная и чиста.
 Но городской голова, казалось, особого внимания на эти слова Аким Евсеича не обратил. Мысли его были направлены совсем в другую сторону.
 -Аким Евсеич, о чём вы? Мы для графини – провинция! Она теперь в других сферах вращается. – Он опять расправил усы, крякнул: - Я о нашем, насущном, так сказать. У вас, я так полагаю, у Натальи Акимовны завершается траур?
- Да, совершенно верно. Хорош же я батюшка, закрутился в делах и заботах денежных, о дочери забыл!
- Но я ваш компаньон, и можно сказать, друг, помню.
Аким Евсеич вопросительно наклонил голову, пока ещё никак не беря в толк, к чему клонит Пётр Алексеевич?
 - Мой сын не единожды упоминал при мне о Наталье Акимовне в самых лестных выражениях.
   Ещё совсем недавно, каких год-два назад о подобном Аким Евсеич даже подумать не мог. И ухватился бы за подобное родство обеими руками. Но теперь…  Марья Алексевна действительно благодаря своему браку стала вхожа в круги высшего света. В последнюю, проведённую вместе ночь, они о многом переговорили. И будучи женщиной искушенной в житейских делах, она советовала Акиму Евсеичу не спешить с повторным браком дочери, полагая, что желающих в теперешнем её положении, объявится немало. Да и внешность её к тому располагает. Но и затягивать не следует. Молодость и красота преходящи, да и долгое вдовство не способствует хорошему имиджу в обществе. Кроме того, осенью к открытию театрального сезона, обычно устраивается грандиозный бал. Попасть туда можно приобретя билет. Билеты дороги, поэтому на балу собирается весь цвет общества. Надобно Натали на этом балу представить самым выгодным образом.
«Но и единственный сын городского головы – думал Аким Евсеич, – это очень даже выгодная партия, разве что ветреник, гуляка. Как бы Натали с другого бока не хватила горького до слёз», - городской голова перебил его мысли.
- Что с вами, Аким Евсеич? – Пётр Алексеевич, ожидавший увидеть польщенного подобным намёком бывшего писаря, немного растерялся.
- Пётр Алексеевич, буду с вами откровенен. – Аким Евсеич потёр лоб, и принял удручённое выражение лица: - Прошлый раз я выдал дочь свою замуж помимо её воли.
- Да, да. Я наслышан, как послушна и благовоспитанна Наталья Акимовна, - насторожился и так уже недовольный подобной реакцией со стороны бывшего писаря городской голова.
- Дочь моя пережила тяжкие испытания. Не скрою, подобный отзыв о ней, лестен и приятен отцовскому слуху. Но второй раз принуждать дочь… - и Аким Евсеич принял несчастное выражение лица.
 Пётр Алексеевич крякнул, опять расправил усы:
- То ли Алексей не в меня пошёл? Нет такой женщины, сердце которой не дрогнуло бы от одного вида такого красавца. – И чуть высокомерно глянув на Акима Евсеича, подумал: «Как же всё-таки неискушён и наивен этот бывший писарь! Вскружить молодой вдовушке голову такому ловеласу, как мой Алешка – дело не сложное.  А мне опять же надо пристроить этого повесу и мота, а то глазом моргнуть не успею – разорит. Ей Богу, разорит!» - Теперь уже Пётр Алексеевич задумался так, что даже вздрогнул, вспомнив про Акима Евсеича.
- Однако что же мы? Их дело молодое, а наше – обеспечить их будущность… э… так о чём это мы?

Романтическая ночь в чужой беседке
Глава 11

   В этот вечер Аким Евсеич допоздна засиделся в доме Марьи Алексевны.  В кабинет доставили купленный накануне новенький сейф с хитроумным замком, и Аким Евсеич аккуратно разместил в нём деловые бумаги.  А разместив, дважды попробовал отомкнуть и замкнуть, дабы не забыть порядок и не попасть впросак. Из дома выходил поздним вечером, за экипажем вовремя Акинфия не послал, а теперь во флигеле все окна были темны, видать спят и Акинфий, и Настасья. Свою пролётку тоже отпустил, поскольку не знал, как долго придётся ждать доставки и установки сейфа. Вот и получалось, что приходится возвращаться одному по темноте. Вроде и недалече, но темень на улицах, самоё время для лихих людей. Смазанные заботливой рукой Акинфия дверные петли и замок, не издали ни единого звука, и Аким Евсеич аккуратно замкнув своим ключом дверь, стал осторожно спускаться по лестнице. И тут вдруг услышал  негромкий мужской голос. «Предчувствие не обмануло, - подумал он. - Зная, что хозяйка в отъезде, воры решили проникнуть в дом». Но одному с лихими людьми не справиться. Надо как-то разбудить Акинфия.  Шорохи и приглушенные голоса доносились из беседки. Понятное дело, там прячутся злоумышленники. Аким Евсеич пригнулся и тихонько стал красться мимо беседки к флигелю. Но сделать это бесшумно в темноте у него не получилось, какая-то ветка  треснула под ногами.
 - Ах ты, котяра! – Услышал Аким Евсеич и тяжелая точеная балясина, приготовленная Акинфием для ремонта беседки, с размаху прилетела Акиму Евсеичу  по спине.
- А-а-а! – не сдержался он.
- Что за чёрт? Это и не кот вовсе? – послышалось из беседки. И в этот момент, не помня себя от страха, Аким Евсеич уже не скрываясь, кинулся к флигелю и, что было мочи, заколотил в дверь, крича:
- Воры, Акинфий, воры, убийцы!
Акинфий выскочил в исподнем белье с тем, что попалось под руку, а попалась толстенная деревянная перекладина, бог весть зачем и сколько стоявшая у дверей. Увидев вываленного в листве и пыли Акима Евсеича, да ещё согнутого в три погибели, указывающего пальцем на беседку, Акинфий, недолго думая, кинулся туда. Из беседки ему на встречу, как чёрт из табакерки, выскочил человек, явно хлипкого, по меркам Акинфия, телосложения и чтобы не испытывать судьбу, Акинфий перепоясал этого «чёрта» перекладиной.
 В наступившей тишине отчетливо послышался звук, вроде как маленький щенок  заскулил.  Но вначале надо было связать пойманного злодея, благо тот лежал лицом вниз, распластав по сторонам руки. Связав их верёвкой, Акинфий этой же верёвкой решил привязать вора к перилам крыльца, чтоб не сбёг, и, перевернув лицом вверх, подтащил поближе.
- Аким Евсеич, вы бы глянули… кого мы изловили?
- Вора, лиходея, убийцу! – потирая ушибленную поясницу, возмущался Аким Евсеич, но всё-таки наклонился и ахнул!
- Так это же… как же вы… Алексей Петрович? Зачем же... и что, скажите на милость, вы считай что ночью, в чужой беседке промышляли? -  растерялся и удивился от такого поворота Аким Евсеич.
Сынок городского головы хлюпал разбитым носом и молчал.
- Вот и я говорю, чего вам барин не хватает, что по ночам шастаете по чужим дворам? Настасья! – крикнул Акинфий жену.
- Тут я, тут.
- Принеси-ка ковш водицы, да чистую тряпицу, - приглядывался к носу Алексея Петровича Акинфий.
Тем временем Аким Евсеич решил выяснить: кто же так жалобно скулит в беседке? И, взяв со стола фонарь, охая и придерживаясь за поясницу, направился туда.
   Оказалось, тоненько скулила жена мясника. Дама в роскошном платье дергала себя за подол
 непомерно широкой юбки. Юбка на кринолине зацепилась за обломок той  самой балясины, которую Акинфий собирался заменить и уже приготовил новую, ту, что и была пущена по Акиму Евсеичу.  Дама и так и этак пыталась освободиться, но кринолин, скрученный из конского волоса,  надежно удерживал её в беседке.
  - Меланья Евстафьевна, Боже мой! Голубушка! Я сейчас, сейчас… - суетился Аким Евсеич, но ушибленная поясница не позволяла наклониться настолько, чтобы отцепить подол.
 -Вы погодите, я сей момент. Акинфий! – что было мочи, закричал Аким Евсеич. – Поди сюда!
  Потом  Аким Евсеич и Алексей Петрович сидели на крыльце флигеля,  для Миланьи Евстафьевны Настасья вынесла стул, а сама возилась с какими-то мазями и травками. Акинфий искал в беседке кусок подола юбки жены мясника, потому как она проливала слёзы в страхе перед объяснением с мужем.
 - Он из меня отбивную сделает! Ей Богу, - божилась она.
- Ох, матушки мои, - потирал ушибленную поясницу Аким Евсеич. – Мне-то за что обломилось?
- И что вас угораздило вырядиться в этот кринолин?! – хлюпал разбитым носом сынок городского головы.
- Для вас старалась.  Вы с благородными барышнями общаться приучены, - оправдывалась мясничиа, - а они всё больше в кринолине!
- Они в кринолине с младых ногтей!  Вы, матушка…
- Какая я вам матушка?! – обиделась мясничиха.
Но  Алексей Петрович только невозмутимо повёл плечами, поскольку был холост и супружеской ревности  не опасался.
- Я бы на вашем месте поостерёгся, - кивнул в сторону Алексея Петровича Акинфий, подавая мясничихе найденный клочок юбки. – Это из Меланьи Естафьевны, как она изволила выразиться, муж отбивную сделает. А вы, Алексей Петрович, разве что на рогу сгодитесь. Мясца-то в вас никакого. А мясник мужик крепкий. Я видал, как он топором машет. Свинью надысь разделал в три удара.
- Так, может, меня тут и вовсе не было! – Швыргнул разбитым и на глазах опухающим носом сынок городского головы.
- И кто ж это вас тогда так разукрасил? – съехидничала обиженная  мясничиха. – Нет, чтобы за честь дамы вступиться, он в кусты!
- Вот, Аким Евсеич, отдадите эту склянку Дуняшке, она знает, что с ней делать, чтобы поясница ваша не болела, не свербела. – Анастасия протянула Акиму Евсеичу банку и повернулась к Алексею Петровичу:
- А это вам. А то к утру под глазами такие круги образуются, что батюшке вашему и без слов многое станет понятным. Бодяга это, взвар травяной. Мочите тряпицу и прикладывайте к синякам. – Алексей поморщился, но бутылку принял.
- Но вы как хотите, а я домой. Проводи меня, что ли, Акинфий? На сегодня с меня приключений  достаточно.  – И Аким Евсеич, не спеша, поднялся с крыльца.
- Погодите, Аким Евсеич, пару слов… приватно, так сказать… - сынок городского головы, видимо осознал надвигающуюся опасность. Отойдя немного в сторону, он стал просить ничего никому не рассказывать про эту историю. Синяки свои он как-нибудь батюшке объяснит. Подол Меланья заштопает. Так что всё шито, крыто будет.
- А я взамен вашего молчания, вам, какую пожелаете, услугу окажу.
Аким Евсеич помолчал, подумал и решил, что распускать про сына городского головы дурные слухи, даже если это чистая правда, только себе во вред. А так, вот он случай, не жаль и болящей поясницы.
- Есть одно дело, в коем вы можете мне поспособствовать.
- Я к вашим услугам, - картинно кивнул на глазах распухающим носом Алексей Петрович.
- Откажитесь от желания жениться на моей дочери.
- Но сегодняшний случай… я же пока холост… А молодому мужчине, в силе… э… каждодневный пост тягостен.
- Как хотите, вы сами просили об одолжении. Но теперь у меня будет причина для отказа. Так не лучше ли вам всё-таки передумать?