На утро она проснулась с тяжёлой, по ощущениям чугунной, но наполненной пенными, полупрозрачными мыслями головой.
"Да, Тони, безусловно, хорош. Отличный собеседник, спортивен, с чувством юмора, обходителен. Но...Но при одной мысли о сексе с ним, испытываешь нечто вроде внутреннего отторжения... Почему? Почему, скажет мне кто-нибудь или нет?"
Мало того, если у Лины и возникала некая, хотя бы косвенно относящаяся к половым отношениям идея, то в качестве образца, в качестве камертона, непременно выступал вполне определённый образ, и воображение, шедшее в разрез с разумом, гневно отвергавшим данную личность, отказываясь от экспериментаторства, заученно прорисовывало уже знакомые картины, ядовито яркими акриловыми мазками дублируя весь эротический иконостас недавно отгремевшей любовной войны.
"Раздвоение личности! У меня раздвоение личности! Прав был Олег, называя меня больной. Но он и сам - болен не меньше моего. Мы оба - ненормальные. Но, Господи! Что же это за беда такая с нами! Это ведь не любовь. Это какая-то дикая, заваренная на глухих инстинктах, душевная болячка. Я не люблю его. Скорее, ненавижу. Но не могу представить никого с собой в постели, кроме него."
Вчера вечером они приняли решение вместе покинуть Арекипу и отправиться в направлении самого глубокого в мире каньона, более чем в два раза превышающего по глубине знаменитый Гранд Каньон американского штата Аризона.
Доехав на местном автобусе до районного центра Чивай, они решили позавтракать, однако Лина обнаружила почти полное отсутствие аппетита, а связано это было с тем, что деревушка, по рынку которой они меланхолично прохаживались, находилась на высоте три тысячи шестьсот тридцать пять метров над уровнем моря.
Они купили немного овечьего сыра и крупных, величиной со сливу, чёрных с сиреневыми отсветами оливок, продававшихся на развес.
В мрачной задумчивости кое-как запихнули еду в себя, сухо поделились впечатлениями, сошедшись на том, что это "очень вкусно", и вяло продолжили обход рынка, поглядывая на цветные вокруг него статуи, изображавшие, вероятно, различные индейские племена.
Замершие в танце изваяния отличались великолепной детализацией и Лина, вглядываясь в псевдо-фарфоровые физиономии облачённых в национальные наряды танцоров, не могла не восхититься диапазоном эмоциональной гаммы умело отображённой на лицах этих скульптур, лицах, столь резко контрастировавших с бедной мимикой печальных торговцев.
Лина купила пару початков высушенной чёрно-фиолетовой кукурузы, а затем дополнила перечень купленных безделушек ядовито-малиновым покрывалом, но ей доставил удовольствие не столько сам факт приобретения сувенира, сколько то, как в этот момент внезапно расцвело и озарилось изнутри короткой вспышкой счастья грустное лицо молодой продавщицы.
Уже сидя в переполненном экскурсионном автобусе, с фыркающим, покашливающим и хрюкающим двигателем, но, тем не менее, непреклонно взбирающимся всё выше и выше по горному серпантину, Лину осенило, что если её подавленное состояние и было напрямую связано с кислородным голоданием, то опытный андопроходец и кордильеролаз Тони кручинился по совершенно иной причине.
Повинуясь внутреннему позыву хоть как-то поднять ему настроение, она обратила внимание спутника на изуродованные края и сорванную часть отбойника с жирным и длинным тормозным путём на сером асфальте, многозначительно обрывавшемся у края пропасти.
- Бывает, - лаконично отреагировал тот, продолжая хмуро разглядывать в окно автобуса казавших микроскопическими домики расположенных внизу индейских селений.
Многочисленные кенотафы, всё чаще и чаще продолжавшие встречаться по краю высокогорного шоссе, свидетельствовали о том, что это расплывчатое "бывает" случается здесь с удручающей регулярностью.
Постепенно душераздирающе глубокие пропасти сошли на нет, уступив место молочно-бирюзовым лагунам, подступавшим прямо к шоссе таким образом, что все пассажиры могли детально рассмотреть розовые зады многочисленных фламинго, шаривших клюшкообразными головами в разноцветной мути этих минеральных горных озёр в поисках пропитания.
Упоительность инопланетного пейзажа усугублялась бродившими по лунным долинам ланеобразным викуньям, которые что-то пощипывали по краям мармеладных берегов мелководных водоёмов, празднично вспенившихся от обилия различных солей и окисей.
- За убийство викуньи у нас дают двадцать пять лет тюрьмы, - неожиданно, на хорошем английском, сообщил водитель автобуса.
- А за убийство альпаки? - не удержалась Лина.
- Альпаки и ламы - домашние животные, - ответил шофёр.
" Домашние, следовательно, обречены на убой..., " - подумала она, но промолчала.
Когда они доехали до конечной цели маршрута, Лина покачиваясь ступила на землю, окончательно ощутив себя космонавткой.
Безучастно посмотрев на дно четырёхкилометровой пропасти, она пренебрежительно указала на узкую полоску протекавшей внизу реки и спросила своего сделавшегося совсем уж меланхоличным поклонника:
- Это и есть тот чёртов каньон?
- Да, это Колка. Самый глубокий каньон в мире, - куда-то влево обронил Тони.
- Божественно. Как бы теперь побыстрее уехать отсюда, не знаешь?
- Но мы же заплатили за трансфер! - попробовал возмутиться спутник Лины.
- Я тебе верну деньги, Тони. А вот если мы ещё останемся здесь часа на два-три, то я верну даже тот сыр, который мы ели в Чивай.
- Тебе плохо?
- Нет-нет! Тошнит только и голова кружится. А так - просто замечательно всё.
- Давай хотя бы сфотографируем эту красоту.
- Конечно. И себя, любимых, тоже.
После беглой фотосессии на фоне живописного обрыва и парящих где-то вдалеке птиц, просто не имеющих права не оказаться андскими кондорами, они вновь сели в автобус и отправились в направлении Куско.
Десантировавшись днём в городе, название которого переводилось с языка индейцев кечуа как "Пуп Земли", путешественники бегло перекусили парой эмпонад, запаслись питьевой водой, и тут же, не теряя времени, отправились на обход местных достопримечательностей.
Позднее, Лина удивлялась кислому выражению своего лица на фотографии сделанной Тони возле фонтана напротив Церкви Успеяния Пресвятой Девы Марии, поскольку ей казалось, что она улыбалась, или, во всяком случае, очень старалась это сделать, однако на фото не было заметно и тени стараний.
Данный кафедральный собор располагавшийся на площади Пласа-де-Армас, в отличии от более продолговатого и почти белоснежного в Арекипе, имел грязно-красный, потёрто-коричневый цвет, и запомнился ей впоследствии своей мрачноватой истёртостью.
Впечатление усиливали матово-зелёные ворота, неуместность расцветки которых почти возмутила Лину, но она не обмолвилась об этом и словом, не желая перебивать Тони, обстоятельно вещавшего об истории города в таких подробностях, что у неё непроизвольно мелькнула циничная мысль о том, что познакомившись с ним, она хотя и несколько стеснила себя случайным попутчиком, то всё же явно сэкономила на гиде.
Австриец рассказывал, что город был спроектирован как тело пумы, а святыня инков Саксайуаман, куда они направляются, представляет собой её голову, в то время как зубчатые стены этого сооружения - её зубы.
Он вспомнил, что площадь Пласа-де-Армас служила местом, где инки проводили свои священные церемонии и была поделена на два сектора: "место плача" и "место радости", а так же на ней, прямо перед церковью, возможно, в том месте, где сейчас стоит фонтан, фактически и была завершена история империи инков, когда конкистадоры, в конце шестнадцатого века отрубили голову последнему правителю этого народа.
" А я пыталась растянуть рот в улыбке, позируя как раз на этом месте. Как мило", - отрешённо подумала Лина.
Многочисленные попадавшиеся им по пути дома колониального стиля имели в своей основе фундамент из огромных камней, выложенных без всякого скрепляюшего раствора, и Тони, разразился целой тирадой по этому поводу, утверждая, что точной версии о происхождении способа гранения и укладки булыжников до сих нет и что учёные до сих пор спорят о происхождении данных стен, причём, широко распространено мнение, будто это дело рук инопланетян, однако, не так давно получила известность более правдоподобная версия, основанная на химическом анализе и лабораторных опытах, поставленных на образцах кладки, состав каковой происходит из смешения кремния и известняка, нагревание же которого придаёт ему свойства пластилина и позволяет добиться увеличения объёма материала в два или три раза.
Они уже битых полчаса шли в гору по улочке вся стена которой сплошь состояла из знаменитой инковской или до-инковской кладки, и Лина, остановшись чтобы передохнуть, отхлебнула воды из бутыли и пьяными глазами взглянув на спутника, тихо спросила:
- На какой высоте относительно уровня моря расположен этот Пуп Земли?
- От трёх тысяч с половиной до четырёх тысяч метров, - живо отрапортовал Тони и тут же прибавил, - И ещё: только тут и в боливийском Ла-Пасе - самое интенсивное в мире ультрафиолетовое излучение. Ты кремом против загара успела воспользоваться?
- Конечно. В автобусе. Разделась и при всех воспользовалась. Ты разве не помнишь?
- Твой сарказм достаточно забавен и едок одновременно, - улыбнулся он, - Я тоже не успел. Но у нас кожа защищена одеждой. Уязвимы разве что лица. Но козырьки от наших кепок, думаю, спасут наши носы.
- Будем надеяться, что наши носы и зады не пострадают.
Она двинулась было вперёд, но вновь остановилась, и, улыбаясь одними глазами, проговорила, глядя на спутника:
- Подожди! Ещё, как говорят, в России, не вечер! Вот пройдём часок другой и придётся тебе тащить моё бездыханное тело на себе наверх. А не захочешь тащить, то чёрт с ним, бросай тут. Или всё-таки в этом треклятом Саксахуймане схоронишь мои мощи?
- Саксайуамане, - поправил австриец.
Лина положила ладонь на гладкий выпуклый камень, оказавшимся таким прохладным наощупь, что она не смогла побороть искушения и прислонилась к нему лицом, сомкнув усталые веки.
- Так ты говоришь, это вулканическая лава, повторно нагретая, вздувшаяся, словно пена, и застывшая? - с закрытыми глазами, продолжая прижиматься щекою к стене, спросила она.
- Да. Кремнистый известняк, превращённый нагреванием в тесто. В гидравлическое тесто. Своего рода пластилин, который с помощью воды можно кроить по своему усмотрению, отсекая ненужное.
После получасовой ходьбы по неуклонно уходящей вверх улице, им открылся захватывающий пейзаж: вышеупомянутые зубчатые стены, дублируя очертания природного ландшафта, образовывали внушительный серпантин, в центре которого находился холм из застывшей лавы с впечатляющими волновыми узорами.
Прогуливающаяся по окрестностям местная молодёжь использовала искусственно созданный рельеф этого возвышения в качестве горок, чьи плавные, гладкие, аккуратно вырезанные в породе линии идеально подходили для катания, и можно было видеть то тут, то там, как юноши и девушки в джинсах, усевшись на край, со смехом съезжали вниз так, словно холм был отлит изо льда.
Отсюда, помимо всего прочего, открывался замечательный вид на Куско, чьи сложенные в мозаику черепично-пряничные крыши напоминали огромный рыжий панцирь старой черепахи, вылезшей погреться на солнцепёке.
Здесь их подобрал, подъехавший на изображавшей джип престарелой "Тойоте", перуанский гид, с которым Тони, оказывается, договорился о поездке по окрестностям города, и вскоре пара прибыла в Кенко, руины, имевшие вид лабиринта, которым в далёком и туманном прошлом предписовалось то астрологическое, то медицинское, то культово-обрядовое назначение.
Отдышавшись, путешественники отправились изучать местность, и поначалу шли бок о бок, но затем их ненароком отдалили друг от друга беспощадное андское солнце и кислородное голодание: зачумлённые, лунатично передвигающиеся от одного объекта к другому, они потеряли ориентацию и их расфокусированное внимание обронило друг друга.
Обнаружив, что Тони загадочным образом куда-то испарился, Лина не придала этому никакого значения, и меланхолично последовала в небольшую пещеру, находившуюся в расщелине между кладкой крепостной стены.
Ориентируясь на спины шедших впереди неё туристов во главе с англоязычным гидом, вещавшим, что в этом месте проходили различные церемонии и обряды, в том числе и брачные, Лина в окнце концов забрела в спасительную тень.
Она подошла к заваленному с двух сторон огромными валунами, но чудом уцелевшему от сокрушительного землетрясения алтарю, и замерла, с удивлением рассматривая отполированный многочисленными подошвами и задами камень, на котором, несколько веков назад сиживали осуждённые на совместную жизнь влюблённые.
В налившейся свинцом голове её, уже минут десять стоял монотонный звон, на фоне какового картинка происходящего периодически оплывала, двоилась, а то и вовсе являла собою нечто сверхреалистическое и не имеющее никакого отношения к действительности.
Так, полагая, что задумалась, а на самом деле впав в прострацию и осматривая внутреннюю пустыню, по которой во все стороны тушканчиками разбегались последние мысли, она проделала ряд автоматических, неосознанных действий, потёрла виски, кивнула, будто с кем-то соглашаясь, и, уселась на древний индейский алтарь, широко улыбнулась.
Едва её ягодицы заполнили собою овальное углубление на каменной поверхности, а ладонь легла на вакатное место рядом, как из приятной прохлады тактильного ощущения, словно Мир из пупка Брахмы, непостижимым образом возникло лицо Олега, а его крепкие руки обняли её плечи так, что она почувствовала давно забытое содрогание где-то глубоко внутри себя.
Оказалось, что удержать вызванный памятью призрак наслаждения так легко, если ты его давно лишена, и Лина, стремясь вернуть ему утраченные плоть и рельеф, отчаянно на нём сосредоточилась, погружаясь в полные обожания и страсти глаза отсутствующего любовника, заново удивляясь его скрытой силе и эротической изобретательности.
Дайвинг удался, и несколько долгих, безжалостно-сладких минут она пила эту чашу воспоминаний, сомкнув колени, ритмично сжимая и разжимая бёдра до тех пор, пока вновь не начала задыхаться, но уже не от горной болезни, а от тёплой, пронзившей изнутри всё её существо упругой волны, заставившей отбросить голову назад и застонать.
Когда видение рассеялось, а посторгазменная истома почти сошла на нет, её непредсказуемый мозг родил диковатую аллюзию, и на тёмном экране воображения, пока она продолжала сидеть с закрытыми глазами, медленно, словно выплывшая из тумана потрёпанная штормом каравелла, всплыл истово машущий кадилом, с лоснящимися щеками и выцвевше-рыжей бородой, хорошо откормленный православный священник.
Из ниоткуда взвился белый флаг свадебной фаты, паривший перед её мысленным взором будто летучий змей, но благополучно растаявший в нежной пастиле метафизического неба, и даже объявились, подобно привидениям, ненужно-роскошные букеты каких-то диковинных цветов, чтобы сейчас же трансформироваться в искусственные, на скорую руку подпоясанные траурными лентами.
Но сию минуту, закругляя затейливый калейдоскоп, грянул невидимый духовой оркестр, громко и фальшиво затянув траурный марш Шопена, и тягостный мираж, задрожав, распался.
Стряхнув с себя наваждение, Лина, покачиваясь, направилась к выходу, и когда ей в лицо снова угодила оплеуха бесцеремонного перуанского солнца, она инстинктивно попыталась защититься рукой, прикрыв ею глаза.
- Лина! - окликнула её высокая тёмная фигура, внезапно выросшая на пути, - Я едва тебя не потерял!
- Я вот...в пещеру заглянула, - пробормотала она в качестве извинения.
- Это не пещера, а Храм Луны.
- Храм? - с сомнением в голосе переспросила Лина.
- Обрати внимание на вход. Он ничего тебе не напоминает?
- Узкий очень, - пожала она плечами.
- Вход специально сделан в виде женского органа.
- И правда, - согласилась Лина, разглядывая руины, - А я сразу не поняла.
- Это древний, почти разрушенный землетрясением, инкский храм. Ты алтарь в виде каменного стола видела?
- И даже сидела на этом алтаре.
- На нём совершали жертвоприношения, лишая жизни женщин и детей.
Лину передёрнуло при мысли о том, что она только что предавалась эротическим грёзам на индейском прозекторском столе и плахе одновременно.
- Ты всё уже здесь рассмотрел? Может, поедем в следующее место?
- Кажется, всё. Ты к статуе Христа подходила?
- Какой статуе? - удивилась Лина.
- Вон к той! - указал Тони на возвышавшуюся вдалеке белую, с распростёртыми руками, каменную скульптуру Спасителя, - Его в девятнадцатом веке тут поставили. Подарок палестинцев.
- Хороший подарок. Но подниматься к нему у меня пока что нет сил. Что у нас дальше по плану?
- По плану у нас - крепость Писак. В тридцати с небольшим километрах от Куско.
Через пять минут они уже ехали по горному серпантину и суровый на вид индеец, искоса посмотрев на Лину, вполголоса обратился к Олегу с предложением послушать этническую музыку.
Зазвучавшая мелодия, исполнявшаяся неизвестным маэстро на кене, молниеносно и гармонично вписалась в окрестные пейзажи, своими волнообразными, плавными переливами подчёркивая надменную красоту гор и отчуждение сидевших в автомобиле людей.
Звуки флейты, в которых, хотя и отсутствовала выраженная пронзительность или явная меланхолия, всё же задели удалённые участки сознания задумчивой белокурой дамы, душа каковой, казалось, неожиданно и непостижимо высвободившись из одежд плоти, воспарила ввысь, и, облетая вместе с кондорами километровые ущелья со змеившимися на дне бирюзовыми реками, вновь и вновь взмывала вверх, к белым лапам облаков, тискающих шеи седоголовых вулканов, выискивая в бескислородной атмосфере нечто невыразимое, возможно, заветный след ушедшей мечты, однажды и навсегда утерянный идеал.
Водитель, высадив пассажиров, знаками указал куда им нужно идти, сопроводив жесты испанскими комментариями, понятными лишь Тони, который, внимательно выслушав гида, улыбнулся Лине:
- Говорит, что нам понравится. По его словам это место туристически нераскрученное, а между тем нисколько не уступающее хвалёному Мачу-Пикчу.
В молчании путешественники стали подниматься вверх по каменистой тропе, густо обросшей по краям мелкими кактусами, притягивающими внимание Лины:
- У нас этих красавчиков в цветочных магазинах продают, а здесь они - обычный, никому не интересный сорняк.
Когда они поднялись к полуразрушенной крепости, с диковинными древними туалетами, вырезанными прямо в скале и вечно работающим на смыв небольшим водопадом, компаньоны разделились, и Тони последовал ещё выше, искать алтарь со священным камнем, к которому, как говорили перуанцы, жрецы привязывали Солнце, а Лина отправилась исследовать старинные постройки, находившиеся на самом краю бездонной пропасти, с игрушечными домиками и карманной рекой на её далёком дне.
Лина уже успела несколько пресытиться индейским зодчеством, поэтому перспектива покорения лишних пятиста метров в условиях кислородного голодания её совсем не прельщала, а вот открывшийся взору андский пейзаж захватил настолько, что она остановилась словно загипнотизированная, до поры до времени не замечая таможенных вольностей прохладного ветра, излишне тщательно досматривающего её гардероб.
В конце концов, почувствовав, что начинает мёрзнуть, она решила пройти чуть дальше, продолжая любоваться завораживающим видом на изумрудно сияющую внизу долину, как вдруг обнаружила прямо под ногами россыпь крупных, величиной с фундук, градин.
Округлые кусочки льда были пригоршнями рассыпаны и рассеяны в тех местах, где трава была достаточно высока, чтобы защитить их от лучей солнца, и это неожиданное сочетание сочной зелени и льдистой прозрачности вновь позволило высвободиться из под опеки сознания некой дремлющей части её "Я".
Столь схожее с опьянением состояние овладело Линой неожиданно, и было уже не ясно отчего дрогнула опьяневшая душа, то ли от переизбытка ледяной свободы, то ли от недостатка кислорода и любви, но пронзительное ощущение счастья внезапно переполнившее её существо, так густо было заправлено горечью, что нечаянно проскользившие по губам слёзы показались безвкусными, словно дистиллированная вода.
Лина подняла вверх руки, и протянув их к парующему над головой небу, гортанно выкрикнула нечто нечленораздельно-орнитологическое, и показалось, вот случись ей сделать сейчас резкий взмах, да сумей она оттолкнуться посильней ногами от земли, как тут же и унесло бы её в бескрайнюю синеву, словно и не была она никогда человеком, а всегда лишь одной из тех одиноких птиц, что кружат над ущельями и скалами, разрезая серо-чёрными крыльями туманный десерт собственной свободы.
Лина подумала, что настоящее путешествие не всегда начинается с вокзала или аэропорта, а иногда можно отправиться к неизведанным берегам благодаря импульсам, который дают некоторые люди и некоторые вещи, и в данную минуту она, кажется, забралась так далеко, как раньше ей никогда не удавалось.
Она была слишком далека от самой себя и именно это позволяло многое если и не понять, то прочувствовать в своей собственной природе, изменчивой, противоречивой, двойственность которой объединяла внешне несовместимое.
Лина замерла на тропинке, проходившей у самого края пропасти, совершенно не обращая внимания на игры ветра с её платьем, и размышляла о том, что раз за разом отдаваясь любившим её мужчинам, по какой-то причине всегда стремилась взять реванш причиняя страдания, находя в этом тайную, почти животную радость.
При этом она не испытывала никаких угрызений совести, не замечая в таком поведении ничего предосудительного, но вот теперь из сделавшейся вдруг прозрачной глубины всплыли давно напрашивавшиеся вопросы: "почему?" и "зачем?".
"Значит, я сволочь? Дрянь?"
Вместо ответа на ядовито-салатовом фоне долины возникли очертания узкой комнаты с кремовыми обоями и огромным портретом Виктора Цоя на стене, под каковым, на диване шоколадной расцветки, Лина только что утратила свою девственность.
Она одевалась в некотором оглушении, не понимая причины внезапного охлаждения колюче посматривающего на неё темноволосого юноши с голым торсом, которого она считала своей первой любовью и на которого заглядывалась добрая половина её одноклассниц.
- Ты говорила, что я у тебя первый, - наконец произнёс он.
- Так и есть. У меня никого не было до тебя.
- А кровь?! Нет ведь ничего! Ни капли! - вскипел хозяин комнаты.
- По-твоему, она обязательно должна быть?
- Ты дурака из меня не делай! Не надо!
- А зачем его из тебя делать? - Лина хотела добавить ещё пару слов, но осеклась, однако эта недосказанность ещё больше взбесила молодого человека, так как тон без труда позволял расшифровать издевательский смысл её реплики.
- Убирайся из моей квартиры, шлюха! - сжав кулаки, выкрикнул он ей в лицо.
Яростный блеск карих глаз стушевался, а его лицо, и без того несколько размытое, полустёршееся в катакомбах памяти, растворилось вместе с воротником чёрного плаща, надетого на фронтмена группы "Кино", строго смотревшего на Лину с настенного плаката.
Ей было позволено вновь приблизиться к пережитому некогда шоку, к тяжёлому разочарованию и обиде, загнанных вглубь слишком глубоко, чтобы об этом помнить, однако теперь, с высоты Кордильер и прожитых лет, всё это выглядело едва ли не смешным, абсурдным и не заслуживающим внимания.
- Господи! Неужто из-за этого? - вслух произнесла она, машинально оправляя платье.
Лина так далеко углубилась в сельву своих размышлений, что вздрогнула всем телом, когда за её спиной вдруг послышались звуки уже знакомой индейской флейты и мальчишка-пастух, гнавший скот вниз по тропе, сурово прошествовал мимо с каменным лицом, но мелодия, которую он находу наигрывал на кене была столь прекрасна, что у Лины что-то сжалось внутри и она была вынуждена достать платок, чтобы утереть бегущие по щекам слёзы.
"Надо разыскать Олега по возвращении. Ещё можно всё вернуть."
- А Тони? - вкрадчиво и тихо изрёк кто-то внутри неё.
А Тони, возможно, в данную минуту где-то наверху действительно привязывающего Солнце к инкскому алтарю, на самом деле, скорее всего повезёт, так как он так и не узнает её любви, не познает её обволакивающей, жаркой близости, побуждающей тех, кто её однажды удостоился, снова и снова искать реверса, стремиться к повторению.