Террорист

По мотивам повести Пера Валё «Гибель 31-го отдела»

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Иенсен – комиссар 16 участка полиции, около 50 лет.
Мартин Бек – начальник полицейского патруля, около 50 лет.
Начальник полиции.
Издатель.
Первый подозреваемый - бывший заведующий отделом подписки, 48 лет.
Третий подозреваемый - бывший главный редактор, женщина.
Четвёртый подозреваемый - бывший художественный директор, женщина.
Пятый подозреваемый – бывший журналист, 52 года.
Шестой подозреваемый – бывший спортивный комментатор.
Седьмой подозреваемый - никак не выглядит на свои пятьдесят восемь.
Лесли Монссон.
Пьяный мужчина в издательстве
Голос из динамика


Действие первое

Картина 1

Полицейское управление. Кабинет начальника полиции. Жарко. Начальник участка полиции в расстегнутом кителе развалился в кресле. Фуражка на столе. Там же  его ноги, телефон и вентилятор. Он блаженствует, откинувшись на спинку кресла. Глаза закрыты. Резкий те-лефонный звонок. Начальник полиции открывает глаза. Подносит к уху трубку.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.  Да. Начальник полиции… Что-о-о? (Хватает трубку. Вскакивает, чуть не опрокинув стул.) Когда это случилось? Тринадцать часов ноль две минуты?.. (Слушает, застыв в почтительной позе.) Да. Да. Конечно. Я сейчас же приму все необходимые меры. Да. Да. Конечно. Сообщу. До свидания. (Кладет трубку и сразу же её хватает, набирает номер). Говорит начальник полиции. Срочно разыщите комиссара 16 участка Иенсена… Ах, он здесь. Дайте ему трубку. Нет-нет Иенсен. Никакого «домой». Отдохнете потом. Вы разве ещё ничего не знаете? Никаких «почему я?» Срочно берите людей и отправляйтесь на место. И будьте всё время со мной на связи. Я в своём кабинете. (Сидит, замерев с трубкой в руках, затем медленно и осторожно кладет её на аппарат) Боже мой! Что же со мной теперь будет? (Носится по кабинету. В это время звонит телефон. Бежит через сцену. Роняет кресло. Хватает трубку.) Але! Иенсен? Где вы находитесь? В центре площади Профсоюза? Подождите секунду. Я сейчас включу громкую связь. У меня не осталось сил даже на то, что бы удержать телефонную трубку. Но вы мне всё время докладывайте ситуацию…(Переключает телефон на громкую связь. Поднимает кресло и садиться в него.) Ну что же Вы молчите, Иенсен?

ИЕНСЕН (по телефону).  Я еду на место происшествия.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Сирены включены?

ИЕНСЕН (по телефону).  Да.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Выключите, когда проедете площадь.

ИЕНСЕН (по телефону). Слишком большое движение.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Ничего не поделаешь. Вам нельзя привлекать  внимание.

ИЕНСЕН (по телефону). Понял.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Вы в форме?

ИЕНСЕН (по телефону). Нет

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Хорошо. Кто участвует в операции?

ИЕНСЕН (по телефону). Я плюс четверо из патруля. И пикет из девяти полицейских.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Стоять перед домом или входить в него разрешается только  патрулю. А пикет пусть быстро высадит половину команды за триста метров, проедет мимо и остановится на достаточном  расстоянии.

ИЕНСЕН (по телефону). Будет исполнено.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Перекройте главную улицу и переулки.

ИЕНСЕН (по телефону).  Будет исполнено.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. На вопросы отвечайте, что этого требуют срочные дорожные работы. Например…(замешкался, не находя слов, крутит в воздухе рукой).

ИЕНСЕН (по телефону). Лопнула труба теплоцентрали?

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Вот именно. (Тишина. Слышно только потрескивание телефонного эфира.) Иенсен!

ИЕНСЕН (по телефону). Слушаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Я думаю, нет надобности  указывать вам на … на деликатность…на деликатный характер мероприятия?

ИЕНСЕН (по телефону). Нет.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Где Вы сейчас находитесь?

ИЕНСЕН (по телефону). На правой стороне площади. Перед монументом Рабочего.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.  Выключите сирены.

ИЕНСЕН (по телефону). Сделано.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Увеличьте дистанцию между автомобилями.

ИЕНСЕН (по телефону). Сделано.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ (мечется в панике по  кабинету). Иенсен!

ИЕНСЕН (по телефону). Слушаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Где вы уже?

ИЕНСЕН (по телефону). На проезжей части вдоль северной стороны площади. Вижу ДОМ. Такое впечатление, что он пробивается из земли, как неслыханных размеров колонна, и вонзается в безоблачное холодное небо.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ (падает в кресло, хватается за голову руками, слабым, умоляющим голосом). Иенсен.

ИЕНСЕН (по телефону). Слушаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Я полагаюсь на Вас.

ИЕНСЕН (по телефону). Слушаюсь.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ (после паузы). Держите меня в курсе событий…(Отключает громкую связь и совершенно обессиленный роняет голову на стол, сползая с кресла.)


Картина 2

Комната  с  прозрачными стенами и голубыми коврами. Ближе к залу, в углу столик с низкими изогнутыми ножками и три кресла. В комнате большое окно, в котором виден громадный, но лежащий далеко внизу (18 этаж) город – безжизненный и ненатуральный, как на рельефной карте. Обстановка светлая, в чистых и холодных тонах. На стенде за витриной различные кубки и  две большие модели кораблей. На письменном столе телефон, объемистая пепельница и большой белый конверт. Под столом пара светло – желтых сандалий и корзина для бумаг.  Входит Иенсен. Оглядывается. Идет к  креслу, но сесть в него не успевает. На сцену выходит ИЗДАТЕЛЬ. Ему около 30 лет. На нём носки с жёлтой каёмочкой,  светло-коричневые брюки, растёгнутая белая рубаха на выпуск. Он белокур и синеглаз, подойдя к окну, он встал коленями  на стул, упершись подбородком в ладони, а локтями в спинку стула. Смотрит в окно.

ИЕНСЕН. Шеф издательства?

ИЗДАТЕЛЬ (Сполз со стула. Неслышными шагами приблизился к Иенсену. Торопливо и энергично пожал ему руку. Кивнул на письменный стол.)  ВОТ ОНО! (Светом выделяется конверт на столе. Он большой, белый, с тремя марками и ярлычком «Срочно». Адрес  склеен из букв, вырезанных из газет.)

ИЕНСЕН (Берёт конверт. Достаёт из него лист бумаги, сложенный вчетверо. На нём текст так же составлен из букв, вырезанных из газет. Подняв письмо кончиками пальцев, читает.) Что бы отомстить за совершённое убийство в здании заложен мощный взрывной заряд с часовым механизмом ровно в четырнадцать часов двадцать третьего марта  произойдёт взрыв невинные не должны пострадать.

Тишина. Резкий громкий щелчок сопровождается вспышкой света, выхватившей  циферблат часов в верхней части сцены. Начинается отсчет времени. Затем тиканье часов делается тише и почти совсем затихает.

ИЗДАТЕЛЬ. Она, разумеется, не в своем уме! Просто-напросто душевнобольная.

ИЕНСЕН (взглянув на часы). Уже 13.19. Насколько я понял, господин шеф, вы ска-зали «она». Есть ли у вас основания предполагать, что отправительницей этого письма была женщина?

ИЗДАТЕЛЬ. Как правило, меня называют просто издатель. (Обогнул стол, сел в кресло, закинул на подлокотник правую ногу.) Оснований у нас вроде бы нет. Про-сто сказалось так. Ведь кто-то же составил это письмо.

ИЕНСЕН (снова взглянув на часы). 13.21. Здание надо эвакуировать.

ИЗДАТЕЛЬ (закинув на подлокотник и левую ногу). Эвакуировать? Исключено. Нам пришлось бы тогда остановить все работы, и, может быть, часа на два. Вы понимаете, что это значит? Вы имеете хоть малейшее представление, во сколько нам это обойдется? (Повернувшись вместе с креслом, достал из кармана калькулятор и принялся, что-то подсчитывать, бормоча непонятно себе под нос, затем  вернул кресло на место.) Минимум 750 тысяч. Вы понимаете? Три четверти миллиона. Как минимум. А может быть в два раза больше. Мы издаем 104 журнала. Все они печатаются в этом доме. Их общий тираж превышает 21 миллион экземпляров. В неделю. И для нас самое главное – напечатать и разослать их без промедления. (Выражение его лица вдруг изменилось. Просветлённый взор обратился на Иенсена.) В каждом доме нашей страны каждая семья ждет свой журнал. Наши журналы одинаково интересны для всех – для  жены президента и  для жены дворника, для крупного политика или бизнесмена и для  самых униженных и отверженных, если бы таковые у нас имелись – словом для всех…(Пауза.) А дети? Эти милые малютки…

ИЕНСЕН. Малютки?

ИЗДАТЕЛЬ. Да. 98 из наших журналов предназначены для детей. Серийные выпуски. Ну, так как же?

ИЕНСЕН. При всем моём почтении к этим доводам, я настаиваю на эвакуации.

ИЗДАТЕЛЬ. Больше вы ничего не можете сказать? Чем же тогда, позвольте вас спросить, занимаются ваши люди?

ИЕНСЕН. Ищут.

ИЗДАТЕЛЬ. И если бомба есть, они её найдут?

ИЕНСЕН. Работают профессионалы, но у них очень мало времени. Заряд нелегко обнаружить. Практически он может быть где угодно. Как только они что-либо най-дут, мне доложат непосредственно сюда.

ИЗДАТЕЛЬ. У вас есть еще в запасе три четверти часа.

ИЕНСЕН. Тридцать пять минут. Но даже если они найдут заряд, для того, что бы его обезвредить, потребуется дополнительное время.

ИЗДАТЕЛЬ. А если никакой бомбы вообще нет?

ИЕНСЕН. Я все-таки посоветовал бы очистить здание.

ИЗДАТЕЛЬ. Даже считая риск минимальным?

ИЕНСЕН. Даже. Я допускаю, что угрозу  могут не привести в исполнение, что ни-чего не случится. Но, к сожалению, нам известны и другие примеры.

ИЗДАТЕЛЬ. Откуда?

ИЕНСЕН. Неужели вы не читаете новости, не смотрите телевизор? А мне это так же известно из истории  криминалистики и из личного опыта. Таково моё мнение как профессионала.

ИЗДАТЕЛЬ (пристально глядя на Иенсена). За какую сумму вы согласились бы из-менить своё мнение? (Иенсен взглянул на него недоуменно. Пауза. Вздох. Мрачно.) Это была только шутка. (Спустил ноги с подлокотников. Поставил кресло на место. Взял телефонную трубку, нажал кнопку, пригнулся к микрофону и заговорил четко  и деловито). Это комендант здания? Прикиньте, сколько времени уйдет  на учебную пожарную тревогу. Со скоростной эвакуацией. Ответ должен быть готов не позже чем через три минуты. Доложите непосредственно мне. (Положил трубку. Подошел к окну. Молча смотрит в окно.) Вот и весна пришла. Ах, как красиво! (Напряженное молчание, а затем зажужжал телефон.) Слушаю (Нажимает клавишу).

ГОЛОС ИЗ ДИНАМИКА ГРОМКОЙ СВЯЗИ. На  эвакуацию потребуется от 18 до 20 минут с использованием лестниц и скоростных автоматических лифтов.

ИЗДАТЕЛЬ. Учтено все?

ГОЛОС ИЗ ДИНАМИКА. Кроме 31-го…

ИЗДАТЕЛЬ. Хорошо. (Отключает связь.)

ИЕНСЕН. Сколько всего этажей в здании?

ИЗДАТЕЛЬ. Тридцать над поверхностью земли и четыре под землей. Мы, обычно, исходим из цифры 30.

ИЕНСЕН. Мне показалось, что вы упомянули 31-й…

ИЗДАТЕЛЬ. Разве? Это по-рассеяности.

ИЕНСЕН. А сколько у вас служащих?

ИЗДАТЕЛЬ. Здесь? В доме?

ИЕНСЕН. Да.

ИЗДАТЕЛЬ. 4100 в главных корпусах и 2000 в боковых крыльях.

ИЕНСЕН. Итого, свыше 6000?

ИЗДАТЕЛЬ. Да.

ИЕНСЕН. Я настаиваю на их эвакуации.

ИЗДАТЕЛЬ. А вы знаете, комиссар. Наше предприятие уже более 30 лет борется с экономическими трудностями. Убытки растут из года в год. Лишь благодаря большим жертвам личного порядка мы можем продолжать нашу деятельность. Наша деятельность носит чисто идеалистический характер. Мы не бизнесмены. Мы издатели – книжники.

ИЕНСЕН. Книжники?

ИЗДАТЕЛЬ. Свои журналы мы приравниваем к книгам, ибо они отвечают тем по-требностям, которые никогда бы не смогли  удовлетворить книги, издававшиеся в прошлом. (глянул в окно и бормотнул) Ах, как красиво! Сегодня я шел парком и ви-дел, что там уже распустились первые цветы - фиалки и подснежники. Вы любите природу?

ИЕНСЕН. Да как вам сказать?

ИЗДАТЕЛЬ. Все люди должны любить природу, ибо от этого жизнь становится бо-гаче. Еще богаче. (Повернувшись к Иенсену.) Вы понимаете чего вы от нас требуе-те? Расходы огромные. Положение у нас тяжелое. Даже в частной жизни. Вот у ме-ня дома, после того как в последний раз  подбили бухгалтерские итоги, в ходу большие коробки спичек…

ИЕНСЕН. При чём  здесь большие коробки спичек?.. Я вам говорю об опасности, которая угрожает  жизням многих людей.

ИЗДАТЕЛЬ. Я говорю об этом просто для примера. Нам приходится экономить ре-шительно на всем. Большие коробки спичек гораздо дешевле. Это здоровая экономия.

ИЕНСЕН. Значит, если бомба и впрямь подложена, то может получиться здоровая экономия. Домик-то ваш становиться, тесноват, а страховка покроет все убытки…

ИЗДАТЕЛЬ (с горечью смотрит на Иенсена). А кто покроет убытки страхового общества? Я полагаю, что по долгу службы, вы обязаны молчать обо всем, что здесь услышите и увидите?

ИЕНСЕН. Разумеется.

ИЗДАТЕЛЬ. Начальник полиции вас рекомендовал. Надеюсь, он знал что делает. Внутри здания нет полицейских в форме?

ИЕНСЕН. Нет.

ИЗДАТЕЛЬ. Скажите, господин Иенсен, а если бомба все же есть на самом деле, то каков возможный процент потерь из 6000 человек?

ИЕНСЕН. Это нельзя предсказать заранее.

ИЗДАТЕЛЬ (бормочет под нос, ни к кому конкретно не обращаясь). А ведь найдутся такие, которые скажут, что мы нарочно дали им взлететь на воздух. А это вопрос престижа. А о потере престижа мы и не подумали. (Включает внутреннее перего-ворное устройство и говорит четким и решительным голосом.) Внимание! Время 13.38. Учебная пожарная тревога! Провести скоростную эвакуацию. Через 18 минут в доме не должно быть ни одного человека, кроме особого отдела. Начинайте ровно через 90 секунд. (Отключает связь и поясняет Иенсену.) Для сотрудников  31 –го лучше всего сидеть у себя в отделе, чем гонять по лестницам… Они в любом случае, не успеют спуститься по своим лестницам  на лифтовую площадку до отключения электричества...

ИЕНСЕН. Так все-таки есть этот 31-й?.. ( Обращаясь к издателю.) Значит, вы не оговорились. В здании не должно остаться ни одного человека.

ИЗДАТЕЛЬ (Удивленно смотрит на Иенсена и не спеша, начинает обуваться.) Не забывайтесь, господин Иенсен. Мы и так сделали  больше чем могли бы. (Тяжело вздыхает и уже ни к кому конкретно не обращаясь.) И откуда у нас могут быть та-кие недоброжелатели...

Картина 3

Иенсен выходит из здания вместе с Издателем. Они идут  к залу. Свет за их спи-нами постепенно гаснет и нарастает шум большой толпы, шум эвакуации, затем постепенно перебиваемый  шумом улицы с гудками автомобилей, скрипом тормозов, свистками полицейских. Занавес за Иенсеном и Издателем закрывается. Они стоят на авансцене, высвеченные небольшим ярким пятном. Видно, что у Иенсена  хорошая выправка, коротко стриженые волосы, в одной руку он держит секундо-мер, в другой - рацию.

ИЕНСЕН. Вам вовсе незачем оставаться здесь, если вам это неприятно.

ИЗДАТЕЛЬ. Нет уж, пожалуй,  я все же останусь до какого-либо финала. Осталось-то недолго.

ИЕНСЕН. Ну что ж, ваше дело.

ИЗДАТЕЛЬ. А это опасно?

ИЕНСЕН. Едва ли.

ИЗДАТЕЛЬ. Но если рухнет все здание?

ИЕНСЕН. Маловероятно. (Смотрит на секундомер.)13.51. (Смотрит вдаль.) Дом даже отсюда, с расстояния почти в триста метров подавляет своими размерами. Я бы сказал, что эта монолитная глыба чем-то устрашает.

ИЗДАТЕЛЬ.  Да ничего особенного. На самом деле, всего 450 кусков стекла, оправ-ленных в 450 одинаковых металлических  рам отражают белый солнечный свет, а голубая облицовочная плитка создает впечатление холода, блеска и неприступности. Все продумано с учетом внешнего эффекта. Смотрите-смотрите, кажется уже все вышли из дома. Там, в дверях остался только один человек. Но кто это?…

ИЕНСЕН. Это начальник гражданского патруля. Он, как ему и положено, покидает здание последним. Осталось 15 секунд. 14.13.12.11.10.9.8.7.6.5.4.3.2.1.НОЛЬ!

Во время счета, пятно света, высвечивающее ИЗДАТЕЛЯ и ИЕНСЕНА, уменьшается, концентрируясь на их лицах, а затем резко гаснет. Наступает мертвая тишина.


Картина 4

Кабинет комиссара полиции. Заходит Иенсен. Не сбрасывая плащ и шляпу, устало садиться в кресло.

ИЕНСЕН (Нажимает на телефоне кнопку прямой связи) Господин начальник полиции? На связи Иенсен.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ (по телефону). Ну что вы можете сказать Иенсен? Это же неслыханное преступление.

ИЕНСЕН. Но бомбу-то мы не обнаружили. Ровно через час дали отбой пожарной тревоге и люди снова приступили к работе.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. И  все-таки преступника надо обязательно задержать.

ИЕНСЕН. Следствие продолжается.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Но я не советовал бы вам вести следствие обычными методами. Нам нужно учитывать государственную значимость концерна и его руководства.

ИЕНСЕН. Я  избрал единственно возможный путь. Риск был слишком велик. На карту были поставлены тысячи человеческих жизней. Если бы Дом загорелся, мы вряд ли смогли бы что-нибудь сделать. Пожарные лестницы достают только до седьмого этажа. Брансбойты тоже не достали бы до верхних этажей…

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Я вас не осуждаю. Но ОНИ ужасно возмущаются. Остановка производства обошлась им почти в два миллиона. Их шеф лично связался с нашим министром… Я не сказал бы, что он жаловался… Но он возмущен. Его возмущают как убытки, так и гнусные происки, жертвой которых он стал… ОНИ настаивают на немедленной  поимке преступника.

ИЕНСЕН. Но нужно время. Пока что мы располагаем только письмом…

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Я знаю. Но дело очень щекотливое и спешное. Все остальные дела можно отложить. Сегодня у нас понедельник. В вашем распоряжении неделя – и не секунды больше. Семь дней. Понимаете? Всего СЕМЬ ДНЕЙ!

ИЕНСЕН. Понимаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Ну что ж, Иенсен… Желаю вам удачи. Это, прежде всего, в ваших интересах.

ИЕНСЕН. Конечно. (Иенсен отключил связь, поставил локти на стол и уронил голову на ладони.)


Картина 5

Кабинет комиссара полиции. Иенсен проснулся и заваривает себе чай. Садится за стол. Прихлебывает из стакана и просматривает газеты.

ИЕНСЕН.  Надо же - ни в одной газетенке нет сообщения о вчерашнем. (Нажимает кнопку переговорного устройства.) Попросите зайти ко мне Мартина Бека (Встал из-за стола. Прошёлся по кабинету.)Да. Дела. За двадцать пять лет службы, я видел начальника полиции всего-то раз или два. А со вчерашнего дня я общаюсь с ним чуть ли не каждый час. Почему ему взбрело в голову рекомендовать для расследования этого дела именно меня?

МАРТИН. Разрешите?

ИЕНСЕН. Заходи-заходи, Мартин? Хочешь чаю с травами?

МАРТИН. Пожалуй. А то с этим делом о взрыве я совсем забыл о необходимости правильно питаться.

ИЕНСЕН. К сожалению, в нашем возрасте это уже не мода, а необходимость. Если не следить за своим здоровьем, то нас в два счёта отправят на свалку.

МАРТИН. Не прибедняйся, Иенсен. Ты же прекрасно знаешь, что ты лучший.

ИЕНСЕН. Был, Мартин, был лучшим. Молодёжь наступает на пятки. Да и преступники делаются всё более недосягаемыми. Я имею в виду, настоящих преступников, тех, кто преступает сознательно черту закона, а не тех, кого толкает к ним в услужение жестокая будничная реальность, и кого мы с тобой, в основном, и ловим…

МАРТИН. Брось хандрить, Иенсен. Ты никогда не лез в политику. На кой черт тебе делать это теперь?

ИЕНСЕН. Бог с тобой, Мартин. Об этом я говорю только с тобой. Просто я очень устал. А теперь, из-за  неожиданного особого доверия ко мне со стороны  началь-ника полиции, похоже, мой отпуск откладывается на неопределенное время.

МАРТИН. Почему же? Время отсрочки твоего отпуска как раз очень точно определено – это время расследования угрозы взрыва Издательства. А то, что начальник полиции выбрал для этого дела именно тебя… Так ведь здесь нужен результат, а не показная  активность. А ему прекрасно известно, что за всё время службы у тебя нет ни одного не раскрытого  преступления.

ИЕНСЕН. Кстати, как и у тебя.

МАРТИН.  Я твой помощник. И фактически выполняю обязанности начальника  патруля. К тому же, я некоторое время работал в провинции.  А там совсем другая среда.

ИЕНСЕН. Ну да, послушать нас со стороны, так от скромности мы не умрём. Но давай вместо того, что бы петь друг другу  дифирамбы, займёмся лучше делом. Я всё-таки надеюсь на то, что мне удастся  через семь дней уйти в очередной  отпуск, а не в отставку.

МАРТИН. Хорошо. Давай о деле. В лаборатории никаких отпечатков пальцев ни на письме, ни на конверте не обнаружили. Зато бумага, на которой написано письмо, оказалась особой редкой выработки. К тому же лист надорван по одному краю. Это уже зацепка. Более подробную информацию они смогут нам предоставить завтра.

ИЕНСЕН. Я  успел пообщаться с госсекретарем министерства средств информации. Как и следовало ожидать, он утверждает, что концерн являет собой  пример идеального руководства производством, что это краса и гордость свободного предпринимательства. В прошлом году общий тираж  продукции концерна составлял  (Ингсен заглянул в записную книжку.) 21 326 453 экземпляра в неделю. Впечатляющая цифра. Не правда ли?

МАРТИН. А кроме концерна кто-то ещё издает у нас еженедельники?

ИЕНСЕН. В массовом порядке нет. Так, выходит несколько изданий мелкими тиражами для узкого круга специалистов или каких-либо коллекционеров, любителей определенного стиля рыбной ловли и прочее. Концерн владеет тридцатью шестью типографиями и выпускает помимо журналов еще более ста наименований газет, ежедневный тираж которых  достигает девяти с половиной миллионов. Более того, вопросами подписки, оптовой и розничной продажи периодических печатных изданий в стране занимается Демократическое объединение издателей, фактически принадлежащее тому же концерну. В этом объединении представлены только те издания, тиражи которых превышают 5 тысяч экземпляров – уровень рентабельности. То есть, это только издания концерна. Таким образом, концерн контролирует все газеты, выходящие в стране. Причем госсекретарь  особенно хвалит их еженедельники, считая, что они способны  удовлетворять все  законные вкусы и предпочтения  читателей. С его точки зрения,  раньше пресса возбуждала и тревожила читателей, а теперь от еженедельников сплошные польза и радость, они просты и доступны для каждого, не порождают агрессивности, недовольства или беспокойства. Эти  еже-недельники, по его мнению, удовлетворяют естественную потребность человека уйти от реальной действительности. Короче говоря, секретарь считает, что издания концерна служат созданию единого общества.

МАРТИН. А ты не интересовался, не служил ли сам секретарь раньше в концерне?

ИЕНСЕН. Конечно, поинтересовался. И ты  делаешь верное предположение. Секретарь начинал свою карьеру именно в концерне. Кстати, как и многие сегодняшние чиновники из городской администрации.

МАРТИН. Я тоже проявил небольшую инициативу и выяснил, что помимо газетного бизнеса, концерн  фактически является монополистом в области производства тары, в мебельной промышленности, в морских и речных перевозках, в бумажной промышленности. И думаю – это далеко не исчерпывающий перечень  финансовых интересов концерна.

ИЕНСЕН. Какие либо сообщения  от наших оперативников у тебя есть?

МАРТИН (открывая папку). Откомандированный мною сотрудник на почтамт сообщает следующее: «Письмо отправлено из западной части города не ранее 21 часа в воскресенье и не позднее 10 часов утра в понедельник». Из лаборатории: «Проведен анализ бумаги. Бумага белая без примесей, высокого качества. Место изготов-ления пока не установлено. Способ заклейки – обыкновенный конторский клей. Производство не поддается определению». От психолога «Не исключено. Что отправитель  был человек с  ярко выраженной вязкостью психики или человек с угнетенной психикой и, возможно, с навязчивыми представлениями. Совершенно исключается возможность неустойчивой психики. Во всяком случае, можно предположить, что подозреваемый – человек пунктуальный. Причем пунктуальность его граничит с  педантизмом или со скрупулезностью. Кроме того, у подозреваемого наблюдается профессиональная привычка к выступлениям, устным или печатным, сложившаяся довольно давно. Само изготовление письма говорит о большой тщательности, как с технической стороны, так и со стороны текста. Например, подбор шрифта – все буквы одинаковой величины и почти абсолютная ровность строк  указывают на скованность мышления и вязкость психики. Некоторые особенности лексики указывают на то, что автор  - мужчина не первой молодости и несколько чудаковатый. Ни одно из этих положений не подкрепляется доказательствами достаточно вескими, что бы его можно было счесть бесспорным, но зато каждое из них может послужить  руководством для дальнейших поисков».

ИЕНСЕН. Ну что ж, прислушаемся к мнению нашего эксперта. Значит так, Мартин. Учитывая пожелания нашего начальника, я лично ещё раз съезжу в концерн и постараюсь там что-либо накопать. Ты продолжай сбор информации о концерне за его пределами. Главное, попытаться  выйти на тех, кто мог быть недоволен его деятельностью. С кем они, в последнее время вступали в деловые отношения и с кем велись переговоры о деловом либо ином сотрудничестве. Мне нужна ясная картина этого концерна – его подробный портрет. Тогда будет проще понять, – кто и за что мог на него обидеться.

Картина 6

Кабинет Издателя. Издатель сидит за столом и полирует пилкой свои ногти. Входит Иенсон. Издатель жестом приглашает его присесть в кресло.

ИЗДАТЕЛЬ. Ну как, дело уже закончено?

ИЕНСЕН. К сожалению, нет.

ИЗДАТЕЛЬ. Если вам нужна помощь  или более сложная информация, мне поручено оказывать вам всяческое содействие. Итак, я к вашим услугам. Хотя должен сразу предупредить вас, что я немыслимо занят.

ИЕНСЕН. Я постараюсь не отнимать у вас много времени. Скажите мне, пожалуйста, имели  у вас место, какие-нибудь события, которые могли бы  как-то  объяснить имеющееся в письме выражение «совершенное вами убийство»?

ИЗДАТЕЛЬ. Конечно, нет.

ИЕНСЕН. Значит, вы не можете увязать это выражение с каким-нибудь конкретным случаем?

ИЗДАТЕЛЬ. Нет, я ведь уже сказал, что нет. Идиотская выдумка, и писал идиот – вот единственное мыслимое объяснение.

ИЕНСЕН. И смертных случаев никаких не припомните?

ИЗДАТЕЛЬ. Во всяком случае, за последнее время – никаких. Впрочем, по этому вопросу вам лучше обратиться к директору по кадрам. Я ведь, по сути дела, журна-лист, отвечаю за содержание и оформление журналов. Вдобавок…

ИЕНСЕН. Что в вдобавок?

ИЗДАТЕЛЬ. Вдобавок вы пошли по ложному следу. Неужели вы сами не видите, как абсурден такой ход мыслей?

ИЕНСЕН. Какой? (Издатель смотрит на него рассеянно и ничего не говорит.) Хорошо. Предположим, что автор письма намеривался просто насолить руководителям издательства или одному из них. В каком кругу нам следует искать подозре-ваемого?

ИЗДАТЕЛЬ. Ну, это пусть решает полиция. Я уже выразил  свою точку зрения: в кругу сумасшедших.

ИЕНСЕН. Поставим вопрос иначе. Существуют ли отдельные лица или группы лиц, которые могли бы питать антипатию к издательству или к его руководству?

ИЗДАТЕЛЬ. А вы наши журналы читали?

ИЕНСЕН. Я их читаю.

ИЗДАТЕЛЬ. Тогда вы должны были понять. Что вся наша политика к тому и сводится: не пробуждать недовольства, агрессивности, разногласий. Мы издаем журналы здоровые и развлекательные. Они меньше всего способны усложнить жизнь читателя и смутить его чувства. У нашего издательства нет врагов. У его руководителей тоже. Сама мысль об этом  нелепа.

ИЕНСЕН (Сидит прямо, неподвижно в кресле для посетителей. Его лицо ничего не выражает). Не исключено, что придется провести розыскные мероприятия в самом здании.

ИЗДАТЕЛЬ. Только не забывайте  о необходимости соблюдать строжайшую тайну. Никто не должен знать, что полиция интересуются  нашим издательством, и прежде всего, не должны знать об этом наши служащие.

ИЕНСЕН. Вести следствие немыслимо без известной свободы передвижения.

ИЗДАТЕЛЬ. Я могу дать вам универсальный ключ и выписать удостоверение, которое позволит вам посещать все отделы.

ИЕНСЕН. Хорошо.

ИЗДАТЕЛЬ. Оно… оно, так сказать, оправдает ваше присутствие. (Издатель постучал костяшками пальцев по краю стола. Потом улыбнулся доверительно, с за-говорщическим видом) Пожалуй, я сам напишу и оформлю ваше удостоверение. Так будет лучше. (Садиться за печатную машинку. Достает из ящика стола синюю карточку. Легким движением вставляет ее в  машинку. Немножко поколдовал над рычагами интервалов, задумчиво почесал  указательным пальцем переносицу, про-бежал по клавиатуре. Сдвинув очки на лоб, посмотрел. Что у него получается. Потом выдернул карточку из машинки, смял ее и бросил в корзину для бумаг, а из ящика достал новую. На этот раз он печатает медленно и старательно. После каждого удара по клавишам сдвигает очки и смотрит, хорошо ли вышло. Когда он скомкал и бросил  в корзину второй бланк, улыбка у него была уже не столь дове-рительная. Он достал еще один бланк. А потом – сразу пять. Иенсен всё это время сидит неподвижно и, кажется, смотрит куда-то мимо директора. Испортив седьмой бланк, Издатель окончательно перестал улыбаться. Он расстегнул воротник, распустил галстук, достал из нагрудного кармана ручку и принялся составлять  черновик  на белом листке почтовой бумаги с неброской маркой фирмы. Капля пота сбежала по директорскому носу и упала на бумагу. Издатель вздрогнул. Но продолжает писать. Потом скомкал бумагу и швырнул её под стол. Бумага не попала в корзину, а легла прямо к ногам Иенсена. Издатель встал, подошёл к окну, открыл его и постоял немного спиной к посетителю. Иенсен быстро нагнулся, поднял скомканный черновик и сунул его в карман. Издатель закрыл окно, сел за стол, застегнул воротничок, поправил галстук и нажал кнопку на переговорном устройстве) Выпишите господину Иенсену пропуск на право свободного входа в Издательство. Он из строительного надзора. Срок годности – по воскресенье вклю-чительно. К пропуску приложите универсальный ключ. (Голос звучал сурово. Холодно и повелительно, но улыбка оставалась неизменной.) Ключ подходит к дверям всех отделов. Разумеется, он не откроет мой кабинет. Вас не затруднит забрать пропуск и ключ в приёмной у моей секретарши?

ИЕНСЕН. Благодарю.

ИЗДАТЕЛЬ. У вас есть ещё вопросы? В противном случае…(сокрушенно поглядел на свои часы).

ИЕНСЕН. Что представляет собой 31-й особый отдел?

ИЗДАТЕЛЬ. Это проектная группа. Она создает проекты новых журналов.

ИЕНСЕН (молча кивнул и вышел из кабинета. Занавес за его спиной закрывается. Иенсен достает из кармана скомканный лист бумаги и читает). Инспектору стройнадзора настоящим… Господин Н. Иенсен – представитель стройнадзора и пользуется правом свободного доступа во все отделы, за исключением … Н. Иенсен – сотрудник стройнадзора и может посещать… Господину Иенсену, подателю сего, настоящим разрешается доступ… Господин Иенсен из стройнадзора наделен особыми подлномочиями… Комиссар комиссар комиссар … Господин Иенсен… А ЧТОБ ТЫ СДОХ…(Иенсен скривил губы, высоко поднял брови, секкунду подумал, хмыкнул, аккуратно сложил листок бумаги, спрятал его в карман и ушёл.)

Картина 7

Кабинет комиссара полиции.

МАРТИН. Так вот, как утверждает наш эксперт, человек,  исписавший этот листок, страдает алексией, то есть он  неспособен читать и понимать прочитанное.

ИЕНСЕН. А как же он управляет издательством?

МАРТИН. Возможно, что это проявляется временами, частично... Впрочем, чему ты удивляешься? Много ты видел умных начальников? В основном, это недалёкие люди, обладающие навыком приспособленчества. Они глупы, но хитры. Отсутствие ума у них компенсируется  наглостью и пренебрежением к моральным принципам.  Всякого мало-мальски порядочного человека они и близко не подпустят к управлению даже самым маленьким учреждением.

ИЕНСЕН. Исходя из твоих соображений – я тоже такое же ничтожество, потому что руковожу целым подразделением полиции.

МАРТИН. В твоей должности мало привлекательного. Здесь много грязи и пота. В нашем ведомстве есть более привлекательные руководящие места.

ИЕНСЕН (достаёт из стола стакан, пакетик с порошком, высыпает его в стакан, заливает водой из графина, стоящего на столе, достает из кармана ручку, размешивает, выпивает, ставит  стакан на стол.) Изжога замучила. Сода иногда помогает. Так мы говорим о том листке бумаги, на котором меня то называют инспектором стройнадзора, то желают, что б я сдох? Может быть, наш эксперт ещё что либо тебе рассказал?

МАРТИН. Да. Он подтвердил то, что мы и предполагали ранее - в структуре этой бумаги и в структуре той бумаги, на которой написано  письмо с угрозой взрыва, много общего. Практически  нет никакой разницы в качестве. Представляется вполне правдоподобным, что оба листа изготовлены на одной фабрике.

Картина 8

В глубине сцены, в полумраке виднеется стол, заваленный  бумагами. Входит Иенсен. Со стороны стола слышиться сдавленный хрип. Иенсен  резко обарачивается, сует руку к наплечной кобуре, включает свет. У стола сидит мужчина лет 50. Он высокого роста, начинает полнеть. На нем пиджак, белая рубашка, галстук, ботинки и носки. Брюки лежат на столе – с них пытались свести пятно. Мужчина, сидит, уперевшись подбородком в грудь. Среди бумаг на столе так же почти пустая бутылка и пластмасовый стаканчик. Мужчина заслонился рукой и посмотрел на Иенсена из-под ладони.

МУЖЧИНА. Журналистика умерла. Я умер. Всё умерло. Вот я сижу… в этой чертовой кухне. Безграмотные невежды командуют мной и шпыняют меня. Меня! Из года в год!…(Схватил бутылку и вылил остатки в стакан) Величайшая кухня ми-ра. Триста пятьдесят порций в неделю. Суп «брехня», безвкусица гарантируется. Из года в год…(Тело сотрясается. Стаканчик пришлось взять  обеими руками, что бы поднести его к губам) Но теперь баста! (Он достал из ящика письмо и помахал им в воздухе) Можете прочесть. Пронаблюдать финал.

ИЕНСЕН (берёт письмо и читает). Твой репортаж о бракосочетании во дворце некомпетентно составлен, плохо написан и полон ошибок. Я вынужден подать на тебя рапорт.

МУЖЧИНА. Разумеется, он сам всё это читал, прежде чем подписать в набор. Я его, конечно, не осуждаю. Бедняга дрожит за свою шкуру. (Взглянул на Иенсена с неожиданным любопытством) А ты кто такой? Новый директор, да? Ну, ничего, сработаетесь. У нас тут батраки прямо от сохи сидят в главных редакторах. И, ра-зумеется, вышедшие из возраста потаскухи, которых кто-то надумал сбыть с рук и пристроил к нам. (Иенсен достал своё удостоверение, но мужчина, даже не глянув на него, продолжал.) Тридцать лет я был журналистом. Я наблюдал этот духовный распад своими глазами. Это удушение  интеллигенции. Эту самую продолжительную казнь из всех, какие знал мир. Раньше я чего-то хотел. Это было ошибкой. Я и сейчас хочу, но только самую малость. Это тоже ошибка. Я умею писать. Это ошибка. Потому они и ненавидят меня. Но до поры до времени им нужны, такие как я. Покуда они не изобретут машину, которая могла бы сочинять дерьмо. Они ненавидят меня потому, что я не безотказная машина с кнопками и рычагами, которая могла бы писать  всю эту грязную брехню по шесть страниц в час, без ошибок, вычеркиваний и собственных мыслей. А я пьян. Гип-гип, ура!

ИЕНСЕН (Повернул выключатель и вышел из комнаты. Занавес за Иенсеном за-крывается. Он останавливается на краю сцены. На стене висит телефон. Набирает номер.) Але. Служба безопасности. Это инспектор стройнадзора Иенсен. В здании Издательства в комнате за номером 2343 сидит пьяный. (Иенсен собирается уходить, но  с противоположной стороны появляется Мартин).

МАРТИН. Не спеши Иенсен. Мне за тобой не угнаться. К тому же мне уже поряд-ком надоело торчать здесь в ожидании тебя.

ИЕНСЕН. А какого чёрта ты здесь делаешь. Почему не пошел домой?

МАРТИН. Не люблю возвращаться в свою пустую квартиру. И я думаю, что ты – такой же старый холостяк, как и я, прекрасно это понимаешь. Потом, у меня есть кое какие новости. А ещё мне кажется, что под впечатлением от экскурсии по чреву этого монстра могут родиться интересные идеи.

ИЕНСЕН. Ты, старина, делаешься сентиментальным. Это плохой признак. И что же такого ты  узнал?

МАРТИН. Ты знаешь, оказывается на почте немало писем, на которых адреса наклеены  из газетных букв. И большинство из них не анонимки. Просто люди так делают то ли шутки ради, то ли просто им так нравиться. Сейчас  наши сотрудники занимаются поиском газет, из которых были вырезаны буквы на нашем конверте. Ну а пока определили сортность бумаги, самого письма. Она идёт под обозначением ЦБ-3, изготавливается фабрикой, принадлежащей концерну. Я побывал на этой фабрике. Они выпускали этот сорт бумаги, примерно в течение года. Главным образом на экспорт, но небольшие партии поступили во внутреннюю типографию, которая тоже принадлежит концерну. Я побывал и в этой типографии. Во первых, из неё делали  почтовую бумагу лично для шефа издательства, а во вторых, диплом, опять же для издательства. Вот он.

ИЕНСЕН (взял из рук Мартина диплом, развернул его и прочел). За многолетнее плодотворное сотрудничество  на службе культуры и взаимопонимания выражаем глубочайшую признательность. Ну и что?

МАРТИН. Если один лист этого диплома оторвать, то мы получим точный формат письма. Прямо из типографии я связался с лабораторией и попросил ещё раз более тщательно изучить письмо - нет ли там следов позолоты. И они обнаружили их.

ИЕНСЕН. Прекрасно, Мартин. Ты, оказывается ещё совсем не стар.  Значит, завтра с утра мне придётся опять переться сюда, в их отдел кадров, что бы выяснить - кому вручались эти дипломы. Ну что ж, в таком случае, переносим нашу оперативку на десять часов тридцать минут. Я думаю, что за час я управлюсь

Картина 9

Кабинет комиссара полиции. Иенсен  сидит на краешке стола, грызет сухарь, запивая чаем из чашки и смотрит на лежащий перед ним лист бумаги.

ИЕНСЕН. Итак, диплом получили семь человек. Под номером один у нас в списке  бывший заведующий отделом подписки. Женат. 48 лет. Досрочно ушёл на пенсию по болезни. Живёт на загородной вилле. Имеет три дорогих автомобиля. Взрослый сын…(Допив чай, убирает чашку  и остатки сухарей в стол. Нажимает клавишу переговорного устройства.) Впустите доставленного.

ПЕРВЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ(входя на сцену). Господи, господи! Я это предвидел. Я это предвидел с самого начала. Я знал, что эти гады воткнут мне нож в спину, как только кончатся выборы. Но я буду сопротивляться (вдруг взвизгнул он). Конечно, они отберут у меня всё, но я кой-чего знаю, много кой-чего, о чём они даже не подозревают. (Иенсен спокойно молча, смотрит на него). Есть цифры, которые они не смогут объяснить. Вы знаете, какой они налог платят? А какое жалование получают их консультанты по налогам?  А где служат эти юристы на самом деле, вы знаете? (Возбужденно запускает пальцы в свою поредевшую шевелюру)  Вы меня, конечно, извините. Я не хотел. Это только ухудшит мое положение. (И вдруг опять воинственно) А с какой  стати меня доставили в участок? На каком основании?

ИЕНСЕН. Когда Вы ушли из концерна?

ПЕРВЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Осенью. Десятого сентября. Этот день я никогда не забуду. И время, которое ему предшествовало, тоже нет. Это было страшное время, не лучше чем сегодняшний день.

ИЕНСЕН. Вы досрочно ушли на пенсию?

ПЕРВЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Попробуй не уйди. Они меня заставили. Они всё предусмотрели. Порок сердца, сказали они. «Порок сердца» – это звучит. Хотя, на самом деле, я был здоров как бык.

ИЕНСЕН. А размер пенсии?

ПЕРВЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Месячное жалование. Я до сих пор такую получаю. Господи. Ведь для них это гроши, по сравнению с теми суммами, которые они выплачивают налоговым инспекторам. Кстати, они в любой момент, могут прекратить выплату. Я ведь подписал бумагу.

ИЕНСЕН. Какую бумагу?

ПЕРВЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Ну признание своего рода. Отказ от дома, где я живу и от всех денежных средств. Они заверили, что это чистейшая проформа, что в жизни не воспользуются моей запиской без крайней необходимости. Я, конечно, никогда не строил иллюзий. Я только не думал, что крайняя необходимость наступит так скоро. Я долго уговаривал себя, что они не посмеют привлечь меня к ответственности, не решатся на открытое судебное разбирательство, не пойдут на скандал. Я сижу у них на крючке…

ИЕНСЕН. Когда вы перестали там работать, вам был вручен диплом, своего рода поздравительный адрес. Он вставлен под стекло в золотую рамку и висит  у вас в кабинете над столом. Но должен быть ещё один лист, где ничего не написано. Куда вы его дели?

ПЕРВЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Понятия не имею. Наверное, выбросил. Помнится, я просто отрезал его, когда заказывал рамку.

ИЕНСЕН. А поточнее не можете сказать?

ПЕРВЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Не могу, но скорее всего, я его действительно выбросил. Да-да, теперь припоминаю. Отрезал. Отрезал и выбросил.

ИЕНСЕН. Ножницами?

ПЕРВЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. А чем же ещё? Конечно, ножницами. (Закатывает глаза, заламывает руки). Но боже мой. Все эти дипломы… Какой обман! Какое гнусное лицемерие! Какой подлый обман!

ИЕНСЕН (подписывает пропуск и протягивает его посетителю). До свидания.

ПЕРВЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. А когда вы..  Когда вы меня  заберете?

ИЕНСЕН. Не знаю. Пока что вы мне не нужны. До свидания.

Первый подозреваемый - бывший зав.отделом  робко удаляется из кабинета, а Иенсен достает из стола сухарики, наливает в стакан воды из графина и в это время раздаётся телефонный звонок. Иенсен нажимает клавишу.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ  (по телефону). Иенсен! Где вас черти носят?

ИЕНСЕН. В нашем распоряжении ещё три дня. Я только-только приступил к допросам.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Да я не про ваши темпы. На наше с вами счастье, вопрос уладился и без нас.

ИЕНСЕН. Уладился?

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Да они сами разыскали виновного. Это один из служащих концерна. Причиной всему была глупая шутка одного молодого журналиста. Судя по всему, это чрезвычайно разболтанный, одержимый всякими завиральными идеями, парень. Они его подозревали с первой минуты, хотя и не позаботились сообщить нам об этом. Скорее всего, они не хотели высказывать непроверенные подозрения.

ИЕНСЕН. Понимаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Как бы-то ни было, инцидент исчерпан. Они решили не возбуждать против него дела. Они примирились с убытками. Они проявили великодушие. От вас требуется теперь только одно: снять с него показания. И можете поставить точку.

ИЕНСЕН. Понимаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Запишите его имя и адрес. (Иенсен записывает в блокнот) Лесная улица, дом 748, квартира 543, Лесли Монссон. Я думаю, для вас  будет лучше, если вы спихнете это как можно скорее – и дело с концом.

ИЕНСЕН. Хорошо.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Потом оформите всё обычным порядком. Только учтите, что в данном случае, они хотели бы ознакомится с материалами следствия.

ИЕНСЕН. Понимаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Иенсен.

ИЕНСЕН. Слушаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. У вас нет повода огорчаться. Очень хорошо, что всё так кончилось. Разумеется, у служащих концерна было больше возможностей распутать это дело.Точное знание персонала и внутренних взаимоотношений давало им определенное преимущество. (Иенсен молчит. Начальник полиции  прерывисто и неровно дышит в трубку) И ещё одно...

ИЕНСЕН. Слушаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Я с самого начала говорил вам, что ваша задача – разобраться с анонимным письмом, не так ли?

ИЕНСЕН. Говорили.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Другими словами, что вам незачем обращать внимание на  всякие побочные детали, которые могли всплыть в ходе следствия. Как только вы снимите показания с этого шутника, можете считать дело закрытым. И забыть всё, что к нему относится. Ясно?

ИЕНСЕН. Ясно.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Думаю, что эта история закончилась ко всеобщему удовольствию… включая вас и меня, как я уже говорил.

ИЕНСЕН. Понимаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Вот и хорошо. До свидания.

ИЕНСЕН (отключил телефон, в задумчивости догрыз сухарик, запив его водой, прогулялся по кабинету, нажал клавишу переговорного устройства). Соберите све-дения о Лесли Монссоне, проживающем на улице Лесной, 748, квартира 543. Все, какие можно и поскорее.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

Картина 1

Квартира. Стены голые.  Окно не занавешено.  Посреди комнаты стул.  На полу возле стула бутылка из-под коньяка. На стуле сидит раздетый мужчина и перебирает струны гитары.  Чуть склонив голову, он взглянул на вошедшего Иенсена, но играть не перестал. В углу комнаты гора пустой посуды вперемешку со скомканной одеждой. Иенсен открыл окно. 

МОНССОН (мужчина, сидящий на стуле). Никак это сыщик, которого я ждал весь день. Известный  сыщик, который явился уличить меня.

ИЕНСЕН. Потрудитесь одеться.

МОНССОН. Какого черта? Что вы корчите из себя? Делали б что вам говорят… А не то воображаете из себя борца за справедливость…(Последние слова уже бормочет себе под нос, встает со стула, подымает с пола и натягивает  на себя брюки и рубашку, устраивается на подоконнике).

ИЕНСЕН. Значит, это вы написали письмо?

МОНССОН. Ну да, я  же сознался. И давно сознался, чёрт побери.

ИЕНСЕН. Когда вы его отправили?

МОНССОН. В воскресенье.

ИЕНСЕН. В какое время дня?

МОНССОН. Вечером. Точно не помню.

ИЕНСЕН. До девяти или после?

МОНССОН. По-моему, после. Я же вам сказал, что не помню точно.

ИЕНСЕН. Где вы составляли письмо?

МОНССОН. Дома.

ИЕНСЕН. Здесь?

МОНССОН. Нет, у родителей.

ИЕНСЕН. На какой бумаге?

МОНССОН. На обыкновенной. Белой.

ИЕНСЕН. На бумаге для машинки.

МОНССОН. Нет, получше. На обрывке какого-то диплома.

ИЕНСЕН. А где вы его взяли?

МОНССОН. Известно где – в издательстве. Их там много валяется. Сотрудники, которые уходят по собственному желанию или получают под зад коленкой, награ-ждаются перед уходом такими  дипломами. Описать, как он выглядит?

ИЕНСЕН. Не стоит. Где вы его нашли?

МОНССОН. Вам говорят, в издательстве.

ИЕНСЕН. А точнее?

МОНССОН. Ну, валялся он, валялся, понимаете? Наверное, брали его для образца или ещё зачем нибудь.

ИЕНСЕН. На столе?

МОНССОН. Может, и на столе.  А может, на полке, не помню.

ИЕНСОН. Когда это произошло?

МОНССОН. Несколько месяцев назад. Хотите верьте, хотите нет, но я почти ничего не помню. Вот ей – богу. Одно могу сказать: не в этом году.

ИЕНСЕН. И вы взяли его с собой?

МОНССОН. Да. Я думал устроить хорошенький бенц.

ИЕНСЕН. Что устроить?

МОНССОН. Ну, бенц. Типа шутка такая.

ИЕНСЕН. Какую именно шутку?

МОНССОН. Да мало ли какую! Подписаться выдуманной фамилией, приклеить на первой странице голую девку  и отправить какому-нибудь идиоту.

ИЕНСЕН. А когда у вас возникла идея написать письмо?

МОНССОН. В воскресенье. Делать было нечего. Я и решил устроить у них небольшой переполох. Только ради забавы. Я даже не думал, что они этим всерьез займутся. Ну откуда я мог знать, что начнётся такая петрушка? У меня и в мыслях не было?

ИЕНСЕН. Каким клеем вы пользовались?

МОНССОН. Своим собственным. Обычный клей.

ИЕНСЕН. Покажите мне ваше удостоверение личности.

МОНССОН (протягивая удостоверение). Задерживать меня не к чему. Я и так уже три раза подвергался принудительному лечению от алкоголизма. (Иенсен, просмотрев, возвращает удостоверение). Если разобраться, вы сами виноваты во всём. Я вас дожидался с прошлой ночи. А чем ещё прикажите заниматься, пока ждёшь? Терпеть не могу сидеть без дела.  Скажите, если бы дядя… если бы они не были столь снисходительны и не сняли иск, о каком наказании могла бы идти речь?

ИЕНСЕН. Такие вещи решает суд.

МОНССОН. Иногда вытворяешь чёрт-те что. Счастье ещё, что мне везёт в жизни.

ИЕНСЕН. А перед тем как наклеить буквы, вы рвали газету?

МОНССОН. Ну, разумеется.

ИЕНСЕН. И вырывали из неё буквы?

МОНССОН. Да.

ИЕНСЕН. А не вырезали? Ножницами?

МОНССОН. Точно не могу сказать.

ИЕНСЕН. А вы попытайтесь.

МОНСОН. Не припомню.

ИЕНСЕН. Откуда вы отправили письмо?

МОНСОН. Отсюда. Из города.

ИЕНСЕН. Точнее.

МОНССОН. Ну, сунул в какой-то ящик.

ИЕНСЕН. Точнее. Где он находится?

МОНССОН. А я почем знаю?

ИЕНСЕН. Значит, вы не знаете, где вы опустили письмо?

МОНССОН. Сказал ведь, что в городе, а где точно - я не помню.

ИЕНСЕН. Значит, не помните?

МОНССОН. Смешно было бы запоминать такие глупости. В городе полно почтовых ящиков, верно ведь? (Иенсен не ответил.) Верно, ведь? (Повышая голос.)

ИЕНСЕН. Верно, верно.

МОНССОН. Вот видите.

ИЕНСЕН. Но зато вы, конечно, помните, в какой части города это произошло?

МОНССОН. Представьте себе, что не помню. А разве это имеет какое-нибудь зна-чение?

ИЕНСЕН. Где живут ваши родители?

МОНССОН. В восточной части города.

ИЕНСЕН. Может быть, и письмо вы опустили неподалеку от их дома?

МОНССОН. Не знаю, слышите! Не всё ли равно, где я его опустил?

ИЕНСЕН. А может быть, в южной части?

МОНССОН. Да, чёрт возьми. То есть, нет, не знаю.

ИЕНСЕН. Где вы опустили письмо?

МОНССОН. Не знаю, чёрт подери, не знаю! (Истерически выкрикнул и, внезапно оборвав крик, с шумом вздохнул.) Я в тот вечер гонял по всему городу.

ИЕНСЕН. Один?

МОНССОН. Да.

ИЕНСЕН. И вы не помните, где вы опустили письмо?

МОНСОН. Не пом-ню. Сколько раз надо повторять, что не помню?
(Вскочил и начал расхаживать по комнате.)

ИЕНСЕН. Не помните, значит?

МОНССОН. Нет.

ИЕНСЕН. Итак, вы не знаете, в какой ящик вы опустили письмо.

МОНССОН (больше не владея собой, кричит). Н-е-е-т!

ИЕНСЕН. Одевайтесь и следуйте за мной.

МОНССОН. Это куда ещё?

ИЕНСЕН.  В полицию, в шестнадцатый участок.

МОНССОН. А вас не устроит, если я просто… просто запишу всё это на бумаге? У меня… у меня были другие планы на сегодняшний вечер.

ИЕНСЕН. Нет.

МОНССОН. А если я откажусь следовать за вами?

ИЕНСЕН. Не имеете права. Вы арестованы.

МОНССОН. Арестован? Да как вы смеете, чёрт вас подери! Они взяли иск обратно. Ясно вам? За что я, спрашивается, арестован?

ИЕНСЕН. За дачу ложных показаний.

Картина 2

Кабинет комиссара полиции. Иенсен заходит. Снимет плащ и шляпу.

МАРТИН (появляется из-за кулис, в помятом костюме, небрит, нерасчесан, позе-вывает). Рад приветствовать вас, комиссар. Все  сделано в лучшем виде. Вы сказа-ли, что обвиняемый должен сознаться в даче ложных показаний, и он в этом соз-нался. Правда, пришлось попотеть  четыре часа двадцать пять минут.

ИЕНСЕН. Ты, похоже, окончательно решил перебраться в полицейский участок. Это не лучший способ бегства от одиночества и старости. Что с протоколом допроса?

МАРТИН. Уже подписан

ИЕНСЕН. Мотивы?

МАРТИН. Скорее всего, деньги... Но в этом он до сих пор не сознался.

ИЕНСЕН. Отпусти его.

МАРТИН. Передать дело в суд?

ИЕНСЕН. Нет

МАРТИН. Выжать из него, кто давал деньги?

ИЕНСЕН. Нет.

МАРТИН. Теперь это нетрудно будет сделать.

ИЕНСЕН. Нет, не надо.

МАРТИН. В чём дело?

ИЕНСЕН. Дело в том, что прошёл пятый день, и прошёл зря, без малейшей пользы. (Звонит телефон. Иенсен нажимает клавишу.) Иенсен.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ (по телефону). Как вы всё это объясните, Иенсен? Где протокол допроса? Зачем вы задержали Монссона?

ИЕНСЕН. Это был не он.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. То есть, как не он? Он же сам сознался?

ИЕНСЕН. Он всё выдумал.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.  И он признался в своей выдумке?

ИЕНСЕН. Да, только не сразу.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Значит, вы утверждаете, что этот человек сознался в преступлении, которого не совершил? Вы уверены, что не ошиблись?

ИЕНСЕН. Да.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Вам известно, почему он так поступил?

ИЕНСЕН. Нет.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Не кажется ли вам, что в этом случае необходимо установить причину?

ИЕНСЕН. Нет надобности.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Ну что ж, может оно и к лучшему. Но послушайте, Иенсен…

ИЕНСЕН. Слушаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.  Положение у вас незавидное. Ведь, в таком случае, требование найти преступника  остаётся в силе. А в запасе у вас  всего два дня. Успеете?

ИЕНСЕН. Не знаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Если вам не удастся решить эту задачу до понедельника, я не ручаюсь за последствия. Мне даже самому трудно их представить. Стоит ли напоминать вам об этом?

ИЕНСЕН. Нет.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Ваша неудача может обернуться неудачей и для меня.

ИЕНСЕН. Понимаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Постарайтесь не допускать огласки этого дела. Это нам сейчас совсем не к чему.

ИЕНСЕН. Понимаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Я полагаюсь на вас. Желаю удачи.

ИЕНСЕН. Спасибо.(К Мартину) Что у нас с подозреваемым номер два? Ты ведь успел побывать у него до того как нам подсунули этого Монсона?

МАРТИН. 42 года. Репортер. Разведённый. Ушел по собственному  желанию. Живет на окраине в районе «самосноса» на девятом этаже в четырнадцатиэтажной трущобе, где не работает лифт, нет на лестнице освещения, все завалено мусором и бегают крысы.

ИЕНСЕН: Описание пейзажа можешь пропустить. Будем считать, я посочувствовал тебе, потому что  пришлось подыматься пешком по лестнице, и вообще побывать в такой дыре.

МАРТИН: Спасибо и на этом.  Интересующая нас личность уже несколько лет в за-вязке - не пьет ни капли спиртного. Встретил он меня вежливо и сдержано, но по-том разговорился. Для  расследования, я думаю, представляет интерес следующее. Во-первых, я предполагаю, что это не он написал письмо, хотя все основания у него к этому были. Во-вторых, до поступления в концерн, он служил в другом журнале, который принадлежал социал-демократической партии и объединенному профсоюзу. У журнала были свои амбиции, культурные, в частности. Он ратовал за настоящее искусство и поэзию, публиковал серьезные рассказы и тому подобное. Но наш репортёр был не силен в этих вопросах, и занимался  политическими и социальными проблемами. По своим взглядам был радикалом и принадлежал к крайнему левому крылу социал-демократов.

ИЕНСЕН. Похоже, что этот журнал был единственным, который критиковал концерн.

МАРТИН. А тот, естественно, наносил ответные удары, но на свой лад. Они увели-чивали  выпуск безликих массовых серий и развлекательных журналов, при издании которых учитывалась тенденция современных молодых людей – рассматривать картинки, вместо того, что бы читать текст или если уж читать, то ничего не значащий вздор, а не те статьи, которые заставляют думать, волноваться, занимать определенную позицию в  отношении различных общественных явлений…

ИЕНСЕН. Этот феномен одни именуют клиповым мышлением, а другие просто  мозговой ленью, считая его болезнью телевизионного века.

МАРТИН. Но, всё равно, концерну никак не удавалось совладать с их журналом и отвлечь от него читателей. И тогда концерн просто купил  журнал со всеми потро-хами - с персоналом, идеологией и прочим хламом. За наличные.  Партия и объеди-ненный профсоюз продали свое издание вместе с людьми  своему идеологическому противнику. Причём это было сделано осознано. Никакого  криминала здесь нет. И я думаю, вам будет полезно  разобраться в этом.

ИЕНСЕН. Это ещё зачем?

МАРТИН. Именно здесь, возможно, кроется причина возникновения письма. И уж кому как не нам знать, что пропагандируемое телевидением единое общество всеобщего благоденствия, на самом деле весьма разнородно и его отдельные граждане иногда имеют свои собственные оригинальные мысли.

ИЕНСЕН. А лидеры партии и профсоюзов  разуверились в собственных идеалах и примкнули к передовикам капиталистического производства?

МАРТИН. Общие экономические показатели у нас гораздо выше, чем в других странах. И тогда сознание собственного превосходства ослепило многих. Все головы были настолько забиты верой в успех, так называемой  практической политики (считалось, что нам посчастливилось соединить марксизм с плутократией), что наши социалисты сами признали социализм излишним.

ИЕНСЕН. Ради мирного развития общества, кому-то нужно было идти на компромисс.

МАРТИН.  На самом деле, всё сводилось к элементарному замалчиванию трудностей и противоречий. Каждую проблему окутывали ложью и перескакивали через неё путем повышения материального уровня для среднестатистического гражданина. Ну как же, помнишь, опять повысилась зарплата госслужащих, правда квартплата возросла, лекарства подорожали, но это уже второй вопрос…

ИЕНСЕН. Ты ещё скажи, что большинство людей поставлены в такие условия, что всю жизнь им приходится работать с утра до ночи, чтобы прокормить себя и кучку чиновников да бизнесменов.

МАРТИН. Но разве это не так? Мы вроде бы не нищенствуем, но и свободных денег у нас с тобой не густо, хотя от своей работы не бегаем.

ИЕНСЕН. Ты подводишь к тому, что в основе происшествия лежит не частный случай, а нечто более серьёзное?

МАРТИН. Выслушай меня, пожалуйста, до конца. Фиговым листком на всё это была бессовестная болтовня в газетах, на радио, на телевидении. За занимательными беседами, надеялись, что замалчиваемые болезни пройдут сами собой.  Но вышло совсем по-другом. Политика, общество для многих стали понятиями расплывчаты-ми и непостижимыми. Все было вроде бы терпимо, но в тоже время малопривлекательно. Наступила растерянность, сменившаяся  у некоторых равнодушием, а у не-которых страхом перед жизнью. И самое абсурдное заключалось в том, что внешне жизнь  становилась всё лучше. На весь протокол какие-нибудь три кляксы – алкоголизм, падение рождаемости, увеличение числа самоубийств. Но говорить об этом считается неприличным.

ИЕНСЕН. Но, по-моему, старина, ты излишне увлекся. Не стоит забивать себе голову подобными  размышлениями. Как конкретно  журнал был продан концерну? Кто осуществил сделку и как это сказалось на Репортере?

МАРТИН. Вопрос был улажен с глазу на глаз двумя бизнесменами в рабочем по-рядке. Один из них был шеф издательства, а другой - глава объединения профсоюзов. Тех, чьи имена в журнале пользовались известностью, рассовали   по всяким синекурам в правлении концерна, а остальные пошли в придачу. Самым незначительным просто указали на дверь. Это доказало сотрудникам бывшего журнала, что они ничего не значат и, что всё должно приносить  доход.

ИЕНСЕН. Их продали ради денег,  а не ради того, чтобы  избавиться  от их  откро-венности  и радикализма. Только потом  они осознали двойную выгоду такой сделки. И он решил отомстить за своё унижение…

МАРТИН. Утверждает, что оснований для мести руководству концерна у него нет, так как, в итоге, они отнеслись к нему очень даже хорошо. Были даже разговоры  о  том, чтобы перевести  его в особый отдел. Его ещё называют тридцать первым, по-тому, что он находится на 31 этаже над  редакциями массовых выпусков,  под самой крыше. Лифт туда не ходит. Большинство сотрудников вообще не знает, что он существует. Он считается одним  из главных  отделов.  Говорят  о нем редко, деятельность его  проходит в условиях строжайшей секретности. Они занимаются каким-то  планированием.  На  профессиональном  жаргоне  их  называют "макетная группа". И вот его совсем уже было надумали перевести  в тридцать первый,  но  потом, должно  быть, спохватились...

ИЕНСЕН. Почему?

МАРТИН. Он понимал,  что больше ничего не сможет  написать, и ему нестерпима была  мысль, что  последние строки, которые  выйдут  из-под его пера, будут  приторной и лживой стряпней на тему о каком-то прохвосте, будут восхвалением  негодяя,  который  зарабатывает  миллионы  своим  уродством  и безголосьем, который разъезжает по свету и устраивает дебоши  в притонах для педерастов. Он выдохся.  Со временем он  надеется подыскать себе  какую-нибудь  другую работу, хотя  для журналиста это не  так просто,  ведь,  по сути дела, они ничего не  умеют, как и мы, между прочим. Издательство выплатило ему жалованье за четыре месяца и отпустило с богом. А диплом, который ему вручили, он  выкинул. Это действительно так. Я проверил. Есть свидетели.

ИЕНСЕН. Значит, минус еще один. (Несколько  минут Иенсен неподвижно  сидит,  просматривая  свои заметки. Потом перевернул страницу и записал, бормоча вслух).  Номер три. Бывший главный редактор. 48  лет.  Не замужем. Освобождена от занимаемой  должности  по  собственному желанию и с полной пенсией.

Картина 3.

     Мартин нажимает кнопку дверного звонка. Открыла  женщина,  приземистая и  расплывшаяся.  Белокурые  волосы затейливо  начесаны, а тон на гладко-розовом лице положен так густо, что оно напоминает цветную иллюстрацию. Пеньюар  из  тонкой прозрачной  материи  выдержан  в  двух тонах голубом и розовом.  Красные домашние туфли на  высоком каблуке. 

БЫВШИЙ ГЛАВ. РЕД. (жеманно хихикнула).  А к нам мужчина.

МАРТИН.  Я Мартин Бек из  шестнадцатого участка. Я веду следствие по делу, ка-сающемуся вашей прежней должности и  прежнего  места работы (бесцветным голосом отрапортовал, предъявил свой значок и заглянул через плечо  женщины).

Комната  просторная и богато обставленная.  На фоне  вьющихся растений  и дра-пировок,  преимущественно  пастельных тонов, низкая мебель какого-то светлого дерева.  Все в  целом  смахивало на  будуар дочери американского миллионера, прямиком  доставленный  сюда с промышленной ярмарки и до безобразия увеличенный. На одном из столиков   бутылка хереса, рюмка  и  кошка какой-то заморской породы.

БЫВШИЙ ГЛАВ. РЕД. (впорхнула в комнату). Ах, как интересно! К нам пришел сыщик. Самый взаправдашний сыщик из какой-то специальной полицейской кон-торы или участка. Садитесь, мой  дорогой,  садитесь.  И  вообще будьте в моем маленьком гнездышке как у себя дома. Рюмочку хереса не желаете? (Мартин покачал головой и сел.). Итак, чем могу служить?

МАРТИН (достал блокнот и ручку). Когда вы ушли с работы?

БЫВШИЙ ГЛАВ. РЕД. Под Новый год. Только, умоляю, не говорите  "работа". Журналистика - это призвание, не меньше чем профессия врача и священника. Ни на одну минуту ты не должен упускать  из виду, что все читатели - твои собратья, почти твои духовные пациенты. Ты вживаешься в ритм своего  журнала, ты думаешь только о своих читателях, ты отдаешь им себя без остатка, целиком.

МАРТИН. А почему вы ушли?

БЫВШИЙ ГЛАВ. РЕД. Я ушла из  издательства,  поскольку считала,  что  моя  карьера уже достигла  своего апогея. Я осуществила  все,  к чему стремилась, - двадцать лет я вела свой журнал от победы к победе. Не будет  преувеличением сказать, что  я создала этот журнал своими  руками. Когда я пришла туда,  он не  имел никакого веса, ну решительно  никакого. В самый короткий срок он - под моим руководством стал одним из крупнейших женских журналов  у нас  в стране, а еще  через  незначительное  время  вообще  крупнейшим.  И является таким  до настоящей минуты. Вы спросите, как я этого  достигла? Отвечу: труд,  труд  и полнейшее самоотречение.  Надо  жить  во имя стоящей перед тобой задачи,  надо мыслить ил-люстрациями и  полосами, надо чутко прислушиваться к голосу читателей  для то-го... (она задумалась) … для  того,  чтобы  удовлетворить  их законное стремление позолотить будни красивыми грезами, идеалами, поэзией (пригубила рюмку хереса и ледяным тоном продолжала). Чтобы совершить все это,  надо обладать тем, что мы называем чутьем. И в отношениях к  своим сотрудникам  надо проявлять  то же самое чутье. Увы! Лишь немногие наделены  этим  даром.  Порой приходится не щадить себя, чтобы как можно больше дать другим (закрыла глаза, и голос ее зажурчал). И все это ради одной цели: журнал и его читатели.

МАРТИН.  Ради двух.

БЫВШИЙ ГЛАВ. РЕД. Что? Ах, да. А вы знаете, как я стала главным редактором?

МАРТИН. Нет.

БЫВШИЙ ГЛАВ. РЕД.  (теперь ее голос стал мечтательным). Это  похоже  на  сказку,  я  вижу  это  перед  собой  как  новеллу  в иллюстрациях - из действительности. Слушайте, как все вышло… Я родилась  в  простой  семье и  не стыжусь этого (голос агрессивный, уголки рта опущены, а нос, напротив, задран).

МАРТИН.  Да-да. Я слушаю вас.

БЫВШИЙ ГЛАВ. РЕД.  (быстрый, испытующий взгляд на посетителя, и - деловитым голосом). Шеф  концерна - гений. Ничуть не меньше. Великий человек.

МАРТИН.  Почему?

БЫВШИЙ ГЛАВ. РЕД.  Шеф принял меня сразу, хотя  я занимала до того очень скромный пост, и   передал   мне   журнал.  Это  была   неслыханная  смелость.  Во-образите: молоденькая,  неопытная девочка - и вдруг  редактор большого журнала. Но во мне оказались именно те свежие соки, которые и нужно было туда влить. За три месяца я сумела изменить лицо редакции, я разогнала бездельников. За полгода он стал любимым чтением всех женщин. И остается таковым до сих пор. И  восемь  полос  гороскопов, и киноновеллы  в иллюстрациях, и рассказы из жизни матерей великих людей - все  это ввела я. И  что   именно   благодаря  этим  нововведениям  он  процветает.  Да,  еще изображения домашних животных в четыре краски (слабо взмахнула рукой, ослепляя  посетителя  блеском своих колец, и продолжала скромно). Я говорю это  не  для того,  чтобы  напроситься  на  комплимент  или похвалу.  Достаточной наградой мне были письма, согревающие сердце письма от благодарных читательниц, сотни тысяч писем (она смолкла ненадолго, все так же прости-рая  руку вперед и склонив  голову к плечу,  словно  засмотрелась в туманную даль). Не спрашивайте меня, как мне удалось этого достичь. Такое просто чувствуешь, но чувствуешь с уверенностью, как знаешь, к примеру,  что любая  женщина мечтает  хоть раз в жизни поймать чей-нибудь взгляд, полный страстного желания... Конечно,  так было только в наше  время.

МАРТИН.  Когда вы ушли, вам вручили диплом?

БЫВШИЙ ГЛАВ. РЕД. Да,  конечно. Удивительной красоты (опять вернулась на лицо усмешка шаловливого подростка и заиграли глаза). Хотите посмотреть?

МАРТИН.  Да.

     Она грациозно встала, покачивая бедрами,  вышла из комнаты и вернулась, при-жимая документ к груди.

БЫВШИЙ ГЛАВ. РЕД. Вы  только  подумайте:  все   сколько-нибудь  значительные  личности поставили здесь свои подписи. Даже одна принцесса (Она  развернула  диплом.  Пустая  левая  сторона  была  вся   испещрена  подписями.)  Мне думается, это был самый дорогой подарок из сотен полученных мной подарков. Со всех концов страны, хотите посмотреть?

МАРТИН.  Спасибо, это не требуется.

БЫВШИЙ ГЛАВ. РЕД.  (растерянно улыбнулась). Скажите тогда,  почему вы, по-лицейский, приходите ко мне  и выспрашиваете меня?

МАРТИН.  Я не уполномочен обсуждать этот вопрос.

БЫВШИЙ ГЛАВ. РЕД.  (Целая серия разнообразнейших выражений сменилась за секунду на ее лице. Потом она всплеснула руками, беспомощно, совсем по-бабьи, и покорно сказала). Ну что ж, тогда я подчиняюсь...

МАРТИН. Всего хорошего. (Уходит).


Картина 4.

     ИЕНСЕН (заглядывает в блокнот). Номер четыре.  Художественный директор.  20 лет. Не  замужем. Ушла  по  собственному желанию (Нажимает кнопку дверного звонка.  Безрезультатно.  Позвонил еще  несколько  раз,потом дал один резкий продолжительный звонок и даже подергал ручку. Заперто. Из-за  двери  не  доносилось ни звука. Он  постоял немного в  молчании.  Тем временем за дверью зазвонил телефон. Иенсен открыл блокнот,  пропустил  в  нем пять чистых страниц и на  шестой прочёл) Номер пять. Журналист. Холост. 52 года. Срок службы истек в соответствии с контрактом. Будем надеяться, что Мартину повезёт больше.

   Картина 5.

   На  дверях  висит дощечка с  именем владельца. Имя  составлено из газетных букв.  Часть букв стерлась,  некоторые отклеились.  Мартин позвонил в дверь. В  квартире за закрытой  дверью  кто-то возился, но открыли дверь только через не-сколько минут. Открывший  казался старше своих  лет и, судя  по всему,  совер-шенно  за собой не следит: всклокоченные длинные волосы и густая седая щетина на лице. На нём грязная кремовая рубашка, спустившиеся брюки и стоптанные чёрные ботинки.

МАРТИН. Я Мартин Бек из шестнадцатого участка, я веду следствие по делу, ка-сающемуся вашей прежней должности и места работы.

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Предъявите документы. (Мартин  показал ему свой эмалированный жетончик.)  Входите (уверенно, чтобы не сказать заносчиво).

     Беспорядок в квартире. На  полу валялись бумаги, газеты,  книги,  гнилые апельсины, набитые доверху пакеты для  мусора, грязное белье и  немытая  посуда.  Меблировку составляли несколько  деревянных стульев, два полуживых кресла, один  колченогий стол и диван с неубранной  постелью.  На столе  все  было сдвинуто  к одному  краю, вероятно, чтобы освободить место для  пишущей машинки и объемистой рукописи. Поверх всего лежал толстый слой пыли. Воздух в комнате был затхлый и с явной примесью спирта. Хозяин освободил и вторую часть стола с помощью свернутой в трубку газеты. Обрывки бумаги, какая-то домашняя утварь и очистки шлепнулись на пол.

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Садитесь (придвинул Мартину стул).

МАРТИН. Вы пьяны.

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Нет, не пьян, а под  хмельком. Я  ни разу в жизни не  был пьян, а под хмельком я  почти  всегда. Но  между первым и  вторым  имеется  существенная разница. (Мартин сел. Небритый хозяин наклонился к нему) А вы  наблюдательны,  иначе  бы  вы  ни  за что  этого не заметили. Большинство не замечают.

МАРТИН. Когда вы ушли оттуда?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Два месяца назад. А почему вы спрашиваете?

МАРТИН. Вам дали диплом, когда вы уходили. Всего этих дипломов было семь. Вот взгляните на список его обладателей (протянул журналисту листок бумаги).

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Ого, я очутился в изысканном обществе. Меня удивляет, что вы побывали  у этой ведьмы и  сохранили рассудок. Вы у неё были дома? Вот  уж ни за что бы не рискнул!

МАРТИН. Вы говорите о бывшем главном редакторе?  Вы её знаете?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Ну, ещё бы. Я  уже работал в журнале, когда она пришла. Её назначили главным редактором. И я усидел на месте в течение года.

МАРТИН. Усидели?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Ну, я был тогда сильней и моложе. (Он сел на диван, запустил правую руку под груду грязных одеял, простынь и подушек и достал бутылку.) Раз  вы всё равно  догадались,  дальнейшее не играет  никакой роли. Кроме  того,  как  уже говорилось,  я  не пьянею. Я только  становлюсь более решительным (глотнул из бутылки, отставил её и спросил). А чего вам, собственно говоря, нужно?

МАРТИН. Некоторые сведения.

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  О чём? Если вы желаете получить некоторые  сведения об этой  старой стерве, вам повезло. Мало кто знает её лучше, чем я. Я мог бы написать её биографию. (Умолк,  прищурясь, взглянул  на  Мартина,  потом  обратил взгляд  к окну, мутному от  грязи, а взгляд у него был цепкий и внимательный).  А вы  знаете, как  она  сделалась  главным  редактором  крупнейшего журнала в стране?

МАРТИН.  Нет. И как же?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Её  вступление в должность представляет собой переломный момент в истории печати. (Наступила тишина. Мартин  без  тени любопытства  смотрел  на  хозяина и крутил между пальцами авторучку).  Вы  знаете,  кем  она  работала,  прежде  чем  податься  в  главные редакторы?  Уборщицей. А вы знаете, где она убирала? В святая святых. На этаже, где помещается дирекция концерна. Как она туда прорвалась, я вам не скажу, но, уж конечно, не по воле случая. (Он нагнулся, поднял бутылку). Она могла и не такое устроить. Понимаете, она  была  соблазнительна, до чертиков соблазнительна. Так думал каждый, пока не знакомился с ней. (Он сделал глоток). В то  время  уборка  производилась  после  рабочего  дня.  Уборщицы приходили к шести. Все, кроме неё. Они  приходила на час  раньше, когда шеф, как правило, сидел  у себя в кабинете. Шеф обычно отпускал секретаршу в пять часов, чтобы  оставшийся час без помех заняться чем-то другим. Не знаю,  чем именно. Но могу догадаться. Точно  в  четверть  шестого   она  открывала  дверь  его  кабинета, заглядывала туда, говорила: "Ах, простите" и снова закрывала дверь. Когда он уходил домой или просто шёл в туалет или ещё куда-нибудь, он  всякий раз успевал заметить, как она скрывается за углом коридора. Особенно  соблазнительной казалась она со спины. Я хорошо помню, как она  вы-глядела. Она  носила  голубую юбку, белую косынку,  белые  туфли  на деревянной подмётке  -  только  на  босу ногу.  Должно  быть,  она  кое-что пронюхала. Пом-нится, про шефа ходили разговоры, что  он не может равнодушно видеть подколенные ямки ни у одной женщины. С тех пор как шеф начал повсюду  натыкаться  на неё,  дело двинулось вперед. Он у нас славился по этой части. Говорили также, что он любит знакомиться по всем правилам. И знаете, что было дальше? 

МАРТИН.  Она стала его любовницей?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Не всё так просто. Она ему толком  не отвечала.  Пробормочет  что-то  смиренное и невразумительное да уставится на него глазами лани. И так всё время. После этого она накрепко засела у него в голове. Он рыл землю носом. Он пытался выяснить её адрес.  Не вышло. Черт её знает, где она оби-тала в ту пору. Говорили даже, что он посылал людей выследить её, но она усколь-зала от них. Потом она  начала приходить на пятнадцать минут позже срока.  А он  всё сидел. Она приходила с  каждым днем позже и позже, а он  по-прежнему сидел у себя в кабинете и делал вид, будто чем-то занят. И вот как-то раз... Можете  себе  представить, что шеф совершенно ошалел. Однажды  она вообще заявилась в половине девятого, когда остальные уборщицы давно ушли. В кабинете у него было темно, но она прекрасно знала, что он ещё здесь, потому что видела на вешалке его пальто. И  вот она начала расхаживать по коридору, грохоча деревянными подмётками, а потом вдруг взяла своё ведро, вошла к нему и захлопнула за собой дверь (рассмеялся громко и с клекотом).Чего было! Шеф стоял, притаившись за дверью, в одной рубашке, он взвыл и как набросится  на неё;  содрал с  неё платье, опрокинул ведро, повалил её на пол. Она, конечно, отбивалась, и вопила, и... как по-вашему, чем это всё кончилось? 

МАРТИН.  Она ему уступила.

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Как бы ни так. В эту секунду ночной вахтер, в  форме и со связкой ключей на животе,  распахнул дверь и посветил своим фонарём. Когда он увидел такую картину, то до смерти напугался, быстро захлопнул дверь и давай бог ноги. А шеф припустил  за  ним.  Вахтер  -  в лифт, а шеф за ним. Он думал, что вахтер поднимет страшный  шум,  а бедняга просто до смерти перепугался и решил, что его прогонят с  работы. Уж конечно, она всё  наперед рассчитала и  знала с точностью до  секунды, когда вахтёр делает обход и засекает время на контрольных часах.  Итак,  вообразите:  шеф  концерна  садится  в  лифт в одной  нижней рубашке,  а вместе с ним едет окаменевший  от страха вахтер  в полной форме, даже при головном уборе, с фонарём,  дубинкой и  большой связкой ключей. Ну, доехали  они  почти до  бумажного склада,  тут  кто-то из  них  спохватился, остановил лифт,  нажал другую кнопку, и они снова поехали вверх. Но пока они добрались доверху, вахтер успел из вахтера превратиться в коменданта здания, несмотря на то, что за всё время не издал ни звука.  Прежний комендант получил отставку за неумение подбирать кадры. Потом начались  переговоры,  и уж  тут она разыграла  всё как по нотам, потому  что ровно через  неделю  мы узнали из приказа  по  редакции, что наш главный  редактор отстранен  от  должности,  а ещё через пятнадцать  минут в редакцию заявилась она, и тут пошла вся эта свистопляска... 

МАРТИН.  Вот здесь немножко поподробнее, пожалуйста.

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Понимаете, журнал у нас был неплохой, но  расходился  он плохо. Хотя мы писали  исключительно  о принцессах  и  о том, как наилучшим образом печь пряники, для широких читательских кругов он был все-таки чересчур  сложен, и шел даже разговор о том, чтобы прикрыть его. Но тут...  Она  учинила форменный погром. Практически она разогнала почти всех сотрудников и набрала на их место самых феноменальных идиотов. Ответственным секретарем  редакции  она  назначила  одну  парикмахершу,  которая  даже  не подозревала о том, что на свете существует точка с запятой. Когда ей первый раз попалась  на глаза пишущая машинка, она зашла  ко мне  спросить, что это такое, а я так дрожал за свое место, что не смел даже огрызнуться. Помнится, я ответил,  что, должно быть, мы имеем дело с  очередной выдумкой всяких там интеллигентов. Эта гадина ненавидела все причастное к интеллигентности, а с её точки зрения интеллигентностью считалось решительно  всё начиная  с  умения связно излагать свои мысли на бума-ге. Я  смог усидеть единственно потому,  что "вёл себя не так, как другие, - не умничал". И потому, что взвешивал каждое своё слово. Но самое удивительное в том, что эта  ведьма  благодаря  своей уникальной  глупости  сумела  вдвое  увеличить  тираж  за  полгода.

МАРТИН.  И как ей это удалось?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Журнал заполонили  фотографии собак, детей, кошек, цветов, гороскопы,  френология, как надо гадать на кофейной гуще, как поливать герань, и ни одной запятой не было там, где положено,  а народ  стал его покупать. То малое, что именовалось  текстом, стало ничтожно и наивно!  Оно  вполне  могло выдержать конкуренцию с тем, что  пишется сегодня. Мне, черт меня подери, не разрешали  написать  слово "локомотив", не  объяснив,  что это,  мол,  такой аппарат на колесах, который  ходит  по  рельсам и  тянет  за собой вагоны. А  для нашего  шефа  это  была великая  и знаменательная победа. Все  в  один голос превозносили его беспримерную  дерзость и дар предвидения  и утверждали, что этот  маневр  произвел  революцию  в   журнальном  деле  и  заложил   основы современной журналистики. (Он еще раз приложился к бутылке). Все  складывалось блестяще.  Только одна ложка дегтя портила  бочку меду -  наш  вахтер.

МАРТИН.  А что вахтёр?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Он так загордился своей новой должностью,  что  не мог утаить, как она ему досталась. Но скоро этому пришёл конец. Через полгода он погиб, вылезая из кабины непрерывного лифта. Кабина  застряла, не  достигнув этажа,  а  когда  он  начал  вылезать  из   неё,  снова  тронулась.   И  его просто-напросто разрезало пополам.  Поскольку все знали, как  он глуп, проще всего было предположить, что это произошло по его собственной вине. (Рассказчик прижал  ладонь к губам и долго, натужно закашлялся.)

МАРТИН. Значит, всё же убийство или несчастный случай были на территории концерна. И что же дальше?

 ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  А что дальше? Дальше она  продолжала самоутверждаться.  Она пообтесалась, и претензии у неё с каждым годом становились всё безудержнее. Журнал был забит фасонами каких-то немыслимых платьев.  Ходили слухи,  что она получает взятки  от фабрикантов. Я думаю, что шефу удалось её спровадить  за большую цену.  Говорят, что он выложил четверть  миллиона наличными, чтобы  она  согласилась раньше срока  уйти  на покой с полной пенсией.

МАРТИН. Ну а что с тем случаем в лифте? Расследование было?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Да какое расследование? Я ж говорю, что всё представили как несчастный случай. Всех такая версия устроила.

МАРТИН.  А почему ушли вы?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Какое это имеет отношение к делу?

МАРТИН.  Почему ушли вы?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Меня  устранили. Без разговоров.  И  не выплатили  ничего  в награду за все эти годы.

МАРТИН.  По какой причине?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Просто хотели избавиться от  меня.  Должно  быть,  мне не хватало внешней импозантности. Я  не мог достойно представлять издательство. А, кроме того, я исписался и  не мог выжать из себя ни одной строчки. Так кончаем мы все.

МАРТИН. Это и послужило официальным поводом?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Нет.

МАРТИН. Что же послужило официальным поводом?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Я выпивал прямо в редакции.

МАРТИН. И вы сразу же ушли?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Да. То  есть формально меня не уволили. Мой  контракт был составлен так, что давал им возможность в любое время выставить меня за дверь.

МАРТИН. Вы протестовали?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Нет.

МАРТИН. Почему?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Бессмысленно. Им  посчастливилось  подобрать  такого  директора  по кадрам,  который  раньше  возглавлял  профсоюз  журналистов  и  до  сих  пор заправляет  там по  своему усмотрению. Он знает все  ходы и  выходы. Ни один простой смертный не может с ним тягаться. Захочешь пожаловаться, к нему же и попадешь.  Как он  решит, так оно и  будет. Хитро придумано, но  так обстоит дело  повсюду. Их юрисконсульты по налогам одновременно состоят на жалованье в  министерстве  финансов.  И  если раз  в  пять лет раздаётся  какая-нибудь критика  по  адресу  еженедельников, можете  не  сомневаться,  что они  сами сочинили её для своих же ежедневных выпусков. Но так обстоит дело повсюду.

МАРТИН. И от этого вы ожесточились?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Не  думаю.  Это  время  уже  миновало.  Кто  в  наши  дни  способен ожесточиться?

МАРТИН. Вернёмся к диплому. Вы ведь тоже его получили?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Не  исключено. Внешне там комар носу не подточит. Директор по кадрам знает толк в таких делах. Он улыбается и протягивает вам сигару одной рукой, а другой хватает вас за глотку. Вообще-то он похож на жабу.

МАРТИН. Вы получили диплом или нет?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Какое это имеет отношение к делу?

МАРТИН. Вы получили диплом или нет?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Может, и получил.

МАРТИН. Вы сохранили его?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Не знаю.

МАРТИН. Покажите.

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Не могу и не хочу.

МАРТИН. Он здесь?

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Не знаю. Даже если и здесь,  мне его не найти. А  вы сами могли  бы здесь что-нибудь найти?

МАРТИН (огляделся, потом захлопнул блокнот и встал). До свиданья.

ПЯТЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  Но вы мне так и не сказали, зачем вы приходили.

     Мартин не  ответил.  Он  надел  фуражку  и  вышел  из  комнаты.  Журналист продолжал сидеть среди грязных простынь.  Он казался серым  и  поношенным, и взгляд у него был сонный-сонный.

МАРТИН (увидел телефон-автомат, зашел в кабину и позвонил). Дежурный. Зло-употребление  алкогольными  напитками на  дому. Переулок Доблести, 46, квартира 34. Доставьте его  в шестнадцатый участок. Поживей. И не выпускайте его впредь до получения дальнейших распоряжений ни под каким предлогом.


Картина 6

Иенсен стоит у входной двери. Сквозь почтовую  щель пробивается  слабый  свет

ИЕНСЕН (достал блокнот и еще раз  пробежал глазами свои заметки). Номер четыре.  Художественный директор.  20 лет. Не замужем. Ушла по собственному  желанию. Попытка номер два (спрятал блокнот  в карман, достал значок и нажал кнопку звонка).

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР.  Кто здесь?

ИЕНСЕН. Полиция!

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР.  Будет заливать!  Я ведь уже сказала раз и  навсегда, что  это  вам не поможет. Я не хочу.

ИЕНСЕН. Откройте!

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР.  Убирайтесь отсюда! Оставьте  меня, ради бога,  в покое.  И передайте ему, что я не хочу.

ИЕНСЕН (дважды ударил в дверь кулаком). Полиция! Откройте!

     Двери распахнулись.

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР.  Это уже заходит слишком далеко.

ИЕНСЕН (шагнул через порог и показал ей свой жетон).  Я Иенсен, комиссар ше-стнадцатого участка. Я веду следствие по делу, касающемуся вашей прежней долж-ности и прежнего места работы.

     Художественный директор вытаращила глаза на эмалированный значок и попя-тилась назад. Она  была  совсем  молоденькая,  черноволосая,  с  серыми глазами  чуть навыкате и упрямым подбородком, а одета в клетчатую  рубашку навыпуск, брюки цвета хаки и  резиновые сапоги. И еще она была длинноногая,  с очень  тон-кой талией и крутыми  бедрами. Когда она сделала  шаг,  сразу стало заметно, что под рубашкой у  нее ничего  не надето.  Коротко  остриженные  волосы были не расчесаны, и косметики она явно не употребляла. Трудно было определить  выра-жение  ее глаз.  В  них  одинаково читались злость и страх, отчаяние и решимость. Брюки у  нее были измазаны краской, в руках она  держала кисть. На полу среди  комнаты лежали  разостланные газеты, на газетах стоял пылесос, явно предназна-ченный для окраски. Иенсен обвел  комнату  глазами. Остальная мебель  тоже  вы-глядела  так, словно ее подобрали на свалке, чтобы потом раскрасить в радостные цвета.

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР.  Оказывается, вы говорили правду. С него сталось натравить  на  меня полицию.  Только этого ещё не хватало.  Но я должна  вас заранее предупредить: вы  меня  не  запугаете. Можете  посадить  меня,  если най-дете подходящий повод. На кухне у меня хранится бутылка вина. При желании можете прицепиться  к этому. Мне всё равно. Лучше что  угодно,  чем так, как сейчас.

ИЕНСЕН.  Когда вы ушли оттуда?

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР.  Две недели назад. Не  явилась на работу, и всё. У вас это считается преступлением?

ИЕНСЕН.  А сколько вы там проработали?

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР.  Две недели. Более  дурацких  вопросов вы не могли придумать,  чтобы мучить меня? Я ведь уже сказала, что это ни к чему не приведёт.

ИЕНСЕН.  Почему вы ушли?

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР.  А вы  как думаете? Потому что я  не могла больше вытерпеть, чтобы ко мне приставали каждую минуту и следили за каждым моим шагом.

ИЕНСЕН.  Вы были художественным директором?

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР.  Никаким  не  директором, Я служила в отделе  оформления.  У них  это называется клейбарышня. Но  я еще клеить толком не вы-училась, когда началась эта комедия.

ИЕНСЕН.  В чем заключаются обязанности художественного директора?

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР.  Не  знаю. По-моему,  он сидит  и перерисовы-вает  буквы, а то  и целые страницы из иностранных журналов.

ИЕНСЕН.  Почему же вы ушли с работы?

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР.  Господи, неужели даже полиция у них на жалованье? Неужели  у вас нет ни капли сострадания? Кланяйтесь тому, кто вас послал, и передайте, что ему больше пристало сидеть в сумасшедшем доме, чем валяться в моей постели.

ИЕНСЕН.  Почему вы ушли?

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР. Потому что не  выдержала. Неужели так  трудно понять? Он  положил на меня  глаз  через  несколько дней после  моего  поступления. Один  знакомый фотограф упросил меня сняться для какого-то  медицинского  текста  или уж не помню для чего. И он увидел  этот снимок. Я без стеснения поперлась с ним  в какой-то подозрительный ресторанчик. Потом я сдуру пригласила его  к себе. А на следующую ночь он мне позвонил, он значит, сам по-звонил мне и спросил, не найдется ли у меня дома бутылки вина. А я послала его к черту. И  тут-то всё  и началось. (Она стояла, широко расставив ноги, и в упор смотрела на Иенсена). Что вы хотите от меня услышать? Ну что? Что он сидел здесь, у  меня, на полу и три часа держал меня за ногу и жалобно подвывал? И что его чуть не хватил удар, когда я под конец вырвала у него свою ногу и просто пошла и легла спать?

ИЕНСЕН.  Воздержитесь от ненужных подробностей.

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР (швырнула кисть в сторону качалки. Красные брызги осели на резиновых сапогах). Да-да. Я  бы даже могла переспать с ним,  если уж на  то пошло. Почему  бы  и нет, в конце  концов?  Должен же у человека быть какой-нибудь интерес в жизни. У меня, правда, глаза слипались, но  я же не могла предположить, что он просто осатанеет, когда увидит, как я раздеваюсь. Вы себе не можете  представить,  в каком аду  я прожила эти  две недели.  Ему  нужна  была  я.  Ему  нужны были  мои  свободные  естественные инстинкты.  Он собирался послать меня в кругосветное  путешествие. Я  должна была помочь ему восполнить какие-то потери. Он  хотел назначить меня главным редактором незнамо чего. Это меня-то главным редактором! "Нет, дарлинг, там ничего не нужно уметь! Тебе  не интересно? Ах, дарлинг, стоит ли об этом говорить!".

ИЕНСЕН.  Повторяю: воздержитесь от ненужных подробностей.

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР (запнулась и поглядела на него, наморщив лоб). А вы не от... это не он вас послал?

ИЕНСЕН.  Нет. Вам вручили диплом?

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР.  Да, но...

ИЕНСЕН.  Покажите.

 ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР (В глазах у  нее  застыло изумление. Она подо-шла  к голубому  секретеру, стоявшему у стены, выдвинула ящик и достала оттуда диплом). Только у него не совсем приличный вид.

ИЕНСЕН (развернул  диплом).  Кто это  умудрился  снабдить золотой текст красны-ми восклицательными знаками и ругательствами?

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР. Я понимаю, что это нехорошо,  но я  так рас-свирепела...  Смех  да и только. Я проработала там всего четырнадцать дней и за эти четырнадцать дней только  и успела,  что позволила  три часа  держать  себя за ногу, один  раз разделась догола, а потом надела пижаму.

ИЕНСЕН (спрятал блокнот в карман). Всего доброго.

     Когда он  вышел  на  лестничную площадку,  его скрутила  боль в  правом под-реберье.  Она началась  внезапно и очень  интенсивно. У него потемнело  в глазах, он сделал неуверенный шажок и навалился плечом на дверной косяк. Она выскочила сразу.

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИРЕКТОР. Что с вами? Вы больны? Зайдите ко мне, при-сядьте. Я вам помогу. (Она подперла его  плечом).  Подождите. Я принесу вам воды.(Помчалась на кухню и тотчас вернулась). Выпейте.  Может, вам  ещё  что-нибудь нужно?  Не хотите ли прилечь? Простите, что я так по-дурацки себя  вела.  Я просто  не сообразила,  что  к чему. Один из тех,  кто там заправляет, я не стану вам его называть, все это время преследует меня... Простите меня. Я просто не  поняла цели вашего прихода. Я и до сих пор её не понимаю. Вечно я ошибаюсь. По-рой мне начинает казаться, что во мне есть какой-то изъян, что я не такая, как все. Но я хочу чем-то интересоваться, хочу что-то делать и хочу сама решать,  что именно. Я и в школе была не такая, как все, и вечно задавала какие-то вопросы, которых никто не понимал. А меня они  интересовали. И теперь я другая, не такая, как
все  женщины. Я  и сама это  чувствую. И выгляжу-то я не так, и даже запах у меня  другой. Наверно,  я  просто сумасшедшая, или  весь мир сумасшедший. Не знаю, что хуже.
    
ИЕНСЕН. Советую  вам держать  язык за  зубами. (Уходит.)


Картина 7

Иенсен и Мартин за столиком кафе.
 
ИЕНСЕН. Я стал совсем плох, Мартин. Сегодня расклеился на глазах у молодой особы.

МАРТИН. Питаться нужно нормально и во время, а не от случая к случаю чем попало. Я тебе давно об этом говорил. А вот с каких это пор тебя вновь начало беспокоить то, что о тебе подумают молодые особы – это уже интересно.

ИЕНСЕН. Да мне и самому интересно. Мне, честно говоря, в какой-то момент даже захотелось, чтобы боль не проходила, чтобы остаться у неё.

МАРТИН. Так дай-ка я угадаю. Сегодня ты должен был посетить подозреваемого под номером четыре – художественного директора в лице 20-летней незамужней…

ИЕНСЕН. Да-да-да. И из подозреваемых мы её исключаем, так как диплом её на месте. А что у тебя?

МАРТИН. Всё в порядке. Пока  господин журналист отрезвлялся в участке, я поко-пался в его жизненной свалке и нашёл его.

ИЕНСЕН. Он целый?

МАРТИН. Да,  в том  смысле,  что есть  оба листа. Только  между  ними  лежал рас-топтанный кружок колбасы.

ИЕНСЕН. Пока всё вхолостую. Теряем время. Между прочим, ты проследи, чтобы  журналиста  освободили завтра с утра  обычным порядком.

МАРТИН. Конечно. Но меня кое-что все-таки заинтересовало в его рассказе.

ИЕНСЕН. Что?

МАРТИН. Как несколько лет назад комендант Дома погиб в лифте.

ИЕНСЕН. Так. Хорошо. Выясни подробности. Собери также сведения о погибшем. Особенно о семейных обстоятельствах. И поскорей.

МАРТИН. Уже. Это случилось девятнадцать  лет  назад. Комендант застрял в лифте, и его разрезало пополам.

ИЕНСЕН. По делу велось следствие?

МАРТИН. Нет, только стандартная запись в журнале. Слишком простое дело:  его
классифицировали как несчастный случай - элементарный обрыв на линии, из-за
которого  лифт  остановился на несколько  минут, а потом  без  постороннего
вмешательства пришел в движение. Так что он погиб по собственной халатности.

ИЕНСЕН. А как родственники?

МАРТИН. У него не было семьи. Он жил в гостинице для холостяков.

ИЕНСЕН. Он что-нибудь оставил?

МАРТИН. Да. Довольно крупную сумму.

ИЕНСЕН. Кто её унаследовал?

МАРТИН. Никто из родственников  не объявился в установленные сроки, и деньги
отошли государству.

ИЕНСЕН. Ещё что?

МАРТИН. Он  жил  отшельником  в  отдельном номере, друзей не имел. Единственный нестандартный случай в его жизни – это когда будучи вахтёром, он застукал шефа издательства с уборщицей в пикантной ситуации, что и послужило причиной роста его карьеры в качестве платы за его молчание.

ИЕНСЕН. И ты допускаешь, что шеф издательства или главный редактор – бывшая уборщица, могли подстраховаться с этим несчастным?

МАРТИН. Не берусь утверждать, но, насколько мне известно, шеф издательства ут-верждал в разговоре с тобой, что несчастных случаев у них не было.

ИЕНСЕН. Это ещё ничего не значит. Может быть, он просто не хотел, чтобы мы узнали о той его истории с уборщицей.

МАРТИН. Тебе, конечно, виднее, но мне очевидно, что шеф издательства постоянно что-то не договаривает, темнит, водит нас за нос, пытается подсказать направле-ние расследования, подсовывает мнимых преступников.

ИЕНСЕН. Не будем спешить с выводами. Что по экспертизе букв из газеты, которые наклеены на конверте?

МАРТИН. Все  буквы для  письма взяты из одной газеты, но за разные дни.  Они
вырезаны из  двух номеров  -  за пятницу и  за субботу прошлой недели. Этот шрифт носит название "бодони".

ИЕНСЕН. Что ещё?

МАРТИН. Искомое  сочетание букв и  текста  на второй странице встречается не во всех экземплярах газеты, а  только в тираже А.

ИЕНСЕН. Что это за тираж?

МАРТИН. Другими словами,  такой  подбор букв  можно встретить только  в тех
экземплярах,  которые  печатаются  для  киосков  и городских подписчиков.


Картина 8

     На бетонированной площадке перед домом стоит полный  мужчина в домашней
куртке  и тапочках.  Вид  у  него заспанный и  вялый.  Появляется Мартин Бек.

МАРТИН (показывая свой значок).  Я Мартин Бек из шестнадцатого участка.  Я веду следствие по делу, касающемуся вашей прежней должности и прежнего места работы.

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Что вам угодно?

МАРТИН. Несколько вопросов.

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Тогда войдите.

     Всевозможная   мебель   из  стальных   трубок,   пепельницы   и  ковры, состав-лявшие убранство комнаты, выглядят так, словно их взяли напрокат. Мартин достал блокнот и ручку.

МАРТИН. Когда вы ушли оттуда?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  (сделал вид, что подавляет  зевок, и  повел глаза-ми по сторонам,словно желая от чего-то уклониться). Три месяца тому назад.

МАРТИН. Почему вы ушли?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  (Перевел взгляд на Мартина, и в  его серых глазах мелькнула искра раздумья. Казалось, он раздумывает: стоит ему отвечать или нет.  Наконец он неопределенно развел руками.). Если вы хотите посмотреть мой диплом, предупреждаю: здесь у меня его нет.  Диплом остался у... у моей жены, в городе.

МАРТИН. Почему вы ушли?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  (Наморщил  лоб,  словно  пытаясь  сосредоточиться. И опять не сразу ответил). Поймите, всё, что вы слышали, и всё, что вы вбили себе в голову, не соответствует действительности. Больше ничем не могу служить.

МАРТИН. Почему вы ушли?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  (Молчание продолжалось несколько секунд. Хозяин  уныло подергал себя за кончик носа).  Собственно говоря, я даже  и  не  уходил. Правда, срок  контракта уже истек, но я до сих пор связан с концерном.

МАРТИН. Чем вы занимаетесь?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Послушайте, для чего вы это затеяли? Я ничем не могу вас порадовать. А диплом остался в городе, клянусь вам.

МАРТИН. Почему вы думаете, что мне нужен ваш диплом?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Не знаю. А вообще нелепо  тащиться за двести километров  ради  такой чепухи!  Сколько вы сюда ехали? Мой  лучший  результат - один час пятьдесят восемь минут.

МАРТИН. Телефон у вас есть?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Нет.

МАРТИН. Дом принадлежит вам?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Нет.

МАРТИН. А кому?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Концерну. Я просто снял его, чтобы отдохнуть, прежде чем  приступить к выполнению новых задач.

МАРТИН. Каких задач?

     Все длиннее становился промежуток между вопросом и ответом. На этот раз он, казалось, вообще никогда не кончится. Хозяин поглядел на Мартина, как бы что-то прикидывая.

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Послушайте,  я уже говорил  вам,  что вы ошибаетесь.  Мне решительно нечем вас порадовать.

МАРТИН. Кем вы были в концерне?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Спросите лучше, кем я не был. Сперва спортивным обозревателем. Потом главным редактором в разных журналах. Потом перешел на рекламу. Много ездил, писал, по большей части спортивные репортажи со всего  света. Потом служил в филиале концерна за границей; ну и ездил повсюду и... учился.

МАРТИН. Чему вы учились?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Всему понемножку. Изучал общественные отношения и прочее.

МАРТИН. Языками владеете?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. У меня нет способностей.

МАРТИН.  А журналы часто публикуют спортивные репортажи?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Нет. Никто в  наши  дни  не  интересуется спортом, разве что  смотрят по телевизору.

МАРТИН.  И все-таки вы путешествовали и писали спортивные репортажи?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Я не умел писать ни о чем другом. Пробовал - не получилось.

МАРТИН.  Какое у вас почтовое отделение?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  (растерялся,  поглядел, ткнул  пальцем в окно). Такое же, как у них... почтальон, во всяком случае, приходит оттуда.

МАРТИН.  А почту разносят каждый день?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Кроме воскресений. Вам очень нужно мучить меня? Все равно это ничего не даст.

МАРТИН.  Вы знаете, зачем я приехал?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Не имею ни малейшего представления. Я самая заурядная личность, просто я потерпел неудачу.

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Неудачу?

МУЖЧИНА.  Да, неудачу. Все, напротив, утверждают, что я великий удачник. Но вы же сами  видите,  если  человек сидит здесь один-одинешенек  и  покрывается
плесенью, о какой удаче может идти речь?

МАРТИН.  Чего же вы хотите?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Ничего. Я просто  не желаю никого обременять.  А теперь прошу вас оставить меня. Клянусь вам, что диплом в городе. У жены.

МАРТИН.  Вы, должно быть, тяготитесь своим пребыванием здесь?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Я этого не говорил.

МАРТИН.  А работой вы не тяготились?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Нет,  нет, конечно, нет. Да и  не с  чего. Я получал там  все,  что хотел. Вы ничего не поняли. Вы наслушались всяких историй и  вообразили бог весть  что. Нельзя  верить  всему,  что  говорят  люди.  Они  могут  сказать неправду, точнее, они не всегда говорят правду.

МАРТИН.  Итак, все, что говорят о вас, - это неправда?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Ну  ладно,  не  будем спорить, шеф, конечно,  струхнул и выскочил  за борт. Но я здесь непричём.

МАРТИН.  Когда это было?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. На прошлой регате.  Вы  это и сами  знаете  не хуже, чем я.  Нечего сказать, нашли  сенсацию. Меня потому только и взяли, что  он думал, будто я умею  ходить  под парусом. Ему  хотелось,  конечно, получить  приз.  А когда налетел шквал и я вскочил на планшир, чтобы вычерпать воду, он решил, что мы сейчас перевернемся, взвизгнул да как сиганет в озеро. А мне что оставалось делать? Я пошёл дальше. Если бы я умел держать язык за зубами, ничего и не случилось бы. Но я сдуру решил,  что  это  очень забавное приключение.  Вдобавок мне  стало так тошно, когда я понял, что мне нарочно дают всякие интересные за-дания, только чтобы держать подальше от дома. И я не сумел промолчать, хотя... (Он вздрогнул и потер нос.) Не  занимайтесь  вы такими  делами.  Обычная болтов-ня.  Это моя жена постаралась - она всегда  поступает,  как ей  вздумается.  А,  кроме того, мы потом разошлись. Но я не  жалуюсь, ради бога, не подумайте, что я жалуюсь. (Пауза.) Нет, я не жалуюсь.

МАРТИН.  Покажите мне телеграмму.

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.  (с ужасом взглянул на Мартина). Какую теле-грамму? Нет у меня никакой телеграммы.

МАРТИН.  Не лгите.

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. (сорвался с места, подбежал к  окну, сжал  кулаки, постучал одним кулаком о другой). Нет. Не пытайтесь подловить меня. Больше я  ничего не скажу.

МАРТИН.  Покажите телеграмму.

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Не выйдет. Нет у меня телеграммы.

МАРТИН.  Вы её уничтожили?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Не помню.

МАРТИН.  Что в ней было сказано? О том, что полиция проверяет всех, кто получил диплом за слуги перед издательством?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Не помню.

МАРТИН.  Кто её подписал?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Не помню.

МАРТИН.  Почему вы ушли оттуда?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Не помню.

МАРТИН.  Где живет ваша бывшая жена?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Не помню.

МАРТИН.  Где вы находились в это время неделю назад?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Не помню.

МАРТИН.  Не здесь?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ.Не помню.

     Хозяин  всё так же стоял спиной к  окну  и все так же сжимал кулаки. На лице  у  него  выступили  капли  пота,  в глазах притаились страх  и детское упрямство.  А Мартин смотрел на него без всякого выражения. Выждав с минуту, не меньше,  он спрятал блокнот в карман, взял фуражку и направился к дверям. С порога он задал последний вопрос.

МАРТИН.  Что такое тридцать первый отдел?

ШЕСТОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Не помню.


Картина 9
 
Мартин и Иенсен в кафе.

ИЕНСЕН. Последнее время мы с тобой в кафе бываем чаще, чем в полицейском участке.

МАРТИН. Ты же сам захотел, чтобы всех подозреваемых мы с тобой опрашивали лично. Сидеть в кабинетах некогда.

ИЕНСЕН.   Ну да.  До срока оставалось шесть часов. А у нас всё ещё ничего кон-кретного. Что с женой нашего номера шесть?

МАРТИН. Она была  очень любезна. И сразу же показала диплом.

ИЕНСЕН.   Ну и?..

МАРТИН. В целости и сохранности. Оба листа на месте.

ИЕНСЕН.   У вас нет оснований подозревать, что его обменивали или подновляли?

МАРТИН. Подписи были не новые. Чернила уже старые.

ИЕНСЕН.   А в самой квартире ты был?

МАРТИН. Нет, она вынесла мне диплом. И встретила меня очень любезно, как я уже говорил. Словно ждала. Вообще довольно элегантная молодая женщина.

ИЕНСЕН.   А телеграмма?

МАРТИН. Я послал человека на телеграф.

ИЕНСЕН.   Верни его.

МАРТИН. Ты не хочешь узнать, кто предупредил его о том, что мы интересуемся дипломами?

ИЕНСЕН.   Нет. Вероятно, это не имеет никакого отношения к делу.

МАРТИН. Комиссар!

ИЕНСЕН.   Да?

МАРТИН. Мне показалась  странной такая  деталь:  один из сотрудников охраны концерна околачивался как раз перед её домом.

ИЕНСЕН. Ты в этом уверен?

МАРТИН. Да я запомнил его, когда вместе эвакуировали людей из Дома.

ИЕНСЕН. Так разберись как он там оказался. А я займусь нашим последним подоз-реваемым. Номер семь. Журналист. Холост. 58 лет. Ушёл по собственному желанию. И если здесь тоже все будет, как и с предыдущими нашими подозреваемыми, пойду собирать вещи.
Картина 10

     Иенсен пересек улицу и нажал кнопку звонка. Но в окнах не было света, и на звонок никто не вышел. Тогда Иенсен, сел на скамейку и начал терпеливо ждать. На противоположном тротуаре появился невысокий мужчина  в велюровой шляпе и сером пальто. Мужчина открыл парадное  и вошел. Иенсен ждал, покуда за жалюзи не  вспыхнет свет.  Тогда  он вторично  позвонил.  Хозяин открыл  тотчас же. Он был одет  непритязательно и  строго и никак не выглядел на свои пятьдесят восемь. У него было худое лицо, глаза за стеклами очков смотрели вопросительно, но приветливо.

ИЕНСЕН (показал значок). Я Иенсен, комиссар шестнадцатого участка. Я веду следствие  по делу, касающемуся вашей прежней должности и места службы.

СЕДЬМОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Входите, пожалуйста.

     На  полках сверху  донизу лежат книги, газеты и журналы. У окна письменный стол с  телефоном  и  пишущей  машинкой,  а  посреди   комнаты журнальный сто-лик,  вокруг  него три  кресла.  Освещалается  комната раздвижной лампой над письменным столом и плафоном в центре потолка. В тот миг, когда Иенсен пере-ступил  порог комнаты, с хозяином произошла какая-то перемена:  изменились  его движения, изменился взгляд. Казалось, он выполняет какую-то привычную процедуру, которую уже не раз выполнял.

СЕДЬМОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Садитесь, пожалуйста.

     Иенсен сел, достал ручку и блокнот.

СЕДЬМОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Чем могу быть полезен?

ИЕНСЕН. Мне нужны некоторые сведения.

СЕДЬМОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Я к вашим услугам, если, конечно, смогу ответить на ваши вопросы.

ИЕНСЕН. Когда вы ушли из издательства?

СЕДЬМОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Примерно в конце октября прошлого года.

ИЕНСЕН. Вы там долго работали?

СЕДЬМОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Сравнительно. Точнее говоря, пятнадцать лет и четыре месяца.

ИЕНСЕН. А почему ушли?

СЕДЬМОЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ. Давайте пользоваться другой формулировкой: я изъявил желание оставить службу. Я  оставил издательство  по  собственному  желанию  и предупредил об уходе обычным порядком. (Он  держался  выжидательно,  голос у  него был  негромкий  и  приятного тембра.) Не хотите ли чего-нибудь? Чаю, к примеру.

ИЕНСЕН (отрицательно качнул головой). А где вы работаете сейчас?

СЕДЬМОЙ. Я материально обеспечен, следовательно,  мне незачем  работать  ради
средств к существованию.

ИЕНСЕН. Чем же вы занимаетесь?

СЕДЬМОЙ. Читаю почти все время.

     Иенсен  оглядел  комнату. Порядок в ней был поразительный. При  великом
множестве книг,  газет, бумаг все  казалось организованным  и продуманным до
удивления.

ИЕНСЕН. Когда вы уходили оттуда, вам вручили своего рода диплом, или, точнее
сказать, прощальный адрес?

СЕДЬМОЙ. Вручили.

ИЕНСЕН. Он у вас?

СЕДЬМОЙ. Должно быть. Хотите посмотреть?

ИЕНСЕН (с  минуту сидел неподвижно, не поднимая глаз, потом вдруг спросил).  Вы признаете, что отправили руководителям концерна анонимное письмо угрожающего содержания?

СЕДЬМОЙ. Это когда же?

ИЕНСЕН. Примерно в это время, неделю тому назад.

СЕДЬМОЙ (поддернул  брюки на коленях  и  скрестил ноги,  оперся левой рукой о подлокотник и медленно провел указательным пальцем по нижней губе). Нет. Не признаю. Надо полагать, я не первый, с кем вы беседуете на эту тему. Сколько че-ловек вы уже... уже допросили?

ИЕНСЕН. С десяток.

СЕДЬМОЙ. Все - сотрудники издательства?

ИЕНСЕН. Да.

СЕДЬМОЙ. Воображаю,  сколько  вы  наслушались  анекдотов и всяких  пикантных
историй.  Поделитесь.  Полупризнания,  старые счеты,  намеки.  Фальсификация
истории. (Иенсен молчал.) Там вечно  творится что-нибудь эдакое…. Хотя то же самое, наверно, происходит повсюду.

ИЕНСЕН. Какие обязанности лежали на  вас, когда вы  работали  в концерне? 

СЕДЬМОЙ. Я  ведал вопросами  культуры. 

ИЕНСЕН. Вы имели возможность ознакомиться с общей структурой и деятельностью издательства?

СЕДЬМОЙ. Вообще  да,  до  некоторой степени. Или  вы подразумеваете что-либо
конкретное?

ИЕНСЕН. Вы когда-нибудь слышали о так называемом тридцать первом отделе?

СЕДЬМОЙ. Да.

ИЕНСЕН. Вы знаете, чем он занимается?

СЕДЬМОЙ. Еще  бы  мне  не знать.  Я проработал там пятнадцать лет  и  четыре
месяца.

ИЕНСЕН. Вы признаете, что  отправили  руководителям концерна анонимное письмо угрожающего содержания?

СЕДЬМОЙ (пропустил этот вопрос мимо ушей). Тридцать  первый, или, как его еще называют, особый отдел,  является самым важным отделом концерна.

ИЕНСЕН. Я уже наслышан об этом. Чем занимается тридцать первый?

СЕДЬМОЙ. Ничем. Ничем он не занимается.

ИЕНСЕН. Объясните.

     Хозяин  поднялся с  места  и мгновенно взял  со  стола  лист  бумаги  и шарико-вую  ручку, не  нарушив при этом безупречного порядка. Затем  он снова сел,  по-ложил бумагу так, чтобы ее край совпал с линией узора на скатерти, а ручку поло-жил сверху, параллельно верхнему  краю листа. Затем  он пристально поглядел на посетителя.

СЕДЬМОЙ. Ладно. Попытаюсь объяснить. (Иенсен взглянул на  часы.)  Вы торопитесь, господин комиссар?

ИЕНСЕН. Да, очень.

СЕДЬМОЙ. Попытаюсь быть кратким  по возможности.  Итак, если  я вас правильно понял, вы спрашиваете, чем занимается тридцать первый?

ИЕНСЕН. Да.

СЕДЬМОЙ. Я уже дал вам вполне исчерпывающий ответ: ничем. И по мере  того как я  буду  развивать  свой  ответ,  он  будет становиться  все менее  и  менее ис-черпывающим. Как это ни грустно. Вы поняли?

ИЕНСЕН. Нет.

СЕДЬМОЙ. Не удивительно.  Надеюсь, вы все-таки поймете раньше или  позже. Это вопрос жизни. И смерти. (Замолчал секунд на тридцать, и за это  время в нем произошла какая-то   перемена.   Когда  он  заговорил  снова,  он   показался  Иен-сену неуверенным и слабым, хотя и более оживленным, чем прежде.)  Проще  всего,  если  я  буду  говорить о  себе  самом.  Я  вырос  в интеллигентной  семье, я воспитан в  гуманистических традициях. Отец мой был преподавателем университета, сам  я  пять лет  проучился в академии.  И не в теперешней, а в тогдашней, где гуманитарные факультеты были гуманитарными не только по наименованию. Вы хорошо представляете себе, что это значит?

ИЕНСЕН. Нет.

СЕДЬМОЙ. Ну, все я не могу  объяснять.  Это завело бы нас слишком далеко.  Я
допускаю,  что вы  забыли значение тех терминов, которые я употребляю, но вы
не могли вообще не слышать их. И, следовательно, вы рано или поздно  по  ходу
моего рассказа вспомните их значение и уловите взаимосвязь.

ИЕНСЕН. Поконкретнее, пожалуйста. Ближе к делу.

СЕДЬМОЙ. Как я  уже  говорил  вам  в начале, я  избрал  своей специальностью во-просы  культуры  отчасти  потому,  что  не  надеялся   стать  когда-нибудь настоя-щим  писателем.  Я просто  не вытянул  бы,  хотя писать было  для меня жизненной потребностью. И почти единственным увлечением. Я много лет возглавлял отдел  культуры в одной частной газете. На ее страницах не только печатались статьи об искусстве литературе, музыке и тому подобном, там велись и дискуссии. Для меня, как и для многих  других, важней всего  были именно  такие дискуссии. Они  затрагивали довольно  широкий круг вопросов, практически говоря, они касались всех сторон  общественной  жизни, причем далеко не все высказанные взгляды  были  так  уж до конца продуманы и неуязвимы. (Иенсен сделал едва заметное движение.) Погодите. Я,  кажется, догадываюсь,  что  вы   хотите  сказать.  Да,  конечно,  эти   статьи  могли встревожить   людей,   порою  огорчить   или  раздосадовать,  испугать   или рассердить.  Они  никого не  гладили по шерстке, о чем бы ни шла  речь – об идеях, общественных институтах или отдельных личностях. Я и еще кое-кто, считали это правильным.

ИЕНСЕН. Давайте всё же вернемся к издательству.

СЕДЬМОЙ (не  обращая внимания на просьбу Иенсена). Нас называли  радикалами от культуры. Кстати  сказать, политика  интересовала меня далеко не в  первую очередь.  Мне не внушали доверия политические деятели. Они казались мне людьми неполноценными, как в общечеловеческом плане, так и в образовательном. (Иенсен забарабанил пальцами по краю стола.) Понимаю,  понимаю,  вы хотите,  чтобы я  скорей  перешел к делу. Точно так же не внушали мне доверия еженедельные издания. И здесь  я  был более последователен и убежден. На мой взгляд,  эти издания уже давно не приносили ничего, кроме вреда. То есть они, разумеется, выполняли  какую-то свою задачу, какой  бы она  ни  была, и,  следовательно, имели право на существование,  но из этого  никоим образом не следовало, что они  имеют право на мирное существование.

ИЕНСЕН. Но ведь в издательстве выходят, в основном, именно еженедельники.

СЕДЬМОЙ.  Именно. И я немало потратил времени,  чтобы хорошенько ударить по тому, что они называют своей идеологией, чтобы вскрыть её сущность и уничтожить  её. Я посвятил этому  немало статей и одну книгу дискуссионного порядка. (Он улыбнулся чуть заметно.) Эта книга отнюдь не снискала мне расположение тех, кто протежировал еженедельной печати. Помнится, еженедельники даже называли меня врагом номер один. Но с тех пор прошел немалый срок. (Умолк и провел несколько  линий,  вместе напоминающих диаграмму.) 

ИЕНСЕН. У Вас изменилось мировоззрение?

СЕДЬМОЙ. Структура общества начала изменяться сперва медленно и незаметно, потом - с головокружительной быстротой. Слова "благоденствие" и  "единое  общество"  начали произноситься все  чаще,  покуда  оба эти явления  не слились  в нечто цельное  и не  были признаны  неотделимыми  одно  от  другого.  Сначала  тре-вожные  симптомы  не бросались  в глаза - жилищный  кризис исчез, преступность падала, молодежные проблемы близились  к  полному разрешению. Одновременно  и  неотвратимо, как ледниковый   период,   наступала  неизбежная   духовная  реак-ция.  Я думаю,  вы не хуже  меня знаете,  что  произошло потом?  Для нас  важней всего  было,  конечно,  то обстоятельство,  что вся публицистика начала сливаться  воедино, что владельцы продавали издательство за  издательством,   газету   за  газетой  концерну,   и  всякий   раз   это мотивировалось соображениями  экономической выгоды. 

ИЕНСЕН. Что стало с вашей газетой? Её купил концерн?

СЕДЬМОЙ. Все  шло прекрасно,  до такой  степени прекрасно, что те,  кто пытался отныне выступить  с критикой, чувствовали  себя  в  положении пресловутой соба-ки,  которая лает на луну. И люди,  считавшиеся  предусмотрительными,  уже  на-чали  высказываться  в  том смысле,   что  глупо  поднимать  дискуссию   вокруг  вопросов,  по  которым, собственно,  не может быть  двух  мнений. Да. Концерн пожрал и ту газету, где работал я. Не помню точно, когда это произошло. Во всяком случае,  это  явилось  заключительным звеном в  длинной цепи  всевозможных  слияний  и  перепродаж  через  подставных  лиц и даже не вызвало  сколько-нибудь громкого  отклика.  Мой  отдел  и без того  усох  до минимума.  А под конец  его  и вовсе ликвидировали  за  ненадобностью.  В практическом плане это  означало, что я лишился средств к существованию.  Та же участь  постигла моих коллег из других газет и кое-кого из наших авторов. Извините, я  принесу попить. Вы случайно не хотите? (Иенсен покачал головой. Хозяин встал и скрылся за дверью. Вернулся он со стаканом  минеральной воды и, сделав несколько глотков, поставил стакан на стол перед собой, затем чуть приподнял стакан, явно желая проверить, не осталось ли мокрых следов на столе.)

ИЕНСЕН. И как же вы попали в издательство?

СЕДЬМОЙ. Прошло  несколько месяцев.  Материальная сторона моей  жизни выглядела  весьма мрачно. И вдруг,  к моему великому  удивлению, меня  пригласили  в  издательство,  чтобы  обсудить  возможности нашего сотрудничества.

ИЕНСЕН (смотрит на часы).  Вы признаете,  что отправили  руководству концерна  анонимное письмо угрожающего содержания?

СЕДЬМОЙ.  Нет, нет,  погодите (сердито  ответил  хозяин и  отхлебнул  из стака-на). Пошел  я  к  ним в самом  скептическом настроении  и  встретился  с тогдаш-ними руководителями  концерна. Практически  они  почти все остались до сих пор на своих местах. Встретили меня очень предупредительно и сделали мне предложение,  которое несказанно  удивило  меня.  Я  до сих  пор  еще  помню отдельные формулировки слово в слово. Мне  сказали,  что  дух  свободной дискуссии не дол-жен умереть,  что  носители  его не должны прозябать  в бездействии. Что, если да-же общество  близится к достижению совершенства, всегда могут найтись явления, достойные дискуссии. Что свободная дискуссия, даже  когда в ней нет надобности,  является одним  из краеугольных камней  идеального государства. Что  все  налич-ные  завоевания  культуры независимо от  формы  их  выражения следует тщательно взлелеять,  чтобы сохранить для потомства. И наконец,  мне сказали, что,  по-скольку концерн уже взял на себя ответственность за большую часть жизнеспособной гласности в нашей стране, он готов также  взять на себя ответственность  и за  дискуссии  по  вопросам  культуры.  Что  они намерены издавать первый  в стране разносторонний и  абсолютно независимый  журнал по вопросам культуры и  привлечь  к сотрудничеству в нем самых  лучших и самых, так сказать, драчливых журналистов.

ИЕНСЕН. То есть, издательство вас облагодетельствовало?

СЕДЬМОЙ. Повторяю,  со мной обошлись очень корректно.  Они весьма почтительно отозвались  о  моих столь  часто  высказываемых взглядах  на  еженедельники, обменялись со мной рукопожатием,  как после партии в пинг-понг,  и под конец заявили, что  от души радуются возможности переубедить меня.  После чего мне было сделано конкретное предложение.

ИЕНСЕН. Так в чём же дело? Чем вы недовольны?

СЕДЬМОЙ. Цензура. Если я  не ошибаюсь, официальной цензуры в нашей стране не существует. (Иенсен утвердительно кивнул.) И, несмотря на это,  у нас более свирепая и придирчивая цензура, чем в любом полицейском государстве. Вы спро-сите: почему? Да потому, что она носит частный характер,  не  регламентирована  законом и ведется такими  методами, которые делают её неуязвимой с юридической точки зрения. Потому, что не само право осуществлять цензуру, а практическая возможность зависит от людей, будь то чиновники или отдельные издатели, которые уверены, что их решения разумны и  служат всеобщему благу. А  в тех  отраслях, которые  находились под  контролем  частного  капитала,  и  прежде  всего  в
газетном  деле,  цензура была еще  невыносимее. Порой даже не по  злобе  или
недоброжелательству,  а   в   силу   того,  что   они   называют   моральной
ответственностью. Ну,  а  о  моральных  критериях  людей,  обладающих  такой  властью, разумеется, следует говорить шепотом. В  тот  момент, когда  профсоюз-ное движение и  частные работодатели достигли  полного единства, создалась  кон-центрация  сил,  не  имеющая  себе противовеса. И организованная оппозиция ис-чезла сама собой.

ИЕНСЕН. Ближе к делу.

СЕДЬМОЙ. Ну, разумеется, к  делу.  Мне сделали конкретное   и  чрезвычайно   за-манчивое  предложение.  Концерн  намеревался издавать  в числе прочих и этот чертов журнал. Писать для  него и  выпускать его будут "самые сильные, самые взрывные, самые динамичные из  всех деятелей культуры, населяющих  нашу  страну". Я дословно  помню всю фразу. Меня  явно причисляли к этой категории, и - не скрою - я почувствовал себя польщенным. Мне показали список предполагаемых сотрудников редакции. Список меня изумил, ибо в нем  я  нашел имена  людей  -  их  было примерно  двадцать  пять,  - составлявших, на мой взгляд, культурную и интеллектуальную элиту страны. Все мыслимые  средства будут предоставлены в наше распоряжение. 

ИЕНСЕН. И вас не удивило такое предложение? Наверное, всё же были какие-то условия?

СЕДЬМОЙ.  Ну,  конечно,  они  выдвинули  свои  условия.  Журнал  должен  быть рентабельным  или, по меньшей  мере, сводить концы с концами. Далее - личность  должна быть ограждена от  зла. Ну, чтобы  достичь рентабельности, необходимо как можно более точно спланировать журнал, он должен, так сказать,  найти  свою форму. А  прежде  чем он найдет свою  форму,  надо тщательно изучить рыночную конъюнктуру. В  этой связи нам было дозволено  выпускать  любое потребное ко-личество пробных номеров. Чтобы не  полагаться  на  волю  случая.  Что до содер-жания  и  тематики,  тут  нам предоставлялась полная свобода действий, как на время пробных выпусков, так и позднее, когда журнал поступит в открытую продажу. Далее  мне  сказали,  что  у них  существует  такое профессиональное правило,  со-гласно  которому  работа  над  новыми  журналами   в  период  их проектирования  и   становления  должна   вестись  в   условиях   строжайшей секретности. А иначе кто-нибудь - один бог знает, кого они имели в виду, - может похитить всю  идею.

ИЕНСЕН. Вы подписали контракт?

СЕДЬМОЙ. Контракт был заманчивый - просто на  диво.  Я  должен  был сам на-значить себе  жалованье в  разумных пределах.  Сумма,  на  которой мы останови-лись,  начислялась  с учетом  всех гонораров,  буквально  за  каждую  написанную мною  строчку.  Но, даже  если гонораров  не  хватит  для  покрытия оговоренной  суммы, она все равно будет выплачиваться   полностью.  Ну,  я и  подписал. Кон-тракт обеспечивал мне  гораздо  более высокий доход,  чем  я  когда-либо  имел.  Впоследствии оказалось,  что  и остальные подписали точно такие же контракты. 

ИЕНСЕН. И когда вы приступили к работе?

СЕДЬМОЙ. Спустя несколько дней я уже работал в особом отделе. Да,  официально он  назывался  особым.  Прозвище  "тридцать  первый" возникло позднее. Первоначально на месте отдела  предполагался  какой-нибудь склад или  чердачные помещения, так  что  многие  даже  и  не  подозревали  о  его существовании. Лифт до тридцать первого не  ходит. Попасть туда можно только по железной  винтовой лестнице, очень узкой.  Окон там тоже нет,  только  на потолке два люка  для света.  Поместили нас туда, как  нам  было сказано,  с двоякой целью. Во-первых, чтобы обеспечить нам необходимый для работы покой, во-вторых, чтобы легче было соблюдать условия строжайшей секретности на весь организационный  период.  Даже  часы  работы  у  нас были  другие, и, кстати сказать,  рабочий  день  значительно  короче,  чем  у  остальных сотрудников концерна. Тогда все это представлялось вполне естественным.

ИЕНСЕН. И как у вас пошли дела?

СЕДЬМОЙ. Сперва у  нас шла изрядная грызня. Вообразите  себе  две   дюжины  отъявленных   индивидуалистов,  две   дюжины непокорных  умов,  не  приведенных  заблаговременно  к  общему  знаменателю. Главным   редактором   у  нас  был  абсолютно  безграмотный   тип,   который впоследствии  занял  в  концерне весьма  видное  положение.  Я могу  отлично пополнить имеющийся у  вас запас анекдотов, если расскажу,  что  ему удалось сделать такую карьеру в журналистике именно потому, что он, точно так же как шеф издательства,  страдает  алексией, то  есть словесной слепотой. Впрочем, тогда он не  задирал нос.

ИЕНСЕН. И вы сделали журнал?

СЕДЬМОЙ. Первый номер был подписан  в  набор только месяцев через восемь,  отчасти потому,  что  нас очень  задерживал  производственный отдел. Номер полу-чился что надо - резкий,  смелый, и, к нашему величайшему  удивлению,  он встре-тил самый благосклонный прием у руководителей  концерна.  Хотя  большинство статей было написано в резко критическом тоне и подвергало критике решительно все, включая  еженедельники самого  концерна,  по  поводу содержания мы не ус-лышали ни одного худого слова. Нам просто  указали на ряд технических погреш-ностей и прежде всего, предложили повысить  темпы. Ибо пока мы не можем га-рантировать выпуск  двух номеров в  месяц, нечего  и думать об открытой публикации. И это тоже казалось вполне естественным.

ИЕНСЕН. И что же было дальше?

СЕДЬМОЙ. Прошло  не менее двух лет, прежде  чем мы  с  нашими возможностями, неповоротливыми наборщиками и несовершенной печатью сумели давать два номера в месяц. Журнал выходил регулярно. Мы делали десять пробных оттисков каждого номера и отдавали их в переплет для архива. Из-за строжайшей секретности  мы не  могли  взять  на  вынос  ни  один номер.  Ну, когда  мы  добились  такой
периодичности, руководство концерна выразило живейшее удовлетворение и, я бы
даже  сказал,  удовольствие и заявило,  что  теперь осталось  только одно - разработать новый макет  журнала, придать журналу современную форму, которая поможет ему справиться с жестокой конкуренцией  на открытом  рынке. И хотите верь-те,  хотите  нет, но  лишь после  того,  как  некая таинственная  группа экспертов восемь месяцев бесплодно прозанималась  поисками этой  современной формы, мы начали...

ИЕНСЕН.  Что начали?

СЕДЬМОЙ. ...начали наконец  постигать их замысел во всей его глубине. А когда
мы стали  возражать, они  в два счета укротили нас обещанием увеличить тираж пробного выпуска до пятисот экземпляров  якобы затем, чтобы рассылать  их по редакциям  ежедневных газет и  по всяким высоким инстанциям. Со  временем мы
догадались, что  нас обманули, но только со временем.  Когда мы,  к примеру, со-вершенно точно установили, что название нашего журнала никому неизвестно, что  содержание его никем не комментируется, и по этим признакам догадались, что никуда его не  рассылают. Что его  используют в качестве коррелята, или, другими  словами, в  качестве указателя, как и о чем не следует  писать.  Мы по-прежнему получали свои десять экземпляров. Ну, а дальше...

ИЕНСЕН.  Что дальше?

СЕДЬМОЙ. А дальше сохранялось это чудовищное положение - куда ни кинь, всюду клин.  Изо  дня в день, из  месяца в месяц, из  года в год  культурная элита страны, последние из могикан, сидели в этих мрачных катакомбах и с убывающим энтузиазмом  выжимали из себя очередной номер, который, несмотря ни на  что, оставался единственным во всей стране  журналом, достойным своего звания.  И единственным во всей  стране журналом, никогда  не увидевшим света... За это время мы выслушали тысячи объяснений на тему, почему все  должно быть именно так,  а   не   иначе.   Окончательная   форма   представлялась   не   совсем удовлетворительной,  темпы  выпуска  -  недостаточно  высокими, не  хватало типографских  мощностей.  Ну  и  так  далее.  Только содержание  никогда  не вызывало нареканий.  А содержание могло бы многое изменить. Оно могло  бы пробудить,  пока не  поздно,  сознание  народа, некоторых оно могло  бы  попросту  спасти.  Я уверен, что это так.  Я знаю,  вы  сейчас спросите:  почему  мы не ушли оттуда? Нет  ничего проще: мы не могли.

ИЕНСЕН.  Объясните.

СЕДЬМОЙ. С удовольствием. Наш контракт был составлен так, что все мы оказались в  неоплатном  долгу перед  концерном.  Проработав  всего лишь  год,  я  уже
задолжал примерно  половину  того, что получил.  Через пять лет цифра  долга со-ответственно  выросла в  пять  раз,  через  пятнадцать  лет  она  достигла астрономических размеров - во всяком случае, для людей с обычными доходами. Это был так называемый "технический долг". Мы регулярно получали извещение о том, на какую именно сумму он возрос.  Но  никто  с нас  не требовал выплаты долга.  И не собирался требовать до той минуты,  пока кто-нибудь  из нас  не вздумает уйти из тридцать первого отдела.

ИЕНСЕН.  Но вы-то ушли?

СЕДЬМОЙ. Да,  но  благодаря  счастливой  случайности.  Нежданно-негаданно  я
получил  наследство.  И  хотя наследство  было  весьма  значительное,  почти поло-вина   его  ушла   на  то,   чтобы  выплатить   концерну  задолженность. Задолженность, которая  с помощью  различных махинаций продолжала возрастать до той самой  минуты, когда я проставил сумму на чеке. Но  я  вырвался. Я бы вырвался даже в том случае, если бы на это ушло все мое состояние.

ИЕНСЕН.  Признаете ли вы...

СЕДЬМОЙ. Вы  постигли  весь  смысл  того, о  чем  я  вам  рассказал? Это  было
убийство,  духовное убийство,  куда более страшное  и подлое,  чем  убийство фи-зическое,  убийство  бесчисленных  идей,  убийство  способности   мыслить, убий-ство свободы  слова.  Преднамеренное  убийство  по  первому  разряду  - убийство целой  области нашей культуры. А причина убийства -  самая гнусная из всех мыс-лимых причин: гарантировать народу душевный покой, чтобы приучить его покорно  глотать все,  чем его пичкают. Вы понимаете – беспрепятственно сеять равнодушие, вводить в организм  отраву, предварительно убедившись, что в стране не осталось ни врачей, ни противоядия.

ИЕНСЕН. В  общем  и  целом  вам жилось недурно…

СЕДЬМОЙ. Конечно. К тому же концерну недешево  обошлось удовольствие регулярно вкладывать деньги в журнал,  так никогда и не увидевший света. Но деньги для них - тьфу! Когда финансовые  декларации составляют у них такие  ловкачи и когда в  налоговом управлении служат эти  же...  (Он  не  закончил и вдруг сказал с  неожиданным спокойствием) Простите, я  прибегаю  к недостойной аргументации. Ну, разумеется, я  все признаю. Вы ведь знали с самого начала, что так оно и  будет. Но, во-первых, я  решил предварительно отвести душу,  а во-вторых,  я проделал  эксперимент  местного значения.  Я хотел посмотреть, сколько времени можно протянуть не сознаваясь.(Он снова засмеялся и сквозь смех заметил мимоходом.) Нет у меня таланта на вранье.

ИЕНСЕН.  Объясните, почему вы это сделали.

СЕДЬМОЙ. Когда  мне  удалось живым  уйти  оттуда,  я  решил, по  меньшей  мере
привлечь к этому делу хоть  какое-нибудь внимание. Но почти  сразу я  понял, что нечего  и надеяться  написать и  опубликовать где-нибудь хоть строчку. И тогда  я подумал, что в народе могла сохраниться способность реагировать,  по крайней  мере, на проявления жестокости и сенсационные происшествия.  Тут я и послал  письмо. Разумеется,  я  поступил неправильно. Как раз в тот день мне разрешили наконец  посетить  одного из моих прежних коллег, который  сидит в сумасшедшем  доме,  что напротив концерна.  И  вот  я  стоял и  смотрел, как полиция  перекрывает  улицу, как  съезжаются  пожарные  машины, как персонал покидает здание. Но о событии  не  было сказано ни звука, не было напечатано ни слова, не говоря уже о каких-нибудь комментариях.

ИЕНСЕН.  Вы не откажетесь повторить свое признание в присутствии свидетелей?

СЕДЬМОЙ. Конечно, не откажусь. Кстати, если вам нужны вещественные доказа-тельства, нет ничего проще. Они все здесь.(Иенсен кивнул. Хозяин встал и подошел к одной из полок.)  Сейчас  я достану  первое  вещественное доказательство. Итак,  перед вами номер несуществующего журнала. Последний из выпущенных при мне. (Журнал был превосходно оформлен. Иенсен полистал его.) Хотя все это сломило нас, мы не настолько лишились зубов, чтобы  они рискнули выпустить нас на сво-боду. Мы  поднимали любые вопросы. Табу для нас не существовало.

ИЕНСЕН. Соберите все, что нужно, и следуйте за мной.

СЕДЬМОЙ.  Должен сделать еще одно признание.

ИЕНСЕН. Слушаю.

СЕДЬМОЙ.  Завтра  в то же самое время они получат точно такое же письмо. Я как раз ходил опускать его перед вашим приходом.

ИЕНСЕН. Зачем?

СЕДЬМОЙ.  Так просто я не сдамся. Боюсь только, что на этот раз они вообще не
станут заниматься моим письмом.

ИЕНСЕН. Что вы знаете о взрывном деле?

СЕДЬМОЙ.  Меньше, чем первый директор издательства о Гегеле.

ИЕНСЕН. Другими словами?

СЕДЬМОЙ.  Другими  словами - ничего. Я не был  даже на  военной службе.  Я уже
тогда был пацифистом.  Если бы в  мои руки попал целый склад боеприпасов,  я
все равно не смог бы создать из него что-нибудь взрывчатое. Вы мне верите?

ИЕНСЕН. Верю. Но у вас случайно не мелькала мысль и в самом деле взорвать зда-ние?

СЕДЬМОЙ.   Да, мелькала. Если  бы  я  был в состоянии  изготовить бомбу и  знал
наверняка, что ни один человек не пострадает, я, возможно, взорвал  бы Дом. А те-перь бомба носит чисто символический характер. Так или иначе, но я все выложил. И кому? Полицейскому! Процесс, конечно, будет идти при закрытых дверях?

ИЕНСЕН. Не знаю.


Картина 11

Кабинет комиссара полиции. Телефонный звонок. Иенсен берет трубку.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ (по телефону).  Иенсен? Куда вы опять пропали?

ИЕНСЕН.  Заканчивал следствие.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Я третий день вас разыскиваю. Дело приняло неожиданный оборот. Между  прочим,  что  вы  имели  в  виду, когда  сказали:  "Заканчивал следствие"?

ИЕНСЕН.  Что я задержал виновного.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. И он сознался?

ИЕНСЕН.  Да.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. И уличен?

ИЕНСЕН.  Да.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Значит, это он?

ИЕНСЕН.  Да.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Иенсен, надо немедленно известить шефа.

ИЕНСЕН.  Да.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Вот  и  займитесь.  Я  думаю,  вам  следует лично  сообщить ему эту новость.

ИЕНСЕН.  Понял.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Пожалуй, оно и к лучшему, что я не смог поймать вас вчера.

ИЕНСЕН.  Не понял.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Вчера руководители  концерна связались со мной.  Через министра. Мне сообщили, что на данном этапе всего разумнее прекратить следствие. И что они даже готовы взять иск обратно.

ИЕНСЕН.  Почему?

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Мне кажется, потому, что  они считают, будто следствие зашло в тупик. И  потому, что  ваши  методы  представляются им  обремени-тельными. Вы  якобы действуете совершенно вслепую  и  напрасно  беспокоите  людей,  невиновных и вдобавок занимающих видное положение в обществе.

ИЕНСЕН.  Понял.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. В общем, разговор был не из приятных.  Но поскольку я, признаюсь вам честно,  не рассчитывал, что  вы  уложитесь в установленный срок, крыть было нечем. Министр  прямо  в лоб спросил меня,  верю ли я, что  у вас что-нибудь выйдет. И я вынужден был ответить: "Нет". Зато теперь, теперь...

ИЕНСЕН.  Слушаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Теперь, насколько я понимаю, положение коренным образом изменилось.

ИЕНСЕН.  Да. И еще одно.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Ну что там опять?

ИЕНСЕН.  Преступник,  скорей  всего,  отправил  второе  письмо  аналогичного
содержания. Письмо должно прийти завтра.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Это реальная угроза?

ИЕНСЕН.  Думаю, что нет.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.  Будь  наоборот,  ситуация  была бы  поистине  уникальная:  преступник задержан за шестнадцать часов до совершения преступления.  Да, сейчас всего важней  поставить  в известность шефа,  отыщите  его сегодня же. Это в ваших интересах.

ИЕНСЕН.  Понял.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.  Иенсен!

ИЕНСЕН.  Слушаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.  Вы славно потрудились. До свиданья.
    
Комиссар  Иенсен положил трубку и секунд через десять снова поднес её к уху.

ИЕНСЕН.  Комиссар полиции Иенсен. Соедените меня с шефом издательства. У меня очень важное дело. Просил не беспокоить его? Но дело срочное. С  ним случилось несчастье и  теперь он лежит… В спальне есть телефон?  Соедините меня с ним. Никак невозможно? Ну, хорошо…

     Иенсен положил трубку и взглянул на часы. Четверть одиннадцатого. Иенсен размешал в стакане воды щепотку соды, выпил.

Картина 12.

     Загородная  вилла. Иенсен и Мартин Бек встречаются у входа.

ИЕНСЕН.  Говорят, здесь случилось несчастье?

МАРТИН. Тоже мне несчастье. Он, правда, лег в постель, но врача я не видел. А
прошло уже несколько часов.

ИЕНСЕН.  Точнее.

МАРТИН. Точно установить не удалось. Но уже смеркалось.

ИЕНСЕН.  Что там произошло?

МАРТИН. У них были гости. С детьми, наверное, ради воскресенья. Играли они
на террасе,  а сам он сидел с  гостями в  большой комнате на  первом этаже и что-то пил. Скорее всего, водку, но не очень много. Вдруг на террасу влез барсук. Дети поднимают крик, барсук не может убежать  - вокруг террасы идут такие вроде как перила, барсук мечется. Дети орут. А слуг поблизости  нет. И никаких мужчин,  кроме него. Вот он встает,  выходит на террасу и смотрит, как мечется барсук. Дети
вопят  от  страха.  Сперва  он  раздумывал.  А  потом  подошел  к барсуку  и под-толкнул его носком, чтобы спугнуть. Барсук пригнул  голову и цап  его  за ногу. А потом он нашел выход и удрал.

ИЕНСЕН.  А шеф?

МАРТИН. Шеф вернулся  в комнату, но, не присаживаясь внизу, стал подниматься по лестнице, открыл дверь в свою комнату и упал прямо на пороге.  Застонал и по-звал  жену.  Примчалась жена  и уложила его в постель. Потом она несколько раз выходила из комнаты и возвращалась с разными вещами?

ИЕНСЕН.  Барсук укусил его или нет?

МАРТИН. Укусить не укусил. Скорее, просто напугал. А странно...

ИЕНСЕН.  Что странно?

МАРТИН. Да вот с  барсуком. Ведь они спят в это время года. Я сам смотрел по
телевизору передачу про зимнюю спячку барсуков.

ИЕНСЕН. Разберемся. Сейчас мне надо к издателю заглянуть. По поручению на-чальника полиции. (Нажимает кнопку дверного звонка). Я комиссар полиции Иенсен. Мне нужно срочно поговорить с шефом издательства. (Замешательство. Тишина. Голос издателя.)

ИЗДАТЕЛЬ.  Так-так... Значит, вы его посадили?

ИЕНСЕН.  Он задержан.

ИЗДАТЕЛЬ.  Где он сейчас?

ИЕНСЕН.  Ближайшие три дня он проведет в шестнадцатом участке.

ИЗДАТЕЛЬ.  Чудненько. Бедняга, без сомнения, душевнобольной. Выяснилось еще что-нибудь любопытное во время следствия?

ИЕНСЕН.  Нет.

ИЗДАТЕЛЬ.  Чудненько. Всего вам наилучшего.

ИЕНСЕН.  Еще одно.

ИЗДАТЕЛЬ.  Покороче, пожалуйста. Вы поздно пришли, а у меня был нелегкий день.

ИЕНСЕН.  Прежде  чем  его  задержали, он  успел  отправить  второе анонимное
письмо.

ИЗДАТЕЛЬ.  Ах та-ак. А содержание вам известно?

ИЕНСЕН.  Если верить его словам, оно ничем не отличается от первого.

ИЗДАТЕЛЬ.  Значит, он, как и в прошлый раз, грозит взорвать здание?

ИЕНСЕН.  Очевидно.

ИЗДАТЕЛЬ.  А  была у него возможность пронести в здание  взрывчатку и подло-жить ее?

ИЕНСЕН.  Едва ли.

ИЗДАТЕЛЬ.  Но можете ли вы поручиться, что это совершенно исключено?

ИЕНСЕН.  Конечно, не могу. И все же это представляется абсолютно невероятным.

ИЗДАТЕЛЬ.  У меня нет сомнений, что он душевнобольной. Все это крайне неприятно. Впрочем, если  и принимать какие-то  меры,  так ведь  не раньше чем  завтра.
Итак, покойной ночи.


Картина 13

Иенсен открыл  дверь  своего кабинета, а  через две секкунды зазвонил телефон.


НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.  С шефом говорили?

ИЕНСЕН. Только по переговорному устройству  у дверей его особняка. К нему не допускают. Он лежит в постели.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.  С чего это вдруг? Он болен?

ИЕНСЕН. Его напугал барсук.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.  Думаю, что это было  не  так уж  серьезно. Во всяком случае, сегодня рано утром шеф издательства улетел на какой-то заграничный конгресс.

ИЕНСЕН. И что же?

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.  Я звоню вам не поэтому.  Скорее,  для того, чтобы сообщить, что ваши тревоги подошли к концу. Материалы следствия у вас оформлены?

ИЕНСЕН. Да.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.  Прокурор занялся  этим делом  в срочном порядке. Его люди приедут  за арестованным минут  через  десять и  переведут его  в  дом  пред-варительного заключения. Вы передадите с ними все донесения и протоколы до-просов.

ИЕНСЕН. Понял.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Как только  преступником займется прокуратура, вы можете  закрыть дело, поставить галочку в календаре и выкинуть эту историю из головы. И я тоже…

ИЕНСЕН. Понял.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.  Вот и хорошо. Ну, до свиданья, Иенсен.
    
Иенсен встал и подошел к окну.

ИЕНСЕН. На нем та же велюровая шляпа и серое пальто.  Держится  он вполне не-принужденно.  На него не надели наручники и  не взяли  его за руки,  но  вплотную зажали  с обеих сторон. А этот полицейский все время держит руку в кармане. Не иначе новичок.  Ну, всё – увели…

Иенсен сел за стол, достал блокнот  и перечитал  свои  заметки.  В нескольких мес-тах он задерживался или возвращался к уже прочитанному. Когда  стенные  часы  тринадцатью  короткими звонками  напомнили ему  о времени,  он   отложил  блокнот  в   сторону  и  несколько секунд рассматривал его. Затем он  положил  блокнот в коричневый конверт, а конверт запечатал  и, надписав на оборотной стороне  номер, сунул его в  нижний ящик стола. Зазвонил  телефон.  Он поднял трубку и по старой привычке глянул на часы: 13.08.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.   Иенсен!

ИЕНСЕН. Слушаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.   Они только что получили письмо, как вы и предсказывали.

ИЕНСЕН. Да?

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.   Мне звонил первый директор. Он в беспокойстве и сомнении.

ИЕНСЕН. Почему?

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.   Как я уже сообщил вам, шеф издательства находится за границей. Вся ответственность тем самым ложится на него,  а он, насколько я понимаю, не получил никаких указаний на этот счет.

ИЕНСЕН. На какой счет?

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.   Насчет  мер,  которые  он   должен  принять.  Его,  по-видимому,  не информировали  заблаговременно о  письме. И оно  было для  него  равносильно взрыву бомбы. Мне кажется, он даже не знал, что преступник аресто-ван.

ИЕНСЕН. Понимаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.   Он  несколько раз  меня  переспрашивал, можем ли мы гарантировать на все сто процентов, что бомбы нет. Я ответил ему, что риск, во всяком случае, ничтожный. Но  гарантировать  что бы то ни было,  да еще на сто процентов... Вот вы можете?

ИЕНСЕН. Нет.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.   Так  или  иначе, он  просит выделить ему несколько человек на всякий случай. Мы не можем отказать ему в столь законной просьбе.

ИЕНСЕН. Понимаю.

     Начальник полиции откашлялся.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.   Иенсен!

ИЕНСЕН. Слушаю.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.   Вам незачем брать  это  на  себя. У вас  и  без  того  была нелегкая неделя,  к тому же на этот раз мы  имеем дело со  случаем почти за-урядным.  Вышлите те  же  силы,  что  и в  прошлый раз.  Ваш  непосредственный помощник в курсе всех дел. Пусть он и командует.

ИЕНСЕН. Понял.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ.   Если  вам  хочется,  вы можете,  разумеется, управлять операцией  по радио. Словом, поступайте по собственному усмотрению.

ИЕНСЕН. Понял.

   Иенсен положил трубку. И сразу же взял её вновь. Нажал клавишу громкой связи.

ИЕНСЕН. Мартин  придется тебе съездить в концерн.  Первый директор в отсутствии шефа издательства не хочет брать на себя всю ответственность и просит нашего присутствия в связи со вторым анонимным письмом. Держитесь в тени. Не привлекайте внимания.

МАРТИН. Слушаю, комиссар.

     Иенсен  положил трубку и  прислушался  к  звонкам  в помещениях нижнего
этажа.  Машины  выехали со  двора.  Часы показывали 13.12.  Иенсен  встал и нерв-но заходил по кабинету. Сел за стол. Включил громкую связь.

ИЕНСЕН. Где вы находитесь?

МАРТИН. За два квартала от площади Профсоюзов.

ИЕНСЕН. Выключите сирены, когда проедете площадь.

МАРТИН. Понял. Прошли площадь. Вижу Дом.

ИЕНСЕН. Ни одного человека в форме внутри Дома и перед ним.

МАРТИН. Понял.

ИЕНСЕН. Пикет разделите на две части и  поставьте в трехстах метрах от дома. Перекройте оба подъездных пути.

МАРТИН. Понял.

ИЕНСЕН. Увеличить дистанцию между автомобилями.

МАРТИН. Сделано.

ИЕНСЕН. Следовать схеме прошлой недели.

МАРТИН. Понял.

ИЕНСЕН. Сообщи мне сразу, как только оценишь обстановку.

МАРТИН. Мы у цели. У меня всё.

ИЕНСЕН. У меня тоже.

     Комиссар Иенсен взглянул на свои часы: 13.27.  Секундная стрелка заглатывала время короткими торопливыми рывками. В комнате стояла полная  тишина.  Лицо  у  Иенсена стало  наряженное  и сосредоточенное, зрачки уменьшились, вокруг глаз побежали  морщинки.   Становится слышен громкий ход часов. Высвечиваются цифры:  13.34... 13.35... 13.36... 13.37...  В динамике что-то затрещало.

МАРТИН. Комиссар?

ИЕНСЕН. Да.

МАРТИН. Я видел письмо. Ясно, что его составил тот же человек. Буквы такие, всё такое. Только бумага другая.

ИЕНСЕН. Дальше.

МАРТИН. Тот,  с  кем  я  говорил,  ну,  этот  директор  издательства,  ужасно вол-нуется. Дрожит - наверно, от страха, как бы  чего не вышло в  отсутствие шефа.

ИЕНСЕН. Ну?

МАРТИН. Они эвакуируют здание,  совсем  как в прошлый раз. Четыре тысячи сто
человек. Эвакуация уже началась.

ИЕНСЕН. Где ты сейчас?

МАРТИН. Перед главным входом. Ну и народу!

ИЕНСЕН. Пожарные?

МАРТИН. Вызваны.  Одна  машина.   Думаю,  хватит.  Прошу  прощенья...  Надо
перекрыть улицу. Потом доложу.
    
13.46.

Иенсен сидел все в  той  же  позе. И  выражение  лица у  него не изменилось. 

13.52.

В динамике опять треск.

МАРТИН. Комиссар?

ИЕНСЕН. Да.

МАРТИН. Народу стало меньше. В этот  раз у  них получилось  быстрей.  Должно
быть, уже выходят последние.

ИЕНСЕН. Доложи обстановку.

МАРТИН. Всё  в   исправности.  Перекрытие  полное.  Говорим,  что  лопнула теп-лоцентраль. Пожарная машина уже здесь. Все хорошо. Господи, ну и народищу! Вышли все.

Глаза Иенсена следят за секундомером. Круг, другой, третий.

13.55.

МАРТИН. Хорошо хоть, дождя нет….

      Иенсен вздрогнул и приподнялся со своего места.

ИЕНСЕН. Все покинули Дом? Отвечай немедленно!

МАРТИН. Конечно,  все,  кроме 31-го отдела. Они, как обычно,  там  сидят  в пол-ной безопасности, да и не эвакуируешь их за такое короткое...

     Кадры замелькали с лихорадочной  быстротой. Иенсен увидел всё до мельчайших подробностей, словно при вспышке магния. И опустился на стул, не дослушав.

ИЕНСЕН. Где ты сейчас?

МАРТИН. Перед главным...

ИЕНСЕН. Немедленно в вестибюль. Немедленно!

МАРТИН. Выполнено.

ИЕНСЕН. Срочно  в будку вахтера. К телефону. Наберите номер тридцать первого
отдела. Там есть список всех телефонов.
    
Молчание.

13.56.

МАРТИН. Телефон... телефон не работает. А номер - вот он...

ИЕНСЕН. Лифты?

МАРТИН. Ток отключен по всему Дому. И телефоны, и всё...

ИЕНСЕН. А если по лестницам? Сколько понадобится?

МАРТИН. Не знаю. Десять минут... Не знаю...

ИЕНСЕН. Есть в Доме ваши люди?

МАРТИН. Двое, но не выше пятого этажа.

ИЕНСЕН. Отзови их. Срочно. Все вон из здания. Быстрее…

     13.57.

МАРТИН. Они спускаются.

ИЕНСЕН. Где стоит пожарная машина?

МАРТИН. Перед входом. Мои уже спустились.

ИЕНСЕН. Пусть пожарная машина отъедет за боковое крыло здания.

МАРТИН. Выполнено.

     13.58.

ИЕНСЕН. Позаботься о своей безопасности. Немедленно за крыло. Бегом!

МАРТИН. Всё.  В Доме – никого…  Кроме... тридцать первого отдела.

ИЕНСЕН. Я понял.  Прижмись  к  стене,  в углу,  чтобы укрыться  от  падающих
предметов. Открой рот.  Расслабь  мускулы. Следи, чтобы  не  прикусить язык. У меня всё.

     13.59.

МАРТИН. Я знаю… Я ничего не могу сделать, Иенсон. Я всё равно не успел бы...

ИЕНСЕН. Всё, Мартин, всё… Береги себя.

     Иенсен переключил рацию.

ИЕНСЕН. Дежурный. Дайте сигнал общей тревоги. Не забудьте про вертолетную службу. И поскорей.

Иенсен сел за  стол  и  начал ждать… будет ли слышен взрыв в его кабинете….


КОНЕЦ