Меня оставили в Полярном и определили на зимние камеральные работы в оформительский отдел копировщицей. Похлопотал за меня Аркадий Николаевич, который разглядел во мне ценного работника для следующего полевого сезона. Саша Жучков опять запил, ненадёжность его была очевидной. Кроме меня, в оформительском отделе трудились три женщины: старший чертёжник, жена начальника экспедиции Евгения Ивановна Диденко, жена зам. начальника экспедиции Тоня Макарова и ещё одна женщина предпенсионного возраста Галина Антоновна, которая приехала из Свердловска с целью за счёт северных надбавок увеличить размер своей будущей пенсии.
Работа была для меня полезной в том смысле, что предоставила возможность детально ознакомиться с геологическими картами и графиками, освоить геологическую терминологию, изучить хронологическую последовательность залегания горных пород и ещё узнать много нового и полезного...
Уезжая в Москву, Юра посоветовал: «Если тебе будет тяжело, обращайся к Светлане, она хороший человек». Я стараюсь не обременять своими проблемами малознакомых людей. В экспедиции исключением была только Люба, которую я знала более полутора лет.
Однажды вечером Светлана сама постучала в мою дверь и запросто спросила:
- Говорят, у тебя переночевать можно?
- Это вообще-то комната Толика Миронова, но пока я временно тут живу.
И Светлана осталась. Первое время я как-то стеснялась её (она на 12 лет старше меня), и мы почти не общались. Настоящее наше знакомство началось с поэзии. Одним из любимейших её стихотворений был стих Галины Гампер.
Фанатики - странные существа,
Счастливейшие из существ.
Я знаю место их торжества -
Пятна глубинные мест.
Густо-синие на голубом,
Как острова качаются.
Фанатики не возвращаются в дом
И на берег не возвращаются...
Темно. Горит в печке огонь. И плывут слова. Нет ничего на свете. Ни пурги за окнами, ни усталости, ни холода, ни страха – только голос. Слова завораживают и уносят куда-то далеко – в мир мечты и иллюзии...
В ноябре в Полярном началась зима. Определившись с местом работы, я собралась на недельку съездить в Тернополь. По пути решила остановится в Москве, увидеться с Юрой. Он мне импонировал, как друг, как чуткий и хороший человек, но, зная о его влюблённости, я очень боялась причинить ему боль. И, тем не менее, по прибытии в Москву, поехала к нему на улицу Студенческую в общежитие геолого-разведочного института. Юра встретил меня очень тепло, устроил в комнате у своей сокурсницы. А ещё познакомил меня со своими друзьями студентами. Это была тёплая и весёлая компания, в которой мне было комфортно и легко. Единственное обстоятельство, которое меня смущало, это то, что я была представлена его друзьям в качестве невесты. На мой вопрос:
- К чему такая спешка? - он ответил:
- А разве это не так?
С Ярославского вокзала я дала телеграмму подруге Оле Гинько, что нахожусь в Москве по такому-то адресу. И каково же было моё удивление, когда все три мои подруги, Оля, Валя и Лариса, учившиеся в ленинградском Горном институте, через день примчались в Москву и нашли меня в этом общежитии. И ещё больше меня удивило то, что им, определившимся в жизни, учившимся в вузе, имеющим под ногами почву и помощь родителей, оказались интересными мои устремления и поиски.
Они слушали мои рассказы о Полярном Урале, о работе в экспедиции, о тундре, о северном сиянии, о Елецкой с огромным вниманием. Я рассказала о том, что на Крайнем Севере живу далеко не дикой и отсталой жизнью. Перечислила прочитанные книги, прочла новые поэтические строки, которые судя по реакции, понравились. Мои подруги были очень разными. Но с каждой из них я находила общий язык и каждой дорожила. Лариса – умный, понимающий и верный человек, готовый всегда подставить плечо другу. Оля – лиричная, эмоциональная, увлекающаяся, творческая натура. Она общительна, доброжелательна. Валя замкнута, не так открыта и любезна, как Оля. От неё в любую минуту можно ожидать неожиданностей. Валя может отвергнуть все доводы рассудка и совершать поступки по зову души.
Потом был Тернополь. Горели праздничными огнями окна домов. По городу гуляли нарядно одетые люди. А во мне была какая-то пустота. Я смотрела на прохожих, на чистые осенние улицы, где снегом ещё и не пахло, и перед моими глазами возникали заснеженные, занесённые почти до крыш бараки Елецкой и Полярного. Я думала: «Господи, ведь люди здесь даже не подозревают, что где-то в это время уже настоящая зима, жгучий мороз и непролазные заносы. Для них этот город и это тепло начала ноября – буднично и привычно...»
В этот раз с вокзала я отправилась домой. Папа и мама были очень рады моему появлению, но пришлось их огорчить тем, что опять я приехала ненадолго и вскоре уеду...
Через несколько дней я позвонила Ему на работу, и мы встретились. Он был весьма любезен со мной, много расспрашивал. Интересовался деталями полевого быта, структурой полевой партии, спрашивал о её составе и уровне интеллекта геологов – инженеров и рабочих. Я почувствовала, что за прошедшие полгода Его отношение ко мне несколько изменилось: не было прежней теплоты и взаимопонимания. На прощание Он сказал:
- Возвращайся в Тернополь. Зачем тебе это Заполярье? Гораздо интереснее жить в южном городе. Здесь всё же культурный областной центр. Общение с интересными людьми.
Это была трезвая, разумная и здравая логика. Я из тактичности не напомнила Ему о том, что в прошлую нашу встречу Он утверждал совершенно противоположное, что жизнь в Заполярье гораздо интереснее, чем в Тернополе, где для человека творческого среда менее благоприятная. На этом мы расстались.
На обратном пути я побоялась встречаться с Юрой. В Москву в это время приехала Света, чтобы забрать в Полярный сына Алёшу. Я остановилась у неё. Мы взяли билеты до Полярного, и через несколько дней поезд увёз нас в заснеженное Заполярье.
На 106-ом нас встречали друзья. Помню, Алёша вёз санки с огромным тюком-мешком, который изрядно помучил нас в пути – всем мешал и никуда не помещался. Было морозно, снег хрустел под ногами. А потом мы занялись устройством быта. Уголь, дрова, питьевая вода всё это было знакомо ещё с Елецкой.
Жили мы всё в той же комнатке, которую уступил Толик Миронов, на первом этаже двухэтажного дома. Чтобы поддерживать тепло, по очереди утром и вечером протапливали печку. Еду готовили на маленькой электроплитке. В доме имелся холодный туалет, устроен он был так, что выгребная яма располагалась под полом на улице. И температура воздуха в нём была такая же, как на улице. Кроме того, пользуясь туалетом, необходимо было постоянно быть начеку и прислушиваться, чтобы с верхнего этажа никто не задумал одновременно усесться на очко, иначе возникал риск быть забрызганным чьими-либо нечистотами...
На работе меня встретили прекрасно. Даже старая сова Галина Антоновна любезно поприветствовала, а добродушный мужичок замначальника экспедиции с широкой улыбкой проговорил:
- Здорово, Тамара, что ты приехала, Антонина без тебя заскучала...
Общение со Светланой принесло много нового и обогатило мои познания в литературе, поэзии, философии. Я познала мир человека в чём-то очень похожего на меня, но, одновременно, во многом другого. Мы много беседовали длинными зимними вечерами и даже ночами, уютно устроившись у тёплой печки. Мне хочется рассказать об этом необычном человеке подробнее.
Природа не обделила Светлану — она была очаровательной женщиной. Чуть удлинённое, с правильными чертами лицо, высокий лоб. И очень красивые, большие, карие глаза, которые бывали, в зависимости от настроения, лирическими и мечтательными, искренними и доброжелательными или смешливыми и озорными, но никогда — жестокими и злыми. У неё были роскошные, тёмные, густые, вьющиеся волосы.
Светлана с восхищением отзывалась о ленинградском поэте Лейкине, увлечённо читала на память его стихи. Она была знакома с поэтом через своего большого друга Эдуарда. Работая в одном из научных институтов Ленинграда, Слава исколесил с экспедициями весь север – европейский и восточно-сибирский. После каждого выезда в поле привозил богатый материал, стихи, рассказы, записи. Возвращаясь в Ленинград, дорабатывал свои произведения. У Светы была целая книга напечатанных на машинке стихотворений Лейкина. В стихах этих, бодрых и мужественных, грустных и лирических, отображался мир глазами авторского Я. Этот мир был мне близок, и я с жадностью начала читать его поэзию. И сразу наткнулась на простые и светлые строки.
Грусти о чём угодно:
Об алых парусах,
О голубых вагонах
О белых полюсах.
А в следующем стихотворении – страшные слова о глубине своего озера, своего внутреннего мира, запущенного и непонятного самому себе, тёмного и бездонного.
Однажды я в этом пруду утону
И даже кругов от меня не останется...
Описание природы Севера, картины лета, осени, завывание ветра за палаткой...
Прошло много лет. Лишь однажды мне попалась на книжном прилавке небольшая по объёму, формату и тиражу брошюра стихов Славы Лейкина 1992 года издания «Образы и подобия». И хотя это были новые для меня стихи, но угадывался стиль того поэта, с творчеством которого я познакомилась в далёком Полярном.
До встречи со Светланой Цветаеву я знала лишь поверхностно. Благодаря Свете, я открыла великий, неповторимый мир цветаевской поэзии. Некоторые её стихи казались мне тогда туманными и непонятными. В те годы я просто ещё не доросла до понимания драматизма цветаевского творчества. Каждый стих – особая интонация, неповторимая песня.
Руки люблю целовать
и люблю имена раздавать,
а ещё – раскрывать двери
настежь – в тёмную ночь.
Слушать, как тяжкий шаг
где-то легче, как ветер качает
сонный бессонный лес...
Читать её стихи можно по разному – тихо и нежно, словно петь песню, упрямо и страстно, пламенно и жгуче. Она безудержно любила, страдала, по особому чувствовала и, самое главное – всё это могла выразить поэтическим словом... Как досадно: всё, о чём я хотела бы сказать в поэтического форме, уже сказано до меня. Каким таинством, в каких уголках её души родились эти строки?
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого, что лес – моя колыбель, и могила – лес,
Оттого, что я на земле стою лишь одной ногой,
Оттого, что я о тебе спою, как никто другой...
В блокнотиках Светы мелькали поэтические строчки Бродского и Слуцкого. Слуцкий часто печатался в «Юности», было издано несколько его книг. Броский почти не печатался, в основном, его стихи ходили из рук в руки в рукописном и машинописном виде. На его «Пилигримы» была написана музыка. Света любила поэзию Бродского, как любила Ленинград, – с горечью и пристрастием. «Рождественский романс», романс старому городу с его фонарями, фасадами старинных домов, парками, памятниками мёртвым и вечно живым, особенному месту России, читала она с истинным наслаждением, полузакрыв глаза, негромким, звонким голосом.
Твой новый год по тёмно-синей
волне, средь шума городского
плывёт в тоска необъяснимой,
как будто жизнь начнётся снова...
Конечно, читая Бродского, мы тогда не подозревали, что в 1970-ые годы он станет Нобелевским лауреатом по литературе. Не могу сказать, что я досконально знаю поэзию Бродского. Но, тем не менее, многие поэтические строки, созданные им в начале 1960-ых годов и ранее, мне нравились. Не так давно познакомилась с более поздними его стихотворениями. Поэтический сборник «Часть речи» 2000 года издания, включающий стихи 1970-ых годов, вызвал у меня глубокое разочарование. Я не узнала автора «Пилигримов», «Гладиаторов», «Одиночества», «Еврейского кладбища». Из полсотни стихотворений лишь единичные привлекли моё внимание. Остальные не затронули душу, показались надуманными и малоинтересными, чуждыми славянскому духу. Не исключаю, что кому-то такая поэзия нравится...
Кроме перечисленных поэтов, у Светы было много поэзии известных и малоизвестных авторов: Ахматовой, Евтушенко, Пастернака, Гликмана, Фейнберга, Алигер, Мандельштама и других.
Она очень любила Ленинград, часто ездила в этот город к своим друзьям. Иногда рассказывала о знаменитых литературных вечерах 1960-ых годов, которые посещала, об известных поэтах, которых видела.
Она была высокого мнения о творчестве Эренбурга, но уделяла внимание не всем произведениям писателя и публициста, а лишь тем, которые в какой-то мере касались тёмных сторон прошлого нашей страны. Выделяла роман «Необычные похождения Хулио Хуренито», в котором сквозило некоторое нелицеприятное отношение к революционным событиям в Петрограде. Я знала Эренбурга по другим произведениям, широкую известность получили его публицистические публикации военного периода. В его книгах отражены также грандиозные положительные преобразования жизни страны довоенного и послевоенного периодов, духовное богатство народа. Повесть Эренбурга «Оттепель» явила название целой эпохи советского послесталинского периода, призывала читателя мыслить и критически оценивать существующую действительность.
Мой Любимый как-то сказал: «Писателю нужно рассказывать не только о человеческих пороках, но, в первую очередь, о красоте и доброте. Только это способно изменить жизнь».
Конечно, Светлана была близка к диссидентскому движению. С диссидентской литературой она познакомилась, работая на Колыме. Но она не преклонялась перед западными ценностями, хоть всегда, каждый вечер, слушала передачи «Би-би-си» и «Голос Америки». При этом частенько комментировала:
- Они говорят правду только тогда, когда им это выгодно, - и добавляла, - как, впрочем, и мы.
Она очень точно подмечала и осуждала бесхозяйственность и безответственность в нашей стране и говорила об этом откровенно и смело, приводя многочисленные факты. Не боялась высказывать своё мнение о высоких государственных деятелях, находящихся на руководящих должностях. Упрямо и бескомпромиссно вела борьбу против воровства и жульничества с нарядами в нашей небольшой экспедиции. Начатое всегда доводила до конца.
Светлана с большим уважением относилась к Солженицыну и его произведениям. Самые крупные романы этого автора тогда у нас ещё не печатались, но западные радиостанции передавали фрагменты из «Ракового корпуса» и «В круге первом». В те времена они производили на советского слушателя сильное впечатление. Впервые перед нами предстали масштабы сталинских преступлений, и они ошеломляли.
- Жизнь каждого человека неповторима, - утверждала Света, - и она должна цениться выше всего. Десятки, сотни тысяч загубленных людей – это страшно.
И против этого утверждения ничего не возможно возразить. Только через много лет я начала понимать, что, Солженицын писал свои книги под воздействием пережитого, в его памяти хранились картины заключения, и он не мог поведать читателю ничего иного. Это был сильный, но душевно надорванный человек, его воображение иногда перехлёстывало через край. Так, приводимая им численность жертв политических репрессий лишена всякой логики. В его произведениях нет многообразия происходящих общественных процессов в разные периоды истории СССР.
Не видя ни одного светлого лучика в нашей советской жизни, он был полностью лишён дара предвидения и, как и многие другие диссиденты 1960-ых годов, не предполагал, чем обернётся «десоветизация» и насильственная капитализация для народов СССР. Для того, чтобы составить правдивую оценку какого либо исторического периода, нужно иметь большой запас душевных сил и не предвзятое суждение о жизни, да ещё умение разглядеть и выделить не только тёмные, но и светлые, созидательные стороны бытия.
Я не жила во времена сталинских репрессий, но читала много литературы об этом периоде. В 1960-70-ые годы лично была знакома с людьми, отбывшими десятилетия в сталинских лагерях, имела возможность слушать и даже записывать их воспоминания. В перестроечные и постперестроечные времена читала труды многих историков, освещавших события тех давних времён (к примеру, Дмитрия Волкогонова, Роя и Жореса Медведевых, Вадима Кожинова, Эдварда Радзинского, Елены Прудниковой и многих других). Среди публикаций на эту тему встречались работы, содержащие отличную от нынешней, официальной точку зрения. Рассказы людей, переживших те времена, также были весьма противоречивыми. Объективная оценка этого периода возможна только одним путём: беспристрастным и честным анализом фактов и цифр. Это очень тяжёлая задача и, возможно, неразрешимая, поскольку значительная часть архивов сталинского периода была, по свидетельству очевидцев, уничтожена последующими правителями.
Для Светланы вопросы нашей истории представляли большой интерес. Она не пропускала ни одной возможности, чтобы дополнить свои познания новыми сведениями. Читала множество работ, которые тогда не печатались в прессе. Я очень хорошо запомнила её слова:
- Читать всё можно только тогда, когда чувствуешь, что у тебя хватит здравого смысла разобраться в достоверности прочитанного. Принимать на веру и судить об объективности написанного (особенно не опубликованного официально) нужно очень осторожно.
Она не раз повторяла, что каждый писатель, историк имеет склонность к предвзятости, и это нужно всегда помнить. Тем более, если автора не признали, не оценили, не напечатали. Вместе мы читали журналы «Новый мир», «Иностранную литературу», «Роман-газету», которые ей высылали по почте друзья, потому что в Полярном достать свежие номера этих журналов было невозможно. Диссидентскую «самиздатовскую» литературу присылал из Магадана её друг Эдик, о котором она отзывалась с большим теплом...
Она очень любила произведение Эрвье Базена «Встань и иди» и его героиню Констанцию. Действительно, образ этот пленительный и привлекательный. Девушка-калека, парализованная, обречённая на медленную гибель и, осознавая это, влюблённая в жизнь так, что готова бороться за неё до последней минуты. От каждого человека, которого встречает Констанция, она требует максимум напряжения: «По настоящему я ненавижу только нерешительность». Круг друзей, которых собрала вокруг себя эта калека, состоял из людей, нуждающихся в Констанции, её воле, как она в их ногах. «Пока у тебя есть другие, нельзя считать, что ты потеряла саму себя». Это произведение как будто спрашивает читателя: «Можем ли мы видеть свой жизненный финиш и прогнозировать то, что успеем совершить прежде, чем уйти из этого мира навсегда?» - Нет! Поэтому каждой минуте нужно отдаваться полностью, со всей напряжённостью сил, нервов и воли...
Светлана родилась и училась в Москве. Вышла замуж ещё студенткой. После окончания МГРИ по распределению уехала с мужем в Магаданскую область. Работала в геологоразведочной экспедиции в посёлке Хасын. Там родился сын Алёша. Через некоторое время отношения с мужем усложнились. Он хотел видеть в ней исключительно хозяйку дома, заботливую жену и мать. Он как бы считал её своей собственностью и устраивал бурные сцены ревности. Света же была свободолюбивым, общительным, любознательным человеком и стремилась отстоять свою независимость. Через год супружеская жизнь превратилась в ад: настало полное разочарование, появилась ненависть.
Встреча с Эдуардом круто изменила её жизнь. С её слов, это был яркий, творческий человек. После окончания ленинградского вуза работал в той же Хасынской экспедиции. Проявил себя весьма способным специалистом, и ему прочили блестящую карьеру в геологии. И вдруг в 1965-ом году бросил перспективную работу по специальности и, окончив курсы шофёров, устроился водителем на Колымскую трассу. Работа эта представлялась ему более привлекательной, поскольку давала возможность общаться с новыми людьми, являла перспективы для творчества. Всё свободное время этот человек отдавал общению, его дом был открыт каждому, и к нему постоянно шли гости. Эрудированный, одарённый, мыслящий человек щедро делился своими познаниями с другими. Эдик постоянно поддерживал связь со многими литераторами, в том числе – диссидентами. Сам много и увлечённо писал, это были рассказы об окружающей жизни. Я прочитала один из них, сказание о морячке, живущей на берегу Охотского моря. Автор выражал свои мысли ярко и нестандартно, показывал жизнь грубыми мазками, натуралистично. Впечатляли красочные описания природы...
В студенчестве Света писала рассказы, очерки, изредка печаталась. В её многочисленных блокнотиках – жизненные наблюдения, описание событий и мест, в которых она побывала. Магадан, Анадырь, Камчатка, Алтай. За десять лет после окончания московского вуза она побывала во многих местах, общалась с большим количеством разных людей: от работяг в геологоразведочных партиях до творческой интеллигенции из московских литературных кругов. Я читала несколько её рассказов, колымские записи, алтайские дневники. Они представляли из себя художественно недоработанные, часто написанные в спешке, но очень интересные наблюдения, приметы жизни, портреты и характеры людей и их взаимоотношения. Прочитав кое-что из этих записей, я задала ей вопрос:
- Скажи, что ты считаешь главным в своей жизни?
Не думая, ответила:
- Желание не потерять человечность. До конца.
Вскоре Светлана рассталась с мужем и вместе с маленьким сыном уехала с Хасына на Чукотку. Потом небольшое время проработала на Камчатке, побывала на Алтае. В 1967-ом году приехала в Полярный. Работала сначала геологом на буровой, а потом – в плановом отделе экспедиции.
Уже после моего отъезда из Полярного органы КГБ заинтересовались московскими связями Эдика, его перепиской. Таким образом, вышли и на Светлану. За ней какое-то время был скрытый надзор, проверялись её знакомые. Видимо, это отложило отпечаток на её поведение – она стала более замкнута и осторожна.
Но зимой 1967-68 годов это была оптимистка со звонким смехом и радостным восприятием мира. Её изумляли картины заполярной природы, восхищали проявления человеческой щедрости. Однако, пропуская увиденное через своё сознание, она иногда высказывала крайне односторонние суждения...
Вместе с нами в комнате жил шестилетний сын Светы Алёша. Ему она отдавала всё самое доброе, что носила в своей душе. В моей памяти надолго сохранились слова маленького Алёши:
- Если бы я был волшебником, то сделал бы так, чтобы все игрушки в магазинах раздавались бесплатно, и чтобы их брали все – и дети, и взрослые.
- А взрослым зачем?
- Чтобы поставили и любовались.
Света читала Алёше хорошую сказку Экзюпери о принце с неба (дети воспринимают её по особому), «Зимнюю сказку» Грина и много книг о счастье и доброте. Она разговаривала с ним, как со взрослым, – искренне и вдумчиво. И никогда его не обманывала. Тяжело было в условиях Полярного находить слова для объяснения поступков взрослых – ведь дети тонко чувствуют даже незначительную неправду.
Светлана приносила в жизнь каждого человека, с которым её связывали дружеские отношения, поддержку и веру. А это возможно только, если тебе доверяют. Она никогда и ни с кем не фальшивила. И, наверное, самая лучшая её черта – умение сделать так, чтобы человек полностью ей поверил. Она ценила тёплое слово, участие даже малознакомого человека. Говорила:
- Когда бывает плохо, не сиди одна, – найди в себе силы идти к людям или на природу. Ищи там спасение от хандры.
Сама она всегда так поступала. Меня удивляло то упрямство, с которым она верила в людей, и та щедрость души, с которой она приходила в каждый дом. Никогда не боялась быть искренней и открытой. Пожалуй, в своей жизни я не встречала человека более бескорыстного, чем Света. Она никогда не запоминала, с кем делилась, кому помогала душевно и материально. В этом отношении она была безгранично самоотверженной, умела почувствовать проблемы человека, его внутренний мир и его боль.
Её совершенно не прельщал вещизм. За десять лет работы на Крайнем Севере она не приобрела и не накопила ничего. Ограничивалась лишь необходимым минимумом вещей: брюки, рубашка, свитер. Материальная заинтересованность в работе отсутствовала. Заработанные деньги тратила на других. Могла выслать всю заработанную за месяц зарплату попавшему в беду другу, отдать последнюю десятку бичу или купить понравившейся девочке красивое платье.
Да, в те времена, о которых я рассказываю, частенько встречались люди, для которых счастье заключалось вовсе не в деньгах. Деньги, конечно, были такому человеку тоже нужны, но лишь для того, чтобы стать независимым, свободным, уверенным в себе. Чтобы путешествовать, познавать ранее незнакомые уголки Земли, встречаться со старыми друзьями и приобретать новых. Но сотворить из денег божество и жить ради обогащения, накопительства, – вряд ли это можно считать основной целью, для которой человек приходит в сей мир.
Чем была счастлива Светлана? В чём разгадка её своеобразной Личности? Откуда черпала она свой оптимизм, доброжелательность, душевную щедрость, лиризм, песенность? Это осталось для меня тайной, которую я так и не разгадала.
Она дала мне очень много. И это оказалось решающим в моём отношении к последующим жизненным перипетиям. Конечно, я не стала и никогда не стану такой, как Света. Но она дала мне внутреннюю уверенность в своих возможностях и большую веру в людей. Наверное, поэтому я смогла выстоять и пережить дальнейшие разочарования и потери, преодолеть самые тяжёлые падения и находить в себе силы, чтобы подниматься и идти дальше.
- Не теряй, Томка, веру в сегодняшний день. Нужно жить не прошлым, а нынешним, ну и чуточку – будущим. Как бы ни было сейчас, но в каждую последующую минуту своей жизни ты можешь при желании найти, встретить, полюбить, увлечься, испытать новые чувства и начать жить сначала. Всё в твоих руках! - говорила Света.
Я прожила всего один год – и целую жизнь в одной комнате с этим необыкновенным человеком. И, наверное, стала во многом другой. В последующем мы много раз встречались, всю жизнь переписывались, стали лучшими друзьями, всегда помнили друг о друге, делились своими впечатлениями и мыслями о переменах, происходивших в окружающей жизни.
Конечно, я рассказала Свете о своей любви и душевных переживаниях. Сначала она отнеслась к моим чувствам с пониманием. Но однажды заметила:
- Не хватит ли заламывать руки? У тебя всё впереди. Всегда можно начать жизнь с самого начала. Главное – не гнуть ноги в коленях и чаще смотреть на себя со стороны, чтобы не потерять чувство юмора...
Я писала Любимому очень много писем и никогда их не отправляла. Они до недавних пор хранились в подписанных конвертах, некоторые даже запечатанные. Настало время с ними расстаться. Кроме меня, их никто не читал. Почти через полвека я прочитала эти письма перед тем, как сжечь. В них я вспоминала многочисленные эпизоды нашего общения: осенний парк, по которому гуляли, сорванный и подаренный мне цветок, наши разговоры... Падающие в тиши осенние листья, звёзды в ночном небе. Я писала Ему, что живу с этим уже полтора года и что никогда ничего не забуду. Приводила свои лучшие поэтические строчки. Упоминала слова из песни северных народов, в которой говорится, что самый красивый корабль тот, который проходит мимо. «Мне не нужно, чтобы ты был рядом. Достаточно того, что ты где-то есть и я чувствую себя не так одиноко в этом мире». Иногда я рассказывала в этих письмах о своей жизни. О Светлане, о нашем бульдозеристе Володе, об иранце Солхате, который часто приходил к нам со Светой в гости. Про Дмитриева и про то, как я начала что-то понимать в своей работе. Как нелегко было в поле. Я делилась с Ним своими сокровенными мыслями. Писала, как постепенно убеждалась, что, отдавая другим своё тепло, непременно получишь ответную доброту и понимание. Я открывала окружающий мир и через его ощущение познавала саму себя...
Я писала эти письма много дней и месяцев длинной полярной ночью. Окончив очередное письмо, иногда выходила в темень ночи, смотрела на звёзды и думала о том, что мои чувства — это ничто в сравнении с Вечностью. И всё же, была какая-то таинственная связь между необъяснимым, захлёстывающим, вспыхивающим потоком чувств в глубине души и загадочным, непостижимым мерцанием звёзд в бесконечной дали...
Не отправленные письма полувековой давности... Наверное, глупо было хранить их всю жизнь...
В один из выходных дней съездила в Елецкую. Как рады были мне девочки, особенно Люда! Художественная самодеятельность по-прежнему пользовалась успехом, в клубе появились новые люди. Но номера остались почти те же, только «Боцмана Бакуту» рассказывала теперь Люда. Самодеятельная бригада уже не ездила по станциям и околоткам: не получалось «выбить» агитационный вагончик...
Вся буровая бригада с нашей Предгорной партии перед выездом на зимний полевой сезон в горы заявилась к нам со Светой в гости. Теперь в бригаде, решив остаться в экспедиции, работал Толик, тот самый, который в конце летнего сезона приглашал меня съездить с ним в Сибирь. Володька-грузин на радости схватил меня своими огромными лапами и начал кружить по комнате. Я была удивлена тем, что Роман остался в экспедиции, а не уехал, как планировал, к своей невесте. После разговора с ним поняла, что он в полном порядке, по прежнему спокоен и уверен в себе. Спросил:
- Томка, ну почему ты до сих пор ни в кого не влюбилась?
- Да знаешь, Рома, боюсь, - ответила, смеясь. И уже серьёзно:
- А почему нет Лёни?
- Лёнька после межсезонки не появился и ничего о себе не сообщил.
Мне стало грустно. Почему-то вспомнилось, как мы летом ходили с Лёнькой на речку по воду. Он зашёл в холодную воду лишь по колени и черпал ковшиком, а я со смехом кричала с берега: «Лёнька, зайди поглубже. Не бойся утонуть, я прекрасно плаваю, в случае чего вытащу». Потом мы вместе несли огромную кастрюлю с водой и он, заметив, что мне тяжело, сказал: «Ну и хилячка ты, сестричка, тебе только тут и работать...»
Долго сидели, беседовали, пили привезённое с юга хорошее вино, пели песни. Потом начали расходиться, и только Толик никак не хотел уходить:
- Такой, как ты, нет больше нигде. Поеду за тобой, куда захочешь.
Я, смеясь, ответила:
- Пока твой путь — в поле, а мне завтра рано на работу, - и проводила его до дверей...
Часто приходил в наш дом парень по имени Солхат. Видимо, он надеялся, что авторитет Светы поможет ему найти справедливость. А, возможно, её советы помогут ему возвратиться домой, в Иран.
- Иран — очень отсталая страна, - рассказывал он. - У нас в семье было восемь детей. Отец работал маляром, жили очень бедно, частенько недоедали.
В начале 1950-ых Солхат узнал, что его отец по идейным соображениям вступил в компартию Ирана. Среди его сотоварищей бытовало мнение, что СССР — самая свободная и демократическая страна в мире и что человеку труда живётся там легко и привольно.
Наслушавшись разговоров о прекрасной стране, где никто не голодает, за труд рабочие получают хорошие заработки, отдыхают в санаториях, а медицина и образование бесплатны, юноша задумал бежать с родины в счастливую и сказочную страну. Он мечтал работать и учиться в Советском Союзе, зарабатывать деньги, чтобы помогать своей семье.
Нелегальный переход границы в те времена — это преступление по статье уголовного кодекса, предусматривающей наказание в виде лишения свободы. Длительное время Солхат находился под следствием. Допрашивали беспощадно: били, мучили допросами, бессонницей. Днём на деревянных нарах полагалось только сидеть, не облокачиваясь на стену, тем более не разрешалось ложиться. Надзиратель постоянно наблюдал в глазок; при попытке заключённого прилечь — тут же врывался и бил палкой. Так проходил день с восьми утра до 23 ночи. Затем — отбой. Но через два-три часа врывался конвой и вели на допрос, который обычно длился несколько часов.
К концу следствия воля была сломлена, и он был близок к умопомешательству. Суд приговорил его к заключению в колонии для несовершеннолетних. Затем он попал на Крайний Север. Сложно представить, как Солхат, родившийся и выросший в южной пустыне, смог выживать в жестоких условиях Севера, да ещё почти без знания языка. В экспедиции его ценили как хорошего, надёжного работника, маляра, плотника, у которого были золотые руки. К тому же, он отличался от других тем, что никогда не баловался спиртным и ему обычно доверяли ответственные участки работ.
С годами пришло понимание, что прекрасной страны-сказки такой, как она ему представлялась, не существует.
Уровень жизни рядового человека в СССР выше, чем в Иране, но, возможно, считал Солхат, лишь из-за того, что в семьях было мало детей. Он был удивлён тем фактом, что в СССР многие женщины заняты тяжёлым физическим трудом.
- У нас в Иране не встретишь женщину с лопатой или киркой на железной дороге или женщину, таскающую носилки, тяжёлые мешки. Вообще, женщины в городах практически не работают, а только в сельской местности.
Солхата, как и многих работяг в экспедиции, в оплате обжуливало начальство, но он боялся что-либо возражать.
Дальнейшая судьба этого человека мне неизвестна: в конце зимы он уволился из экспедиции и уехал в поисках лучшей доли...
Конец ноября. Солнце уже не появлялось около месяца. Но в первой половине дня вершины гор, видневшиеся вдали, частенько покрывались нежным красноватым светом. Свет ровный и спокойный, как будто горы освещаются изнутри. Он очень гармонично сочетался с цветом неба, тёмно-синим, с разнообразными оттенками. Видимо, где-то далеко из-за горизонта солнечные лучи, посылая свет, окрашивали горные вершины. Глядя на это потрясающее величие, я вспоминала звучание любимых аккордов симфонии Грига. Прослушав его музыку множество раз, можно вдруг заново открыть что-то неожиданное, ранее не услышанное. Открытие новых звучаний зависит от эмоционального состояния текущего мгновения, от способности Человека не слушать — вслушиваться. И в звуках разгадать чувства.
Письма, приходящие от подруг, самые драгоценные подарки, приносящие радость в монотонные, однообразные, серые будни. Письмо от Оли из Ленинграда. В нём звучат нотки разочарованности, тревожные размышления о смысле жизни. В юности человек часто задаётся подобными вопросами, анализирует окружающее бытие и находится в постоянном поиске и выборе своего пути. Я всегда аккуратно отвечала на письма друзей, делилась с ними своими наблюдениями и размышлениями. Рассказывала об окружающих людях, о работе, о бытовых сложностях. Часто делилась впечатлениями о заполярной природе, мнениями о прочитанных книгах. Из всего этого состояла тогда моя жизнь. Я отвечала подруге так: «Жизнь дана нам без нашего согласия и, мне кажется, нет никакого толку искать в ней смысл: нужно просто жить по возможности интересной и полной жизнью».
Кроме моих прежних подруг, мне довольно часто писала письма моя новая знакомая Аля, та самая практикантка из Миасского техникума, с которой я сдружилась летом в Предгорной партии. Видимо, она почувствовала во мне родственную душу. В одном из её писем были такие строчки: «Тамара, ты не представляешь, как я скучаю по тебе. У меня такое ощущение, что я знаю тебя всю жизнь». В своих письмах она рассказывала мне о студенческой жизни, о лыжных вылазках в окрестности Миасса, о своих друзьях. В начале 1968 года она защитила дипломный проект и получила распределение на Чукотку. Весной Аля вылетела на место работы и продолжала писать письма из посёлка Иультин Магаданской области. С восторгом вспоминала своё пребывание в городах Хабаровске, Магадане, в которых побывала проездом по пути к месту работы . В Восточно-Чукотской экспедиции молодого специалиста взяли в геологическую партию по разведке россыпей золота. В своих письмах она рассказывала, что ей и другим молодым специалистам предоставили жильё, делилась впечатлениями о первых шагах в геологии, о коллективе, в который попала, о природе и климате Чукотки, упоминала много интересных подробностей о своей жизни... Я немного завидовала Але. Мне всегда хотелось побывать на востоке нашей огромной страны, увидеть просторы Сибири и Дальний Восток, Камчатку и Сахалин, новые места и города.
Я поведала об этой чудесной девушке для того, чтобы показать большие возможности, которые имел человек во времена моей юности, молодой специалист не только с высшим, но также со средним техническим образованием. Миллионы выпускников институтов и техникумов направлялись на работу в разные уголки страны, уверенные в том, что их знания нужны, что их ждут и что они займут достойное место в жизни.
Нынче пришли другие времена. Выпускники вузов, не имеющие высоких покровителей и связей, идут на биржу труда. Если не повезёт и не удастся найти рабочее место, постепенно теряют квалификацию и вынуждены работать не по специальности. Таким образом, молодой человек теряет пять лет жизни, напрасно тратит усилия на учёбу, а его диплом и знания остаются невостребованными.
И ещё небольшой штрих: вылететь на работу на Дальний Восток для неимущей студентки, закончившей учебное заведение, сегодня немыслимо — стоимость авиабилетов измеряется астрономическими цифрами, такие перелёты могут позволить себе немногие.
Ныне посёлок городского типа Иультин, которым восторгалась Аля, превратился в полуразрушенный, покинутый людьми город-призрак. В годы Советской власти в посёлке был построен большой горно-обогатительный комбинат, производивший молибден, олово и вольфрам, сырьём для него послужило открытое в конце 1930-ых годов крупнейшее месторождение полиметаллов. В городе с многотысячным населением были построены аэропорт, Дворец культуры, школы, детские сады. В конце 1990-ых годов город уничтожили рыночные преобразования...
Бывает обычное полярное сияние, чаще всего это лучи зеленоватого цвета, рассекающие небо в разных направлениях, образующие иногда причудливые завихрения и фантастические формы. А бывает потрясающее, необыкновенное. величественное, радужное сияние, в котором сочетаются разнообразные тона и оттенки, постоянно меняющиеся и переходящие друг в друга.
Начинается всё с красного пожара в ночном небе, занимающего восточную или северо-восточную его часть. Через некоторое время вспыхивают полосы светло-зелёного цвета, они протягиваются в ночном небе, создавая ощущение, что где-то за горизонтом загорелись мощные зелёные прожектора, направленные вверх. Иногда прямо над головой эти полосы закручиваются в змеевидные, диковинные, изменчивые сплетения. Постепенно в каком-то химеричном узоре, то приближаясь, то отдаляясь, эти сплетения превращаются в разноцветные пучки лучей светло-и тёмно-синей, фиолетовой, зелёной и жёлтой окраски. Местами их обволакивает белесый туман, и в нём великолепные блики становятся нечёткими и расплывчатыми. Но вдруг что-то неуловимо меняется. Небо вспыхивает и озаряется волнистыми световыми лучами всех цветов — от яркого, жёлтого до красного, фиолетового, светло- и тёмно-синего. Всё приходит в беспокойное движение, трепещет, мерцает и переливается. В северной окраине неба полыхает зарево, как будто там начался восход солнца. И чудится, что где-то далеко в этом ярком свете в небесной глубине проливается дождь. Не настоящий дождь, а лишь его подобие. Он льётся, сыпет, бегает, серебрится своими удлинёнными, трепещущими брызгами в удивительных цветных лучах. Он, этот дождь, образует восхитительную, подвижную, живую феерию. Всё небо отчаянно, странно и устрашающе пылает.
Где-то далеко на севере за этими трепетными дождями зарождается пурга. Кажется, что уже слышны ужасные завывания ветра, обрушивающего на застывшую землю свои удары...
Странная, необъяснимая тоска сжимает душу. О том, чего нет и никогда не будет, о Недостижимом. Полярная фантасмагория длится около часа. Постепенно исчезают золотые дождинки, небо успокаивается, темнеет, приобретает бесстрастную тёмно-синюю окраску... А в глазах и в душе остаётся отголосок неповторимого чуда...
Но тоска не проходит. Откуда она заползает и всё сильнее захлёстывает сознание? — Наверное, всплывает из далёкого, неизвестного, предшествовавшего нашему появлению прошлого, и из туманного, неизбежного будущего, незримо определяющих безжалостный Закон Жизни. Ведь они, эти сполохи — вечны. Они миллионы лет сияли в небесной бездне до меня и столько же будут мерцать после...
Сколько странных, поразительных видений подарили мне полярные ночи! Сколько пробудили чувств и эмоций! Сколько дум я передумала под их дивными, переливающимися сполохами! Сколько непостижимых тайн и неповторимых мгновений навсегда сохранила Память...
В Полярном я пыталась читать Фридриха Ницше. Это были машинописные фрагменты из произведения «Так говорил Заратустра», видимо, от «Самиздата», которые были в библиотечке Светланы. Вероятнее всего, они перепечатывались из журнальных вариантов, находящихся в закрытых фондах некоторых библиотек. Читала и недоумевала. Советская пропаганда рассматривала это произведение в качестве основы для идеологии фашизма (национал-социализма), а идеи Сверхчеловека — утверждением принципов высшей расы арийцев. Но, ознакомившись с философией Заратустры, весьма сложной для понимания, я ничего подобного не заметила. Он проповедовал образ Человека, поднявшегося над толпой, и воспринимается этот Сверхчеловек как великий Мыслитель, рушащий старые догмы и проповедующий новые устои. Инертная масса — стадо, зачастую не понимает и не признаёт его. Некоторая агрессивность ему присуща, но я не заметила явных призывов к насилию. Приведу лишь одну краткую цитату из проповедей Пастыря.
«Посмотрите на добрых и праведных! Кого ненавидят они больше всего? — Того, кто разбивает скрижали их ценностей, преступающего преступника — а это и есть — Созидающий... Спутников ищет Созидающий, а не трупов и также не стад, и не верующих. Со-зидающих ищет Созидатель, тех, кто пишет новые ценности на новые скрижали. Со-зидающих ищет Заратустра, товарищей в жатве...»
Я выписала множество не менее интересных цитат о Сверхчеловеке, приводить которые здесь нет смысла, теперь этот труд издан, а также доступен в интернете. Произведение читается тяжеловато, но заставляет мыслить и поэтому заслуживает внимания. Читая о Сверхчеловеке, я думала прежде всего о роли Личности в истории Человечества и воспринимала его именно в таком ракурсе. Мне казалось, что теория Заратустры, очевидно, была использована в идеологии национал-социализма для обоснования превосходства арийской расы над остальной частью Человечества. Таким образом эта раса, состоящая из сверхчеловеков-арийцев, представлялась исключительной, имеющей право вершить судьбы Мира. Наверное, любую идею можно задействовать для того, чтобы реализовать диктат одной группы людей (одной страны) над остальными представителями Homo Sapiens, а также оправдать любые, самые гнусные агрессивные преступления, совершённые с подобными намерениями. Для этих целей годны и коммунистическая, и демократическая идеи. Так мне кажется...
Небольшую библиотечку, привезённую Светланой из Москвы, я вскоре всю прочитала. В ней, помимо ранее знакомых авторов, я впервые открыла для себя произведения Эрве Базена и Антуана Экзюпери. Очень впечатлила «Планета людей» Экзюпери. Многократно перечитывала многие страницы. Поразительно: всё, о чём поведал французский писатель, журналист, лётчик, было мне так близко и понятно. Роман о человеческих взаимоотношениях и привязанностях, осмыслении собственной роли в жизни, о Великой Дружбе, Вечной Тоске. Наша Планета одновременно пустынна и богата. Богата, потому что в ней кроются оазисы дружбы, далёкие, забытые, но всегда верные. Много лет Человек садит деревья, приобретает друзей, и это величайшее богатство. Но время безжалостно вырубает этот лес... И ещё в мою душу запали слова о ручных газелях из Джуби. Их поймали маленькими, слепыми. Содержали в просторных загонах и, казалось, что им, никогда не знавшим свободу, хорошо в просторном загоне, где люди о них заботятся и кормят из рук. Но, когда газели подрастают, они забывают о вырастивших их людях, постоянно устремляются к заграждению, за которым начинается пустыня. Там они стоят, упёршись рожками в сетку и постепенно угасают. Их сжигает тоска...
Думаю, что у человека тоже есть подобное чувство — тоска о неведомом и несбыточном.. О чём, сказать сложно. Но в глухом Заполярье в полярную ночь почему-то она ощущается особенно остро.
В начале ноября прошёл слух, что я попала под сокращение. Якобы, было уже решение профкома и готовится приказ. В этот период я явно почувствовала отношение ко мне сотрудников экспедиции. Многие специалисты хлопотали за меня, ходили к начальнику экспедиции и в профком. На мою защиту встали Дмитриев, Машовец, Слава Утробин, его жена Валентина, Алик Агеенко, замначальника экспедиции Макаров, заведующая оформбюро Евгения Ивановна Диденко, Борис Палесик, Светлана и многие геологи, с которыми я была совсем мало знакома, но они были довольны выполняемыми мной графическими материалами. И, как ни странно, решение о моём сокращении было пересмотрено и отменено.
Правда, после этого у меня появился враг — Галина Антоновна. Очевидно, она опасалась, что меня, как молодую и перспективную, оставят, а вместо этого сократят её, работника предпенсионного возраста. Она была человеком сухим, чёрствым и категоричным и почти никогда не отзывалась о ком-либо хорошо. Всю жизнь прожила в Свердловске, работала лаборанткой в горном институте. Она работала в экспедиции менее года, по протекции Евгении Ивановны, и мечтала о существенной прибавке к пенсии за счёт северных надбавок. Создавала впечатление человека ограниченного, постоянно занималась подсчётом денег: собственных доходов и расходов. Собирала слухи-пересуды обо всех работниках экспедиции и частенько делилась ими с окружающими. Тем не менее, она нежно любила своих престарелых родителей, с которыми прожила всю свою жизнь, и постоянно пересылала деньги, для обеспечения им хорошего ухода. Замужем никогда не была.
Галина Антоновна заслуживает того, чтобы уделить её личности немного внимания, поскольку таких людей можно было встретить в те времена частенько. У неё была своя мораль и своя жизненная позиция. Вот лишь некоторые её принципы.
- Да, мой идеал мещанский, - не без гордости вещала она, - я не возражаю, что этот идеал мелок и не всем по душе. Я хочу обеспечить свою старость и создать достойные условия своим старым родителям. Это моя цель и, я думаю, она не так уж и плоха... Я понимаю людей, у которых идеал — наука. Но по своим умственным возможностям я для таких целей не гожусь... Многие люди, мои друзья говорят, что я — хороший человек, и я считаю, что они правы. Я убеждена, что во мне нет ничего плохого... Я осуждаю людей, которые живут без цели, беспринципно и безалаберно, как, например, Светлана Лисицына. Какой кошмар! Дожила до 32 лет, а ума так и не набралась! Десять лет отработать на Севере и не иметь никаких сбережений, она «гол, как сокол»... Я не понимаю тех, кто утверждает, что человек должен познать в жизни всё: и хорошее, и дурное. Я совсем не желаю видеть плохое, смотрю на него только издали и не собираюсь вникать в его причины. Зачем мне это нужно?... Я редко ошибаюсь в людях. Дурного человека всегда можно распознать — плохое на виду. Их пороки меня не волнуют и не интересуют. Я стремлюсь только к хорошим людям, обходя плохих. Где-то в мире идёт борьба между добром и злом. Мне она не нужна, нужно беречь своё здоровье. Я отстранюсь от этой борьбы из опасения, чтобы мне, чего доброго, под горячую руку не наподдали...
Я иногда вступала с Галиной Антоновной в бесполезные дебаты, но человека, которому за 50 лет, сложно поколебать в убеждениях. Я была молода, пытлива, хотелось познать и разгадать в жизни многое. И, конечно, наши разногласия были непреодолимы, причём, не только из-за большой разницы в возрасте... Но, тем не менее, я была рада, что её тоже оставили в экспедиции, а через год отправили на заслуженный отдых с приличной добавкой к пенсии.
На 106-ой километр прислали из Тюмени нового начальника экспедиции, понизив в должности прежнего руководителя до главного инженера. Экспедиция входила в структуру Тюменского геологоразведочного управления, и некоторые геологи были весьма наслышаны о новом начальнике. Летом 1967 года в тюменских газетах появились публикации с разоблачением профсоюзного лидера Симоновского. Профком управления, возглавляемый Симоновским, занимался распределением квартир работникам в соответствии со списком очередников, а также выделением бесплатных путёвок в санатории. Всё это в профкоме осуществлялось с грубым нарушением существующих законов. Квартиры и путёвки по усмотрению председателя Симоновского раздавались родственникам, друзьям и, в значительной мере — за взятки. После публикаций в газетах была создана госкомиссия с целью выявления злоупотреблений и наведения порядка. Но Симоновский, видимо, имел большие связи «наверху», — комиссию через месяц «убрали», а все газеты как по команде прекратили печатать компромат на профсоюзного деятеля. Самого же Симоновского, чтобы не мозолил глаза, решено было направить в Заполярье в нашу Полярно-Уральскую экспедицию.
Коллектив экспедиции довольно быстро отреагировал на появление нового начальника. У кого-то из геологов сохранились газетные публикации полугодичной давности, и их понесли по отделам. Инициативная группа специалистов, в которую входила Светлана, составила письма на имя начальника Тюменского управления и в Министерство геологии в Москву с просьбой убрать коррупционера из нашей организации. Письма понесли по отделам и под ними подписались главные специалисты: начальники партий, главные и ведущие инженеры-геологи и геофизики, около 50 человек.
Не прошло и месяца, Симоновского убрали, и на руководящее место был восстановлен прежний начальник. Поговаривали, что Симоновского всё же пристроили на работу в другую отдалённую экспедицию, где коллектив был более инертным...
Необычные люди приходят к нам постоянно. Светлана как магнитом притягивает к себе интересных собеседников. Один из таких — Юра Морозов, незаурядная Личность с могучим интеллектом, обширным кругозором, философскими взглядами на мир. Отбыл длительный срок в заключении по 58 статье. Подробности не рассказывал и на судьбу не сетовал. Обладал великолепной памятью и очень глубокими знаниями отечественной художественной литературы. Рассказы Горького и стихи Маяковского мог цитировать часами. Свободно рассуждал о психологических особенностях героев Достоевского и Толстого. Я поражалась его громадной эрудицией, нестандартностью мышления. Даже Светлана не всегда находила нужные слова и доводы, чтобы на высоте держать с ним диалог. В их беседах я обычно была немым слушателем. Мельком обмолвился, что работал на шахте в Воркуте. В Полярном пытался устроиться на буровую. Заходил к нам в гости несколько раз, а потом исчез так же неожиданно, как и появился.
Получила письмо от школьного друга Ореста, который проходил срочную службу в Карпатах, а через пару дней от подруги детства Ромы из Тернополя. Им было непонятно, почему и, главное, зачем я живу в такой глуши, в отрыве от цивилизации. Письмо от Ореста очень трогательное: «Тома, прочитав твоё письмо, я впервые почувствовал теплоту, как при встрече старых друзей». В письме он делился своими впечатлениями о службе и планами на будущее.
Рома спрашивала: «Тамара, скажи правду, неужели тебе совсем не хочется в Тернополь? Не хочется учиться в институте?»
Отвечала на вопросы друзей приблизительно так: «Пока что я живу здесь, и мне нравится познавать этот край и его контрасты, и в этом я вижу для себя какой-то смысл. Я живу весьма напряжённой жизнью. Мне нужно закончить свои дела здесь и осуществить задуманное. Институт же от меня никуда не денется».
Действительно, за длинную зиму, проведённую в Полярном, я много работала и практически всегда недосыпала. Много сил и времени отнимали нелёгкие бытовые условия: необходимость постоянно поддерживать тепло в промерзающем доме, запасаться водой из водокачки, готовить еду из скудных продуктов и прочее. Чтение книг, подготовка к вступительным экзаменам в институт, ведение записей о впечатлениях из окружающей жизни, изредка написание стихов. Рабочий день заканчивался в час-два ночи, начинался в шесть-семь утра. Иной раз в нетерпении ожидала выходных, чтобы отдохнуть и отоспаться. Но частенько и в выходные бывала экстренная работа, не давая возможности для передышки...
Тем не менее, интенсивные занятия не мешали думать и мечтать. Думать о прошлом, мечтать о будущем. Мысли-мечты. Мечта по-украински Мрія. Это очень красивое слово. Хорошее, лирическое. М-р-і-я. Созвучно словам: море, горы, вера. Пока есть Мечта-Мрія, пока есть о чём мечтать, для Человека ничего не потеряно...
Возвращаясь в тревожный нынешний день, когда я пишу эти строки, ощущаю горечь и скорбь о прошедших чудесных временах и тёплых приятельских отношениях, о своих друзьях, которых потеряла в безумном вихре нынешних перемен. Они ещё живы, но навсегда ушли и больше не возвратятся никогда...
Морозное утро. Температура около -40. Наконец-то выдался полноценный выходной. Всё утро ходила и смотрела на горы. Потрясающие контрасты. Горы тёмные, рельефные. Как будто невидимый художник провёл резкие, чёткие, без единой округлости штрихи. Кажется, что в горах нет снега, настолько черны их силуэты. На небе — тёмные тучи, чуть светлее цвета гор. А там, где начинаются вершины, — узенькие полоски белизны. Яркий её цвет имеет нереальный, фантастический вид, выделяясь на фоне сплошной темени и серости... Утренние сумерки. Тишина в морозном воздухе. На всём огромном пространстве — ни единого звука, ничто не шелохнётся. Химеричным кажется дым над трубами домов, застылый, неподвижный, словно страшилище из немого кино. А в сером, неподвижном воздухе до самого горизонта — густой туман...
Светлана ездила в Предгорную партию проводить нормирование для АТС. Возвратилась уставшая, две ночи провела в кабине вездехода почти без сна. Приехала и сразу свалилась. Мы с Алёшей старались не шуметь, чтобы не потревожить её сон.
На следующий день она рассказала об этой поездке. Ехали без отдыха и почти безостановочно двое суток. На вторую ночь водитель Дашко начал засыпать. Путь лежал через ровную как футбольное поле тундру. Начав было дремать, сквозь сон Света услышала лязг и грохот и почувствовала, что машина переворачивается. Оказалось — лопнула гусеница. Мороз -40 с ветерком. Дашко злобно взглянул в сторону попутчицы и процедил:
- Баба на корабле — жди беды.
Пришлось ремонтировать поломку на жгучем морозе, у ребят кожа на пальцах рук примерзала к металлу.
- Мужики смотрели на меня с ненавистью и между собой повторяли слова Дашко. Простояли не менее двух часов, наконец двинулись. Лица у них злые, осунувшиеся. Я боялась рот открыть, тихо задремала в уголочке. Вдруг почувствовала, что кто-то из ребят осторожно укрывает меня шубой...
Проговорили со Светой половину ночи. Я ей читала некоторые стихи украинских поэтов, прочитала и свои стихи. Тогда я писала только на украинском языке, лишь через десятилетия перевела на русский те из них, что сохранились. Она прекрасно понимала украинский язык, знала и любила много украинских песен.
Разговор переключился на десятилетнюю эпопею пребывания Светланы на Дальнем Востоке. Она работала в Магаданской области (Хасынской экспедиции), на Чукотке (Анадырская экспедиция), Камчатке. Я слушала её рассказы, затаив дыхание, настолько они были интересные. Мечтала, окончив институт, поработать в Восточной Сибири. Но мечтам этим не суждено было сбыться. Моя дальнейшая трудовая деятельность прошла, в основном, на Европейском Севере: в Республике Коми и Ямало-Ненецком национальном округе, небольшой период — в Западной Сибири.
За пару недель до нового 1968 года замела пурга. Она выла несколько дней, словно вокруг посёлка поселилась стая диких зверей. Серость и темнота — это краски полярной ночи. Все тропинки давно занесло, и люди по утрам буквально утопают в огромной высоты сугробах, преодолеть которые иной раз весьма непросто. Приходится продираться, по колени увязая в снегу. Один из больших сугробов навалило около нашего дома, преградив вход в жилище. Расчищать его бесполезно, в обед успеваем проложить через него лишь узенькую тропинку, но к утру следующего дня её почти не видно, снова заметает снегом. Для того, чтобы принести с водокачки ведро питьевой воды, нужно совершить небольшой подвиг: жестокие порывы ветра сбивают с ног так, что удержаться проблемно. Ночь перемешалась со снегом. Нет ни неба, ни земли, ни простора между ними. Всё это — единая масса злобы, силы, дикого порыва. Словно живое существо, долго удерживаемое тёмными силами, ошалело, вырвавшись на простор. В выходной я одела лыжи и, превозмогая стихию, поднялась на нашу горку. Идти было очень тяжело, лыжи постоянно проваливались в глубокий снег. Вокруг всё выло, дикий ветер рвал полы моей куртки, пытаясь опрокинуть в бездну ночи. Но я всё же поднялась на самый верх и постояла там, терзаемая неистовым шквалом бурана. Спустившись обратно и войдя в тёплое и уютное наше жилище, почувствовала не только усталость, но и великое облегчение...
Своё двадцатилетие я встретила в ожидании весточек из родных мест. Накануне получила тёплое письмо от папы. Поздравила Светлана. Растрогали сослуживцы: Евгения Ивановна, Тоня. Приятным оказалось внимание Дмитриева и даже Саня, на удивление трезвый и доброжелательный, выразил своё уважение. В эту глушь поздравления от друзей немного опоздали, дошли через несколько дней. Телеграмма от моих тернопольских подруг из Ленинграда: «Вспомни сиреневый туман и пусть он передаст тебе всё то многое, о чём мы хотим сказать тебе в этот день». Особенная радость — открытка от Любимого, всего несколько слов: «У нас вода и 5° тепла, пусть тепло доберётся до тебя...»
Тепло — понятие обширное. Холодный, неласковый климат Заполярья — это лишь внешнее ощущение. Внутреннее тепло, исходящее от человеческих взаимоотношений, от общения с дорогими, родственными людьми, гораздо мощнее. На чувства, которые испытывает человек от такого тепла, не влияет климатический фактор: на Севере и на Юге оно оказывает одинаковое воздействие на душу человека. На Крайнем Севере особенно громадное значение имеет человеческое участие и поддержка дорогих и близких сердцу людей...
За неделю до нового года Алёша наломал веточек карликовой берёзки, поставил их в воду, и на них быстро появились нежные листочки. Света придумала смастерить самодельные ёлочные игрушки и украсить кустик.
Новый год встретили вчетвером: я, наш сосед, водитель АТС Дашко, Светлана и пришедшая в гости Тоня. Уложив Алёшу спать, сидели за скромным столом. В 12 часов по местному, тюменскому времени, как полагается, подняли стаканы с шампанским, приобретённым в поселковой лавке. Дашко добавлял в шампанское немного спирта, напиток назывался «Северное сияние». Пошли по посёлку в сторону клуба и по пути заходили во все дома, поздравляли друзей и знакомых. Везде нам были рады, угощали, кое-кто из сослуживцев охотно к нам присоединился. Образовалась шумная компания. Словно малые дети, мы играли в снежки, прыгали в глубокие сугробы, веселились, смеялись. Незадолго до 12-ти по московскому времени встретили Алика Агеенко с двумя ребятами-геологами, и они пригласили нас к себе. Куранты начали отсчитывать полночь. Мы подняли стаканы с шампанским, и тут я впервые почувствовала праздник по настоящему. Вместе со мной в эти секунды подымали праздничные бокалы все мои друзья, мои родные, папа и мама, мой Любимый. Возможно, кто-то из них тоже вспомнил в этот миг обо мне...
Закончилась новогодняя ночь в клубе, где плясала и пела добрая половина посёлка. Здесь были ребята с моей Предгорной партии: Володя-грузин, Ник, Витя, Роман. Толик раздобыл где-то ёлочные игрушки и раздаривал всем девчонкам. Так завершился 1967-ой год, первый праздник, встреченный мной в экспедиции...