9
Ольга и сама не чаяла, что всё получится так здорово. Она с удовольствием досмотрела сказку, хотя и видела её, и стала настраиваться на два скучных дня. Стирать не хотелось, читать тоже, и после вчерашнего такого волшебного вечера всё было серо и тускло. Она немного поборолась сама с собой и допила вчерашнее вино, дав себе слово, что это в последний раз. А допить надо было обязательно, а то вдруг кто-то на него наткнётся – удавиться мало. Но теперь – всё! Тем более, поговаривают, вот-вот должно выйти постановление о запрете этой гадости. Вроде бы серьёзное постановление, а не постановление для постановления. Хватит «бороться», надо что-то делать. Она вот тоже борется с собой, а что толку! А не было бы этой заразы – и борьбы никакой не надо.
Ольга решила готовить обед, и тут позвонила Ирина.
- Чем занимается начальство? – Она по-прежнему работала заведующей магазином.
- Начальство скучает.
- Плохой пример для подчинённых.
- А что предлагают подчинённые?
Ирина сказала, что они собираются с ночевкой на речку. Валентин пошел в редакцию, у него там какие-то дела, но скоро вернется. Молодые тоже поедут. Но что молодые!..
- Ой, Ира, ты меня убиваешь, я сто лет мечтаю!
- Так в чем дело? Ну-ка давай твоего зодчего. Опять на работе? А когда будет?
- Спроси что-нибудь полегче.
- Ну, ты вот что: ты будь готова.
- Да я всегда готова!
- Ты слушай: пока соберись, не будет же он ездить целый день. Если мы уедем раньше, то будем у нашей березки, найдете. Договорились?
- Договорились.
Первое, что она сделала, - смоталась в магазин и купила всё необходимое, чтоб не терять время потом. Пёрла тяжелые сумки по лестнице и ругала себя: чего забегалась! Пока Михаил съездил бы в гараж за палаткой, она бы зашла в магазин, всё купила и не таскалась бы с сумками по этажам.
Но дома, отдышавшись, подумала: нет, правильно, что взяла. А то вдруг перерыв окажется – стой, жди.
Теперь бы этих беглецов разыскать. Позвонила на одну стройку, другую. «Был, - сказали, - уехал».
Начал капать дождик, и Ольга забеспокоилась, позвонила Ирине.
- Вы ещё не уехали?
- Да нет, любуемся дождиком. Суседа ещё нет?
- Нет. Так что вы решаете? - Ольга боялась, что они передумают. – Подумаешь, дождь! Боишься, что раскиснет твой редактор?
- Ну. У него же бумажная душа… - В трубке послышался какой-то шум, а потом бас Валентина: - Здравствуй, Оля. Матч состоится при любой погоде.
- Здравствуй, Валентин! Слышу голос настоящего мужчины!
Но Ирина уже отвоевала трубку.
- Слышь? Это его «бумажная душа» заела. Дождик переждем и поедем. Получше ищи моего суседа.
Ирина по-прежнему называла Михаила суседом, хотя они давно соседями не были и жили в разных микрорайонах. Валентин, как стал редактором, тоже получил трехкомнатную квартиру. Они продолжали семьями дружить, хотя встречались теперь гораздо реже. И не потому, что дружба ослабла, а, наверное, с возрастом стали тяжелее на подъём, да и других забот хватало. У них горе с Анной, но Ирине тоже не позавидуешь. Максим после школы поступать в институт не захотел, скоропостижно женился и тут же – армия. Невестка жила у них, скоро произвела свекровку в бабушки и стало не до гостей. Максим попивал и до армии, а по возвращении словно наверстывал годы трезвой жизни. Работал монтажником, получал неплохо, но половину пропивал. В молодой семье не ладилось. Жили бы отдельно – ещё куда ни шло, а так – котёл.
«Глаза бы мои их не видели,- жаловалась Ирина. – О ней ничего плохого сказать не могу, а Максим стал просто невозможным. Такой эгоист!.. Ни дочь, ни жена ему не нужны, просто не понимаешь, зачем человек живет. Лишь бы ему было хорошо! Пока он в командировке – только и спокойной жизни. А всё – водка. Начнешь с ним говорить – всё вроде понимает; выпил – скотина скотиной. – Ирина вздыхала и безнадежно махала рукой. – И квартиру ему бы дали, если бы горло было человеческое, а так – куда? Не знаю… Валентин хоть кооператив добился – теперь есть какой-то просвет. Скорей бы сдали дом. Веришь – сил больше нет!»
А горе людей сближает. Стыдно признаться, но Ольга всегда чувствовала себя неуютно в благополучных и преуспевающих семьях. «Неужели мне приятно чужое горе?» - осуждала она себя и не могла понять, в чём тут дело, а только среди сытых и довольных ей было неуютно.
А впрочем, думала она, где они, эти благополучные семьи и где эти довольные? Просто мы все артисты и не любим выставлять напоказ свои болячки…
Так или иначе, они продолжали дружить и радовались встречам.
С нынешними своими соседями Ольга как-то не сошлась, и не потому, что они были плохие – она их просто не знала. Видно, в этом возрасте друзья уже не приобретаются.
Поэтому она так обрадовалась звонку Ирины, и сейчас, сидя в машине рядом с мужем, смотрела на мелькающие деревья, дома и ожидала встречу. Эдуарда Матвеевича, а попросту Эдика, директора музыкальной школы, и его жену Свету они с Михаилом знали хорошо; однажды вместе встречали Новый год, да и у березки приходилось бывать. Эта семья жила с Ириной на одной площадке, и Ольга даже немного ревновала их к своим старым друзьям, но совсем немного, так, чуть-чуть, они были веселые и милые люди, и в мыслях она была уже у березки и смотрела на вечерний костер…
- Для кого ты так надушилась? – покрутил носом Михаил.
- Как? Там же Валентин, Эдик. Комаров это тоже отпугивает, - засмеялась Ольга.
- Не знаю насчет комаров, а мне уже дурно, – сказал он и приоткрыл боковое окошко.
Ольга нарочно так перестраховалась: боялась, что Михаил учует запах вина. Ничего, она побрызгала только шарфик и оставит его в машине, чтоб народ от неё не шарахался. И правда дышать нечем.
- Как вы съездили с Анной?
- Хорошо. Были даже у памятника. У того памятника, помнишь?
- Конечно. Молодцы. Ничего не рассказывала?
-Нет, - ответил Михаил, понимая, о чем она спрашивает. – Ты его хоть видела?
- Видела один раз. Я же тебе говорила. – Ольга пожала плечами. – Зашли, взяли какую-то кассету и ушли. Видно, думали, что никого нет дома. Высокий, в джинсах. «Здравствуйте»,- говорит. - Ольга поклонилась, показывая, как он поздоровался. – А когда уходили , «До свидания», - она снова поклонилась. – Вот и всё. Глаза мне его не понравились, смотрят как-то мимо тебя. И губы тонкие.
- Причем тут губы?
- Если губы тонкие, человек ехидный.
- Глупости.
- Может быть.
Михаил покосился на неё и сказал:
- Где природа напасётся материала для таких губ, как у тебя?
- Для тебя же нашла?
- А почему я тогда такой ехидный?
- Потому что нет правил без исключений.
- Вот и наш зять – исключение.
- Дай бог. – Ольга вздохнула. – Ой, Миша, зять… Аж страшно, как подумаешь.
- А ты не думай. Что-то ты в последнее время стала много думать.
- Иду в ногу со временем: интенсивное использование имеющихся мощностей!
- Гляди-ка! Имеющиеся, да ещё и мощности…
- И правда. Совсем забыла, что я у тебя дурочка. Мне, конечно, обидно за тебя, Миша, но умные женщины достались, видно, умным мужчинам.
Михаил засмеялся.
- Сомневаюсь. Где столько мужчин набрать!
Они уже выехали из города и мчались к посёлку по неширокой асфальтированной дороге, усаженной тополями. Тополя были похожи на вчерашние, и Ольга сказала:
- А хорошо мы вчера погуляли… Но сегодня ты всю ночь можешь любоваться своей Большой Медведицей.
- Если маленькая позволит.
- Это я маленькая? Да если она спустится к нашей палатке, я сотру её в порошок!
- Она побоится. В магазин не надо? – Они уже ехали по широкой улице современного поселка, стоявшего на высоком берегу речки.
- Всё, Миша, есть, поехали.
Через минуту перед ними открылась красивая панорама зеленой долины. Внизу то появлялась, то исчезала светлая лента реки.
***
Они не очень опоздали. Палатки были уже натянуты, но обедать ещё не садились. После бурной встречи, устроенной вновь прибывшим, женщины стали накрывать под березкой «стол», а Михаил присоединился к мужчинам. Валентин ломал сухие ветки и подкладывал в костер, над которым висел на «козликах» закопченный чайник.
- Зачем ты его повесил? – сказал Эдик. – Пока нам понадобится чай, он весь выкипит. – И снял чайник с огня.
-О! Умник. Снял. Тебе что сказали женщины? Сделать чай. Вот и пусть делается. А иначе зачем три лба торчат у костра? Повесь на место.
- Вот демагог, - сказал Эдик, но чайник повесил. Правда, не на огонь, а сбоку, чтоб не выкипал. – Не стыдно ломать такие тонкие веточки? Бе*ги потолще. – Эдик не выговаривал букву «р», она у него получалась как «г».
- То тебе.
- Вот так, - пожаловался он Михаилу. - Всю че*гную *габоту взваливает на меня. Я ходил соби*гал сушняк, а он им белый свет отапливает. Изве*гг.
Михаил вытащил сигареты, и они с Валентином закурили. Эдик отвел протянутую пачку в сторону и покачал головой. – Уже полгода, - сказал он.
- Представляешь, что с ним будет через год? – прищурился Валентин, погладив округлившийся живот Эдика. Тот хотел шлепнуть его по руке, но Валентин успел отдернуть её. – Во, и реакция уже не та. А ещё обижается, что сушняк заставляю собирать. Спасибо бы сказал!
- Ты кончай ветки пе*геводить! Нашел занятие: сжигать чужой т*гуд.
- Ты же поджигал костер моей газетой?
-То одна. А вообще у меня для твоей газеты д*гугое п*гименение. – И Эдик заливисто расхохотался. Аж женщины повернули улыбчивые лица, настолько у него был заразительный смех. Эдик сам был круглый, и смех его тоже казался круглым, как «о», вылетающее изо рта: хо-хо-хо. Он поглядывал на Валентина, взрывался своим круглым смехом и так же внезапно замолкал. Очень уж ему понравилась шпилька в адрес редактора газеты: чтоб знал, как его по животу гладить!
Михаил прикурил от головешки и тоже стал ломать палки и складывать в кучку. Солнце стояло ещё высоко, от воды веяло прохладой, а за палатками поднимался крутой берег. Когда же они были здесь в последний раз? Почти год назад. Столько же, значит, не видел и Эдика. С Валентином-то встречались.
- Как музыкальная жизнь? Нот вам не прибавили?
- Не. Те же семь штук.
- А зарплату?
- Им и так за каждую ноту чуть ли не по сотне отваливают, - сказал Валентин.
- Ду*гак ты. Считай лучше свои буквы. До т*гидцати двух сосчитать не можешь, на каждой ст*ганице ошибки. А вообще вам, газетчикам, т*ги буквы хватило бы – у*га! – больше вы ничего не знаете.
- Почему? – вступился Михаил. – Они иногда и «караул» кричат.
- Очень *гедко. Только когда п*го ст*гоителей пишут. И то после окончания ст*гойки, когда всё пе*гест*гаивать надо.
- Видал? Сплошной реквием и по нашей пропаганде, и по созидательному труду. Миша, давай его окунем, чтоб охладить у товарища критический пыл.
Эдик с опаской откатился от костра, настороженно поглядывая то на одного, то на другого. Знал, что эти «па*газиты» могут и окунуть.
- *Гебята, - сказал он, - я бе*гу свои слова об*гатно и больше не буду. Ты, Валик, великий жу*гналист, и Миша со в*геменем поставит тебе небывалый памятник. Без недоделок.
- Вот гад, - сказал Валентин и погнался за ним. Эдик с заполошным криком бросился бежать в сторону женщин.
- И*га, спасай! Этот инквизито*г хочет меня утопить!
Женщины стали мощной стеной:
- Не отдадим композитора!
- Че*гнокнижник че*гтов! – торжествовал Эдик, выглядывая из-за женских спин.
- Чай готов? – спросила, смеясь, Ирина у Валентина.
- И*га, не готов. Он д*гова жалеет, - захохотал Эдик.
- Ах ты!... – рванулся Валентин, но на нем дружно повисли женщины и повалили.
Пришлось разнимать свалку Михаилу, а потом и Эдик подключился.
- Сильны-ы! – сказал поднимаясь и отряхиваясь Валентин.
- Скажи мне спасибо, эти тиг*гы тебя бы *гасте*гзали.
- А, так мы тигры? – И женщины набросились на Эдика.
Теперь мужчинам пришлось спасать своего товарища.
Наконец все устали, раскраснелись и топтались, посмеиваясь, на небольшом пятачке.
- Так, граждане, аппетит нагуляли? Все за стол! – распорядилась Ирина.
Ирину годы мало изменили. Она была по-прежнему статной. Возможно, её молодили белые густые волосы, за которыми она тщательно следила. Света была невысокая и полная, под стать Эдику, женщина лет сорока, её волосы тоже были покрашены, но в другой цвет - рыжеватый. Она постоянно улыбалась, но говорила мало; видно, живя с Эдиком, больше привыкла слушать. И только Ольга так и не красила волосы, но Михаил с удовлетворением отметил, что она нисколько от этого не теряет, скорее выделяется своей естественностью.
Мужчины выразили бурный восторг по поводу стола и стали рассаживаться. Кто где. И лишь Эдик, с деланной опаской поглядывая на «инквизито*га» втиснулся от него подальше, между Светой и Ольгой.
- О, и тут возле соей Светочки, - сказала Ирина.
- Нет, И*га, я возле Оли.
- Садись, Эдик, садись, - обняла его Ольга за плечи. – Мы с тобой петь будем. Они же не умеют.
- Они ни че*гта не умеют, - согласился Эдик. – Се*гость! – И начал откупоривать водку. – Приостановился и спросил: - Может, кто хочет вина?
- Равноправие, - сказала Ирина.
- П*гавильно. Никто не настаивает на ущемлении гражданских п*гав? Можем ущемить, вино есть.
- Никто не настаивал, даже тихая Света.
- Давай *габотай на том к*гаю, - обратился он к Валентину. – Бе*гу помощником, я не злопамятный.
Тамадой единогласно избрали Эдика. Он поднялся на колени, выдал цветастый тост и потребовал, чтоб пили все тоже стоя, то есть стоя на коленях. Женщины зароптали и пригрозили, что переизберут тамаду, если он будет отрывать их от земли. Они, мол, сами знают, что им делать и в какой позе.
- Это бунт! – грозно сказал Эдик. – В таком случае данной мне властью п*гежний тост отменяю и п*гедлагаю выпить за… бунтовщиц!
Вывернулся, дьявол, улыбнулся Михаил и посмотрел на полную рюмку, прислушиваясь к своим возможностям. Вроде всё тихо. Ольга тоже на него посмотрела. «Решай, Миша , сам, - прочитал он в её глазах. – Только не забывайся». Он решил, что первую выпьет, тем более такой тост, а потом притормозит. В их компании действовал закон: не заставлять и не интересоваться уважением друг к другу.
После третьей рюмки общий разговор разбился на части.
- Как твое сердце? – спросила сидевшая рядом Ирина.
- Ничего, стучит. – Ему не хотелось об этом говорить. – А молодые где? Вроде собирались? – Он хотел спросить ещё у Валентина, но так и забыл с этим заполошным Эдиком.
- Собирались… - сказала Ирина. Да не собрались. Встретил какого-то друга, или недруга, кто их там поймёт – короче, пришел хороший. Куда ехать? Вале очень хотелось , она и малышку к матери определила, а он явился… Свинья, в общем. Ты дом ихний скоро сдашь?
- Месяца через три.
- Надоели они мне. Анна замуж не собирается?
- Откуда об этом знать родителям?
- Это точно.
Из чьего-то магнитофона вырвалась вдруг Алла Пугачева. Эдик, беседовавший с Ольгой, поднял голову:
- Кто это такой цивилизованный? Дайте хоть *газ в год тишину послушать!
Певица покорно замолчала.
- Благода*гю! – сказал Эдик и снова повернулся к Ольге досказывать какую-то веселую историю.
Общим разговор стал после того, как была затронута больная тема – борьба с пьянством.
- Это газетчики виноваты, - сказал Эдик. – Ск*гывают п*гавду о последствиях алкоголизма. Вот я читал лекцию одного академика – жуткое дело! Почему её не напечатать?
На это Валентин ответил, что публикуется достаточно статей и академиков, и членов-корреспондентов, но дело в том, что так называемая борьба с пьянством никакого отношения к пьянству не имеет. Борьба отдельно, а пьянство отдельно.
- Вы видели хоть одного алкаша на лекции? Мы эти лекции сами себе читаем, сами себя уговариваем не пить и сами, - кивнул на стол, - пьём. Смешно!
- Что же ты предлагаешь?
- Я ничего не предлагаю…
Зашумели все сразу. Кто-то предложил сухой закон.
-Совсем сухой?
- Совсем сухой.
- А праздники, Новый год?
- Нет, немножко можно.
- Самогон начнут гнать.
- Вот именно! Уже и сейчас некоторые, говорят, пьют «Лану», клей. Начнут травиться разной химией.
- Пусть травятся. Таких не жалко!
- Нет, немножко можно…
- В общем, все мы за трезвость, только не в нашей деревне…
И тут не проронившая до сих пор ни слова Ирина прижала руки к груди и дрожащим голосом не сказала, а выдохнула:
- Господи! Да о чем вы спорите?! Пусть не мы, пусть уже не наши дети, пусть хоть внуки вырастут трезвыми! Понимаете, трез-вы-ми! – Затряслась в рыданиях, из её груди вырвались больные, повисшие в тишине стоны, она отвернулась, тяжело поднялась и медленно побрела по траве, вздрагивая плечами.
Валентин порывисто встал, но Ольга его опередила.
- Сиди, - сказала она и побежала за Ириной.
Все молчали, и было слышно, как плачет и не может успокоиться Ирина, а Ольга, обняв её плечи, уводила подругу дальше. Света встала и тоже пошла за ними.
Валентин закурил и переминался с ноги на ногу, не решаясь идти за женщинами. Михаил и Эдик тоже поднялись.
- Ты не ходи, - сказал Михаил, - они там сами… - И тоже стал закуривать.
- Угу, пусть сами, - повторил Эдик. – Дай и мне сига*гету.
- Да ты что, полгода терпел, - сказал Валентин – Зачем?
- Не стоит , Эдик, - поддержал и Михаил.
Эдик вдохнул носом тянувшуюся от сигареты струйку дыма .
- Ну так не дымите на меня! На*гкоманы чё*гтовы. – И пошел к воде, подальше от соблазна.
- Расстроилась, - сказал Валентин. – Максим, да ещё выпила, вот и…
- Пройдет, ничего.
- Пройдет, конечно. Всё проходит. Как у тебя дела?
Перед Валентином Михаил не стал таиться.
- Вообще – неважно. Это зелье практически нельзя. Да ты видел, как я пил. – Михаил улыбнулся. – Так что я тоже за трезвость. Вот… А насчет внуков – это Ирина правильно…
***
Эдик порывался съездить в поселок к знакомым за бреденьком, но Михаилу этого не хотелось. Во-первых, бреднем ловить нельзя. Во-вторых, это надо раздеваться и лезть в воду, а она ещё очень холодная. По пьянке, конечно, куда угодно можно залезть, но Михаил пил меньше всех, потому и держался самой трезвой позиции. Они сидели с удочками, но клёва не было. Эдик нервничал. Сидеть на одном месте – это было не по нему.
- Этими дё*ггалками мы не наловим на уху до Ст*гашного суда.
- Зато избежим народного, - заметил Михаил. - Думаешь, он менее страшный?
- За что? За этого кита? – Эдик приподнял литровую баночку и с презрением посмотрел на плавающую плотвичку. Она у него была только одна, тогда как у Михаила с Валентином – по три. Это его и бесило.
- Нет, *гебята, несе*гёзное это дело. Я поехал.
- Может, не надо? – сказал Валентин.
- И ты, Б*гут? – От Валентина он этого не ожидал. Но на того, видно, подействовал их разговор. Суд не суд, но неприятностей не оберешься.
- Сегодня суббота, народу много. Ты же видел, рыбнадзоровский катер проезжал. Заберут бредень, а он не твой.
- С конфискацией транспортных средств – написано, - поддал жару Михаил.
- Машину-то не забе*гут, - сказал Эдик, но задумался. Бредень тоже было жалко.
- И потом – ты выпивши, - добавил Михаил. Выскочишь в посёлок, в там гаишник. В это время они особенно караулят.
- Че*гт с вами, - сказал Эдик. – С вами не только каши, но и ухи не сва*гишь.
Подошла Ольга, посмотрела в их банки, поцокала языком:
- Вы, ребята, много не ловите, у нас соли не хватит.
- Ничего , отвезем на база*г, - сказал злой Эдик.
- Оп-па! Братцы! – Валентин выдернул крупного окуня. Он сверкнул в лучах заходящего солнца и шлепнулся, сорвавшись, у его ног. С криком «Держи!» к нему бросились Эдик, Ольга и общими усилиями схватили «сорванца». Окунь был красавец граммов на двести, и это была неплохая заявка на уху. На шум прибежали остальные женщины, отобрали у мужиков удочки и сгрудились у того места, где попался окунь. Но были ещё и удочки, и закидушки, и мужчины быстро наладили снасти и себе.
Следующим счастливцем оказался Эдик, потом Ирина, Ольга. Через полчаса у них было на хорошую уху, и компания бурно обсуждала все перипетии рыбалки. Самой голосистой была Ирина. Она словно извинялась за свой срыв и теперь старалась искупить вину шутками, многословием. И она же первая засмеялась, когда Эдик напомнил, что он тамада и пора уже выпить за трезвый образ жизни.
- Нет! – сказали женщины. – Сначала сварим уху. Мы чего сюда приехали, пить, что ли? Мы приехали сюда на уху. – И начали чистить рыбу.
Стало темнеть. Мужики закрепили закидушки (может, ещё какой-нибудь дурачок прицепится), а сами наживили костер, повесили ведро с водой и пошли собирать сушняк, пока видно. Втроем натаскали его быстро, хотя и не без потерь: Эдик зацепился за сук и чуть ли не пополам разорвал рубаху. Он долго и громко переживал, и Ирина сказала, что если он не перестанет причитать, она отдаст ему свою. Эдик замолчал, но теперь загалдели мужики и стали требовать, чтоб он не молчал: пусть Ирина выполнит своё обещание.
- Зачем мне без *гукавов? – сказал Эдик, на что та же Ирина под смех подруг заметила, что «дело, Эдик, не в рукавах».
- Они не тиг*гы, они ведьмы, пошли, *гебята, - сказал Эдик и увел мужчин от костра к столу. – Давайте п*гичастимся, - добавил он потише. – Им можно и завт*га пить, а нам завт*га нельзя.
Наставляя рюмки на пока светлевшее небо, Эдик аккуратно налил:
- Впе*гёд!
На небе проступали звезды, и Михаил вспомнил, что сегодня всю ночь может любоваться Большой Медведицей.
- Мы палатку мою так и не поставили.
- А зачем? – сказал Эдик. – Две палатки есть? Есть. Мы в одной, они в другой. Хоть погово*гим. Что мы, баб своих не видели?
- Правильно, - поддержал Валентин.
- У них может быть иное мнение, - улыбнулся Михаил.
- А наше мнение не в счет? – возмутился Эдик. – Никаких баб. Отдых.
- Кому?
- Им, конечно, - захохотпл Эдик. – Нет, *гебята, се*гьёзно. Ну что мы, *газ в год соби*гаемся…
Эдик стал наливать снова, а Михаил пошел проверить закидушки. Возле костра рельефно отсвечивали женские фигуры, отбрасывая тени, и казалось, что кроме отвоеванного светом костра пространства, куда входили палатки, трава, несколько деревьев, ничего на свете нет. В его воображении промелькнули цветы у памятника, накрытый цемент и счастливые глаза дочери, но всё это было далеко. «Некого, папа, приглашать», - эта фраза задержала его внимание дольше, и он попытался представить, что сейчас может делать Анна, но не представлялось ничего, а видел он её идущей по тротуару рядом с парнем, и так разнились их походки, что шли они не под руку, а на некотором расстоянии друг от друга. Это видел он ещё прошлым летом, видел мельком и сзади; может, она вовсе и не шла с этим парнем, а он её обгонял, но ему это запомнилось, и он не мог этого забыть.
Первая закидушка была пустая, и он стал наматывать леску на деревяшку: всё равно уже не видно наживлять крючки. Вода была темной, как нефть. И в её глубине мерцали звёзды. Странно это, когда звезды и вверху, и внизу. Стоит нырнуть в эту воду – и попадешь, значит, в другой мир – призрачный. Есть там и звезды, и деревья, но не настоящие, а только отражение от настоящих. А может, вверху – тоже не настоящие звезды, а лишь отражение от каких-то других? Что мы знаем и кто мы такие? Навыдумывали проблем, суетимся, рычим друг на друга, устроили какие-то гонки – кто кого обскачет… А Венера в его сне явно хотела сказать «эти букашки», но побоялась Генку…
Во второй закидушке сторожок был свален, и леска туго натянута. К Михаилу вернулся рыбацкий азарт, и он дрожащими руками стал подтягивать сопротивлявшуюся леску, забыв и про звезды, и про Венеру. Он снял с крючка крупного окуня и понес к костру
- Смотрите!
Прибежали и Валентин с Эдиком. А Света предложила:
- Отпусти его. Уха почти готова. Пусть плавает.
- Ага, пусть живет, - сжалился и Эдик. – На мою закидушку?
- Конечно на твою, - сказал Михаил, хотя окунь попался на Валентинову.
Эдик затанцевал вокруг костра, сверкая белой майкой из-под разорванной синей рубахи. Женщины напали на Ирину, требуя, чтобы она отдала человеку свою и не подвергала риску его здоровье.
- Пойдем, Эдик, пойдем, дорогой, - стала тащить его Ирина за руку к палатке.
Эдик послушно пошел, но, усыпив её бдительность, вырвался.
Стол решили передвинуть поближе к костру. Перенесли то, что могло опрокинуться, остальное перетащили прямо со скатертью.
Уха была отменной, как и всё, что приходится есть «на природе». Эдик привычно приступил к обязанностям тамады и сыпал тостами. Становилось прохладно, и на плечах появились кофты, куртки, одеяла. Ирина объявила, что женщины решили ночевать в отдельной палатке, и мужчинам охранять их палатку можно, а входить внутрь запрещается.
- Как так?! – возмутился Эдик, а за ним и остальные мужчины. Но женщины проявили непреклонность, и сильный пол, переглянувшись, прекратил сопротивление, боясь переусердствовать.
А потом поплыла над речкой песня. Её тихонько запела Ольга. Она ни на кого не смотрела, никого не приглашала, и Михаилу казалось, что над поляной распускается большой белый цветок, прораставший из Ольгиной души. Песня была грустной, военных лет, рассказывала о жизни и о любви, о заплутавшем где- то далеко счастье, и о смерти, которая рядом.
Одно время Михаил мучительно думал о том, что такое жизнь, зачем она и какой в ней смысл. Обращался за ответом к мудрым книгам, но они только ещё больше всё усложняли и запутывали и отвечали на что угодно, но не на его вопрос. После каждой такой книги хотелось сказать: ну, допустим, что это так – и что же? Зачем это так? И вспоминались Генкины слова, что у людей нет иного выхода, кроме единственного: жить честно. Допустим, и это правильно. Но зачем всё-таки это нужно, чтобы он возник из какой-то пучины и, не успев как следует оглядеться, вернулся туда же? Михаил вглядывался в окружающую природу. Она не искала смысла жизни, а просто жила – неуёмно и бурно. Зачем же ему так мучительно нужен ответ, без которого и жизнь не мила. Разве он не природа? Неужели жизнь столько развивалась лишь для того, чтобы в лице человека зайти в тупик? Что-то здесь не так. Пухла от мыслей голова и разрасталась до размеров вселенной; иногда ему казалось, что он ухватит наконец мысль-ответ, рассмотрит его, всё поймет и успокоится. Но ответ, покружившись, исчезал, голова сжималась до естественных размеров, он открывал глаза и видел тот же мир, смысл и назначение которого понять не мог.
А сейчас тихо звучала песня, над сумеречной поляной распускался и распускался белый цветок и так было на душе светло и ясно! Что же он искал? Разве можно найти то, чего не терял? Надо просто жить, быть достойным и тех, о ком песня, и тех, о ком песни ещё сложат. Вот и всё. И он стал тихонько подпевать, но у него не получилось так душевно и чисто, как у Ольги, и он замолчал, как замолчали и те, кто пробовал подпевать Ольге до него.
Песня закончилась, и все дружно захлопали в ладоши. А Эдик взял Ольгину руку и поцеловал. Ольга устало засмеялась, откинув голову, она ещё сама не отошла от песни и была будто связной между тем солдатом в землянке и его далекой подругой, склонившейся над детской кроваткой.
- А вы почему не подпевали? – счастливо спросила она. – Давайте споем что-нибудь вместе. Эдик, ты же обещал!
Сначала по инерции спели другие военные песни, потом пели и старые, и новые – кто какую начнёт, но постепенно стали преобладать современные ритмы. Под одну из таких песен Эдик вскочил и стал отплясывать, приглашая подруг, не заставивших себя упрашивать. Вспомнили про магнитофон: если для души он особой пищи не давал, то для ног был просто незаменим.
Так увлеклись танцами, что совсем забыли про костер. Но и без него на поляне было светлее, чем раньше. Это светила не видимая за горой луна. А скоро появилась и она – белая и полная, облив всё волшебным светом.
Костер всё же воскресили, потому что тепло, добытое танцами, быстро улетучилось, а танцевать больше не хотелось – устали.
- Сейчас хорошо бы горячего чаю, - сказала Света. У неё был приятный певучий голос, и приходилось только сожалеть, что она редко им пользовалась.
- Лучше холодной водки, - сказал Эдик. – На посошок.
Не хотелось уже ни есть, ни пить, но и спать было рано, поэтому и выпили, и поели, и даже кто-то попытался начать песню, но она не пошла.
Выпили чаю и стали укладываться.
***
Михаил думал, что в палатке будет прохладно, однако ошибся. Палатка стояла на пухлой подушке из сосновых лап, барахла внутри было много, а втроем в двухместной палатке – как раз хорошо: и не просторно, и не тесно.
Эдик выбрал место с краю, чтобы спать на правом боку к стенке. «А то я х*гаплю, *гебята». Храпел он действительно здорово, это они помнили, но только тогда, когда лежал на спине.
- Давай мы тебя свяжем и положим вниз животом, - предложил Валентин.
На это Эдик сказал, что пусть они не волнуются, сегодня он храпеть не будет, потому что спать вообще не намерен.
- А что ж ты будешь делать?
- Гово*гить.
- С кем?
- С вами.
- Не мытьем, так катаньем, - засмеялся Валентин. – А спать всё равно не даст.
Женщины, видно, тоже умостились; из их палатки, стоявшей неподалеку, долетали взрывы смеха.
- Ст*ганный на*год – женщины, - сказал Эдик.
- Почему? – спросил Михаил.
- Как? Ты не видишь *газницы между мужчиной и женщиной?
Михаил с Валентином засмеялись.
- Я же не в том плане, - обиженно сказал Эдик. Ему надоело, что с каждой его фразы смеются. Гулянка кончилась и хватит ржать; что он, шут гороховый? Да, он старался повеселить компанию и делал это как мог. Но теперь он говорит серьёзно и надо это понимать. – Я не в том плане, - повторил Эдик уже при полной тишине. – Я в плане психологическом. Женщина – это д*гугая планета, и нам её понять не дано. Слушаешь иногда её – слушать тошно, а потом оказывается, что она была п*гава – во па*гадокс! Нет, может, у нас голова ва*гит и лучше, но сердце у них умнее.
Эдик ещё долго говорил о женщинах, как о загадочных существах, но трудно было понять, хорошо это или плохо. И Валентин, и Михаил несколько раз пытались вклиниться в разговор, но это не удалось, и вдруг Эдик так же внезапно, как начал, закрыл тему:
- Как ты считаешь, Валентин, война будет?
- Если ты думаешь, что я американский президент, то это тебе показалось, - улыбнулся Валентин.
- П*ги чем тут п*гезидент? Мы о чем гово*гили? О женщинах. И я подумал: лучше воевать со своими бабами, чем с чужими мужиками.
- Я, Эдик, знаю то же, что и ты.
- А я думаю, не будет. Зачем воевать? Это же глупо. Надо во главе государств ставить женщин, они бы общий язык нашли, я уве*ген.
- Давай поставим. Твою или мою?
- Ты улыбаешься, а я вот уве*ген. Михаил, ты спишь, что ли?
- Как же я могу спать, когда решаются судьбы мира.
- Ну вот. И не молчи, участвуй.
- Я не против поставить женщину. Но в истории всё это было. Екатерина Вторая, всякие Марии, Елизаветы.
Помолчали. Было слышно, как в соседней палатке разговаривали женщины, но кто и о чем – не разобрать. Между пологами проникал лунный свет. Как всё-таки сильно светит луна! – подумал Михаил. Даже не верилось, что этот свет – всего лишь солнечный зайчик…
- Интересно устроен человек, - перебил его мысли Валентин. – Соберемся и говорим о проблемах, решение которых от нас нисколько не зависит. Это очень удобно: поговорил, а делать ничего не надо. Я-то, мол, умный, но не я же решаю!
Эдик засопел; Михаил думал, что он собирается что-то сказать, но раздался первый, пробный, храп. Мужики притихли: может, Эдик притворяется и сейчас расхохочется, что одурачил? Но раздался второй звук, уже поуверенней, потом третий, и не осталось никакого сомнения, что человек спит.
- Пусть храпит, - сказал Валентин, лежавший посредине. - Соберемся спать – перевернём.
Спать не хотелось , и через некоторое время Михаил выбрался из палатки – покурить, размять ноги. Всё было залито лунным светом. Проходя мимо женской палатки, услышал голоса и заглянул в неё.
- Привет!
- Приве-ет! – пропели женщины.
- Охраняю вот, как было приказано. Все целые?
- Ну, не целые, конечно, - вздохнула Ирина, - но все живые. А тебе надо целых?
- При исполнении не положено, - сказал он. – Я вот о чем думаю: чем ходить вокруг да около, может, вам сторожа в палатку?
- А что, найдется такой смелый? – спросила Ольга.
- Не знаю, пойду спрошу.
- Валентин побоится, - сказала Ирина. – Как пить дать.
- А Миша уже побоялся, - определила Ольга. – Наладился идти спрашивать.
- Значит, придется будить Эдика, - сказал Михаил.
- Пустой номер! – подала голос Света. – Ночью его разбудить невозможно.
- Пожа-адничала! – засмеялись женщины.
Поговорив в таком же духе ещё несколько минут, Михаил почувствовал, что пришел в норму. Нет, с женщинами веселее! А от этих «умных» мужских разговоров только тошно становится.
- Ну, спокойной ночи, девоньки!
- Приходи, Миша, ещё!
- И желательно не при исполнении!
- Ага, просто приходи!
Черти полосатые...
- Как там женщины? – спросил Валентин, когда Михаил забрался в палатку.
- Нормально. Гогочут, как гуси. Спать и не думают. Ну что, переворачиваем Эдика?
- Давай.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)