АЛЕКСАНДРА АЛЁШИНА
СНЫ
Городское фэнтези
Я не знаю, любит ли меня этот город,
но крылья скрывают секреты ночного тумана...
Илья Лагутенко
Говорят, некоторым людям снятся чёрно-белые сны. Это вообще как?! Каждый раз, возвращаясь к этому мыслями, Илья сперва снова и снова изумляется этому, а потом смиряется с таким бредовым раскладом, решая в очередной раз, что и душа у этих людей, должно быть, чёрно-белая. Не обязательно злая. Просто убогая. Скучная, муторная.
Не то чтобы самому Илье снилось что-то яркое, нет. Цвета его снов были приглушенными, туманными, сумеречными, дождевыми – серо-голубыми с вкраплениями других пастельных, спокойных красок, и лишь иногда манили чёрным и тёмно-синим с золотом. Потому что чаще всего это были сумерки – закатные или рассветные, рождающие день или – чаще – ночь. Сам день во снах присутствовал редко – слишком уж чётко всё при ярком солнечном свете, а в сумерках струится колдовство, склеивая снова воедино чуть смещённые осколки пространств. Ночь же для этого колдовства – словно домашний уют, праздник тёплого света в окнах случайных трамваев, которых днём в городе и не осталось уже почти.
Но цвет во сне был не главным. И вместе с цветом не главными были звуки, прикосновения, запахи, вкусы, такие реальные – и в то же время такие текучие. Главным было настроение. Ощущение. Илья вполне освоил осознанные сновидения, и во сне это настроение удавалось поймать – и наслаждаться им. Это было настроение его города, но город снов избавился от ненужных, нежеланных печалей – и в нём было немыслимо – непереносимо почти – хорошо. Во сне не было ощущения смерти. Опять же странно: люди могли умирать, но при этом мёртвые ничем практически не отличались от живых, не боялись смерти ни будущей ни бывшей – и избавление от самого страшного человечьего страха придавало атмосфере такой покой, о каком и не мечталось даже.
...На факультативе по литературе их классный руководитель Вадим Игоревич говорил о том, что только разумность человека позволила ввести в обиход абстрактные понятия, а в язык – существительные, обозначающие – вдумайтесь! – не предмет, не объект, а качество или действие. Приводили примеры, и Илья сказал: синь и сон. Молодой литератор – класс любил его за справедливость, органично сочетающуюся с добротой – улыбнулся и заговорил о том, что человек часто переносит свои качества на всё то, что вокруг. Поэтому люди склонны персонифицировать силы природы и предметы, а заодно и их качества. Так и рождаются боги.
– Вот корабли – они же для команды всегда живые...
– Только для команды? – спросил кто-то из мальчишек. Илье тоже захотелось высказаться:
– Но ведь «Надежда» и «Паллада» – они же столько для города сделали! Не могу поверить, что они были лишь орудиями в человеческих делах. И не хочу!
– И не верь! – рассмеялся Вадим Игоревич. – Мир гораздо более странен, чем большинство о нём думает. И я знаю это точно.
Илья слышал не раз: частенько поговаривали, что жена Вадима, Алиса – неземного происхождения. А ещё он точно знал: классному можно верить.
– Но тогда, может быть, и боги всяких природных сил существуют.
– То, что существует в нашем воображении – уже существует, – подтвердил Вадим Игоревич. – Но это не значит, что оно осознаёт себя или воплощается во что-то материальное.
– А воплотиться и осознать не может? – спросила Маша, мечтательная и этим симпатичная Илье девочка со второй парты.
– Ну почему не может... – вздохнул литератор. – Не обязано просто. И давайте попробуем к следующему занятию вспомнить о книгах, в которых похожая ситуация. А ещё лучше, если вы сами напишете небольшой рассказик, где случится что-то подобное. И постарайтесь написать так, чтобы я вам поверил.
Класс загомонил, что постарается удивить любимого учителя – причём удивить приятно. Порадовать, в общем.
Этой ночью Илье снились два гнома – один в радужных одеждах несусветной красоты – а другой в чёрном строгом костюме. Илья знал, что это Оле Лукойе – два брата: Сон и Смерть. Они повели его гулять по городу (вечерние сумерки во сне лишь начинались, а растяжимость времени осознанного сновидения позволила в эти сумерки обойти почти весь город), строго наказав: смотреть! Илья смотрел и впитывал настроение, почти уверенный, что по пробуждении сможет выразить его словами – стихами, рассказом мистическим, которые будут такими атмосферными, что ощущения и от читателей не скроются, передадутся им между строк. Или музыкой, быть может. Той музыкой, под которую и солнечным днём можно будет ощущать море и дождик в сумерках.
– Ты осознаёшь себя? – спросил Илья Сон. Тот закивал:
– Сон – не существо, но тот, кто навевает тебе сны – существует. И тот, кто заберёт тебя в вечный сон – существует тоже. Чужой сон к тебе не придёт: слишком уж по-разному воспринимают мир – и свой внутренний тоже – разные люди. Но когда после твоей смерти мы оба окажемся не у дел – мы будем искать нового человечка, который воспринимал бы всё так, как это происходит у тебя. И мы станем тогда его Сном и его Смертью. Это и называется у людей переселением душ...
Мрачно молчавший до этого момента Смерть сказал вдруг:
– Завтра спать не ложись. Вечером, как начнутся сумерки – а в мае, сам же знаешь, поздно они начинаются – пойдём гулять по городу не сна, а яви. И ты попробуешь поймать все ощущения наяву. Да не попробуешь, а просто поймаешь. У тебя всё получится!
…— Ильюшка, привет!
Они окликнули его так по-владивостокски: не «Илюшка», а «Ильюшка», что на душе стало сразу легко и радостно – и он абсолютно уверился, что настроение, пойманное за хвост вне сна, позволит написать ему песню, которая будет дарить счастье любому слушателю, если только душа у того ещё живая.
Их можно было бы принять за однояйцовых близнецов-тройняшек. Только одеты они были совершенно по-разному: драные голубые джинсы и тельняшка на Илье, тоже джинсы, но белоснежные, сияющие чистотой, и белая, а точнее – перламутровая (она переливалась едва уловимыми радужными оттенками голубого, жёлтого, розового, зеленоватого) – рубашка на Сне, и чёрная фрачная пара – на Смерти. А ещё Илья не видел, но знал, что у них запонки: у Сна из лунного камня, у Смерти – из лабрадорита. А эти камни настолько немыслимо красивы, что сами по себе способны мистическое настроение создавать. А лица – одинаковые черты, но разные выражения. Причём Смерть не был мрачен, скорее – просто серьёзен. И почему-то верилось, что там, куда Смерть однажды заберёт его, пусть и в небытие, страшно Илье не будет.
Они шли по привычным и родным – и от этого ещё более любимым – улицам, и ощущение восторга охватывало Илью. Он знал, что всё удалось. Он понял главное: то ускользающее ощущение было ощущением любви. И музыка песни, которая поведала бы об этой огромной, не умещающейся в маленьком сердце любви, уже брала первые аккорды в сознании, и слова тоже уже брали друг друга за руки, выстраиваясь в необходимом для самой лучшей его песни порядке.
И Оле поняли это.
– С кем из нас пойдёшь сейчас? – спросил Смерть. А Илья и не знал, что ответить. Неудержимо захотелось спать, но он не знал, очнётся ли потом от этого сна – и стоит ли... Очнуться-то...
...Его нашёл Вадим Игоревич – чутьё человека, знакомого с другими мирами, подсказало, что пора искать. Илья казался мёртвым. Лежал себе на пляже ночном – и казалось, что не дышал. А нет! Вздохнул. Глаза открыл. И такая улыбка вдруг поползла:
– Вадим Игоревич! Мне такая песня приснилась!