Это был «котёл» под Старым Осколом.
Тысячи солдат, оставшиеся без общего командования, без снабжения, без связи и информации, превратились в толпу разрозненных подразделений.
Наутро, после ночного боя, он очнулся с раной в бедре. Над ним стоял немецкий солдат. Но здесь, в прифронтовой полосе, это еще был не плен, а его предполье.
Бежать удалось со второй попытки. И теперь он брёл лесами на восток, ориентируясь на едва слышную канонаду.
* * *
В маленькой деревушке старик-хозяин привёл старика-фельдшера. Тот, сетуя на отсутствие медикаментов, поливал рану карболкой из бутылки, выбирал пинцетом червей, развивая попутно сомнительную медицинскую теорию: «Не криви рожу, а скажи спасибо червям. Они всю гниль съели».
Рана пошла на поправку. А вечером пришел старик-хозяин. Он тяжело вздыхал и отводил глаза. «Немцы в деревню приезжали. Сказали: за укрывательство расстрел. Убьют нас со старухой».
Он ушел ночью.
* * *
Многодневное блуждание закончилось переходом линии фронта и фильтрационным лагерем НКВД. Сначала были допросы, потом запросы в разные адреса. Через три месяца он осваивался с должностью пулемётчика в штурмовом офицерском батальоне. Штурмовой от слова штурм. Слова «оборона» здесь не знали, потому и очередной госпиталь нарисовался быстро.
* * *
«Куда прётесь в грязных сапогах?!!»
ППЖ (походно-полевая жена) командира полка встретила лаем троицу пополнения из офицерского резерва. Полковник решил сам проводить пополнение в подразделения. ППЖ увязалась следом. Перебегая подвалы, развалины, горы битого кирпича, нарвались на массированный автоматный огонь. Провожатый заблудился. «Ты куда завел, урод?!» Так можно цензурно перевести слова ППЖ в адрес полковника. Тот угрюмо сопел. Ну что ж? Может и такая бывает любовь.
Офицеры отводили глаза.
* * *
«Задержись.» - буркнул комбат и протянул листок. «Перепиши себе.» Молитва «живые помощи». Переписал на обрывке полевой карты. Наверно помогло. Орден за этот бой в другом веке и другом тысячелетии обнаружила внучка в архиве Министерства Обороны. Он об этом не узнал.
* * *
Многодневный угар штурма Будапешта, когда уже потерялись счёт времени и ориентация в пространстве, закончился сразу. Обрушилась оглушающая тишина. Он брёл, разглядывая диковинную древнюю готику, иссеченную пулями и осколками. Зашел в подъезд. На третьем этаже нашлась открытая дверь. В огромном черном комоде разыскал чистое глаженное бельё. В розовый цветочек. Переоделся. Своё пропотевшее бросил здесь же. Выйдя на улицу, услышал каркающий крик. Старуха на балконе третьего этажа швырнула его белье вслед и негодующе размахивала кулаком. Погрозил автоматом, старуха исчезла. Ворррона!
* * *
Уже начало светать, а они всё шли в колонне по четыре. Это было непривычно. Все передвижения проводились по ночам. Встречный мотоциклист донёс слово ПОБЕДА. Свернули в какую-то деревню, добыли слабенькое кислое вино. За полночь принёс охапку соломы и лег сверху. Не в окопе, не в блиндаже, не в укрытии, а вот так прямо – сверху! И это было самое удивительное.
* * *
Но не тут-то было. Потянулась полугодовая служба в комендатуре Вены. Разрешили редкие пятикилограммовые посылки домой. Младшая сестра жены заневестилась и оприходовала все тряпки. Ей нужнее. У жены остались белые бальные перчатки выше локтя. Жена всю войну была старшим лесничим в Бузулукском бору, руководила бабами-лесниками, бабами-объезчиками и дедом-конюхом. Бальные перчатки не пригодились.
* * *
Томительно медленный поезд с долгими остановками тащился на родину. На какой-то станции он вышел из вагона. По перрону шла толпа пьяных «дембелей». Остекленевшие глаза вожака вдруг остановились на нём. «Золотопогонник!! Бей золотопогонника!!!» Он молчал. Лязгнула рамка. Черный зрачок трофейного вальтера уставился на горлопана. «Ладно! Пойдём! А золотопогонника мы потом достанем. До дома он не доедет.»
* * *
Он доехал.
* * *
А потом родился я.