1
– Тор-р-ропишься, сержант, – пророкотал генерал Щур. – Подожди тридцать секунд и попробуй еще.
Уазик взбрыкнул и зябко затрясся.
Заминка на старте – к добру или к худу? Загогулина сержантского носа, торчащая из-под рыжих бровей, была знакома Щуру. Водила уже где-то возил его, причем вот так же, по «южному варианту»: то ли в Тбилиси, то ли в Баку… А теперь? Это «теперь» болталось как дохлый ломтик луны в мути старой заварки. Но командир не наорал, и солдат не стушевался. Первую напасть худо-бедно одолели. Так что Бог не выдаст – свинья не съест.
В логово полка уазик влетел, как искра в цилиндр. Разом вздрогнуло, пыхнуло, дизели вызверелись, фары ударили крест-накрест… Но бессмысленный хаос на глазах образовывал эротику порядка. Рычащие БМД одна за другой наращивали походный строй, твердо входивший в вагину тульской улицы.
– Будет что по обстановке – радируй немедленно, комдив. А пока, Саша, помолчим от греха.
Щур вернул гарнитуру невидимому офицеру связи, сопевшему за спиной, подумал: «Закусываешь луком – запивай водкой». Но при сержантах – водителе и охраннике – негоже было чмырить лейтенанта или старлея – кто он там есть.
Щур покомпактнее сгруппировал петровские руки и ноги в узилище уазика и прикрыл глаза, хороня их от редких, но точных, как ночные очереди духов, встречных фар. Третьи сутки подряд начальство испытывало генерала на сопротивляемость бардаку. Информации – минимум, одни приказы. Отпуск отставить, дивизию снарядить, опергруппу создать. Из себя одного? Со стороны минобороновских аксакалов – нормальный ход. Но Грачев? Пашка? Ведь столько говна сжевали вместе… Как своему заму хотя бы мог намекнуть: дескать, выдвигаешься туда-то, мочишь-то того-то. Чтобы командующий ВДВ да не знал про «южный вариант»? Или тут какой «северный»? Или еще какой? Знает. Молчит. Ссыт.
Перед уазиком мерно раскачивался крапчатый круп БМД комбата-2. Ровное урчание бронеколонны умиротворяюще действовало на Щура. Приказ опергруппе дословно зафиксирован в журнале учета: стянуть три дивизионных полка в Тушино, к Москве. Что еще надо? Ну, конечно, не ясно, зачем все это. А зачем вообще всё? То-то и оно, товарищ генерал...
--------------------
Придушенный бубнеж программы «Время» вдруг стали забивать звуки улицы: улюлюканье ли, вопли ли…
– Рамадан досрочно? – Комендант Щур мощно вытолкнулся из кресла, за ним стаей снялись чины пониже.
У телевизора остались, застыв, только армянка-дежурная по райисполкому да девочка-военфельдшер. Кошмарные кадры множило: кружение желтой пыли над развалинами, мечущиеся люди, невесть кем нагороженная груда гробов. Армянский Спитак после землетрясения.
– Обстановка? – бросил Щур вывернувшемуся сбоку заму.
– Сами видите… – малорослый майор привычно зачастил речитатив доклада и вдруг осекся. Растерянно повторил: – Сами видите…
Баку, с которым Щур вроде уже сжился, больше не было. Нависшая над райисполкомом девятиэтажка дрожмя дрожала от восторженного воя жильцов-азербайджанцев. Из окон летели пустые бутылки, плавно отплывали во тьму ало полыхающие газеты, сыпался мусор. А в переулке все кружилась, кружилась, по-вороньи взмахивая руками, старуха в черном. То ли делирий, то ли лезгинка…
--------------------
– Тварищ генерал, вас шестой вызывает! Тварищ генерал, шестой! Тварищ генера-а-ал…
Гарнитура, как клубок перекати-поля, прыгала перед глазами. Спросонья Щур запутался в проводах. Водитель-сержант уравновесил на закорючке носа темные очки. Белое солнце августа низко плыло над приокскими лугами.
– Ты что, КВН репетируешь, Саша? – вдруг зарокотал генерал. – Какая еще КЧПЧ?
Сержант три раза умер, пока не допер, что это Щур грохочет не на него, а в микрофон. Уазик едва не поцеловал задницу передней БМД. Вместе со всеми генерала кулем бросило на лобовое стекло. Но он по-прежнему грозно рокотал – то ли для неведомого Саши на том конце провода (для комдива, что ли?), то ли (но это-то уж зачем?) для сидевших в уазике. «И вправду дела хреновые», – вдруг подумал Сашка-сержант, – «раз сам Щур обосрался...»
----------------------
– Слезай, Щуря, ну слезай же! – мельтешился Кешка, подошвой сандалета влепляя Лехе то по макушке, то по уху.
– Да подожди ты…
Второй хлопок застал разведчиков на полдороги к земле. Кто-то будто палкой ткнул в верхушку тополя, Лехе за шиворот сразу посыпалась колкая труха коры. В прогал между ветвями он в последний раз увидел – и на всю жизнь запомнил – площадь: ослепительно-белый на солнце начальствующий дом с красным флагом над колоннами, легкую голубую дымку, сносимую степным ветром вдоль строя солдатиков, ярмарочное коловращение новочеркасского народа, покуда еще недоумевающего...
– Да быстрее же, Щуря, слезай, миленький, ну прошу тебя!
– Щас, Кеш, щас. Да не дрейфь ты. Ну, кто нас тут увидит?
Дворовая топтаная трава как родного приняла Леху – и тут же громыхнул новый залп. От площади пацанов теперь закрывал глухой забор. Но Леха все слышал: и как заблажила женщина, и как вразнобой ревела ребятня, и как всех страшнее – резаным боровом – взвизжал мужичище. А потом защелкали одиночные выстрелы, и все звуки за забором смешались, образуя все разрастающийся не то стон, не то вой…
Кешка спрыгнул прямо в подставленные Лехой руки. Но оказался тяжеленный – не удержать – и разведчики кубарем раскатились по траве. Леха сразу вскочил на четвереньки и навострился дать деру. Но Кешка преспокойно лежал себе под кустиком красной смородины – с закрытыми глазами, будто прикорнул в теньке.
Уже не живой…
--------------------
«Как война – так братцы, а как мир – так сукины сыны», – сумрачно размышлял Щур. – «Ведь год назад мы все это уже проходили. Сегодня комвожди призвали тебя в Москву «навести порядок», а завтра раструбят, что ты спьяну вывел войска против народа. Ну, с вождями-то все ясно – иуды. А ты-то что, так всегда и будешь – христосик?»
Москва без ликования встречала освободителей. Советская армия, по наблюдениям Щура, тут и там являла вопиющие образцы бестолковщины. По обочинам шоссе робко, по-деревенски, лепились кучки танков и бронетранспортеров; бледный лейтенантик, торча из люка, испуганно косился на пролетавших по направлению к столице ухарей-дальнобойщиков. Зачем тебя пригнали в город? С кем будешь взаимодействовать? Что вообще делать по жизни? Не знаешь? Так на кой же фер ты нужен, такой командир?
– Товарищ командующий? Докладываю: я у въезда на МКАД. Рязанский полк на подходе, костромской аналогично. Решение? Выйти на Тушино, развернуть все связи по полной схеме, принимать полки на себя. А дальше-то что, Паша? Не понял. Понял. Есть.
Продаст. Выйдет что путное, все лавры ему. Не выйдет – все говно мне. Но что ему дадут эти… новые? Замминистром назначат? Подвесят цацку лишнюю? И весь сабантуй?
Так разве наш Пашок на большее претендует? Звезда героя и замминобороны – предел мечтаний. Или они там с Язовым уж меж собой сговорились? Скажем, дед теперь член этого, ГЧПК, а Пашка – министр обороны. Да нет, куда там нашему Пашку… Там, на олимпах, еще такие динозавры разгуливают – Варенников, Ахромеев. Да и помоложе есть ерои. Тот же Ачалов Владимир Андреич. Или Громов: не навек же «афганца» к ментам.
Хотя теперь-то, наверное, и ментура оживет. Одних тюряг новых понаставить да вертухаев туда навербовать… За рубежами-то, бывалоча, стадионы запользовали. Ан нет, врете, пиночеты. У советских собственная гордость. Полна, вон, Сибирь лагерей. Там всем место найдется: и дерьмократам, и либерастам.
Уж покуражились над державой… Хуже нет, чем оборзевший шпак. Чего хотят-то – сами ведают? За Садовое кольцо хоть раз нос высовывали? Что за зверь колхоз – знают? Ведь распадется Союз – конец всему. Что там армяшка против азера… Русский на хохла пойдет. Миллионы народу в землю зароют. Часть – живьем. Вот – ужас.
Врете, гады! Жива армия – жива Россия. А сядем в Кремле – всех рассудим: правда, она себе дорогу пробьет. И уж тогда каждому воздастся: и Горбатому, и Елкину, и нардепам-говорунам, и писакам-засранцам. Всем сестрам по серьгам.
2
– Ось, просыпайся! Переворот! Горбачева свергли!
Скорее схорониться в склеп постели. Не быть. Там, в плавнях полудремы, голУбит покуда материнская утроба. Здесь сквозь жимолость уж брызжет-жжет божок-солнце. Вставай, гражданин! Будь! Так – слово сказано. Но не Бог.
– Янаев – вице, Павлов – премьер, Язов – армия. Горбачев им верил, а они… Ни капли совести у людей!
– Да подожди ты, ма. Мало ли чего… Ничего чего-то не пойму... Откуда ты узнала-то?
– Да по радио. Включила новости послушать, а там… А я им не верю, вот! Вот они сообщают, что Горбачев в Форосе, и что-то у него там со здоровьем не то. Не то... Это они с ним сделали что-то. А ведь он там с семьей отдыхал – с Раисой. Да и не с внучкой ли еще, чего доброго? Она ж ребенок. Ребенка-то – за что? Нет, они не люди – нелюди!
– Ты хоч щекунду помолщишь? – щетка с соленым «Поморином» то так, то эдак распирала рот оратору.
– Да еще Крючков этот, кэгэбист, иуда…
– Все-таки решились! – под ударами руки стержень рукомойника яростно влетал внутрь по самую пипку. – Не решатся все-таки, я думал. – Вода отскакивала во все стороны ото лба логика. – Нормальных-то мужиков – Шеварднадзе, там, Яковлева – всех разогнал.
А остался-то с кем? Сцена: в третий раз через нардепов пропихивают Янаева в вице-президенты. Зудение зала: «А со здоровьем у вас как?» Прибаутка трибуны: «Жена не жалуется». Постановили: прибауточник. Пускай побудет.
--------------------
– Да тихо вы! – выпрыгнула из кухни мать.
Протокины мигом разбежались по углам: отец – в красный, сын – в синий. Дрыгоногих лебедят согнала с экрана тень отца диктора. Ось схватил полузасохший стержень и пошел рвать в клочья кляклую салфетку.
– Все за них! Правительство, армия, КГБ… – Мать заплакала. – А эти… Тизяков – директора заводов, Стародубцев – председатели колхозов…
– Пореви, пореви. – Отец, не отрываясь, смотрел в экран.
В луче солнца с лугов томительно проворачивалась броуновская пыль светелки. Ось пробежал каракули на салфетке: …ввод чрезвычайного положения в отдельных местностях с 16.00 сегодня, 19 августа …Государственный комитет по чрезвычайному положению: Бакланов (совет безопасности, что ли?), Крючков (КГБ, понятно), Павлов – премьер, Пуго (милиция?), Стародубцев, Тизяков («военка»?), Язов, Янаев… решения ГКЧП обязательны для всех органов и граждан.
– Щас! Все по стойке смирно! И с песней – на вечернюю оправку! – С тарелки второпях Ось соскоблил ошметки каши. – Да они хоть понимают, чего ваще и как? Что Горбачев, к примеру, избранный президент, а? А они – никто? – Вдогонку холодной манке полетел стылый «Со слоном». – А перестройка-то ваще была? Или ее не было? Я вот все думаю: такие вот – дураки или сволочи? Не-е-е, не дураки…
– Чего вы все прыгаете? Чего вы все прыгаете? – Слезящиеся отцовские глаза все не могли слепить в фокус Ося. – Какие тебе еще дураки-сволочи? Сволочи… Дураки… – От кровати, уперев палку в пол, отец циркулем перешагнул к столу. – Они хотят, чтобы в стране порядок был. Тут тебе националы, там тебе мафия… Хватит! Диктатура? А пусть. Лишь бы – порядок!
– Да, еще бы Сталина, – сквозь слезы порывалась мать. – Он бы тебе показал, и как деревенский домик покупать, и пчел твоих, и как яблоками торговать на рынке…
– Сталин – не Сталин, а… Порядок должен быть! ...А ты, – отец сгорбился над столом, вглядываясь пристально в Ося, – выбирай-ка ты слова, пожалуйста. Эти у него сволочи, те у него подлецы… Тоже мне, юноша пылкий…
– Да какой я тебе юноша? – Седьмого чайного слона Осю поставило поперек горла. – Да перед тобой лысый мужик, давно за тридцать, а ты… – Точное определение бежало обличителя. – Это ты стал стариком и городишь чушь!
– Вот-вот. Вот так р-р-раз – и гражданская война… – погромыхивала мать грязными тарелками. – Распадаются семьи, и все. Все кончено тогда…
Отцовское спасибо через светелку снайперски летело в Ося, но того уже и след простыл.
--------------------
– Выхожу один я…
Дорога дугой рассекала сверкающую пойму Москва-реки: на том берегу из-под синих ив нерешительно тыкалась под шпили недорушенного монастыря, а потом – смотришь – уж скользит, ускользает в изумрудье огородов сквозь окраины Коломны.
– Ну, вы уж там, в Москве поосторожней, – мать поправила ремень сумки на Осином плече. – И ты, и Фро твоя…
– Да ладно, ма. То Минин с Пожарским… А то – мы… Две большие разницы.
– Вы вначале все обдумайте там… А уж потом…
– Ты, главное, не волнуйся. Я там посмотрю просто, что к чему… И вернусь – отпуск догуливать…
– Возвращайся, Ось. В любое время… Мы-то с отцом все время здесь. Здесь всегда…
Ось, не глядя, махнул рукой, но, сделав несколько шагов, не стерпел, обернулся. Он чувствовал: она в спину перекрестила его. Она теперь стояла у калитки, под старой корявой вишней, и хоронила от солнца глаза, приставив ладошку. Он снова помахал ей.
– Электричка в десять сорок пять!
– Пока, ма!
--------------------
Белое, с калач, облачко висело высоко-высоко над пустой дорогой. У заливного золотого озерца без пригляду паслись приватные, не колхозные козы.
«И их отберут? – Ось поддернул опять сползший с плеча ремень сумки. – А лишние яблони – под топор?» Сызнова всё под столоначальников, сызнова – волостной коммунизм на руинах усадеб… Но ведь и руин тех уже нет давно, и пыль их палевую развеяло по свету…
Мучительно было из чрева деревни вылезать вовне. Ось снова оглянулся: рыжие, охровые, серые двускатные крыши домиков в садах. Редко где – косая жердь скворешника, давно опустевшего. Позади – своё. Впереди...?
Вглубь капустного поля гуськом вдоль грядок брели понурые солдатики. Последний, малорослый салага, словно беременная баба – живот, тащил охапку пустых мешков. Ни офицера, ни прапорщика при взводе.
Заговорить с дембелем, как бы невзначай, дескать, что да как. Да ты что ли не знаешь ничего? Так – переворот… Два десятка молодых лбов – уже сила. Повести их в центр Коломны, захватить райком (или горком – что у них там?) А если поддержит артучилище? Это уж тысяча курсачей, те же юнкера. А Коломна – райцентр. Целый район Подмосковья – против ГКЧП. Геополитика. Война? Бред...
На мосту через Москва-реку при хибарке с лебедкой мирно покуривали на скамеечке старики-понтонщики. Один – длинноносый, сухопарый; другой – недомерок в кепарике. Из черного рупора на столбе разливалась по-над речкою путчистская радио-трель.
…Эти проблемы требуют дополнительного обсуждения на сессии Верховного совета СССР, а затем и на Съезде народных депутатов страны. Иначе союзный договор не сможет в полной мере выразить заявленную на мартовском референдуме волю советского народа сохранить Союз ССР – великую державу…
– А чё? Теперь вешать надо. – Сухопарый, как складной метр, вдруг разложился во весь рост, зло отщелкнув окурок в воду. – Да перекладину-то в центре города поставить. Чтоб неповадно было апосля.
…Вы прослушали заявление председателя Верховного совета Анатолия Лукьянова…
«Горбачеву – со студенчества дружбан… – поежился Ось. – Предательство – оно в генах сидит или зараза вроде СПИДа?» Вот и индульгенция «чрезвычайщикам». Через пару-тройку дней соберут съезд нардепов. Те против спикера и пикнуть не посмеют. Какая хочешь путчистская блевотина будет – закон… Ай да Лукьянов! Ай да сукин сын!
А этот-то тут что?
Ражий рыбарь высиживал на понтоне неподвижный колокольчик над стяжнем.
– Ну и как она, рыбка-то?
– Да ни фера, грю.
– А ты что, ничего не знаешь?
– А чё?
– Так переворот же в стране! Горбачева свергли. Какой-то, вроде, чрезвычайный комитет у власти…
Доночник точно не слышал Ося. Из рупора у понтонщиков теперь умиротворенно струилась только классика российских композиторов. Сине-зеленая Москва-река, как и тысячи лет, скатывалась споро в Оку-реку.
– Что ж ты, – нажимал Ось, – и не слышал ничего?
– Да вон, грю, понтонщики, вроде, анекдоты травят…
– Так и будешь сидеть?
– А чё?
«Что ли правы путчисты? – точно от чумного, загрохотал Ось к берегу по щербатым доскам моста. – Опять выползет на площадь кучка героев?» И мокрого места от них не останется? Потому как не поддержит народ? А народ-то – кто? Мальчишки-солдаты на барщине? Вешатель-понтонщик? Или вот этот…, которому всё – один фуй? Кого ж ты защищать снарядился? От кого? Зачем?