Известную оду Горация "Я памятник воздвиг..." (Exegi monumentum) до А.С. Пушкина перекладывали и переводили такие русские поэты, как М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин, К.Н. Батюшков.
На мой взгляд, М.В. Ломоносов просто перевёл эту оду на русский язык, ещё не применив - по крайней мере явно - её к самому себе - как русскому поэту. У него в стихотворении ещё - римские реалии. А К.Н. Батюшков перевёл горациеву оду - опять же на мой взгляд - слишком фривольно, не серьёзно, что ли... Не достойно, - хотя и в своём духе... Но вообще-то, на Памятник Батюшкову это произведение не тянет, именно из-за какого-то его легкомыслия, - может быть, обусловленного душевной болезнью...
Таким образом, в русской (допушкинской и припушкинской) литературе мы видим лишь два достойных переложения оды Горация на русский язык: стихотворение Г.Р. Державина и стихотворение А.С. Пушкина. И Пушкин, когда создавал свой "Памятник", несомненно опирался - причём буквально построчно - на "Памятник" Г.Р. Державина.
Давайте ещё раз рассмотрим - в параллели, по строфам, и по строчкам, - оба эти стихотворения.
Г.Р. Державин
1-ая строфа.
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
А.С. Пушкин
1.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Когда Державин создавал свой "Памятник"(1795), Александрийского столпа на Дворцовой площади Петербурга ещё не было (1834). Хотя, конечно, по аналогии с пирамидами, здесь можно подумать и о Столпе в Александрии (то есть, так же в Египте). Такая амбивалентность заложена самим Пушкиным, - и опора на Державина здесь подготовила ему шаг к отступлению - если что...
Державин в этих строках говорит о степени крепости созданного им памятника - что он будет стоять, несмотря ни на что. Он прав в том, что памятник его стоит - кто не знает о поэте Державине?! Но - с другой стороны: и кто же его читает?.. Кроме специалистов, литературоведов? Практически ведь никто. А "Памятник" Пушкина держится именно за счёт постоянного взаимодействия с читателем: "к нему не зарастёт народная тропа..." То есть, так - надеялся, что будет, - сам Пушкин. Он не думал, что интеллигенция наставит ему ещё и рукотворных монументов, и провозгласит его кумиром... Чистота пушкинского образа была таким образом вульгаризирована.
Г.Р. Державин
2-ая строфа.
Так! — весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
А.С. Пушкин
2.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Пушкин здесь белее конкретен: он указывает, что именно в нём избежит тленья - душа, перелитая в строчки произведений, составившая союз (завет) с лирой. Душа всегда полагалась немой "субстанцией", и только у Пушкина она - "болтушка". Но открывается эта "болтушка" не каждому, а только пииту - тому, кто способен настроиться на её волну, почувствовать душу Поэта, вступить в диалог с ней. "Подлунный мир" - это прежде всего Россия; во времена Пушкина именовавшаяся "Полуночной страной", - то есть, Северной, в отличие от Полуденных - Южных.
То есть, эти строчки Державина и эти строчки Пушкина - они идентичны. Только Пушкин высказался чётче, красивее, обнажённее.
Г.Р. Державин
3-я строфа.
Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал.
А.С. Пушкин
3.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгуз, и друг степей калмык.
Здесь тоже речь - об одном и том же - о памяти в народах России. Причём, помнить будут - и у Державина, и у Пушкина - только в основном само имя. То есть, не факт, что будут читать, но что имя назовут всегда. Поскольку слух дойдёт, что, мол, "то-то был поэт!" Это - легенда, миф. Как о Стеньке Разине - если хотите.
Г.Р. Державин
4-я строфа.
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям с улыбкой говорить.
А.С. Пушкин
4.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокой век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
А вот эти строфы - они более сложные для интерпретации. Державин о чём здесь говорит? Фелица - это Екатерина Вторая; так Державин её и "обозвал" в своей Оде. Истину с улыбкой он говорил, - по-видимому, так же - ей, и её фаворитам. Ну, а в сердечной простоте беседовать о боге, - так это Державин умел в своих стихах, - и это одно из главных - на мой взгляд, - его свойств, то есть, - свойств его поэзии, - придающее ей - поэзии державинской - особое обаяние.
А что говорит Пушкин? Во-первых, он сказал, - "буду любезен народу". Он - Пушкин, - пробуждал лирой добрые чувства. То есть, способствовал тому, что человек - благодаря его поэзии - пробуждался к добру. Ну, так это же соответствует державинскому "о добродетелях Фелицы возгласить". Державин считал ,что хваля добродетели главной персоны в государстве, настраивает на эти добродетели и весь народ . Так что, никакого противоречия и в этих строках у Пушкина и Державина нет. Это - об одном и том же, только - в разное время. "В сердечной простоте беседовать о боге" так же согласуется с пушкинским: "Что в мой жестокий век восславил я Свободу..." Поскольку бог есть Свобода. Единственное, у Державина нет "жестокого века"... Думаю - потому, - что несмотря на всю нескладность, во многом и суровость его судьбы, несмотря на многие жизненные невзгоды и всякие перипетии, Державин всё же не мог назвать свою судьбу "жестокой". А Пушкин - мог. Трудно представить себе более жестокую судьбу - если вдуматься. Если сопоставить пушкинскую натуру, всю весёлость и светлость его гения - и те рамки, ту жёсткость, в которых он провёл весь свой короткий век. И поэт говорит здесь вовсе не о веке девятнадцатом, - которому только треть тогда миновала. Не надо накладывать на эту строчку известную нам строчку Блока: "век девятнадцатый, железный, воистину жестокий век!" У Пушкина - не о нём; Пушкин говорит о своём человеческом веке. И он в этом веке - кругом несвободный, - умудрился всё же быть свободным и Свободу ещё и восславить! Вот это - "во-вторых". Будучи внешне крайне несвободным, Пушкин восславил Свободу - именно ту, Божественную, свободу, - которую имел ввиду и Державин, когда в сердечной простоте беседовал о Боге. (Сердечная простота - это и есть Свобода.) Потому Пушкин и любезен народу - который так же кругом несвободен, но при этом умудряется быть свободным духом - в лучших своих представителях, или - в лучшие свои минуты; или ещё - в народной поэзии своей... Так была свободна - этой же Свободой - крепостная няня поэта Арина Родионовна Яковлева. И - наконец, - в-третьих: "И истину царям с улыбкой говорить! -у Державина, и "И милость к падшим призывал" - у Пушкина. Самые спорные - казалось бы - строчки. От кого-то - от Цявловского, что ли, - или раньше ещё - пошла эта интерпретация: "Пушкин призывал милость к декабристам"? Чушь - на мой взгляд - полнейшая. Отчего декабристы - падшие-то? Ведь пасть можно только в духе - а в духе они как раз не падали! Или "пасть" - в смысле - умереть, - но к мёртвым призывать милость уже бессмысленно. Я так считаю: поскольку у Державина в этой строке говорится о царях, - то и Пушкин здесь имеет ввиду царей - тех царей, при которых ему пришлось жить : Александра и Николая Павловичей. Они и были "падшими" - в духе. То есть, отпавшими от Бога. Конечно - а какими же ещё, - если один отправил Пушкина - представителя Бога на Русской земле, пророка Его, - далеко и неизвестно как надолго, а другой наоборот привязал к своей особе накрепко - короткой цепью Третьего отделения? А потом ещё не нашёл ничего лучше, как нарядить Первого поэта России шутом гороховым! Так что, милость Пушкин призывал к падшим русским царям, при которых ему выпало жить, - Божью милость, - поскольку имел право говорить Ему: "помилуй их, ибо не ведают, что творят!" Именно такой милостью и была обеспечена такая - божественная - Пушкинская Свобода. Державин ещё мог говорить "своим" царям истину. К нему "цари" (царица и её фавориты) ещё - хоть как-то - прислушивались. Пушкина же цари игнорировали; слушать и не думали. Потому что были совсем падшими - от - павш-ими от Бога. Вот этим Поэт будет более всего любезен народу - тем, что - несмотря ни на что - призывал милость к падшим российским монархам. Но и - насколько же он выше их себя чувствовал! Смелость революционера, за которым народ безоглядно идёт на баррикады. Но при этом - царям не рубят головы; на их грешные головы призывается милость... И это народу должно быть - любезно. По крайней мере, Пушкин верил, что это будет любезно русскому народу - народу, - а не черни.
Г.Р. Державин
5-ая строфа.
О муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.
А.С. Пушкин
5.
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспоривай глупца.
У Пушкина здесь введено Божие веленье. У Державина его нет. У Державина Муза - главнее, - она имеет право возгордиться сама собой. Она сама себя венчает! А у Пушкина его муза - как эгидой - защищена Божьим веленьем; она - не сама по себе, она - по божьей воле. И потому не может быть не права, не может быть не божественна. И потому не снизойдёт к человеческому мнению о ней. У пушкинской музы всё, что не хвала, - всё - клевета! То есть - неправда, - несоответствие Истине. Пушкинская Муза достойна ТОЛЬКО хвалы. Но и её приемлет равнодушно, поскольку лишь исполнила веленье божье. То есть, ничего личного, своего, у неё и нет. Всё ,что есть - есть по веленью божьему. И глупец - тот, - кто возразит на это, - хваля ли, порицая ли... Но и его оспоривать не нужно. Самые исполненные Тайны эти строки. Как будто фатой завешанные... Всё ясно - и ничего не ясно. Непроницаемые строки. Муза Державина - муза - языческая богиня: "И презрит кто тебя - Сама тех презирай!" Это поведение античных богинь. У Пушкина же Муза - я бы сказала, - Невидимка, - как Людмила в шапке Черномора. Где Она - Муза? Послушна, равнодушна, ничего требуя, никого не оспоривая... Не проявляя себя никак... Жива ли она? Существует ли? Существует. Как солнечный свет, как журчащий ручей. Обижает ли их наша обида? Восхваляет ли наша хвала? Нет; они им просто не нужны. Они просто светят и журчат. Хотите - реагируйте на них, хотите - нет. Но они журчат и светят, - по воле Бога.
Таким образом, Пушкин, когда создавал свой "Памятник", - он опирался на "Памятник" Державина, и перекликался строчками - с этим "Памятником". Он ведь был непосредственным преемником именно Гаврилы Романовича, - и не случайно тот его, "в гроб сходя, благословил", - идти дальше себя. Но дело-то здесь ещё в том - как я понимаю, что Поэзия Русская, - как она развивалась, - от Петровской эпохи, от Феофана Прокоповича ещё, - она в Державине получила своё высшее развитие. То есть на этом - линейном, так сказать, пути развития, Державин - фигура, венчающая собой развитие Русской Поэзии восемнадцатого века. То есть - Русской Поэзии вообще, - поскольку никакой другой, - литературной,- поэзии и не было! То есть, дальше Державина идти было некуда. (Все возражения о Батюшкове, Вяземском, Жуковском, - прошу вас, - оставьте при себе! По масштабу эти фигуры не сопоставимы с фигурой Державина. Они все ещё примыкают к нему.) И в общем-то, получается, что Пушкин - не преемник Державина, на котором та - первая Русская Поэзия и завершилась. Та Галактика выстроилась. Главной звездой её и явился Державин. Пушкину в этой Галактике нет места. Пушкин явился Звездой Новой литературной Галактики, - той, в которой Русская Литература и существует поныне. В которой главный принцип - принцип Свободы, - относительно любого земного владыки, - с одной стороны, и принцип Милосердия - с другой. Пушкин ведь и не просто звезда, Пушкин - он Солнце. Относительно этого Солнца и выстраивается наша литературная жизнь, - с тех пор, - как он... да с тех пор, как он - умер. Он умер - а Солнце его зажглось - зажглось, а не "закатилось", - как писал недальновидный В.Ф. Одоевский. Таким образом, пушкинский "Памятник" - это тот же державинский "Памятник", - но в более развитой - Пушкинской - Русской поэтической Галактике. Даже неправильно сказать "более развитой"... Заряжённой большей энергией, что ли... Исполненной большею жизнью. По отношению к державинской пушкинская поэзия совершила качественный скачок, преобразовавшись в нечто принципиально другое. В небывалое. Однако, Пушкин при этом утверждает свою преемственность с Державиным, - и это - так. Преемственность есть. Без преемственности он - Пушкин - не взлетел бы, не сделал такой головокружительный бросок. И эту преемственность пушкинисты - на мой взгляд - всегда недооценивали. Если сравнивать с Христом, то Пушкин - он так же - Дверь. А Державин - он из тех, кто ещё - за Дверью, - но он, - ближе всех к этой самой Двери, и он даже слегка уже её "толкнул". По-английский "толкать" - "push", - тот же корень - может быть, - потому же - и у "пушки". Державин толкнул - и Россия "выстрелила" - Пушкиным, - Солнцем Литературы Русской. В общем, я дошла в своих рассуждениях до того, что Державин - Моисей, а Пушкин - Христос нашего Завета с Богом, под названием: "Русская литература". Кажется, дальше идти некуда... Всё! Нет, не всё. И их "Памятники" должны печататься рядом - на параллельных страницах, - чтобы всегда можно было сопоставить тексты, - и лучше вникнуть в них.