Часть пятая
На поверхности
Ветер поднимал с земли пожухлую жёлтую листву и гнал, гнал её и ворошил, не давая ей ни на минуты покоя. Он бросал сухие листья в лицо Феликсу. Кружил их у его ног, цеплял их за крючки и выступы амуниции. Холодил до онемения щёки. Не отставал и не успокаивался, как и положено было ноябрьскому неугомонному вихрю…
С хмурых красно-серых небес ниспадала, будто нехотя, редкая капель косо моросящего дождика. Грозовые облака караваном воздушных китов лениво ползли по небосклону. Где-то высоко в вышине раскатисто грохотал гром, и рассекали сгустки чёрных туч, ветвящиеся белые молнии. Однако основная масса осадков обходила бредущего по равнине Жнеца стороной. В паре километров левее, разбухшие от небесной влаги пузатые тучи орошали землю обильно и мощно. А здесь, до Феликса доставала лишь самая кромка, краешек бушевавшей на расстоянии бури…
Налетавший ветер-борей был прохладным, но привычным, отчасти даже бодрящим для Жнеца. Феликс всегда лучше переносил заморозки, чем гнетущий зной того же сентября. Холода и непрестанно идущие дожди, и снегопады не страшили его. Он давно свыкся с ними. Научился справляться с выпадающими на его долю трудностями без ворчания и ропота. Приспособился выживать в зимней стуже и бесконечной, то дождливой, то суховейной осени этого увядающего мира. Суровый климат стал частью его существования, не тревожа и не растравливая душу. В его сознании он был естественен, как удовлетворение голода или ежеминутной потребности дышать.
Резкая смена погоды и температуры воздуха не удивила и не обескуражила его. По правде говоря – он уже устал удивляться. Столь много необычного случилось с ним за последнее время, чтобы он впадал в ступор - от перехода от оттепели к самой что ни на есть осени. Он даже был рад, что зной более не докучал и не бесил его. Феликс шёл не спеша и деловито в направлении теперь уже маячившего в километре-двух от него хвойного леса, поросшего елями и редкими соснами.
Ноги его мягко ступали по дёрну из пыльной травы, пересечённой редкими островками, обгрызанных кем-то кустарников и вездесущей полыни. Худосочные облезлые тополя и берёзы остались позади. И теперь только редкие листочки время от времени ветер-шалун бросал ему под ноги, будто бы в напоминании о пройденном в молчании пути…
Всего сорок минут минуло, как Жнец выбрался из огромного развалившегося строения, в которое привёл его шлюз-переходник. Феликс снял с себя водолазный костюм, выжал, как мог и уложил в освободившиеся пакеты. Дрожа, ёжась и матерясь, облачился в свою привычную одежду.
Люк вывел его наружу – в обшарпанные переходы и брошенные на произвол судьбы безлюдные цеха. Их занимали ржавые механизмы и непонятно чем занятые цистерны и хранилища.
Свежий воздух, дувший из проломов в толстых блочных стенах, явственно давал понять – затопленные пещеры оставались далеко позади. А впереди – открытые продуваемые всеми ветрами пространства и дали.
Когда-то здесь, возможно, кипела жизнь. Суетливо сновали механики и рабочие, подкручивали винтили, сверяясь с показаниями датчиков и циферблатов. Тут что-то производили, что-то выдавали по плану и согласно установленной смете. Грохотали движители, перекачивая по трубопроводам какие-то жидкости, по проводам бежали искрящиеся молнии. Всё двигалось, всё жило…
Теперь же здесь царила лишь разруха и полный развал. Судя по слою осевшей пыли никто не посещал эти развалины многие годы. Возможно, об их существовании забыли и их создатели. И что, скорее всего, сами эти творцы канули в бездне времен без следа в недолговечной людской памяти. Капала через дыры в потолке дождевая вода, долбила по лужам равномерно и непрестанно как маятник часов, отмеряя уходящие в никуда минуты, часы, годы…
Двадцать минут Жнец ходил по многочисленным обгорелым, покрытым копотью и гарью коридорам. Вероятно, здесь когда-то прежде бушевал пожар, а может и шёл самый настоящий бой.
Феликс осторожно спускался по обвисшим лестницам с вкривь и вкось скособоченными перилами. Бывало, что и прыжками перемахивал через проломы, преодолевая рассыпавшиеся сегменты перекрытий и этажей.
Всё, как и прежде носило на себе следы запустения и обветшания. Только теперь ещё и промозглый ветер гулял в целом лабиринте переходов и хранилищ. Он трепал и вертел в своих неутомимых объятиях мусор и клочки невесть кем и когда сорванной серой полупрозрачной плёнки. Шелестел по углам покрытой пятнами плесени макулатурой...
В стенах зияли беззубыми пастями провалы окон, лишённые стекол в расхристанных разбитых рамах. Ветер выл и свистел на сотни голосов. Лязгали и гремели от налетавших порывов шквального ветра, натянутые как гитарные струны стальные крепёжные тросы. Где-то вверху скрежетали, дребезжали, звенели проржавевшие конструкции, мачты, трубы, башенки. Что-то позабытое и позаброшенное…
От этих пронзительных звуков на душе становилось как-то особенно беспокойно и тоскливо. Накатывали забытые воспоминания откуда-то, то ли из детства, то ли из подсознания, из неосознанной и оттого вдвойне тревожащей генетической памяти. Они рождали в сердце чувство приближающегося конца, смерти, небытия…
Словно бы Феликс оказался внутри чрева давно умершего чудовища, которое в любой момент могло развалиться и поглотить под своими титаническими останками любого неосторожного странника.
Жнец подавил в себе это мало чем обоснованное чувство тревоги. Одиночество давно стало верным его напарником. И ему легче было неделями не видеть ни единого человеческого лица, чем шататься по многолюдным кричащим улицам Новогорода чужаком, в толпе неприятных ему незнакомцев.
По растрескавшимся лестницам, среди ржавчины и разбросанного там и сям хлама, он и вышёл к выходу из этого сонного царства утерянных неизвестно когда и почему возможностей и потенциалов.
У самого спуска вниз, на поросшей сорными травами площадке, несколько непоседливых ворон ожесточенно дрались, каркали, спорили о чём-то на своём птичьем языке. Они явно что-то не поделили между собой, устроили склоку и гортанную перебранку.
Феликс подошёл чуть ближе. Парочка особо пугливых ворон встрепенулось и, расправив антрацитово-чёрные крыла взвились в небо. Жнец свернул с прямой, двинулся чуть поодаль. Однако общая масса пернатых, лишь оценивающе оглядев блестящими бусинками глаз приближающегося к ним человека, вернулась к своим разборкам и дележу добычи.
Теперь-то Феликс смог рассмотреть в подробностях, чем же именно пировали нетерпеливые вороны. Птицы рвали клювами остатки собачьего трупа. По кусочкам, по клочкам обнажая выпирающие ребра, всё - что скрывалось под ними. Они клевали и долбили всё то, что ещё не было оторвано и унесено прежде. Жадно проглочено прямо здесь - среди колышущейся на ветру полыни.
Одна особо прожорливая ворона распорола ударом клюва требуху дохлой собаки. Кишки лопнули и вывалили наружу клубок шевелящихся жирных червей, покрытых противной жёлтой слизью.
На этих, то ли кишечных паразитов, то ли личинок мух вороны набросились с неожиданным азартом и рвением. Они хватали их с лёту, вытягивая на всю их длину, рвали когтями и жрали, жрали, жрали…
От этого зрелища даже бывалому Жнецу стало неприятно. Он отвернулся и в сердцах выругавшись, сплюнул сквозь зубы.
-Трупоеды пожирают трупоедов! Птицы поедают глистов. Цепочка белковых превращений никогда не останавливается. Даже мёртвая плоть будет поглощена и ассимилирована, дабы стать основой для новой жизни! – подумалось Феликсу. Осознание этих биологических циклов не принесло ему успокоения. Оно не изгладило из памяти тошнотворного поедания червей оголодавшими воронами…
продолжение следует...