Даниил Христофорович был на грани бешенства. Немцы всегда были практичной нацией, но бешеный нрав Даниилу Христофоровичу достался от любезной матушки, коя славилась своими необузданными и дикими выходками, при которых челядь забивалась по углам поместья. Даниил Христофорович прекрасно помнил эти яростные и внезапные вспышки гнева у бедной матери своей, которые, в конце концов, и загнали её в психиатрическую клинику, а потом на кладбище. Побагровевши так, что ворот рубашки стал казаться ему тесным, Даниил Христофорович дал волю своему гневу:
— У меня в доме совершена покража!!! Да как они посмели?! И кто это мог совершить?! Залезть ко мне в дом?! И украсть самое ценное?! Память о моих предках?! Вот выясню, кто это сделал — в Сибирь сошлю или на каторгу!!! А то и накажу и в солдаты отправлю!!!
Семен уже закончил изучать замок и стоял около двери, спокойно и расслабленно наблюдая за бушующим Даниилом Христофоровичем. Когда лик хозяина пропавших вещей стал красен и гневлив, Семен негромко сказал:
— Покражу совершили люди вашего круга, ибо деревенские как и дворовые металлические шпильки не носят.
— О чем вы это говорите, милостивый сударь? — слова крепостного подействовали на Даниила Христофоровича как ушат холодной воды, и он, внезапно успокоившись, позабыл, что говорит с крепостным.
— Преступление совершили люди вашего круга, — спокойно повторил Семен, устремляя на Даниила Христофоровича серые глаза свои, — один, предположительно высокий похититель с маленькими ногами, снял картину. Второй, обутый в новые английские ботинки, забрал пресс-папье и табакерку.
— Ежели ты врешь или выгораживаешь друзей своих, — грозно сказал Даниил Христофорович, — то знай, наказание тебе будет самое жестокое.
— Вы можете наказать меня, но от слов я не откажусь, — Семен смотрел прямо, — если бы это были деревенские или дворовые, они бы не стали так рисковать. Да и челядь ваша не пустила бы на крыльцо плохо одетого посетителя, а если они пропустили их в дом, то заключаю я, что прибывшие выглядели как представительные господа и, возможно, они сказали, что прибыли от вас.
— Хорошо, — Даниил Христофорович, совершенно успокоившись, решил действовать со всей осторожностью и практичностью чистокровного немца, — ты останешься в доме, Семен — Колдун.
— Да.
— Я отвезу тебя завтра в город, и там ты повторишь все, что сказал мне!
Семен степенно кивнул и вновь посмотрел на Даниила Христофоровича.
— Флор!!! Где тебя черти носят?
На пороге комнаты возник холеный лакей с веснушчатым лицом и пшенично-русыми волосами, одетый в зеленую ливрею и синие штаны. Он, видимо, спал, потому что глаза его были припухшие, а на ногах красовались большие и разношенные лапти.
— Флор, отведи Семена во флигель и предоставь ему одежду и обувь.
— Слушаюсь, хозяин.
— А ты, Семен, иди с Флором. — Даниил Христофорович отпустил новоявленного сыщика на место его нынешнего проживания, а сам взошел к супруге своей.
Мария Модестовна спала, дыша тихо и почти незаметно. Даниил Христофорович полюбовался супругою своею, и пришла ему мысль заказать портрет её у местного художника, который писал иконы для местных церквей. Впрочем, мог Даниил Христофорович выписать художника из Москвы и дать ему возможность пожить в этом благословенном краю, порисовать немудреные пейзажи, а как плату за простой заказать громадный двойной портрет в античном стиле. Ибо был Даниил Христофорович тщеславен немного и хотел быть запечатлённым на картине с супругой своею, но либо древнегреческими героями, либо в стиле немецких эпосов, коих он помнил в детстве, но позабыл.
День клонился к вечеру; солнце садилось за дальний лес, золотя сосновые стволы. В доме вновь слышался топот и шум, так привычный для деревенских вечеров. Кухарка грела самовар, стряпуха зазвенела ножами, а Даниилу Христофоровичу пришла блажь насладиться купанием в ближайшем пруду, который тянулся вдоль кромки леса. Даниил Христофорович взял халат и полотенце и отправился со двора на пруд, который в народе прозывался Мшистым, из-за густоты подводных и надводных растений.
Придя на пруд, Даниил Христофорович разделся, и нырнул в прохладную воду. Тело его, поджарое и загорелое, вошло без всплеска в темную гладь пруда, сверкнув на миг белыми ягодицами. Проплыв под водой пару метров, Даниил Христофорович вынырнул в пузырьках пены и с неудовольствием обнаружил, что кто-то еще решил искупаться. Солнце скрылось за деревьями; протянулись длинные тени, вода стала напоминать парное молоко.
— Эй, любезный! — недовольно окликнул Даниил Христофорович темную фигуру, копошившуюся на берегу, — кто вы такой, черт подери?
— Это я, — спокойно ответил голос Семена-Колдуна, — извините, Даниил Христофорович, я не знал, что вы здесь купаетесь…
Хотел Даниил Христофорович отругать и выгнать юродивого, да вдруг передумал.
— Ну, что же ты, любезнейший, полноте стесняться, — небрежно сказал Даниил Христофорович, — присоединяйтесь. Пруд общий.
Семен был белокожим, и его тело под водой слегка фосфоресцировало. Он плавал не спеша, степенно загребая руками. Даниил Христофорович поймал себя на мысли, что, возможно, Семен и есть настоящий дворянин, но пока сие было не доказано, то и отношение к Семену можно было не менять.
— Завтра мы утром едем в город, будь любезен собраться вовремя, — сказал Даниил Христофорович Семену, когда тот уже вышел на берег и неторопливо одевался.
— Я буду готов, — ответил тот.