Портрет в ностальгических красках

               
Наконец-то  я  еду в Германию. Сколько раз собиралась в гости к  своей однокурснице Ане Миллер, свидетельнице моей прекрасной молодости,  моего недолгого, но яркого счастья, жизненных неудач и творческих метаний!               

Впервые я увидела её  среди абитуриентов, как и я, поступающих в институт. На ней была короткая клетчатая юбочка в складку, босоножки на высоких каблуках и модной платформе, на шее - крупные бусы сочного красного цвета. Яркое пятно на нашем невыразительном провинциальном фоне, наверняка, она и сама  ощущала себя столичной штучкой.  Приехала Аня из Фрунзе, тогдашней столицы Киргизии.               
 
Анина внешность была довольно необычной. Круглое личико с большим философским лбом, на который спадали светлые прядки вьющихся  волос, выразительные, почти монгольские, скулы, детские пухлые губы и круглые кукольные глаза с загнутыми кверху ресницами. Телосложением она тоже напоминала куклу, «пупса», с крепкими ножками и аккуратной попкой. Вообще-то она была прехорошенькая. 

Когда, приехав на мою спонтанную студенческую  свадьбу, мама увидела Аню, тут  же сообщила мне, что Аня должна непременно выйти замуж за военного. Для мамы такое замужество означало материальное благополучие и удавшуюся личную жизнь. Достойными  этого могли  быть либо  красивые, как Аня, либо  умные. Я не была ни красивой, ни достаточно умной и потому вышла замуж за студента. Правда, позже этот студент, уже не будучи моим мужем, сделал прекрасную карьеру…. Но это совсем другая история.               

Хотя Аня тоже не оправдала маминых ожиданий. Первый муж Ани был художником, но в нашем понимании дешёвых эстетов был совсем не похож на богемного человека: бархатный берет не носил, говорил незатейливо и грубо, иногда матом, но был настоящим и естественным, как трава на лужайке. Жили они первое время в его мастерской. Мастерская художников..., это отдельная тема.

Внешне мастерская была похожа на студенческое общежитие, с длинным коридором, множеством дверей и общей кухней. Дверь каждой комнаты казалась той самой дверью из каморки старого папы Карло, за которой скрывается интересный, почти сказочный мир, полный чудесных превращений. Превращений простого грубого холста в портрет прекрасной дамы или в аппетитный натюрморт. И любой проживающий за этой дверью был подобен волшебнику, творившему там чудеса большого искусства.

Кстати, о "большом искусстве".
Живопись в отличие от других видов искусства вполне материальна. Помню, как  мой  маленький сын, провожая на работу отца, актёра по профессии, каждый раз спрашивал, куда тот идёт, и слышал в ответ: «Иду делать большое искусство».  Однажды, встретив отца с работы, сын спросил: «Ну, что, сделал большое искусство»? И услышав: «Сделал, сынок, сделал», скромно попросил: «Принеси мне его, ладно»? Потом это стало нашим семейным анекдотом.

Но, вернусь к мастерской художника.... Когда ты попадал внутрь одной из комнат, где беспорядочно, и небрежно стояли или висели картины, валялись обрезки багета, где пыльные полки были завалены  всяким художественным барахлом и царила атмосфера абсолютного бытового пофигизма, эта комната больше напоминала склад, нежели колыбель шедевров. Обитатели же этих комнат - или алкоголики, или с психикой набекрень, а бывало и то и другое вместе, чаще всего пребывали на своей творческой волне, находясь в постоянном поиске темы, образа или цвета. И всё-таки каждая комнатка была тем местом, куда, нисколько не брезгуя, являлись прекрасные тонконогие музы, даруя художникам любовь и вдохновение, а иногда и внебрачных детей.

Анина Машка родилась в браке, только брак этот продлился не долго. И, когда трёхлетняя Маша с маминым философским лбом и папиным даром художника, начала малевать свои первые детские картинки, её папа, как и многие другие из числа талантливых, проиграл в схватке с зелёным змием и ушёл в мир иной. Так уж вышло, что он оставил своих девочек в трудные девяностые годы. Едва оправившись от этого  удара судьбы, и от ощущения, что  душу прокрутили через адскую мясорубку, Аня тут же вскочила в «белкино колесо». И закрутилось: работа, подработка, домашние дела, дочка с художественной гимнастикой, а потом и художественной школой.

А между тем родители Ани с двумя её младшими братьями на руках, уставшие от перемен в стране, решились, наконец, уехать на родину своих предков, в Германию. Вкусив все «прелести» жизни "одиночки", Аня не сопротивлялась и повернула свою жизнь на все 180 градусов.
Но "там, за поворотом" жизнь уже приготовила ей сюрприз.
В Германии, Аня вдруг влюбилась. Влюбилась страстно, с удивлением обнаруживая в себе такую повышенную температуру ощущений. Объект Аниного чувства жил в том же лагере для переселенцев, что и Аня, и представлял  собой тип классического мачо: смуглый афганец под два метра ростом, с сильными руками и прожигающими насквозь карими глазами.
 
Страсть застигла их врасплох, как стихия. Девятый вал. Цунами. Она накрыла с головой и не давала вынырнуть. Эта страсть выпотрошила обоих, словно тряпичных кукол, и после очередной сцены ревности, с упрёками, слезами и битьём тарелок, как в мелодраме, Аня, схватила Машку и рванула в город, где  жили знакомые бывшего мужа, тоже художники.

Я всегда знала, что Аня - человек, готовый к любым ситуациям. Помню, как ловко она наладила быт в нашей комнатке в общежитии института. Дело было зимой. Из всех девчонок я приехала с каникул первая. Зашла в комнату и через пять минут у меня зуб на зуб от холода не попадал. А так как холод полностью парализует всё моё существо, то я завернулась в сто одёжек, как капуста, и пребывала в состоянии близком к обморочному. К вечеру приехала Аня, увидела меня в образе многослойной капусты, быстро заткнула все оконные щели и заклеила окошко всеми подручными средствами. В комнате потеплело, Аня согрела чайник и, растолкав меня, обездвиженного овоща, вручила большую кружку. Мы пили горячий чай с лимоном и постепенно согревались от прибывающего тепла и разговора. 

Ещё один случай, когда Аня, можно сказать, меня спасла. Однажды в общежитии, наварив целую кастрюлю гречки, мы сели ужинать. Быстро глотали горячую кашу (кто успел, тот и съел) и хохотали не в меру. Вот так и попала мне крупинка в дыхательное горло. Я закашлялась и выбежала из комнаты в надежде продышаться. Не тут-то было. В коридоре я задыхалась всё больше и больше, и животный страх погнал меня обратно, за помощью… Я забежала в комнату, посиневшая и испуганная…. Увидев меня такую, девчонки испугались не меньше моего и сидели как парализованные. Первой очнулась Аня. Она схватила меня, и подобно тому, как Лиса Алиса трясла из Буратино золотые монеты, стала проделывать то же самое со мной: наклоняла головой вниз и била по спине, снова наклоняла и била ещё сильней…. Наконец крупинка выскочила, и я задышала…

В общем, кукла «пупс» была лишь внешней оболочкой, на самом деле внутри неё жил стойкий оловянный солдатик, готовый уберечь, защитить и преодолеть. Это качество Ани проявлялось и в институте, когда она подрабатывала ночной санитаркой в больнице, а потом клевала носом на лекциях, но не позволяла себе заснуть. И потом по жизни.
Когда от обид, несправедливости, а порой и безысходности на глаза «пупса» наворачивались слёзы, «оловянный солдатик» со штыком наготове и криком: «УРА»!  бесстрашно бросался в  бой. Правда, иногда солдатика заносило, и он начинал крушить всё вокруг без разбора... Тогда, если была рядом, я подходила к Ане и тихо шептала ей на ухо: "Убери штык"... Странно, но она слушалась и бравый солдат уступал маленькому симпатичному пупсу.

Однако в Германии, где много чего пришлось преодолевать, стойкость оловянного была как никогда к месту.
Аня, наша яркая Аня, столичная штучка, поначалу работала здесь посудомойкой. Вставала в пять утра, добиралась до привокзального кафе, помогала выпекать булочки и развозить их по другим точкам, а потом принималась за основную работу – посуду мыть. И так продолжалось до тех пор, пока однажды Анина мама, пристально взглянув на неё измотанную и неухоженную, сказала: «Ну, вот, и ты постарела, дочка».
С посудомойкой было покончено.

Но к этому времени Аня уже немного знала язык и нашла себе более достойную работу. А потом пазлы стали понемногу складываться. Аня познакомилась с Вернером, наладилась личная жизнь. Выросла Маша, поступила в Художественную Академию, пошла по папиным стопам.

Я подъезжаю к Франкфурту на Майне, выхожу на чистый немецкий перрон и начинаю выглядывать Аню.  И, наконец, вижу её, подругу моей молодости, слегка располневшую, но всё ещё привлекательную, с теми же кукольными, но очень живыми глазами и огнём оловянного солдатика внутри. Мы почти бежим навстречу друг другу…. « Здравствуй, Аня»…