13. ЖОРКИН ТОЛСТОЛОБ (продолжение цикла "Пристегнувшись к одной верёвке". Предыдущий рассказ: http://www.proza.ru/2015/12/29/1603)
Вернемся в весьма тревожный для зарождающейся супружеской жизни момент, когда, переполненный бдительностью и плохо мотивированными подозрениями, молодой муж выскочил во двор, куда перед этим незаметно удалились Татьяна и ее друг детства. Обнаружить эту парочку удалось в укромном уголке двора, примыкающем к огороду. А занятие, которому они там увлеченно предавались, поначалу повергло Витьку в полное недоумение.
Особенно, простите, их позы. Такие позы теперь принято деликатно называть коленно-локтевыми. Тем не менее, наихудшие предположения отпали враз - Татьяна и Жорка стояли на четвереньках лоб в лоб и, оттопырив зады в диаметрально-противоположные стороны, что-то деловито отковыривали из-под вороха перегнивающей ботвы.
- Давай еще... - донесся до Витьки Татьянин шепот.
- Не вопрос... - отозвался Жорка.
Витька деликатно кашлянул. Землекопы повернули в его сторону перепачканные физиономии. Татьяна заметно смутилась, зато Жорка обрадовался и самым непринужденным тоном спросил:
- Витёк! На рыбалку хошь?
- На какую рыбалку? - заторможенно переспросил Витька.
- На Бугани сазан пошел, - пояснила Татьяна.
Витька пожал плечами. Рыбалка в доме его родителей обычно ассоциировалась либо с походом в магазин, где продавались живые карпы, либо с выездом на пикник, где папин друг-художник дядя Коля Паливода, прозванный за свои рыбацкие способности профессором, из под любой коряги шутя надергивал с десяток добрых рыбин на "юшку". Участие остальных в подобном мероприятии ограничивалось организацией костра и приготовлением этой самой волшебной "юшки", как дядя Коля величал уху. Тут уж вне конкуренции оказывался Витюшенькин папа.
Оплошал он на памяти сына только однажды - когда уступил настойчивым просьбам щирого "прохфесора" и сдобрил уху из четырехкилограммового сазана добрым шматом старого желтого сала... К чести дяди Коли, плоды собственного национал-гастрономического экстремизма тот осознал моментально и на тему нерушимого союза между старым салом и свежей речной рыбой больше никогда не заикался.
- А это далеко? - поинтересовался мой герой, прервав сладостные воспоминания и даже сглотнув слюну.
- Ерунда. Километров сто пятьдесят, - Жорка небрежно мотнул головой куда-то в сторону Каспия, до которого, строго говоря, надо было перевалить через весьма трудный даже для автотранспорта перевал.
В дальний путь на неведомую пока Витьке Бугань взбалмошная троица отчалила в темноте и втихомолку. "Предков", привыкших, как все провинциалы, вставать чуть свет и укладываться с первой звездой, молодожены решили по пустякам не беспокоить. Точнее, оставили им записку на своем "сексодроме" во времянке и, загрузившись скромным рыбацким скарбом, дотащились до угла соседней улицы Леваневского. Там Жорка уже нетерпеливо гарцевал на железном чудовище с коляской, двумя цилиндрами и загадочным для Витьки двенадцативольтовым оборудованием, составлявшим особую гордость хозяина.
Татьяна - кто знает, быть может и по старой памяти? - нацелилась было на заднее сиденье, но вовремя спохватилась и, дабы не пробуждать задремавшую бдительность молодого супруга, чинно уселась в коляску. Так что все сто пятьдесят километров по ночной горной дороге крепко обнимать мужественный Жоркин торс пришлось моему герою, к слову - ехавшему на мотоцикле первый раз в жизни. И прямо скажу: не единожды за бесконечные сто пятьдесят километров ему казалось, что все в этой жизни происходит в последний раз...
Наконец, Жоркин двенадцативольтовый конь выкатился на береговую полосу, взвыл напоследок всеми шестернями и устало затих. Сквозь накатившуюся блаженную тишину послышался ласковый плеск накатывающихся на пляж волн. Витька расцепил занемевшие руки, а Жорка облегченно крякнул, освободившись от почти пыточного захвата.
Рыбалка же, которую исповедовали жена и ее одноклассник, поначалу Витьку разочаровала. В обиходе у них не оказалось ни привычных - хотя бы по внешнему виду - бамбуковых составных удочек, ни поплавков из пробки, ни хотя бы здоровенного сачка, напоминающего излюбленный инструмент профессора Паливоды. Вместо всего этого Жорка и Татьяна пуляли куда-то в темноту непонятные приспособления, прицепленные к коротким спинниговым удилищам. А запулив, подбирали слабину лески и принимались напряженно следить за миниатюрной пружинкой-кивком, для верности подсвечивая себе лампочкой от мотоциклетного аккумулятора. На этом сходство действий рыбака и рыбачки заканчивалось. Татьяна, завидев подергивание своего кивка, наотмашь подсекала удилище, валилась на спину и бешено вращала катушку. Витькины сердце и желудок обмирали в предчувствии ухи, но Жорка, вслушавшись в звон лески, в большинстве случаев фыркал что-то типа: " Женщина, не рви душу! Ты ж у него изо рта наживку вытащила!"
Сам он вел себя совершенно иначе. Удобно устроившись около пристроенного на рогульке спиннинга, с нарочитой ленцой спокойно комментировал происходящее на другом конце заброшенной снасти: "Во, рыбчик подошел... Понухал-понухал - бросил... Ну и хрен с тобой... Ага... Лещ... Давай, парень, смелее... Ну... Ну... Иди сюда!.."
И через десяток секунд свет лампочки высвечивал на мокром песке очередную рыбину, каждый раз именно той породы, которую анонсировал кудесник Жорка. До рассвета было еще далеко, а в садке уже трепыхались парочка здоровенных лещей, кефаль, мордоворот сазан и доселе неведомая Витьке рыба, к некоторому смущению прекрасной рыбачки идентифицированная Жоркой как "кутум с яйцами". Впрочем, столь вызывающее присловье оказалось всего лишь второй половиной местной рыбацкой поговорки, в начале которой фигурировала вполне благопристойная щука с пальцами.
У моего героя дела шли отнюдь не так лихо. По правде говоря - просто никак. Десяток попыток запулить таинственную снасть в темные морские просторы отлился ему умопомрачительной "бородой" на катушке, распутывать которую в полной темноте не было ни умения, ни желания. Тем паче, что роскошная уха, по сути, была уже скомплектована - и не только Жоркиными талантами. Татьяна в конце-концов все-таки приспособилась к еле заметным подрагиваниям кивка и таки "выдрачила" - опять же по Жоркиной терминологии - пару вполне увесистых хвостов. Убаюканный гастрономическими предвкушениями и мирным шепотом прибоя, мой герой потихоньку придремал возле крохотного костерка.
Внезапно, его будто что-то подтолкнуло. Подкинувшись, Витька несколько мгновений ошарашенно соображал, где он и что вокруг. Сообразивши, успокоился и обратил внимание на изменившуюся позу Жорки. Виртуоз кивка и спиннинга больше не полулежал, а, привстав на колено, напряженно сжимал рукоять удилища.
- Ничего не понял... - шепнул он товарищам. - Какая-то идиотская поклевка... Неужели толстолоб подошел? Танюха, подсвети...
Витька вспомнил отрывок вечернего разговора, в котором уже упоминался толстолоб - почти мифическая, незнакомая местным рыбакам тварь, якобы пришедшая в эти воды то ли от туркменского, то ли от иранского побережья. Попадал этот зверь только в сети с самой крупной ячеей, а вот на любую известную наживку до сих пор не реагировал никак...
- У тебя какие поводки? - обеспокоенно спросила Татьяна.
- Ноль четыре, - почему-то виновато ответил Жорка.
- Растяпа! - укусила его бывшая одноклассница. - Не мог побольше навязать...
- Да кто бы знал... - пожал плечами парень, продолжавший в ужасно неудобной позе напряженно караулить продолжение поклевки. - Ноль четыре на любого сазана хватает...
Прошло несколько минут. Кивок как умер. Жорка немножко переменил положение тела:
- Блин, не понял... Куда он делся?.. Должен же...
Что и кто кому должен, он договорить не успел. В лицо резко хлестануло неожиданно холодным ветром.
- Моряна! - подхватилась на ноги Татьяна.
- Ну и что? - покосился на нее Витька, пытаясь вспомнить, в каких мореманских повестях он встречал это классное, звучное словцо. У Грина, что ли? И что оно означает? Ветер со стороны моря? Ну и что? Но как резко задул! Будто с цепи сорвался...
- Садок!!! - мотнул головой в сторону набирающего силу прибоя Жорка. Он тоже вскочил на ноги, но все еще пытался укараулить неведомого подводного соперника. Витька кинулся туда, где на воткнутом в песок шесте мотылялся садок с ночным уловом. Накатившаяся из темноты волна обдала его по грудь.
- Ай! - взвизгнула Татьяна. Наверное, прибой дотянулся до люльки мотоцикла, куда она спешно закидывала рюкзаки и снасти.
Витька оторопел: мотоцикл, помнится, с вечера был поставлен метрах в десяти от воды. Волоча за собой тяжелую авоську с рыбой, он пошлепал на голос жены. Очередной вал совсем неделикатно поддал ему под зад.
- Жора, завязывай! - встревоженный голос Татьяны опять перекрыл грохот прибоя и свист ветра. Видать, ей тоже досталось.
Жорка словно очнулся. Со всего маху подсек удилище и принялся лихорадочно крутить катушку. Вытащил из пены грузило и несколько секунд озадаченно разглядывал поводки...
- Ничего не тронуто...
- Жорка, екарный бабай! Заводи! - Татьяна, забрызганная с головой, орала уже в полный голос, не выбирая выражений.
- Да ладно тебе... - огрызнулся Жорка, уже дергая ногой кик-стартер. Раз, другой, третий. - Блин, да что за напасть?
Мотоцикл не заводился.
- Может, искра пропала? - высокоумно предположил Витька, не слишком представляя себе, впрочем, где и как отыскивать эту пресловутую искру в темноте и сутолоке звереющего с каждой минутой прибоя.
- Щас... - пробормотал Жорка, роясь в бардачке. - Щас сообразим...
- Идиоты! - выскочила из люльки Татьяна. - Толкать надо! А то утонем...
Она откровенно выругалась и первая уперлась в задок мотоцикла.
Развиднялось часа через полтора. И еще часа два, пока Жорка ожесточенно ковырялся в потрохах своего взбрыкнувшего железного коня, промокший до нитки Витька пытался подсушить свою и Танину одежонку на чахотошном костре из редких бодыльев степного чертополоха: дрова-то, привезенные с собой, смыло прибоем к чертовой матери. Вместе с костром и самой косой, на которой так славно, мирно и удачливо начиналась для них только что минувшая ночь.
Наконец, двенадцативольтовое детище ижевской оборонки дало себя уговорить. Правда, лишь частично - двигатель-то прокашлялся и взревел, зато начисто пропало напряжение во всех осветительных приборах. Не работали ни указатели поворотов, ни стоп-сигналы, ни передняя фара. Видать, соленые брызги где-то что-то перемкнули в бортовой цепи.
- А, плевать! - в конце концов махнул рукой Жорка. - Авось, доедем. Падайте! Э, Витёк, Танюху-то укрой! - он сунул в руки Витьке какую-то спасенную от воды рухлядь и свою кожаную куртку.
Татьяну ребята кое-как укрыли, а сами чуть не врезали дуба от холода на обратной дороге. Полегчало только за перевалом, когда горный хребет отсек ледяное дыхание моряны. Да и одежка в конце концов просохла под упругим встречным ветром. Так что скатывались к райцентру добытчики уже в отменном настроении и с песнями. Разве что Жорка время от времени нервно пожимал плечами и подергивал головой в танкистском шлеме. Не иначе, как вспоминал таинственную поклевку. Или удивлялся отсутствию на всех "удойных" местах гаишников, которым вроде бы сам бог велел вздрючить его за езду на неисправном транспортном средстве. Но ни на махачкалинском кольце, ни на перевале, ни на чиркейском перекрестке, - излюбленных точках гаишных засад, - постов не оказалось. Даже странно...
В конце пути мотоцикл внезапно уперся в хвост воинской колонны. Ну, тут как раз странного ничего не было - в Танином и Жоркином городишке стояла артиллерийская часть и зрелище военных грузовиков - даже с пушками на прицепе - давно никого не удивляло. Разве что пушек нынче на прицепах не было, а солдатики в кузовах на этот раз вели себя как-то необычно серьезно... Не махали руками, не кидались огрызками яблок... И вообще...
Витька уловил встревоженные взгляды, которыми обменялись высунувшаяся из-под рухляди Татьяна и Жорка. Мотоцикл заревел громче и пошел на обгон колонны.
А в городе творилось что-то непостижимое. Куча народу с малыми детьми и какими-то домашними шмотками сидела под деревьями подальше от стен домов. У некоторых заборов толпился народ, стояли автокраны и елозили бульдозеры.
Татьяна что-то прокричала из люльки. Жорка кивнул головой. Витька не понял и нагнулся к жене переспросить.
- ...о-ок! - проорала она ему. - ...О-ок!
- Чего?
- Толчок! - наконец-то докричалась до суженного Татьяна. - Толчок!
Витька вспомнил. Как раз намедни по какому-то поводу за столом заходил разговор про землетрясения. Только никто здесь это стихийное бедствие таким длинным словом не называл. Толчок - и все тут. Коротко и жутко, как удар подземной волны...
Мотоцикл катился уже по улице Леваневского. "Офицерская" пятиэтажка, в которой жили Жорка и его "предки", торчала на своем месте. Поэтому останавливаться там не стали. Свернули на Толстого. И сразу Витькино сердце ухнуло в пятки - возле дома Таниных родителей толпился народ. Хотя с чего бы?.. Дом-то... дом-то вроде бы стоял целый...
Ничего не понимая, рыболовы соскочили с мотоцикла и начали протискиваться мимо гортанно голосящих женщин в больших черных платках. Туда, где под развесистыми абрикосовыми деревьями в дымящейся груде битого саманного кирпича, деревянных балок и ломаного шифера ковырялись несколько перепачканных мужчин и еще одна, совершенно седая женщина. Кажется, даже Татьяна не сразу узнала в этой отчаявшейся старухе свою совсем еще не старую мать...
В тот раз стихия только пуганула горожан. Обошлось - погибших под развалинами не было. Может быть потому, что почти все ветхое рухнуло тремя годами раньше, как раз перед первым появлением Витьки в Дагестане. Более-менее современные постройки устояли - и частные домики, и стройбатовская пятиэтажка, и высотная плотина в чиркейском створе, уже принявшая на себя первый напор воды.
А чертова времянка с погибшим "сексодромом" - не в счет. В принципе, грош ей цена была. Не придавила при исполнении супружеских обязанностей - и на том спасибо. Да и время Витькиного краткосрочного отпуска подходило к концу. Через три дня, когда тетя Лида отплакала свое и чуточку оправилась от пережитого, дядя Слава самолично отвез дочь и зятя к самолету в Махачкалу. Для этой поездки он выпросил у своего нынешнего начальства грузовик с надписью "Учебный ДОССААФ". Именно так, с лишней буквой "С".
Моряна давно закончилась, ветер дул в обычном направлении и поэтому самолет взлетел в сторону гор. Неправдоподобно быстро под крылом "Тушки" промелькнул перевальный серпантин, за ним - плоскогорье и ровная полоса шоссе, упирающаяся в горстку едва видимых вдали домиков, среди которых, как показалось Витьке, он разглядел Жоркину пятиэтажку. А потом самолет лег на крыло и повернул направо, на север.
Больше в Дагестан и на Каспий ни Татьяну, ни ее мужа не заносило. Родители, оставшиеся последними русскими на улице Льва Толстого, продали дом и поехали доживать на родину тети Лиды, в Бессарабию. Жорка окончил училище, дослужился до капитанских погон и сгинул где-то на Саланге вместе с ними и колонной бензовозов. А вот офицерскую пятиэтажку на улице Леваневского, где, вполне возможно, еще жили его осиротевшие старики, моим героям не так давно довелось увидеть еще раз. Ее, устоявшую против десятков подземных толчков, но разрушенную чьим-то подлым взрывом, показали по всем телеканалам страны.
Может быть поэтому Витька никогда не допытывается у супруги, почему она так дорожит пустяковой, уже прихваченной ржавчиной пружинкой - уникальным кивком-сейсмографом, который сунул ей на прощанье рыбацкий гений из десятого класса Буйнакской средней школы выпуска одна тысяча девятьсот семидесятого года.
...Здесь "стингер" в каждом кишлаке...
Дымится куртка на Витьке...
И фюзеляж...
Машина валится в пике...
– Давай же, милая, к реке,
тяни за Пяндж!
Не сесть на этом пятаке...
Сначала – выйти из пике...
Форсаж!.. форса-а-аж!..
Витёк?!. – ...
...судьба на волоске,
а экипаж... штурвал в руке,
да... "Отче Наш"...
Витёк... мы выйдем из пике...
Я отыщу проход к реке
сквозь этот кряж!..
Вернемся!..
В облаке... в цветке...
В дождинке на ее щеке...
или в обугленной строке:
"Навеки - Ваш..."
***
Когда окончится мой путь земной
хочу, чтоб пели на моих поминках,
чтоб здесь душа осталась, невидимкой,
просрочившей путевку в мир иной…
Со временем, все то, что было мной,
забудется и выцветет на снимках,
печаль растает прошлогодней льдинкой,
стихов угли подернутся золой…
Но и тогда найдется дело мне:
лечить траву, людей и землю тоже,
меж тропок зеленея и дорожек,
прильнуть к босой измученной стопе.
Чтоб только мальчик, на меня похожий,
прикладывая к ранке подорожник,
не знал,
как убивают на войне…
(Стихи любимой женщины)
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2016/01/02/237