Глоток свободы

Светлана Данилина
Нине Русановой с благодарностью
за её книгу «Ключ под ковриком»
и навеянные воспоминания

Замыслил я побег.
А. С. Пушкин


Воспитательниц в старшей группе детского сада было две – Антонина Ивановна и ЛюдмиНа Ивановна.

Да, именно ЛюдмиНа.

А как ещё могли называть её дети, приводя всё к общему знаменателю?

Ход рассуждений прост: воспитательница, Антонина Ивановна, ну и, конечно, имя любой другой воспитательницы тоже должно оканчиваться на -ИНА, то есть ЛюдмИНА. Ведь АнтонИНА же!

Они были очень разными.

Антонина Ивановна – добрая, а Людмина Ивановна – так совсем наоборот.

По всем правилам лингвистической логики сюда просится антоним «злая».

Или, на худой конец, «недобрая».

Хотя не была она ни злой, ни недоброй.

Людмина Ивановна была строгой и требовательной.

Вот именно такой – всё у неё должно было быть в порядке: дети у родителей приняты, накормлены, одеты, построены, выгуляны, спать уложены и родителям сданы.

Всё – в соответствии с правилами, чётко по расписанию, как надо.

Она даже не улыбалась.

Такое у неё было анатомическое строение лица – не расположенное к улыбкам. Казалось, что трудно Людмине Ивановне улыбаться. Губы её плохо растягивались, казалось, что им неудобно и неловко находиться в таком вымученном, неестественном для них положении, да ещё вдобавок с приподнятыми вверх уголками (к чему такие выверты!). Они предпочитали быть поджатыми, напряжёнными и озабоченными.

А вот в Антонине Ивановне скрывалась женщина приветливая и мягкая, всегда готовая расплыться в самой широкой улыбке. И глаза у неё сверкали хорошими светлыми искорками, и на щёчках красовались аппетитные ямочки, и курносый нос придавал её лицу особое выражение добродушия.

Хотя Антонина Ивановна тоже порядок поддерживала.

Но главным достоинством Антонины Ивановны считалось то, что она не заставляла есть.

Ни свёклу, ни винегрет, ни борщ.

Именно эти блюда вызывали у Тани особое неприятие.

Вообще-то, она считалась очень воспитанным ребёнком, послушным, некапризным.

Вот только эти яркие бордово-красные продукты вызывали у неё отвращение и отторжение.

Настоящий тошнотворный рефлекс.

Поэтому даже с винегретами сама Людмина Ивановна не усердствовала.

Не заставляла есть винегреты. Иногда.

Потому что один раз попробовала это сделать.

Оказалось, что себе дороже.

Пришлось, наверное, кого-то или что-то отмывать.

Таню ли, её платье, тарелку, стол или пол? История умалчивает.

В конце концов, Таня добилась того, что и свёклу тоже не ела и даже перепачканное в ярко-свекольный цвет размазанное по тарелке картофельное пюре, а точнее его край, рядом с которым натёртая на мелкой тёрке эта свёкла возлежала, тоже не трогала.

Вот с борщом всё обстояло намного хуже.

Совсем не прикасаться к нему не позволялось. Особенно после прогулки. Как бы плохо тебе от него ни становилось.

И если с Антониной Ивановной получалось этот процесс имитировать – то есть съесть одну-две-три ложки и сказать, что больше не хочешь и не можешь, то с Людминой Ивановной этот номер просто не проходил. Там полагалось сдать нянечке чистой почти всю тарелку. И даже не чуть больше половины. А вот так – оставить самую малость, едва прикрывавшую дно, – одну ложку разрешалось оставить недоеденной. А там – как хочешь – давись-не давись.

Другим кошмаром Таниного детства был мусс.

И манная каша.

Но если заедать кашу хлебом, то это как-то нейтрализовало неприятный вкус. Если только хлеб не мазали маслом, которого Таня тоже терпеть не могла. И никогда не ела. А тихо давилась ненавистной манной кашей, выбирая из двух зол меньшее.

Но с кашей она всё-таки как-то мирилась.

А вот мусс казался настоящим издевательством над человеческим достоинством.

По сути дела, это была всё та же манная каша, только взбитая, но по вкусу не менее отвратительная. Да ещё плававшая белым айсбергом на малиновом киселе, который Таня тоже не любила.

И спать тоже в детском саду заставляли: можешь уснуть-не можешь, а лежи тихо и делай вид, что спишь. Целый час.

Словом, всё в детском саду представлялось Тане большим ужасом.

И это при общей её покладистости и послушании.

Таком послушании, что даже во время тихого часа она и в туалет боялась ходить. Поэтому просто лежала с закрытыми глазами и терпела. Чтобы Людмина Ивановна не ругалась. Не разрешалось ходить, нарушать тишину, всех будить и создавать беспорядок. Вот Таня и не ходила, а лежала. До конца тихого часа.

И мечтала о свободе.

Эти мечты о свободе она и принялась вынашивать в один из таких мучительных тихих часов. После обеда с ненавистным борщом. Когда не хотелось спать, а очень хотелось в туалет.

План выглядел очень просто.

Надо было всего-навсего уйти домой!

Просто уйти из детского сада. После прогулки. Остаться на улице. И уйти.

А вечером родители вернутся с работы. Тогда Таня встретится с ними и они все вместе пойдут домой.

Надо всего лишь немного их подождать.

Погулять напротив подъезда.

Таня никогда не гуляла одна без родителей.

Подруг у неё не было. Да и дети, наверное, в такое время возле дома не гуляют. Ведь все же в детском саду!

Но она просто постоит возле подъезда. Подождёт.

А это совсем несложно. Просто постоять у дома, у самого подъезда.

Она дождётся.

Ведь она очень терпеливая девочка.

И послушная.

И несмелая.

Знает, что от дома никуда уходить нельзя.

А дойти до дома она тоже сможет.

От детского сада это всего одна трамвайная остановка.

Но на трамвае Таня ездить не умеет.

Как на нём поедешь без взрослого?

Но и тут проблема решается быстро и несложно.

До дома можно дойти пешком. По улице.

Выходишь из детского сада, проходишь мимо современных домов из белого кирпича по двору и идёшь по тротуару вдоль дороги мимо старых красивых высоких коричневых домов, мимо арки с какими-то странными стеклянными украшениями, которые очень напоминают Тане два огромных страшных шприца. А на самом деле это, наверное, по задумке архитектора, длинные вытянутые фонари.

Таня так с мамой из детского сада иногда ходит.

Утром они ездят из дому на трамвае, а вечером в хорошую погоду идут пешком.

И у них получается прогулка.

А идти надо как раз мимо парикмахерской.

С которой у Тани тоже связаны самые неприятные воспоминания.

Потому что она мечтает о косах. Ей хочется две косы. Длинные. С бантиками. Хотя можно и без бантиков. Просто косы. Как у других девочек в их группе. Не у всех, конечно.

Потому что в основном у девочек всё-таки коротко подстриженные волосы. Как у Людмины Ивановны. Да и у Антонины Ивановны тоже.

Вот и Тане делают стрижку.

В этой парикмахерской. Где сильно резко и навязчиво пахнет мужским одеколоном.

Там ей и оттяпывают отросшие волосы. И получается короткая уродующая лицо чёлка.

Уже в четыре года Таня по-женски возмущается этим произволом и громко ревёт в три ручья, едва завидев свою новую причёску в зеркале.

Но сейчас она уже в старшей группе, почти взрослая.

И право не стричь волосы уже отстояла.

Ей даже начали отращивать эти вожделенные косы. И теперь у неё есть две косы, правда, ещё совсем маленькие. Но с бантиками!

Так вот. Идти надо мимо парикмахерской, и идти довольно долго. Почти до самого магазина. В который Таня с мамой тоже иногда заходит с чувством омерзения от рыбного запаха. Рыбу она тоже не ест. И не представляет, как тёти-продавщицы могут находиться там целый день, что их вообще заставляет терпеть это. Но, наверное, им платят очень большую зарплату за вредность. Иначе, как можно согласиться целый день этим дышать! Впрочем, в расположенном рядом мясном отделе тоже пахнет плохо. Но не так отвратительно, как в рыбном. Хотя ничего испорченного там нет, просто эти запахи Тане очень не нравятся. Вот в хлебный магазин она ходить любит. И запах там такой приятный!

Словом, как добраться до дома, Таня знает.

Вот только есть одна загвоздка: надо перейти дорогу.

Дорога широкая. По ней ездит много машин.

И Тане никогда не пересечь её самой.

Без мамы. Без папы.

Она не умеет переходить дорогу.

Но и тут решение осеняет её довольно быстро.

Дорогу надо перейти со взрослым.

Ведь все взрослые умеют переходить дорогу.

Надо только попросить какую-нибудь тётеньку.

Только добрую тётеньку, желательно, пожилую.

Пожилые тётеньки все добрые.

Да и не только пожилые.

Таня даже представляет, как она это сделает, в каких выражениях будет просить.

Обязательно надо сказать «пожалуйста» и говорить вежливо, чётко и громко. Донести самую суть.

Только одно её смущает: а вдруг тётенька поинтересуется, что она, маленькая девочка, делает одна на улице.

Но, может быть, она и не спросит.

Или всё-таки тётенька попадётся строгая? Как Людмина Ивановна. И спросит?

Да ладно. Таня что-нибудь придумает. Тут надо тётеньку правильно выбрать, чтобы была с добрым лицом.

Ведь вот же – и дом её виден – с той стороны улицы. Ей надо всего лишь дорогу перейти.

А там Таня сама дойдёт до своего подъезда.

И будет ждать вечера, когда папа и мама вернутся с работы. Интересно, кто придёт первым?

Вот такой план.

Но Таня его осуществит только при особо неблагоприятном стечении обстоятельств. Не завтра, не послезавтра. И только, если всё сложится определённым образом. И деваться ей станет некуда, другого выхода у неё не будет.

Потому что – всё, край. Больше нет сил терпеть эту пытку. И муку.

И кто сказал, что над человеком можно издеваться, пусть даже он и маленький?

Она это сделает только тогда, когда во время смены Людмины Ивановны на обед опять сварят борщ.

Потому что она не может съесть целую тарелку.

И на второе – винегрет.

От одного слова «винегрет» у неё уже начинаются рвотные спазмы.

А про готовящийся борщ она обязательно узнает. Про это все знают, все два этажа их детского сада.

Когда они пойдут на прогулку и станут спускаться по лестнице, запах этого борща заполнит всё помещение. Оглушительно и всепроникающее. Запахи Таня очень хорошо распознаёт! А винегрет всегда бывает в один день с борщом.

И тогда она сможет осуществить свой план.

Вырваться на свободу.

Убежать.

Чтобы не заставляли. И не мучили.

Хотя бежать она вовсе и не собиралась.

Так бы она привлекла к себе внимание.

Бежать как раз и нельзя. Уйти надо незаметно, чтобы этого никто не видел.

И тогда её никто не станет принуждать ни есть, ни спать, ни вдыхать противный запах, ни терпеть целый час, лёжа с закрытыми глазами.

В общем, план был разработан. Но реализация его откладывалась на неопределённое время.

Однако час икс всё-таки настал.

С утра работала Антонина Ивановна.

После прогулки как раз к обеду её должна была сменить Людмина Ивановна.

На весь детский сад одуряюще воняло варёной свёклой и варёной капустой.

И Таня, спускаясь вместе с другими детьми со второго этажа и направляясь на прогулку, поняла, что всё сложилось и, хочешь не хочешь, а настало время и надо действовать.

Она просто уйдёт.

В ожидании отвратительного обеда зимний серый промозглый день казался особенно мрачным и противным. Грязноватый снег редкими островками лежал на чёрной земле. Острые ветки кустов и деревьев резкими чёрточками пронизывали пространство.

Прогулка протекала скучно и неинтересно. Делать было нечего. Ни снежную бабу слепить, ни куличики испечь. Пара санок на всю группу радости почти никому не приносила. Тем более, что Тане санки никогда и не доставались. Она ни с кем особенно не дружила. А уж в снежки играть никогда не любила. И хорошо, что снега мало. Никто не примется бросать в тебя с дурацким смехом холодные противные комья. Что за забава?

В общем, ходи себе смирненько между беседками, деревянными игрушечными машинами и песочницами. Ну, в домик игрушечный можно заглянуть. Только что там делать?

А впереди маячила перспектива поедания борща и, возможно, винегрета. Кто знает, в каком сегодня настроении придёт Людмина Ивановна! И вдруг она решит опять обязательно накормить Таню? А борщ и винегрет сегодня на обед подадут, это неминуемо. Значит, опять вырвет.

Особо не отдавая себе отчёта в том, что задуманное начинает сбываться, Таня зашла за игрушечный домик и осталась там. Она стояла долго – в одиночестве, столбиком. И когда все гуляли, и когда Антонина Ивановна позвала строиться, и когда повела детей в группу.

Таня думала, что её отсутствие заметят и позовут. Но никто ничего не увидел. Ни того, что она не стоит ни с кем в паре, держась за руку, ни того, что она находится за домиком.

Таня удивилась и осталась на месте. Она просто стояла, не двигаясь. И даже не пряталась.

Стенки домика были решётчатыми, сделанными из ромбообразно переплетённых реек, с просветами. И Таня была в поле зрения. Но на неё никто не обратил внимания.

Таня долго неподвижно стояла, удивляясь тому, что в группе за обедом тоже не заметили её отсутствия и не выбежали искать на улицу.

Она поняла, что замысел её исполняется. Первый этап незаметно и без особых усилий оказался пройденным.

Теперь надо выйти из детского сада. И сделать это опять незаметно. Ведь не пойдёшь же просто так через всю территорию к калитке! В это время никого из детей на игровой площадке не бывает. И её заметят. До калитки надо дойти, не привлекая к себе внимания. Для начала можно перебраться за беседку и постоять там. А от домика до беседки совсем небольшое расстояние. Таню и не увидит никто. Только надо всё делать спокойно и неспешно.

Таня преодолела и второй этап – перешла за беседку. Беседка была кирпичной. За ней-то Таню из окна детского сада точно никто не увидит. А за беседкой растут невысокие декоративные кустики и находится сетчатый забор, за которым видна улица. И калитка уже близко. Сейчас Таня тут немного постоит, подождёт, наберётся духу и дойдёт до неё.

Надо только настроиться, заставить себя выйти из укрытия.

Она долго готовилась. И уже почти решилась. Даже подумывала о том, не дождаться ли ей тут маму. Ведь после работы она придёт за Таней в детский сад. И можно подождать её за беседкой, необязательно идти по улице к дому. Хотя тут могут найти и отвести в группу кормить борщом и винегретом.

И пока Таня размышляла и собиралась с силами перед решающим рывком, её окликнули. Окликнула тётенька, которая шла по дорожке вдоль детсадовского забора и увидела одиноко стоявшую за беседкой девочку.

Пожилая тётенька, вопреки стереотипу, оказалась совсем недоброй. А какой-то очень строгой и даже раздражённой. Потому что она приказала Тане немедленно выйти и самолично отвела её в детский сад за руку. Наверное, тётенька в этом саду и работала, а может быть, даже Таню и искала в окрестностях – возле ограды и у соседних домов. Или просто мимо проходила и заметила непорядок?

Но Таня её не помнила. Из взрослых она там знала только Антонину Ивановну и Людмину Ивановну, добрую и злую. Вот и тётенька оказалась сродни Людмине Ивановне. Потому что Таня, входя в группу, уже возле своего шкафчика с двумя красными вишенками почувствовала взрослый шлепок по попе, чего в своей жизни никогда не получала.

На вопросы о мотивах побега Таня отвечала горькую правду: боялась обеда и не хотела есть борщ и винегрет, потому что её от них тошнит. Наверное, по этой причине её и кормить не стали, чему она очень обрадовалась. Ей приказали идти ложиться спать – ведь по распорядку в детском саду был тихий час. Но Таня его не боялась.

Дети ещё не спали и со страхом смотрели на Таню. Будь героиня постарше, она вспомнила бы свободолюбивого юношу Мцыри и посмеялась над сравнением.

Раздеваясь возле кроватки, Таня думала, что зря она взялась выполнять свой план. Ведь и после обеда работала опять добрая Антонина Ивановна. А строгая принципиальная Людмина Ивановна в этот день не пришла – как оказалось, она заболела. Таня пожалела о содеянном – знай она о таком повороте событий, то и убегать бы не стала. Зачем ей такие эксцессы! Уж с Антониной Ивановной она бы «договорилась»!

Для очистки совести, уже забираясь под одеяло, Таня тихонько спросила соседку БАйбу:

– Борщ был?

На что Байба так же шёпотом ответила:

– Нет.

А больше она ничего не сказала, потому что разговаривать во время тихого часа строго запрещалось.

И Таня почти раскаялась. Она поняла, что на обед, наверное, были щи. Когда их готовили, то запах тоже стоял на всю округу. Но щи бы она перенесла. Тем более, что щи она любила – мамины и бабушкины. Только без капусты и всего, что в них плавало, – просто «водичку». А уж с хлебом она и сАдовские могла есть почти спокойно, от щей её не тошнило.

Так что всё оказалось напрасным. Русский бунт, как водится, смысла не имеет.

Хотя в дальнейшем доедать борщ почти до дна тарелки Таню не заставляли. И винегретом не терзали.

А все шишки, надо полагать, посыпались на бедную ни в чём не повинную милейшую Антонину Ивановну. Которая не заставляла Таню ни есть, ни спать. Хотя и недосчиталась по рассеянности.

Вот только маме из детского сада позвонили и сказали, что её девочка куда-то пропала.

А куда пропала, не сказали.

Папе на службу звонить не стали. Мобильную связь в те времена ещё не придумали.

И что пережила Танина мама за то время, пока ехала с работы в детский сад, знает только она.


(«Конференция», Рига, 2015.)