Султанкулов Дуйшоналы.
Бишкек, Кыргызская Республика.
Тел. 996 552 867 300
E mail sultankulov50@mail.ru
Наш красный петух, по своему обыкновению, опять взлетел на лестницу, прислоненную к стене рядом с моим окном, и звонко возвестил о приходе нового дня: «Кука-реку-у, рассвело! Кука-реку-у, лежебоки!». Я приоткрыл один глаз, рассвет едва брезжил в открытое окно, перевернулся на другой бок, пытаясь выкроить на сладкий сон еще хоть несколько минут. Но не тут-то было, со двора раздался громкий крик моей матери: «Чтоб ты сдох, проклятый! Отец наш проворочался всю ночь, только стал засыпать, а этот твой петух орет во все горло ни свет, ни заря!» Мама взглянула на меня в открытое окно и понеслась с криками вокруг дома за петухом.
Последние слова матери, конечно, были обращены ко мне. Был в нашем аиле азанчи-муэдзин Камчыке, который рано утром с покатой крыши своего старого сарая возвещал правоверным о наступлении времени утреннего намаза. Несмотря на преклонный возраст, голос его был громок и звонок, поэтому доносился до самых дальних окраин нашего села. Старики часто шутили, что его азан слышен на всю Кетмен-Тюбинскую долину.
Я сонным голосом достаточно громко пробурчал:
– Мама, ну потише, Вы же всю округу разбудили!
Она, поняв, что петуха не поймать, остановилась у окна, стёрла правой рукой испарину со лба:
– Только ты и остался делать мне замечание!
– Вы интересная, сами весь шум-гам затеяли, меня разбудили, – чуть помолчав, я добавил, – вместе с петухом.
Мама воспользовалась моментом снять с себя хоть часть вины:
– Видишь, он и тебя достал, нужно срочно избавиться от этого злодея! Вот и хорошо, что ты проснулся. Займись прополкой лука, он весь зарос сорняком. Да и красный абрикос нужно собрать, высушим, всю зиму буду варить вам компоты, сынок.
– Ещё часок посплю, мама, а потом всё сделаю, – я попытался вклиниться в её монолог, понимая, что число заданий с каждой минутой будет всё увеличиваться.
– Поторопись, иначе сорняк погубит весь ваш с отцом труд. Ты меня понял? Да и насчёт абрикосов не забудь.
– Мама, ну будет… Это красный петух сказал Вам, что сорняк нужно убрать сегодня? – съязвил я.
– Не препирайся со взрослыми, шельмец! Гляди-ка на него, весь в своих дядьёв-чонко . Не издевайся над матерью, учись всё вовремя делать. А петуху своему сыпь рано поутру корм, чтобы он не горланил, почём зря!
– Хорошо, если он перестанет от этого кричать по утрам, – я попытался подушкой закрыть оба уха.
– Смотри-ка, весь в нашего свата Момуша, ты ещё мал, чтобы вкладывать двойной смысл в каждое слово… Да, у петухов природа такова: будить людей по утрам, но твой петух, будь он неладен, всегда раньше всех подаёт голос. Такой нахал, корма требует…
Я понял, что теперь уже не усну, да и маму не остановить...
– Так бы сразу и сказали, что он голоден. Значит он прав, что требует корма, – встал я на защиту своего петуха.
– Гляди, как защищает злодея! – голос мамы стал на полтона выше.
– А что ему, бедняге, делать, голод – не тётка…
– Да, твой бедолага совсем отощал… Всё, перестань препираться, тебе давно пора было тормознуть, или не дошло?!
– Не-ет, дошло. Это я к слову. – не хотел я уступать сразу.
– Вот это твоё «к слову» и есть препирательство! Недаром говорят, «молчание – золото».
– Теперь дошло, мамочка, молчу, – я пошёл на попятную.
– Хочешь, ещё кое-что расскажу о твоём петухе, будь он неладен, – голос мамы подобрел. Понимая, что теперь долгих рассказов не избежать, я сделал ещё одну попытку увильнуть.
– Только коротко, мама, у меня глаза слипаются…
– Твой нахал-петух, мало ему своих кур, приводит к нам во двор несушек соседа Бекмата и мужа-каракалпака твоей Каным эже (Несколько лет назад к нам приехал мужчина, говорили, что он каракалпак. До этого я не знал, что существует такая нация, знал русских, узбеков, казахов, татар. И, кстати, я никогда не видел, чтобы он носил чёрный калпак…). Ладно, пусть водит, но ведь они клюют корм наших кур!
– Но ведь и яйца-то наши, мама…
– У тебя на всё готовы отговорки, не кричи об этом громко, услышат… И так соседи жалуются, что их куры совсем перестали нестись, – понизила голос мама. – Позавчера видела как твой петух дрался с их длинноногим.
В позапрошлом году мой каракалпак жезде привёз из Узбекистана молодого петушка бойцовской породы. Он и впрямь вырос очень большим, долгоногим петухом, но побаивался нашего небольшого красного петуха. После недолгой драки, он всегда позорно бежал с поля боя. Видно, мой удалец запугал того ещё в его цыплячьей юности.
– А что они не могут поделить? – сделал я вид, что не понимаю.
– Как что? Твой петух уводит его кур нахально прямо со двора. Вот и весь сыр-бор.
– Это я и сам вижу, ещё вижу, что наш петух всё время топчет этих чужих кур.
– Видел и видел, что об этом кричать… Самое интересное, их куры несутся в нашем курятнике. Вон, твоя Каным эже жалуется, что уже два года они не едят яйца. Мало того, пытается вывести цыплят, а они – копия нашего петуха. Она уже не знает, что и делать…
– Мама, вы такая интересная. Чем я виноват, не могу же петуху каждый день в ухо шептать, чтобы он не подходил к их курам и не приводил их сюда?!
– Я просто тебе говорю, вон эже твоя жалуется, мол, бедный муж специально привёз из Узбекистана петуха, чтобы развести мясную породу, а тут наш злодей всё портит, сынок.
– Пусть построят тогда крепость и держат их за стенами…
– Никакой петушиной гордости нет в этом бойцовском великане, нет бы обхаживать своих кур, а он стоит целыми днями на одной ноге, как солдат на посту у знамени! Не знаю, что и предпринять. Ты уже большой, сынок. Переговори с Каным эже.
– Не буду я с ней говорить, была бы моей ровесницей, а так, что я ей могу сказать? Сами говорите, определяйте границы, стройте стены, чтобы и мышь не проскочила... – запетушился я.
– Ладно, остынь, сынок, – пошла на попятную мама. – Вон сосед Бекмат, твой учитель, настоящий интеллигент. И куры с петухом у него такие же воспитанные, недаром кыргызы говорят, что живность – всегда в хозяина. Днём тихо пришли, вечером незаметно ушли...
– Да видел я их, агай каждый вечер сыплет им корм. Целый день они пасутся в нашем огороде, я, как увижу, так прогоняю их, а что они вытворяют пока меня нет?! Вы должны об этом сказать и Каным эже, и агаю.
– Да, сегодня это маленькая проблема между соседями, а во что это может вылиться завтра, сынок? Хороший сосед лучше плохого брата, говорят у нас.
– Наверное, поэтому агай часто запирает своих кур в сарае...
– То-то я смотрю, иногда его кур не видно, но давай, не выгораживай своего петуха, ты, я гляжу, и пылинке не дашь на него сесть. Хотя, справедливости ради надо отметить, увидит он на дороге коровью лепёшку, разобьёт его своими шпорами и квохчет, призывая всех на пир. Сам не клюёт, кружится вокруг них, царапая землю крылом, конечно, все несушки ему благодарны… А этот боевой из Узбекистана стоит, как солдат на посту, даром что автомата нет на длинной шее…
– Сам виноват, если не может ухаживать за курами…
– Раньше были племенные жеребцы, завяжут их узду крепко на луку седла, так они и стоят сутками без движения. Вот и этот петух такой же. Поговори со своими одноклассниками, сынок, может, поменяешься с ними петухами, главное, чтобы не был нахалом, как наш.
Умом я понимал, что мама предлагает хороший путь, но ведь все мои друзья и одноклассники прекрасно знают моего петуха и наслышаны о тех проблемах, что он нам всем доставляет…
Как я и предполагал, все, кому я предлагал махнуться петухами, только смеялись в ответ. Я понял, что единственный путь – продать на базаре в райцентре. Мама обрадовалась моему решению, ещё больше радовалась Каным эже.
Мой одноклассник Кудайберген сам вызвался поехать со мной, заявив:
– С прошлого года, когда я лежал в больнице с лишаём на голове, не видел базара. Отец за хорошую работу на косьбе клевера дал мне пять рублей, я попросил маму спрятать, вот и пригодились. Куплю себе дневник, учебники.
Наутро, зябко поёживаясь на холодном ветру, я стоял чуть в стороне автобусной остановки. Старый крепко завязанный мешок со своим петухом прислонил к столбу. Но и в мешке петух время от времени подавал голос и ворочался. Через несколько минут подошёл Куке и громко поинтересовался: «А где петух?» «Да тихо ты, люди слышат», – просипел я и глазами показал на мешок.
Автобус запаздывал, а пассажиров на остановке становилось всё больше. Я озирался по сторонам, боясь, чтобы ненароком не появились знакомые. Как на грех, из калитки напротив остановки вышел заспанный наш одноклассник Нургазы.
– О-о, вы куда спозаранку? – обрадовался он.
– Да вот Куке решил купить учебники, – засуетился я. – Ведь скоро учебный год.
В это время мой Куке, который не мог стоять спокойно ни одной минуты, случайно наступил на ногу петуха в мешке. Тот заполошенно заорал на всю округу.
– Чей это мешок? – заволновались люди на остановке.
– Наш, – тихо выдавил я из себя, надеясь, что Нургазы не услышит.
– Уберите подальше, приедет автобус, ведь затопчут петушка, – резонно посоветовал ветеран войны в пиджаке, увешанном орденами и медалями.
– А-а, друзья-спекулянты, значит, везёте петуха на базар, – зацепился тут же Нургазы.
– Ты, чё-ё обалдел, Нуке?! Если я буду продавать, то только корову или бычка, стал бы я, единственный сын уважаемого телятника колхоза, размениваться на какого-то петуха! – я гордо поднял голову, раздувая ноздри. Но, видя, что мой ответ не произвёл на Нургазы должного впечатления, добавил: – Вон, на прошлой неделе, отец продал бычка-двухлетку и купил мне книги, одежду и обувь на новый учебный год.
В это время Кудайберген, видя, что ситуация обретает нежелательный для него оборот, запальчиво бросил, хотя его никто и не спрашивал: «Не мой это петух!» Видно испугался, что Нургазы расскажет об этом одноклассницам или ещё хуже своему старшему брату, который с недавних пор работал учителем в нашей школе. Он даже вспотел от волнения, глаза его забегали, как у воришки, пойманного на месте преступления. В те годы кыргызы считали постыдным занятием продавать мелочь на базаре.
– Эй, Нуке, другому бы ни за что не сказал, а тебе признаюсь, ты ведь настоящий джигит, никому не скажешь. Мой петух, везу на базар, чтобы обменять на другого, со всеми соседями перессорил. А тебе за молчание я буду должен десять альчиков с красной битой, залитую свинцом, которую я, помнишь, выменял у Дильде в прошлом году…
В это время вдалеке показался автобус. Людей уже собралось много на остановке, они, как примерные школяры, начали строиться в очередь. Я негромко сказал: «Нуке, ты помоги нам прорваться в автобус, а ты, Куке, взбирайся мне на плечи и лезь в окно».
Когда пазик приблизился, кто-то крикнул: «Да это же наш Джумагазы». Строгая очередь моментально рассыпалась, люди, расталкивая друг друга, полезли в открытые двери. Возмущённый крик шофёра: «Не толкайтесь, все уедете!» утонул в людском гаме.
Кудайберген оказался в числе первых счастливцев, уже вступивших на ступеньки автобуса. Я попытался всучить ему мешок с голосящим петухом, но какой-то верзила в военной панаме заорал: «Куда суёшь, тут люди зайти не могут!» Одна из женщин с криком: «Это автобус, а не петуховоз!» схватила мешок.
– Зачем ругать их, молодцы ребята родителям помогают. Завтра они пойдут в армию, вас же будут защищать, – заступился за нас ветеран. Все от его слов как-то успокоились, перестали толкаться.
В салоне было не так уж и тесно. И что все так толкались и скандалили!? Я принялся заталкивать мешок с голосящим петухом под переднее сиденье. Кто-то сзади из взрослых, наверное, в детстве таскал по ночам кур из соседних курятников, посоветовал: «А ты зажми ему покрепче горло, он и перестанет…». Я нащупал через дерюгу шею петуха и зажал в ладони, он сразу же замолчал.
Шофёр Джумагазы вошёл в переднюю дверь, покашлял, привлекая внимание пассажиров:
– Доброе утро, родичи! Хочу сразу предупредить, когда диспетчер ставит меня на другой маршрут, все пассажиры по одному моему слову выстраиваются в шеренгу, как детёныши куницы, и культурно занимают места. Если кто-то нарушает порядок, высаживаю. А вы, мои земляки, что стар, что млад лезете через головы, оскорбляете друг друга… Ну, вот, видите, все сели кроме двух-трёх молодых ребят. И что бучу поднимали!? Прочтите, что тут написано, – шофёр показал на табличку. – Да, «Не курить! Не сорить!» Если увижу, что кто-то втихаря шелкает семечки, будете подметать и мыть салон автобуса! Ферштейн?
– Сынок, что такое «периштейн»? – подала голос толстая женщина спереди, которая кричала, что автобус не петуховоз.
– Это по-немецки значит «Понятно», – объяснил ей аксакал-фронтовик.
– Да и самое главное, – продолжил шофёр. – Увидите ГАИ, присядьте те, кто в середине стоит. А то права мои отберут, а мне ещё своих детей кормить… Вот такой порядок, так что, родичи, не обессудьте, – поставил он точку в своей речи.
Несколько голосов одобрительно произнесли: «Верно говорит» и в тронувшемся автобусе установилось молчание.
Я смотрел в пыльное окно, такого короткого и понятного урока и в школе никогда не слышал. «Вот бы Джумагазы аке сделать учителем, все бы мы хорошо стали учиться», – подумалось мне.
В автобусе было пыльно, казалось, салон, как хороший пылесос, втягивал всю пыль из-под колёс внутрь. Женщины и особенно девушки с припушенными мелкой пылью бровями и ресницами казались мне такими красивыми. Я глядел по сторонам, стараясь угадать, о чём думает каждый из пассажиров. Кто-то дремал, приоткрывая глаза, когда автобус на колдобинах потряхивало, кто-то мечтательно улыбался своим мыслям, у кого-то на челе проявлялись озабоченность и смятение, были и те, у кого на лицах ясно читалась обида на всё, что их окружает...
Поднявшись на небольшой пригорок, пазик остановился. «Приехали на Теке-Таш, готовьте оплату за проезд, – объявил Джумагазы аке, перелезая в салон. Достав из кожаной офицерской сумки рулон билетов, он протянул их мне. – Назначаю тебя кондуктором. Нас в пазике 23 пассажира, не считая меня. Билеты по двадцать копеек, начинай собирать плату с задних рядов. Должно получиться 4 рубля 60 копеек».
– Джумагазы аке, оставьте билеты себе, зачем они нам? – игриво протянула красивая молодуха.
– Хорошее предложение, спасибо сестрёнка, – улыбнулся ей шофёр. – Но за нами следит начальство, да и народный контроль с красными корочками не дремлет. Себе дороже нарушать порядок. А вот последний рейс домой могу не обилечивать. Этой шабашки хватит и мне, и начальнику. Так что, сестрёнка, не толкай меня на преступление…
Когда я проходил рядом с Кудайбергеном, он негромко шепнул: «Что с твоим петухом? Уже давно голос не подаёт, не сдох часом?» «Ты пройди вперёд, ногой потихоньку тронь, – ответил я ему. – Видишь, меня кондуктором сделали».
Через минуту громкий крик петуха всполошил весь автобус. «Стреляй, стреляй в их командира!» – закричал со сна ветеран-фронтовик, вскакивая с сиденья.
– Ну ты, дед, и даёшь! – захохотал шофёр. За ним грохнул весь автобус.
– Война, будь она неладна, всё время снится. Испугался, что крик петуха фашистов разбудит… – сконфузился аксакал и, переждав очередной взрыв смеха, добавил, – Вот еду в военкомат получать медаль к двадцатилетию победы под Сталинградом.
– Знал бы, что за медалью едете, не стал бы брать с Вас за проезд, – сказал Джумагазы, готовясь завести мотор.
– А Вы обратно повезите его бесплатно, – сказала игривая молодуха.
Видно эти слова не понравились шофёру, он резко дал по газам, и пазик рванулся с места так, что стоявшие пассажиры чуть не попадали в проходе. Вот так за разговорами мы и не заметили, как приехали в райцентр.
– Ну, давай, кондуктор, удачно продать тебе петуха на базаре, не опаздывай на обратный рейс, – напутствовал меня Джумагазы.
– Спасибо, байке, – сказал я и вместе с Кудайбергеном, который уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу, как скакун на старте аламан-байги, быстро направился к птичьему рынку. Кур было много, а вот с петухами дело обстояло сложнее: наш кочет был всего третьим. Только я, вынув своего петуха из мешка, собрался спросить у своего, по виду, ровесника-торговца, почём сегодня петушки, как заметил Антонину Васильевну – учительницу русского языка и литературы, – которая трижды в неделю приезжала из центра в нашу школу, а сейчас, судя по всему, шла прямиком за моим петухом. Я так и упал навзничь в пыль за спиной мальчишки, прикрыв ладонями голову. Антонина Васильевна долго, как мне показалось, выспрашивала у пацана, сколько стоит мой петушок, но вразумительного ответа не получила. Когда русская речь затихла, я поднялся с земли и, отряхиваясь, посмотрел по сторонам. Моего Куке и след простыл.
– Петушок, верно, ворованный? – противным голосом поинтересовался сосед по базару.
– Да ты, что!? – оскорбился я. – Из дома привёз.
– А что же твой друг почище гончей собаки рванул в толпу, а ты упал в пыль?
– Это Антонина Васильевна, наша учительница по русскому языку, завтра же расскажет всем, что мы спекулянты. Как после этого жить в аиле!? Скажу тебе прямо – петух этот не продаётся. Я приехал обменять его на другого, он перессорил нас со всеми соседями.
– Тогда чего сидеть, переговори вон с теми людьми…
Я подошёл к женщине, продающей белого петуха, с предложением поменяться. Она только усмехнулась.
– Видишь вон ту девочку поодаль, в красном платочке, которая делает вид, что не имеет отношения ко мне?
– Да, вижу.
– Ну вот, если видишь, я должна ей купить к сентябрю школьную форму, книги, тетради. Поэтому, сынок, нужны деньги. Я не меняться пришла сюда…
Посмотрев на другую торговку петухом, я понял, что заводить разговор бесполезно: лицо её не предвещало приятной, а главное результативной беседы. В это время подошёл Куке с сеточкой с тремя учебниками и тетрадями, в одной руке он держал горячие самсы. Я обрадовался:
– Вот хорошо, а то проголодался, утром не поел.
– Взял на тебя тоже. Продашь петуха, вернёшь деньги, друг…
Пацан рядом с нами, продавший своих трёх несушек и собиравший пожитки, ухмыльнулся:
– Да не продаёт твой друг петуха, покупатели подходят, спрашивают, а он не продаёт, говорит «Поменять приехал». Вроде и цену хорошую предлагали, аж 2 рубля 20 копеек. Ну, как говорится, хозяин – барин, живность твоя, тебе и решать, успехов, – как-то по-взрослому, с издёвкой, сказал он и пошёл прочь.
Через некоторое время Куке принёс мороженое, я с удовольствием съел, хотя простой подсчёт говорил, что я должен своему другу уже около целого рубля.
Солнце припекало всё сильнее, рядом с нами и тени нет, нет уже и покупателей. К тому же в пяти-шести метрах от нас продавали коней, запах их яблок мы ещё терпели, но когда этот табун начинал почти разом мочиться, жидкость эта, пенясь и смешиваясь с мелкой пылью, дотекала почти до наших ног, долго ещё сохраняя свой едкий запах. Куке в один момент, морщась от запаха очередного пенистого ручья, предложил:
– Может, поедем, людей уже нет…
– Давай, – обрадовался я.
«И пошли они, солнцем палимы…», как сказал некогда поэт. Единственно, что меня угнетало – мысль о том, что я скажу матери. Куке, видно, почувствовал моё состояние.
– Да не переживай ты так, хочешь, возьми моего пёстрого петуха, а этого отдай мне, – сердобольно сказал он, трогая меня за плечо.
– Спасибо, ты настоящий друг, – расчувствовался я. – Отдам тебе сегодняшний долг в течение недели. Мы, по-мужски, ударили по рукам, скрепив этим договор.
– Ты действительно не продал петуха за 2 рубля 20 копеек из-за того, что мама велела обменять? – после некоторого молчания спросил Куке.
– Да, а что?
– Ну, ты и тормоз! Продал бы и тут же купил подешевле белого петуха у эже рядом! – загоготал Куке.
– А чего ж ты, такой умный, после обеда додумался до такого простого решения!? – возмутился я и в запальчивости высказал истинную причину. – Если хочешь знать, я не продал, потому что его пустили бы на суп…
– Чего ж ты тогда привёз меня сюда, целый день из-за тебя потерял!?
– Ты же ни минуты не стоял рядом со мной, свои дела обделывал!
– Я обделывал свои дела!? Да я целый день тебя кормил то самсами, то мороженым!
Вот так слово за слово мы чуть не подрались. Я положил мешок на землю и схватил за грудки Кудайбергена, но в этот момент увидел, как мой петух вылез из мешка и стремглав бросился в сторону базара. Мы с Куке побежали за ним. Не знаю, о чём думал мой петух, но, как любил говорить пожилой уйгур-лепёшечник в нашем аиле «Что только не приходит в тяжёлые минуты в голову бедняги Ташахуна», много мыслей пронеслось в моей голове. Петуха мы так и не догнали, он как будто сгинул среди множества торговцев, но мы продолжали искать его. Вдруг какая-то женщина стала кивать и глазами показывать под свой стол. Мой друг Куке, ловчей птицей сиганул под стол и появился с красным петухом в правой руке.
Придя на место, откуда началась погоня, мы не обнаружили брошенный мешок, видно кто-то запасливый приватизировал его, остался только кусок бечевы, которой я связывал ноги беглеца ранним утром. Тут только я вспомнил, что, уходя с базара, не стянул бечевой ноги своего петуха. Слава богу, что всё обошлось, а то как бы я оправдался перед мамой. Шёпотом я стал благодарить бога за помощь.
– Ты что там шепчешь? – поинтересовался Куке.
– Бога благодарю за помощь.
– Ты должен благодарить меня за поимку твоего петуха, – оскорбился мой товарищ.
– Так-то оно так, но без божьей помощи и ты бы не поймал, – упёрся я.
– Да ты совсем неблагодарный! – взъерепенился Куке. – Вот я завтра расскажу Кочкорбай агаю, что ты веришь в бога. Ещё пионером называешься! Я бегал, как полоумный, поймал твоего петуха, а ты бога благодаришь, которого нет.
– Люди всегда в такие минуты говорят, что бог помог, – пошёл я на попятную. – Спасибо тебе за помощь…
– Так бы сразу и сказал, – заулыбался мой друг.
Споря по пути, мы и не заметили, как подошли к автостанции. Это мы поняли, услышав громкий хохот Джумагазы аке.
– Я ещё утром понял, какие вы торгаши, когда увидел, как вы прятали своего петуха в мешке. Вы, наверное, привязали своего петуха, а сами стояли, молча, в километре от него? Ладно, научитесь ещё, опыт – дело наживное. Хорошо, хоть мешок продали, – снова хохотнул он. – Не дуйтесь, давайте вашего петуха. – Он достал из багажника старый мешок, сунул в него петуха, вытащив его голову в одну из многочисленных дырок. Связал оставшейся бечевой его ноги, потом мешок. – Учитесь, салаги, в закрытом мешке он может задохнуться. Только не забудьте забрать петуха, когда доедем. А пока, давайте отойдём в тенёк, там вода, умоетесь, освежитесь. А я покурю подальше от людей. Иногда в пути так хочется курнуть, но нельзя, все мужики начинают дымить. Даже те, кто никогда не курил, норовят выпросить сигарету. Вообще кетмень-тюбинские не стесняются клянчить курить… Ну, ладно, а теперь вы расскажите, как продавали петуха.
Мы с Кудайбергеном, перебивая друг друга, принялись рассказывать свои приключения на базаре. Джумагазы аке хохотал до слёз, хлопая себя по ногам. Прохожие удивлённо посматривали на нас.
– Вы слышали о Кёпеке, Шапаке, Кемпае и Шумпае*? – спросил Джумагазы аке.
– Да, читали в газетах и журналах, – сказал Куке.
– Вот вы такие и есть, – опять хохотнул шофёр. – Но вы удачливее их: потому что петуха своего не потеряли. Только не рассказывайте об этом никому в автобусе, засмеют. Ну, пойдёмте, умоемся, – Джумагазы аке стал спускаться к речке. Мы тоже пошли за ним и, сняв рубашки, помылись до пояса.
– Вообще, сегодня много интересного произошло. Расскажу, пока вы сохнете. Помните ветерана войны, который утром ехал с нами? Так вот он пришёл с медалью навеселе, рассказал, как вручали медаль и налили по сто граммов наркомовских. Потом, пока собирались пассажиры, стал вспоминать свою первую любовь – медсестру Настю. Аксакал сильно расчувствовался, стал плакать и петь песни на русском языке. Люди постарше подпевали ему со слезами на глазах. А старушка с переднего сиденья стала ругать фронтовика: «Что Настия тебе родила сына и оставила вас!? Чего убиваться!?». «Не-ет! Если полюбил, что делать, умирать что ли?» «Смотрите-ка, люди добрые, на него, на войне не умер, а тут собрался умирать! Кто твоих детей будет кормить?! Ах, ты, подлец! Вот я приеду и расскажу твоей жене о Настие. Может, она прислала тебе эту медаль!?» Долго ещё бушевала апа, но то ли аксакал испугался, то ли устал, но вскоре он уснул. Вот такая история приключилась в прошлом рейсе, пока вы меняли своего петуха, – вновь хохотнул Джумагазы.
Мы с Кудайбергеном молчали. Я подумал: «Может, зря мы рассказали ему свою историю. Сболтнёт ненароком кому-нибудь за разговором, позора не оберёшься в аиле». В салоне автобуса было жарко, но были свободные места.
– Чего это вы так весело хохотали? – поинтересовался кто-то из пассажиров у шофёра.
Я так и обмер, подумав: «Ну, сейчас опозорит нас с Куке».
– Да анекдоты рассказывали с ребятами, – подмигнул нам в зеркало заднего вида Джумагазы аке. У нас отлегло от сердца. В благодарность я вызвался вновь стать кондуктором.
То ли потому что день клонился к закату, то ли все устали, но люди стали засыпать. Рядом со мной засопел и мой Куке. Я посмотрел на него и подумал: «Вот настоящий друг, ни времени, ни денег не пожалел для меня. Даже чуть не подрались, он не обиделся... Мы-то с ним плохо ли хорошо перекусили, а ведь петух мой с рассвета голодный, видно, тоже умаялся, молчит…».
Проснулся я от громкого крика старушки с переднего сиденья:
– Останови! Поворачивай назад, шопур!
– Что случилось, мать?
– На автостанции оставила узелок с игрушечной машиной для внука и браслет серебряный – подарок старика моего, пусть земля ему будет пухом. Совсем стара стала, памяти нет. Поворачивай назад, я сказала! Иначе палкой своей пройдусь по твоей спине, окаянный! – стала она грозить своей суковатой, самодельной тростью Джумагазы аке.
– Бабуся, бога побойтесь, полпути уже проехали, не могу я маршрут менять, с работы выгонят.
– Я к директору твоему пойду, новую машину тебе выпрошу…
– Мама, ну что же Вы!? Ваш пакет с игрушкой внуку у меня в корзине, – вдруг подала голос проснувшаяся дочь бабушки.
– А браслет?
– Браслет свой утром Вы велели мне положить на подоконник… Извините, Джумагазы аке, подарком нашего отца мама очень дорожит, иногда ищет его, даже когда он у неё на запястье…
В автобусе вновь установилось молчание. Спать уже не хотелось, я посмотрел по сторонам, Куке продолжал безмятежно посапывать, не обращая внимания на голоса и тряску. Пот стекал по его пыльному лицу, оставляя следы.
Когда стали выезжать из села имени Кирова, я увидел как сивый осёл гонится за молодой ослихой. Та вначале бежала вдоль дороги, а потом резко повернула в нескольких метрах от носа автобуса. Джумаке резко затормозил, кто-то в салоне испуганно вскрикнул.
– Ай, шопур аке, осторожнее, вы же не дрова везёте! – возмутилась какая-то молодуха с ребёнком.
– Какая, к чёрту осторожность, сестрёнка! Тут влюблённая парочка дорогу перед носом перебегает. Видно в такие моменты и жизнь им недорога…
На повороте в Джанги-Джол сошли несколько человек.
А вот и наш аил. Я едва растолкал Кудайбергена, предложил сойти, не доезжая до нашей остановки, чтобы не попасться на глаза Нургазы.
– И что зайдём к вам? – спросил он сонным голосом.
– Ты что раздумал меняться петухами! – возмутился я.
– Да я пошутил, ты же меня знаешь. Слово джигита крепче гранита! – успокоил меня Куке.
Джумаке, отдавая нам дырявый мешок с петухом, пожелал удач и похлопал по спинам. Мы поблагодарили его и пошли.
Пока я выпил пиалу чая Куке с братишкой поймали своего петуха. Я поцеловал своего красного петуха в клюв, погладил по растрёпанным перьям. Предательская слеза поползла по щеке. Чтобы не разреветься совсем, повернулся и пошёл прочь.
– Взял моего петуха и всё что ли!? А где твои «Спасибо!» и «Пока», неблагодарный? – возмущённо крикнул мне вслед Кудайберген.
– Спасибо тебе большое, спасибо! Ты настоящий друг, – приостановился я вполоборота, чтобы он не заметил моих слёз.
– Не жалеешь об обмене, ты доволен?
– Нет, нет, спасибо, Куке. Хоть и петух, а он мне, как брат. В одном дворе столько вместе живём. Ты присматривай за ним. Мне пора, мама, наверное, волнуется.
– Да не волнуйся ты, всё будет нормально…
Мама обрадовалась, увидев пёстрого петушка. Мы привязали его за ногу к лестнице и посыпали рядом с ним корм, чтобы куры привыкли к нему. Наши несушки деловито поклевали кукурузу и, не обращая никакого внимания на своего нового хозяина, гордо прошествовали в курятник.
– Завтра свыкнутся, не волнуйся, – успокоила меня мама.
Отказавшись от ужина, я ушёл в свою комнату и долго лежал с открытыми глазами. Своего красного петуха, конечно, я очень сильно любил. Он был бесстрашен, не допускал на свою территорию ни кошек, ни собак. Вздыбив перья на шее, он бросался на незванных пришельцев . Но в то же время был он, как истинный кавалер, предупредителен и заботлив к несушкам, причём не только к своим. Выказывал заботу к цыплятам, которых время от времени высиживали куры, не давал их в обиду и как-то бережно и своеобразно воспитывал их…
Проснулся рано, ещё до петухов. Мама насыпала курам корм и с некоторым удивлением наблюдала как одиноко и молча стоял, подняв одну ногу пёстрый петух, как наши куры совершенно равнодушно пробегали около него, словно и не замечали бедолагу. Мне показалось, что мама моя в какой-то момент пригорюнилась, совершенно по-бабьи подперев щёку рукой. Вспомнила ли она нашего петуха или жалела нового, не знаю…
Работая в огороде, продолжал думать о своём петухе. Твёрдо решил взять на днях рубль у мамы, отнести долг Куке, чтобы посмотреть на своего красавца.
Но не успел, через день у нас во дворе появился сам Куке, крепко прижимая к груди красного петуха.
– Мама ругается, говорит, что ваш красный петух совершенно не обращает внимания на наших кур, не ест и не пьёт, стоит одиноко на одной ноге, как столб…
Я радостно забежал домой, объяснил маме ситуацию. Она сделала вид, мол, куда деваться, раз так получилось. Выскочив во двор, я радостно заорал: «Отпускай!», потом отдал Куке свой долг.
Красный петух взлетел на среднюю ступеньку лестницы, громко прокукарекал, потом по-хозяйски дважды обошёл двор. Вздыбив перья и приподняв крылья, грозно приблизился к пёстрому сопернику, но увидев, что тому не до драки, победно очертил крылом круг вокруг своих несушек. В наш двор прибежали и курочки моего жезде-каракалпака, видно услышали его заливистое кукареканье.
Общими усилиями мы поймали пёстрого петуха, и Куке унёс его домой.
Я видел, что все домашние в душе рады тому, как окончилась эта история с красным петухом. С Каным эже, конечно, мы найдём обший язык, ведь нет проблем, которые невозможно решить, если есть обоюдное желание…