Г Л А В А С Е Д Ь М А Я
П Е Р В Ы Й П О Б Е Г
В вагоне примерно от семидесяти до восьмидесяти человек, словно сельди в бочке: ни сесть, ни лечь. Два потолочных и столько же правых стены железных люка (по ходу поезда) снаружи наглухо заколочены.
Два стенных левых люка забиты двумя скрещенными деревянными брусками с тем, чтобы в образовавшихся в них щелях, мог проникать в вагон поток воздуха.
Правые двери вагона по ходу поезда заколочены наглухо. В левой двери, как уже упоминалось выше, отверстие 20-30 см со вставленным в него деревянным желобком. В желобок нам следует мочиться, и выбрасывать естественные испражнения.
Воды в вагоне нет, нет ничего съестного, не говоря уже перевязочных материалах, столь необходимых для перевязки раненных.
Кем был затеяна попытка к побегу, я не знаю. Мне стало понятным это лишь тогда, когда подготовка к нему началась, а это произошло сразу же после того, как послышался паровозный гудок, вагон вздрогнул, и поезд резким толчком тронулся с места.
К первому левому люку, по ходу поезда, заколоченному деревянными брусками, один за другим тянулись узники вагона, и каждый из них пытался пальцами отогнуть большие проволочные гвозди, которых одна треть была изогнута и плотно прижата к дощатой стенке вагона.
Замысел заключался в том, что после выпрямления гвоздей нам удастся освободить окно от деревянных брусков. Кто-то не то в шутку, не то всерьез, настаивал на том, чтобы дать ему возможность подойти к люку, громко кричал:
– Дайте подойти, мои пальцы, как настоящие клещи!
Его пропустили. И, надо же такому случиться: гвозди подались, а после их кое-как выпрямляли десятки рук.
Затем один за другим поднимались на руки самые сильные, обутые в пока еще не развалившиеся сапоги. Их на руках подносили к люку с тем, чтобы они ударами ног могли колотить по деревянным брускам, пытаясь их выбить.
Мы восхищались сообразительностью, организованностью и активностью участвующих в затее побега, она нас вдохновляла. Вскоре один из концов первого бруска поддался, его отделили от стенки вагона, и кто-то удерживал его рукой, подстраховывая от падения, его следует втащить в вагон.
Мы понимали, что выбитый брусок лучшее орудие, которым можно выбить и следующий брусок. Его уронить нельзя, и брусок оказался в наших руках.
Теперь не требовался предыдущий прием. Увесистый брусок представлял собой своеобразную кувалду, достаточно мощное орудие и его немедленно задействовали.
Помню, как кем-то поддерживаемый я просунул через люк ноги и, держась за стенку вагона, ногами ощутил гладкую полосу металлического уголка, диагонально сходившего вниз по стенке вагона.
Поезд двигался на небольшой скорости, легкий ветер обдавал мое тощее тело, но я медлил с прыжком, всматриваясь в темневшую внизу бездну.
Мне следовало упасть на землю правой стороной тела, с тем, чтобы избежать удара об землю левой, все еще с ощущаемой болью раненой ноги.
Кто-то совал сквозь люк свои ноги, упирая их в мое предплечье, как бы пытаясь столкнуть меня. В этот момент я оторвался от вагона и в то же мгновенье ударился правым боком о насыпь, кувыркаясь, покатился к ее подножью.
Я лежал на спине, всматриваясь в звездное небо, и на какое-то время, забыв о раненой ноге, прислушивался к удаляющемуся пыхтению паровоза.
Поднявшись с земли и ощупав ногу, убедился, что мои опасение преувеличены, нога моя была в порядке.
Мне еще запомнилось и то, что перед тем, как оказаться у люка, я свободно к нему продвигался, следовательно, до меня из вагона на воле оказались многие.
Сориентировавшись, определяю: железная дорога справа, следовательно, поезд ушел куда-то прямо, в таком случае мне необходимо немедленно уходить влево и чем подальше от места побега, не дожидаясь рассвета. И я, подталкиваемый интуицией, начал удаляться от опасного места.
Вначале полем, обдирая об стерню босые ступни ног. Лыковые лапти, подаренные мне белорусскими крестьянами, развалились, случилось это еще в пути к лагерю, с тех пор я был без обуви.
Меня это мало волновало, ведь с детства, да и позже ; в раннюю юность, как и все крестьянские дети, в среде которых я жил и рос, с весны и все лето, до наступления осеннего похолодания, не имея на ногах обуви, обходились без нее.
Когда же наступали холода, и мы надевали какую-то обувь, то приходилось хорошо подскребсти подошву ступни, особенно пятки от наростов и трещин, чтобы в скором времени избежать сплошных волдырей и мозолей.
Наконец я вышел на полевую дорогу. Позади чуть-чуть светлело небо, но звезды еще не погасли, очевидно, я шел в западном направлении.
Вначале мне послышался шорох, как будь-то бы я птицу или зайца спугнул. Но шорох не затихал, а напротив все усиливался, настораживая и вынуждая меня оглядываться по сторонам и ускорить движение.
И вдруг впереди меня показался силуэт движущегося человека, он явно замедлил движение с тем, что сблизиться со мной.
– Куда йдеш? – спросил он, когда мы поравнялись.
Достаточно было беглого взгляда в предрассветном полумраке, чтобы в нем узнать одного из тех, среди которых я находился не так давно.
– Додому йду…
– Руський?
– Ні, українець – ответил я.
– А белорусский, розумієш?
– Да, але не володію
– З якого ти вагону?
– Не розумію...
– Ладно. Нічого притворятися, я з 22-го, а ти?
– З 24-го…
Он оказался белорусом из городка Мосты. Мобилизованный вначале войны и не сделавший ни одного выстрела из своей винтовки.
Отступал со своей частью на восток, но севернее Новогрудка попал в окружение, а затем с небольшим отрядом оказался в Налибокской пуще. При попытке прорваться на восток был захвачен в плен и в колонне пленных пешком последовал в Лидский лагерь.
Местность, где мы находились, была ему знакома и вовсе не далека от его родных Мостов. По его словам вагоны с пленными, с которых мы сбежали, паровоз потянул в сторону города Гродно.
Так он обрисовал обстановку, добавив, что мы сейчас находимся вблизи небольшого белорусского городка Щучин, который в нескольких десятках километров от его родного городка Мосты.
Эшелон с пленными отбыл с грузовой платформы станции Лида по железнодорожной ветке мимо: Шучина, Мостов через станцию Скидель и далее должна была последовать станция Гродно.
Побег произошел после станции Скидель, примерно в нескольких километрах от автомобильной дороги Лида – Гродно,
Лишь когда рассвело, мы рассмотрели друг друга и оценили наше положение, в каком невзрачном виде мы при первой встрече с немцами или их пособниками окажемся в лагере, хуже того заподозрят беглецами – расстреляют.
Опасения наши не были напрасны, очевидно, побеги были и из других вагонов, следовательно, побег носил массовый характер и немцы, обнаружив его, немедленно предпримут поиски, а может быть, уже разыскивают беглецов.
Шли весь день, а с наступлением темноты мы подошли к городку Мосты и вскоре, петляя улочками, очутились в небольшой крестьянской хате.
Нищета ужасная. Жена и пятеро, один другого меньше малышей охватили, обвили руками отца, а он растерянный, с размазанным слезами лицом стоял посреди своей хаты, словно окаменевший.
Кормилец вернулся к семье,которая не знала и не ведала, жив ли он. Семье часто доводилось видеть гонимых немцами колонны пленных, и она всматривалась, надеясь увидеть там своего отца, но его там не было. И вот он живой и невредимый дома, с ними.
Первым делом нас накормили драниками, с горячим молоком. Затем мы отмылись от лагерной грязи и переоделись: Штефан - так называла его жена, в свою одежду, а мне подыскали довольно изношенные штаны и рубашку из домотканого льняного полотна, значительно меньшего размера, но достаточное, чтобы вмеснить в него мое тощее тело.
Меня отвели в сарай, где было много сена и рядом, в стойле лежала кормилица семьи – корова. Забравшись на сеновал, я зарылся в нем и сразу же намертво уснул.
В семье Штефана мне задержаться не пришлось. Спустя два-три дня после нашего прихода у ворот хаты появился местный полицай. Пока жена Штефана у ворот вела какой-то разговор, явно удерживая полицая, я успел пролезть через тыльное окно и скрыться в каких-то соседних строениях.
Полицаю объяснили, что действительно к Штефану приходил племянник – сын его сестры из какой-то деревни, но, пробыв у него два дня, ушел домой.
Не знаю, как развивались в дальнейшем события, но мне было предложено немедля распрощаться с хозяевами и покинуть их дом. Правда, все это происходило с обоюдным пониманием. В дорогу мне дали кусок хлеба, огурцов и несколько сваренных картофелин.
Расстояние от места побега до городка Мосты примерно 30 километров. Затем: Мосты – Россь – Волковыск это около 60; далее: Волковыск – Слоним – 46; Слоним – Ружаны – 39; Ружаны – Пружаны – 46; Пружаны – Мачульники – 26; Мачульники – Кобрин – 50. В итоге пройдено 270 километров.
В беседах со Штефаном я доверился ему во всем, исключением была лишь моя национальность. Мой собеседник оказался опытным человеком, в моих глазах доброжелателем, давшим мне много советов.
Он знал, что приближается время, когда мне придется уйти из его дома, остаться одному и не с кем будет посоветоваться, как поступить в той или иной обстановке. Штефану не удалось найти какую либо карту, чтобы я смог ориентировать по ней свой дальнейший путь.
Он знал, что мне следует идти на юг к Днепровско–Бужскому каналу, за которым начиналась Украина. В последнем нашем обсуждении как быть мне далее, мы пришли к общему мнению.
Мне 16 лет, по национальности украинец из Тернопольской области, до начала войны учился в школе ФЗО в Минске. С первых дней войны школу закрыли, а учащимся велели отправиться по-домам, но документов нам никаких не дали. Вот, иду пешком домой, где у меня есть родители и т. п. Так родилась моя легенда.
Почему была названа Тернопольская область, а не Винницкая, куда я намеревался дойти? Тернопольщина – это Западная Украина, Винничина же восточная часть Украины и по убеждению Штефана, назвав ее, я мог нарушить гармонию легенды и тем самым вызывать какое-то подозрение.
О подлинной моей фамилии не могло быть речи. Вообще я ее не мог назвать Штефану, это было моей личной неприкосновенной тайной. Правда, Штефан, как мне казалось, не заподозрил меня в смене фамилии, а по имени называл меня Якуб.
На помещенной выше карте символом указано предположительно место побега – это железнодорожный перегон Мосты – Гродно, примерно в 20-25 км от города Гродно.
Не совершив побега до пересечения бывшей советско-польской гра¬ницы вблизи Гродно, мы бы оказались на территории Польши, в то время так называемого генерал-губернаторства, где уже два года свирепствовали нацисты и власти польских коллаборационистов.
Возможно Штефану, в совершенстве владевшему польским языком, легко было бы раствориться в местной крестьянской среде и с ее помощью добраться до родного городка Мосты.
Но мне, не владеющему польским, а только хорошо восточно-украинским диалектом, подобная удача не улыбалась. Считаю этот фактор весьма существенным, с которым я встретился сразу же после побега.
Мой украинский хотя и отличался от полесского украинского диалекта, но был понятен и не вызывал никаких подозрений у местных жителей.
Далее на карте от места побега стрелкой помечен совместный с Штефаном путь до городка Мосты. Такими же стрелками помечен и дальнейший мой путь, но уже в одиночку.
Следуя этим путем, я заходил, но чаще стороной обходил запомнившиеся мне населенные пункты: Волковыск – Слоним – Ружаны – Пружаны,но до Кобрина не дошел.
Не многое запомнилось об этом участке пути, ведь длился он не больше недели, однако некоторые краткие фрагменты из того, что видел, испытал в этом много километровом пути от Мостов до Кобрина, сохранились в памяти.
Примечание.
Фрагмент карты из «Атласа автомобильных дорог СССР», М. 1968, стр. 36.