САМОЕ ГЛАВНОЕ
рассказ
Он стоял у окна и курил. Дымом уже заволокло всю небольшую комнату, слабая струйка его неровно поднималась из горы окурков в консервной банке на столе, покрытом грязной клеенкой. Оглянувшись, он посмотрел еще задумчиво на этот стол, но скоро взгляд его прояснился и он решительно бросил сигарету в банку. Затем внимательно посмотрел на небольшое пространство между кое-как застеленной кроватью и книжным шкафом, где на грязном полу валялись осколки розовой чашки. А после минутной задумчивости резко повернулся и шагнул к двери. Но тут же остановился. Дверь была приоткрыта, с той стороны на него внимательно смотрела высокая и красивая женщина лет сорока. Он нахмурился, но спросил без раздражения:
-Ты все стережешь меня? Надо было закрыться. У тебя клей есть?
-Клей?- удивилась она.- Не знаю. Посмотри в столе на веранде, где инструменты Эдика.
Она ответила и осталась в комнате, служившей гостиной, а он прошел на веранду.
-О, да у тебя здесь и эпоксидка есть,- донеслось скоро оттуда.- Только срок годности подкачал. Найти бы какой-нибудь прозрачный, а то неохота в магазин идти…
Минут через пять он вернулся и остановился перед широким креслом, в котором она устроилась с вязанием.
-Нашел,- показал он красно-белый тюбик,- немецкий. А у тебя здесь хорошо пахнет, чем-то вкусненьким. И чистота- загляденье.
-Суббота же,- ответила она и посмотрела на него.- А ты, значит, оживаешь, если заметил это. Может, я все-таки уберу у тебя в комнате?
-А,- махнул он рукой,- потом. Главное, чтобы все склеилось…
Он замолчал в задумчивости, а она посмотрела на него долгим взглядом и спросила без улыбки:
-А клей для чего? Ее ведь не приклеишь.
-Это для дела.
В своей комнате он отодвинул банку с окурками на край стола, расстелил газету, бросил на нее тюбик с клеем и начал собирать осколки розовой чашки, став на колени.
Года полтора назад, заняв у почти незнакомой девушки денег, он купил эту чашку и еще три. День тот помнился хорошо, ведь это была его первая «семейная» покупка, и, конечно же, удачная, как ему казалось. Была весна, вокруг все блестело, улыбалось, щебетало. А через несколько автобусных остановок его ждала жена, которая (он был уверен), развернув сверток из плотной серой бумаги, произнесет с улыбкой и протяжно, полное любви: «Вале-е-ра…» Так оно и было. А потом они опухшими от затяжных поцелуев губами пили из новых чашек кофе, а он рассказывал о том, , как после работы случайно зашел в магазин и увидел эти чашки и побежал в ее управление за деньгами, потому что у него с собой оказалась только мелочь. Но там уже все разошлись и ему ничего не оставалось, как обратиться с просьбой к секретарше, которую он и видел-то до этого раза два. Деньги она отдала с улыбкой. Он знал, что если к его высокому росту, черным вьющимся волосам и худощавому, естественно бледному лицу с тонкими и темными усами умело добавить улыбку, нужные слова маленькой лести (обязательно не без оттенка оригинальности), то женщина-собеседница не оставит его без внимания.
А жена… Света… Почему он женился именно на ней? Да, конечно, было в ее смуглом скуластом лице что-то интересное, притягивающее. Ей шла обычная ее задумчивость, а в разговоре едва заметная, блуждающая и застенчивая, далекая улыбка, вернее, полуулыбка. Уже живя с нею, он узнал, что она пишет стихи и подумал, что отсюда ее «потусторонность». И при всем этом Светлана ходила какой-то неровной, не бросающейся сразу в глаза, но все же необычной походкой. До встречи со Светой он не был затворником и действительно можно было удивляться его выбору: с такой внешностью, образованием, умом (в котором ему никто не отказывал) и чувством юмора… Кому-то можно было удивляться и не понимать, только не ему. И сейчас, приклеивая к уцелевшему донышку разбитой чашки самый большой осколок, он почти и не пытался уйти от себя в кропотливость работы, в подыскивание каких-то причин и доводов. Сейчас он был ОДИН. Да, он не был пьян от любви, когда женился на Светлане. Но кто уверен, что всегда должно быть так? Кроме ее личных достоинств он «видел», что женится на дочери лучшего в городе хирурга и главного бухгалтера крупной торговой организации. И его вполне устраивало, что Светлана пошла по стопам матери, окончив финансово-экономический. Но очень скоро надежды на быстрое получение квартиры, на спокойную и обеспеченную жизнь пришлось оставить. Нет, сами надежды еще жили, но вот о помощи родителей Светланы он уже не мечтал. К его удивлению они оказались просто честными людьми, даже и не помышлявшими о выгодах своего служебного положения.
Он вдруг опустил склеиваемую чашку на стол и посмотрел на книжный шкаф. «А почему она оставила свои стихи? Забыла?» Эта мысль пришла не случайно, ему неожиданно вспомнилось что-то подходящее, близкое его сегодняшнему дню из этого небольшого зеленого альбомчика, оставленного Светланой на полке с книгами. Но, подойдя, он заметил, что рядом с альбомчиком нет пяти голубых записных книжек, вмещавших все ее стихи. Он, в общем-то, почти не интересовался ее поэтическими упражнениями, а сейчас, перелистывая исписанные ее неразборчивым почерком страницы, заметил, что, начиная со дня их свадьбы стихотворения выстроились в своеобразную летопись или дневник их жизни. А вот и то, что ему вспомнилось:
«Мы начинаем жить:
Подкову прибиваем на ворота,
И полагаем: счастью быть,
Что нам поможет кто-то.
Вначале мы еще не знаем
С кем нам положен общий путь,
Что мы найдем, что потеряем,
Не зная спутника ничуть».
Он начал перелистывать страницы, почти не читая, пытаясь найти то стихотворение, которое не совсем понял, которое Светлана показывала, написав. Что-то там было о счастье… Но его отвлек голос из-за двери:
-Ты обедать будешь?
И он впервые за последнее время ощутил чувство голода.
-Да! Сейчас приду.
За столом они сидели друг против друга, ели молча. Лишь однажды посмотрели в глаза, соприкоснувшись руками, одновременно опущенными в хлебницу. После этой встречи рук он ел и время от времени посматривал на нее, думая об одном и том же, понимая, что о пустом, не стоящем разговора, и все же спросил, наливая себе пива:
-Вера… А что бы ты делала, если бы мы не сняли у тебя комнату? Так и жила бы?
-Валерик, пей пиво и не задавай мне глупых вопросов.
Ему нравилось, как она произносила его имя глуховатым голосом, делая заметное ударение на букве «и». Но он хорошо помнил и понимал сейчас, что с первой их встречи он обратил внимание не на ее голос. Тогда его привлекло все: и мягкие черты лица, очень темные глаза и сочные, просто цветущие губы, и тело того типа женщин, которые с годами не полнеют, а словно наливаются упругостью, здоровьем, что внешне делает их моложе.
Вера ушла после обеда на кухню мыть посуду, а он остался курить в гостиной. Она разрешала ему это, только просила открывать форточку, что сейчас он забыл сделать. Из радио, включенного на кухне, доносилась спокойная музыка, он и она, похоже, слушали: он курил, остановившись взглядом на рисунке ковра, она старалась осторожнее ставить в сушилку посуду. Но скоро Вера спросила из кухни:
-А что ты там клеишь?
-Чашку. Разбилась,- ответил он, не меняя позы.
-Купил бы новую.
-Не хочу, эта нравится.
-А форточку опять забыл открыть?
Она вошла в комнату, открыла сама и посмотрела на него:
-Ты почему так много куришь? Света говорила, что это бывает, когда ты волнуешься.
-Я не волнуюсь. Просто я сейчас тебе скажу, что больше не приду к тебе. Ни в твою комнату, ни в твой дом.
-Переезжаешь?
-Да. Сегодня утром я заказал на завтра машину.
-Мог бы на моей перевезти. Или ты после той ямы не хочешь и за руль садиться?
-Вернее, после того ремонта,- усмехнулся он.- Нет, все равно ведь грузовая нужна. Побросаю все в нее.
-Как знаешь…
«Все так просто,- подумал он, когда Вера ушла на кухню домывать посуду.- А я еще переживал, не мог сказать раньше». И все же чувствовалось: что-то не так, что-то не досказано. Он докурил сигарету, встал и пошел к Вере. Она все еще стояла перед большой чашкой с горячей водой, хотя мыть, видимо, было уже нечего, на его шаги не обернулась, не вздрогнула, как это бывало иногда. Он обнял ее сзади за плечи и поцеловал в шею:
-Не обижайся на меня. Только так…
-Ничего,- ответила она не сразу, замерев под его руками.- Все правильно… Ты сегодня еще здесь переночуешь?
-Нет, приготовлю на завтра вещи и к вечеру уеду к отцу. Я ему утром позвонил, предупредил.
-Хорошо,- освободилась она из-под его рук.- Я сейчас куда-нибудь поеду, а вы будете счастливы.
-Бу-де-те,- повторил он раздельно.- Кто?
-Все наладится, я знаю. Вы помиритесь. Вы хоть и разные, но вам друг без друга нельзя, не получится. Уж ты мне, Валерик, поверь, я все же почти на десять лет тебя старше. Ну, я пошла одеваться, а ключ завтра отдашь.
Он доклеивал в своей комнате чашку, когда услышал звук машины и увидел в окно как осторожно, с опаской, Вера выезжает из гаража. Так же медленно, но совершенно свободно опустился на красный капот машины уже желтый листок с дерева. Что же он напоминал? Но память, будоражимая застывшим на листке взглядом, не находила ответа. «А,- подумал он и усмехнулся,- что я вспоминаю, это же в ее стихах мелькнуло, когда листал». Он снова взял в руки зеленый альбомчик, перелистал его и нашел:
«Пусть выпадает инеем роса,
И от рябины красным-красно,
Все так же чисты небеса-
Все в этой осени напрасно.
Все в этой осени напрасно:
Ведь мы с тобой почти враги.
И смотрят клены безучастно
На наши мертвые шаги…»
«Как будто заранее все знала»,- подумал он, затягиваясь сигаретой. А посмотрев на дату под стихотворением, вспомнил, что той осенью она была беременна, а они много ссорились тогда. И она частенько сидела у окна, смотрела на клен и иногда писала.
Работала Светлана и в этот день В отличие от мужа она считала, что над стихотворениями она работает, а не забавляется от нечего делать. Несколько лет назад, еще до замужества, она отослала три своих стихотворения в областную газету и их опубликовали. Под псевдонимом, как она и просила. Но на следующие несколько стихотворений, отправленных в один толстый журнал, она получила разгромный, но, как она поняла потом, справедливый отзыв. Этого было достаточно, чтобы с тех пор она начала писать только для себя. С тех пор… Как давно она не стояла у этого окна в родительском доме, глядя на узкую улочку и пышный соседский сад с дурманящим чувством рождения одной-двух строк нового стихотворения, за которыми начиналась работа. Она вернулась сюда несколько месяцев назад, но уже не одна, а с сынишкой. В первое же утро по возвращении она надела свой старый вельветовый халат и принялась хлопотать вокруг Виталика и просто по дому, потому что родители были на работе. И никакая душевная тяжесть не омрачала настроение, еще не приходила мысль о будущем- своем и сына. Заходила подруга, тоже расставшаяся с мужем, к вечеру возвращались родители, все вместе садились ужинать, весело затрагивая вопросами Виталика. Последние дни отпуска по уходу за ребенком казались ей самыми светлыми из всех полутора лет. Ни ссор, ни неудобств чужого дома, ни просто плохого настроения мужа- ничего от прежней семейной жизни. Так было. Но Валерий скоро пришел, точно рассчитав час, когда она уже вернется с работы и заберет из садика сына, а ее родителей еще не будет. Они не разговаривали тогда, она не могла. А он особо и не навязывался, лишь поиграл с сыном и оставил на столе деньги- ровно двадцать пять процентов своей зарплаты. Так он и приходил с тех пор, раза два- три в месяц. Даже как-то все установилось, упорядочилось, если только это можно отнести к порядку: он приходил, между ними произносились две-три ничего не значащих фразы, необходимых, затем он уходил с Виталиком и около часа гулял с ним. Все остальное друг о друге они узнавали от общих знакомых, но- ничего не расспрашивая сами. Несколько свободнее в общении они стали после официального развода, на который подала она, не желая больше выслушивать сообщения о том, что он продолжает жить на прежнем месте. Это была свобода почти чужих людей. Как им казалось. Но со временем у обоих появилась мысль, что не так все просто, не так просто стать чужими. Светлана не слышала от родителей ни советов, ни утешений, но, встречая иногда задумчивый, с болью в глубине взгляд мамы, она постаралась как можно трезвее посмотреть вперед, оглянувшись на прошедшие после ее возвращения в родительский дом весну и лето.
Но в этот субботний день она проснулась с удивительно хорошим настроением. Накануне она знала, что у отца будет какое-то важное совещание, а мама, хотя у нее и выходной поедет в свою контору из-за очередного отчета. Потому-то и засиделась вчера у телевизора допоздна, уложив Виталика спать, а потом еще долго читала. Но отоспаться не удалось: Виталик, проснувшись, стал тянуть к себе через деревянные прутья кроватки, стоявшей рядом, ее подушку, мило лопоча: «Мама, тавай». И она с улыбкой повернулась к нему: «Встаю, Витасик, встаю». Но не встала, а вскочила, легко и весело, с чувством того приятного, что снилось и уже растаяло, не оставив четкого следа в памяти. В доме было прохладно, она первым делом набросила поверх рубашки теплый халат и сразу подошла к сыну, уже стоявшему в кроватке:
-Витася, писять будешь?
-Не-е-т,- протянул он хмуро.
-А ты чего хмуришься, кнопка?- рассмеялась она, доставая из-под кроватки горшок.- А ну иди сюда, не обманывай.
Поставив сынишку на коврик, она подождала пока он медленно опустил штанишки и подняла горшок, потом накрыла его, когда дело было сделано, и снова улыбнулась:
-Ну, пойдем умываться и кушать.
-Не-е-т, не фочу. Алять, мама.
-Ну кто ходит гулять неумытым? И покушать надо, а то никуда не дойдешь. Давай, Витаська, давай, просыпайся.
Они шумно и со смехом умылись, позавтракали и оделись, учитывая яркое солнце за окном. И Светлана не ошиблась: свежий воздух до слез щекотал ноздри лишь в первую минуту, а вообще все вокруг замерло, нежась в последних теплых лучах. Бабье лето… И тут же пришла первая строчка: «Осени короткая пора». Светлана знала, что одинокой строка не останется, и если не сегодня, то через месяц стихотворение будет. А сынишка сразу же от дома потянул ее к недалекому парку, где его всегда манили качели. И все в этот день у нее было: и качели, и большая стирка, и веселый ужин с тортом, который принесла мама. И стихотворение дописалось за день:
«Осени короткая пора
Под названием бабье лето…
Нам подарена вдруг с утра
Лебединая песня эта
Снова греют надежды душу,
Как хорошее что-то во сне.
Недопетую песню слушая,
Мы уверены в новой весне».
Только такое перечисление ее дня было бы пунктирным, с большими разрывами между всем перечисленным, которые заполняла память. Вот они с Валерой уже и чужие друг другу. Официально, записано в документах. Правда, он как-то обмолвился, что ему хорошо живется и без штампа о разводе в паспорте. Хорошо живется… Что-то не похоже. Когда человеку хорошо, это заметно, хотя бы по глазам. А они у него задумчивые, темно-глубокие, грустные, хотя и старается он держаться бодро. Но ведь она-то его знает. Знает… А знает ли? Ведь как тогда было? Он вернулся из армии, закончив до этого институт, они случайно встретились на улице. Разговорились: как-никак в школе вместе учились. И с удивлением отметили про себя серьезные изменения друг в друге. Затем еще несколько встреч, опять же случайно, у общих знакомых, после одной из которых им было назначено что-то вроде свидания. А дальше уже все пошло обычно: встречи, провожания ночью после кино, поцелуи и разговоры, разговоры… До решающего, самого интересного, начатого однажды ночью Валерой:
-Свет, мы уже обо всем на свете с тобой переговорили. У меня остался один интересный вопросик…
И замолчал.
-Ну, что же ты? Я тебя слушаю,- подбодрила она его, стараясь угадать, что услышит.- Или вопросик еще не созрел?
-Уже. Как ты насчет того, чтобы в недалеком будущем выйти за меня замуж?
-Быстро ты как-то, Валера,- не очень удивилась она, уже предполагая недавно, что эти слова услышит от него.- Хотя… мне это нравится.
-Что?- засмеялся он.- Мое предложение или то, что быстро я?
-Я вижу, что ты все такой же несерьезный. Что за смех?
-Ошибаешься, Светик. Я изменился, и сам это вижу, и ты это знаешь. Школа уже далеко, в детстве. Поэтому я надеюсь, мне не придется доказывать, что ты не ошибешься, если поверишь мне.
-Не надо, Валера, мне ничего доказывать. Я ведь сразу поняла, что ты стал другим человеком, совсем другим. Несколько лет назад я за тебя и под расстрелом не пошла бы. А сейчас…
-А сейчас?- заглянул он ей с улыбкой в глаза.
-А сейчас- да!
Вот тогда она ему поверила совсем-совсем, и ей показалось, что она хорошо понимает и знает его. И сколько потом еще приходилось ей удивляться и не понимать его. Чего только стоило его тяготение работой! После свадьбы он что-то где-то разузнал, уволился из своей проектной организации и пошел работать на маленький заводик просто слесарем. Ей он объяснил, что там можно намного быстрее «сделать» квартиру. О, это была его великая мечта… Жить он собирался по-настоящему только после ее осуществления, а пока нужно как можно скорее добиваться ее. Он и к рождению сына отнесся как к должному. «Получим квартиру,- мечтал он вслух,- и сразу же начну проворачивать вариант с машиной. Машину купим обязательно. Я еще до тебя представлял себя за рулем, рядом жена сидит, а сзади сын устроился. Красиво? Только бы квартиру скорее «сделать». Она знала, что реальная основа для мечты о машине у него есть: как-то он рассказал, что его бабушка, умирая, оставила ему хорошие деньги, но они лежат на сберкнижке только для машины. А потом у них на заводе что-то изменилось с квартирным вопросом. И Валера стал иногда, особенно перед понедельником, говорить подобное: «Завтра опять натягивать на себя эту промасленную робу! Как представлю, что мне там еще работать несколько лет…» «Валера!- не выдержала она однажды.- А как же другие там работают? Неужели для всех это такая мука смертная- быть всю смену в спецовке, что-то там таскать, крутить?.. Я не понимаю…» Он начал просто втолковывать, доказывать, что там не все с высшим образованием, что далеко не все вынуждены снимать комнату за такие деньги. И она понимала, что он просто устал. Ему непривычен был физический труд, а после работы часто приходилось ездить по аптекам, когда родился Виталик, и по магазинам. Да и дома работы хватало.
А первое время было так хорошо. Они часто гуляли, ходили в гости, в кино. Валера был постоянно весел и остроумен, с каждой зарплаты покупал ей цветы. Но все сразу заглохло с рождением сына. Просто заботы навалились, а времени поубавилось, все стало как-то обыденнее, без частых праздничных вспышек. Скоро и с деньгами стало труднее. Подаренные на свадьбе вытекли, а зарплата у Валеры была небольшой. Однажды она даже заговорила о его золотом кольце-печатке. «Я был в такой компании, где у всех были печатки». И расставаться с ним он не захотел, видимо, загадывая наперед. А как-то за субботним ужином, когда все у них в последние дни шло тихо и мирно, и они улыбались друг другу, он удивил ее: «Ты знаешь, я даже привык уже к заводу. Будет немножко жаль уходить, но- каждому свое». И это был не последний случай, когда она открывала в нем что-то новое, непонятное сразу из-за уже сложившегося мнения о нем. Взять хотя бы того пьяного на трамвайной остановке, которого Валера вдруг захотел отвезти домой.
После этого случая память естественно повела Светлану к машине Веры, к ней самой, ко всему плохому, что было связано с нею. И Света обрадовалась как никогда приходу мамы, поцеловала ее в щеку у порога, взяла из рук сумку: «А ну-ка, Витася, посмотри, что тебе бабушка принесла…» А за ужином с интересом слушала рассказ отца о книге какого-то американского врача.
Но после ужина был такой яркий закат, что она не могла не заметить его. Не заметить и не вписать. Виталиком занялась бабушка, а из-под руки Светланы появились первые строчки второго за этот день стихотворения. И одновременно с этим, перемежая работу, память пробивалась из ее «вчера» в настоящее, не давая позабыть, что существует еще и долгое «завтра». А что там, впереди? Надеяться на новую встречу? Ведь ей уже двадцать семь. Света невольно повернула голову к зеркалу и тут же махнула мысленно рукой: «А! Какая разница!» Валера был ненавистен и непонятен. Почему он все-таки приходит? Отказывала ли она ему в чем-нибудь? А он… При первой же возможности метнулся «на сторону». Она ждала в роддоме, что он в записках или стоя вечером под окном будет тосковать, очень ждать ее, в общем, все будет как-то особо, как в кино, а он буднично интересовался днем выписки. Теперь понятно почему его это интересовало. И ведь как не хотелось ей идти на квартиру к такой еще не старой хозяйке! Но выбора не было. А сейчас и не надо ничего выбирать. Он сам все расставил по местам. Значит, его место у той женщины, если он продолжает жить у нее? Почему же он регулярно приходит? Раньше приносил деньги, теперь их присылают по почте. Из-за сына? Наверное, но не похоже, чтобы это было совсем так.
Именно из-за этой двойственности жизни она и не поверила ему, когда два месяца назад он привез стиральную машину. (Она сказала, что из всех вещей ей нужна только эта). Машинку он внес в дом сам, отказавшись от помощи. Ее отец лишь хмуро поздоровался с ним и перешел со своей книгой на кухню. Светлана вспомнила при этом, что раньше отец любил посидеть с зятем на кухне, подымить сигаретой у форточки, поговорить. В комнате Валера поцеловал, как обычно, Вит Алика, начал строить с ним что-то из кубиков, а она вернулась к столу, на котором гладила. Но скоро он посмотрел на нее и сказал с улыбкой:
-В таком состоянии машинка будет неукомплектованной. К ней еще мужчина нужен. Кто же будет отжимать простыни и пододеяльники?
-Ничего, как-нибудь обойдемся,- ответила она, не поворачиваясь, потому что упоминание постельного больно задело.- Тебе есть кому помогать. Твои простыни там.
-Света, не заводись,- попытался он успокоить ее послышавшееся раздражение. На этом разговор оборвался, но минут через пять он вновь заговорил, продолжая играть с сыном:
-А если серьезно, Свет?..
-Что?!- повернулась она резко к нему.- Хватит с меня твоего серьезного.
-Не горячись. Мне надоело приходить к Витаське в гости. Я же его отец. Давай плюнем на все эти бумажные разводы.
-А с нею ты уже тоже развелся? Да? А машину она тебе оставила на память?- кивнула Светлана за окно, где стояли у забора красные «Жигули».
-Зря ты так, Светик. Ты не о том думаешь и не то видишь. Ну, сынуля, до свидания, я скоро приеду еще.
И он быстро вышел. Светлана услышала, как громко хлопнула дверца машины и неестественно взревел мотор. Машина, видимо, просто сорвалась с места. «Куда он?!- с ужасом подумала она и бросилась на улицу, вспомнив о яме посреди дороги, которую редкие машины осторожно объезжали впритирку к забору. А на улице уже все произошло: метрах в пятидесяти от ее дома из ямы, фарами вверх, выглядывала машина. Светлана подбежала, спрыгнула вниз, к неподвижному Валерию, сидевшему с опущенной головой. Но она дернула дверцу и он посмотрел на нее. В глаза ей бросился сразу только рассеченный подбородок и стекающая по нему кровь.
-Недолет, Светик. Не долетел, еще не научился,- услышала она его далекий голос.- Уходи, толпа вон уже собирается. Я сам…
-Кровь вытри,- сказала она ему уставшим голосом, выбралась из ямы и медленно пошла навстречу спешащему отцу.
К вечеру машину вытащили и отбуксировали.
А яркий закат, осветивший эти воспоминания, не исчез навсегда в необъятных далях памяти. Он остановился в одной из ее записных книжек:
«Мы закат почти не замечаем,
Так привычен солнечный уход.
Все уверены и знают:
За закатом следует восход.
Где уверенность в рассвете,
По каким приметам угадать
Сколько будет без ответа
Счастье где-то пропадать?»
«Теперь можно и самой собираться. Все разъехались»,- подумала Вера вслед грузовику, увозившему вещи и самого Валерия. Она видела его с высокой веранды, где замерла, прислонившись к столу с инструментами мужа, на том самом месте, где минуту назад Валерий в последний раз посмотрел ей в глаза, простился, не поцеловав. А день только начинался. Воскресенье. Завтра на работу, а сегодня? Она вдруг подумала, что надо съездить на кладбище проведать могилу мужа. Кто за нею будет присматривать, когда она уедет? Его родители далеко. Но Вера не стала долго об этом думать, вошла в дом и перво-наперво плотно закрыла дверь в комнату бывших квартирантов. Да, если бы не они, позвонившие однажды под вечер, через три дня после годовщины смерти мужа, она уже давно была бы в Москве. И, возможно, сделала бы счастливым того, кто ждет ее там годы и годы. А она пожалела этих молодят, весь день проходивших по городу в поисках квартиры, рассказавших тут же о своих мытарствах. И она пустила их во флигель, в который раз махнув рукой на мысль о продаже дома, машины и отъезде к тому, кто знает ее с детства, кто время от времени продолжает писать письма и звонить об отъезде в свой родной город, из которого увез ее когда-то молодой инженер самого крупного местного завода. Пожалела… Но думать дальше, винить себя не хотелось. Она сменила домашнее платье на выходное, села к столу, быстро написала решительное и короткое письмо в Москву и пошла открывать гараж, посчитав, что так будет лучше, чем звонить. Открывая, вспомнила свой первый разговор с Валерой, связанный с машиной. Он тогда несколькими фразами дал понять, что разбирается в этой технике, сказал, что права у него уже есть, а своей машины пока нет. И она попросила его выехать из гаража, мало доверяя, как обычно, себе. У него при этом так блестели глаза…
На улице она торопливо вышла из машины, закрыла ворота и поскорее уехала от тяжелых взглядов старух на скамейках под соседними домами. Не одобряют… Молочница и та перестала ее звонок замечать. Недавно Вера вышла с бидончиком на улицу, окликнула ее, а та- будто и не ей кричат, знай катит дальше тележку с флягами.
После кладбища, где у могилы мужа было помянуто много хорошего, но уже грустного, ей захотелось побыть среди людей. Но только не у знакомых, сплошь семейных. Она оставила машину в центре, неподалеку от рынка, центрального универмага и «Детского мира». На рынке встретилась взглядом, всего лишь на какой-то миг, с молодым и красивым грузином, вспомнила снова Валеру. Похож. Только к Валере почти не приставал загар. Она очень быстро поняла, что его бледно-холеное лицо не краснеет уже давно. Потому и разговаривала с ним откровенно с первых же дней, с того, когда он взялся посмотреть карбюратор в ее машине. «Знаю сама, что что-то в нем не так,- пожаловалась она,- а сделать не могу. И попросить некого. Пробовала уже. Так за это, сам знаешь, что просят. Даже знакомые». А он в это время еще звал Верой Петровной. Да… Договорились, дооткровенничались с пай-мальчиком до того вечера, когда он, выпив с ребятами из бригады у себя во флигеле за рождение сына, защел к ней на огонек телевизора, как он сказал. И остался до утра. И оставался. Пока Света была в роддоме. И когда она лежала с малышом в больнице. Но каково ей было, когда квартиранты перешли с ребенком из флигеля в одну из комнат дома… Сама предложила.
Вера Петровна вздрогнула и остановилась среди многолюдья «Детского мира»: прямо перед нею стояла Светлана. Она, видимо, пробиралась в людском потоке уже к выходу, навстречу ей. Они лишь секунды постояли так, молча глядя друг другу в глаза. Вера Петровна поняла, что Светлана сейчас уйдет, и не просто, а навсегда, унесет свою боль, унесет, возможно, на годы, а то и на всю жизнь.
-Давай поговорим, Света,- предложила она не без волнения.- Это очень важно, я тебя прошу. Это всего лишь несколько минут.
На углу магазина Света остановилась, решительно и с вопросом посмотрела ей в глаза.
-Только не здесь,- торопливо обрадовалась ее молчаливому согласию Вера Петровна.- Здесь мне трудно будет. Вон там стоит моя машина, пойдем сядем.
К машине подошли, не проронив ни слова, Вера Петровна услужливо открыла перед Светланой дверцу на переднее сиденье, обошла машину, села за руль. И успокоилась. В машине было тихо. Какое-то время они сидели молча, глядя в разные стороны, не торопя ничем с одной стороны и уже не торопясь с другой.
-Ты прости меня, девочка,- начала Вера Петровна задумчиво, не отводя взгляда от лобового стекла.- Если сможешь. Хотя бы отчасти, когда-нибудь.
Тем более, что я уезжаю далеко и насовсем. А Валера переехал к отцу вчера. И нужно признаться, не по моему настоянию, а сам. Как тебе объяснить, Света… Быть одной- это очень плохо. А я долго была одна до вашего прихода. Как же мне было плохо… Одни наглые приставания чего стоят. А я все не решалась уехать, хотя было куда и к кому. Привыкла, наверное, из-за Эдика. Мы с ним жили хорошо и трудно. Его все время тяготило, что по его вине у нас не было детей. А у вас такой славный мальчуган… Я после смерти Эдика ничего не делала для себя, а каких-то перемен все же ждала, надеялась. А тут как раз и вы пришли. Слушала ваши ссоры, думала, что плохо живете… Да что уже… Это было какое-то наваждение, поверь мне, Света. И прости меня когда-нибудь.
Вера Петровна подняла ровно-ровно свою красивую голову и опустила ладони на руль. Света выслушала ее молча, молча же открыла дверцу и ушла. Необычную тяжесть уносила она в душе, где своя боль и чужая уместились рядом. Но сколько ни всматривалась она в нее по дороге своим внутренним оком, сколько ни вслушивалась всем своим естеством, не могла понять откуда же берет начало то облегчающее и светлое, что из далекой дали поднималось навстречу, верилось: было на ее пути.
Из этого чувства, не покидавшего ее весь день, и появились новые строки в записной книжке:
«Откуда берем мы силы
Без устали верить и ждать?
Так больно ломая крылья,
Пытаемся снова летать.
И словно не было прежде
Безумцев, подобных нам,
За веру, любовь и надежду
Открытых семи ветрам.
Да будешь ты вечно с нами,
И ветер нас не устрашит:
Хвала тебе, тихий пламень-
Небесный огонь души».
Через четыре дня после разговора с Верой Петровной, в пятницу, Светлана купала после работы сына. Малыш сидел в тазу, более глубоком и широком, чем детская ванночка и, недовольный, наклонял голову под струей воды из ковшика. Так, глядя в воду, он и высказал неожиданно, как это и бывало иногда, желание видеть отца:
-Мама, папа…
-Придет папа, завтра придет,- деловито успокоила его Светлана.- Он же сказал тебе в прошлый раз «до субботы»?
-Да-а.
-Значит, придет.
-Папа пидет и мы адем алять.
-Пойдете, пойдете, гуляки…
Светлана вовремя спохватилась, едва не сказав «гуляки мои». Да, завтра он придет. И уже давненько он не заговаривал о мире. А если завтра заговорит?..
Валера же в эту пятницу отправился после работы в почтовое отделение, откуда они со Светланой получали газеты. По дороге вспомнился день января, когда они должны были получить свою первую почту. Это было маленькое событие в их жизни: ведь до сих пор почту выписывали их родители, а теперь они сами- семья, самостоятельные люди, которые могут выписать любую газету или журнал. И вот как раз эту-то, первую их почту, и не принесли. И Валера пошел тогда в их почтовое отделение ругаться. Маленькое событие не состоялось, праздничное настроение, конечно, улетучилось. По пути тогда его все раздражало: и городская окраина, где они сняли квартиру, и большой рыжевато-бурый кот на заборе, и январь с неожиданной оттепелью. Но отвести душу криком не удалось. Первая же открытая в узком и темноватом коридоре дверь привела его в сортировочное отделение, заваленное газетами и журналами. Он с порога решительно посмотрел на пожилую женщину, раскладывавшую корреспонденцию, но она подняла голову, устало и добро улыбнулась ему навстречу:
-И тебе почту не принесли? Да?
-Да! Как вы не понимаете!..
-Понимаю, сынок, понимаю. А только людей все равно не хватает, болеют люди. Погода вон, посмотри: то мороз, то туман да вода.
-Так что же нам, без почты сидеть? И это ведь первая почта…
-А иди-ка ты к нам работать, а?- предложила вдруг женщина, глядя на него испытующе и с усмешкой, склонив голову набок.
И Валерий вдруг от ее доброты, какой-то материнской, давно не знаемой им, улыбнулся, а затем и рассмеялся:
-Не заманите, не уговорите. Сумки у вас большие, а деньги маленькие. Не пойдет.
-Ладно, сынок, говори адрес, сейчас разыщем твои газеты. И завтра приходи. На днях должен выйти ваш почтальон на работу.
На улице Валера свернул свои газеты в трубку, посмотрел по сторонам, сразу повернулся и быстро зашагал к магазину, перед которым дрались двое мальчишек лет восьми-девяти. Подходя к ним, он понял. Что это не драка, а избиение: один бил, а второй лишь отступал и закрывался руками. Когда они его заметили, бежать уже было поздно, и Валерий спокойно взял бьющего за воротник пальто, заглянул в перепуганные глаза и спросил:
-Тебя когда-нибудь били?
-Били,- ответил драчун и опустил голову.
-И ногами били?
-Да.
-А тебе больно было?- спросил Валера и постарался, нажав на воротник, поднять его голову и заглянуть ему в глаза.- Так почему же ты бьешь другого да еще стараешься ногой? Ему не больно? Или ты забыл, как тебе было? Иди домой! И ты тоже,- сказал он второму мальчишке, проводив взглядом драчуна до угла.- Надо уметь давать сдачи!
На обратном пути, думая все еще о мальчишках, он заметил на трамвайной остановке пьяного, спавшего сидя на скамье. Тело его, видимо, неотвратимо стремилось к желанному горизонтальному положению и все больше кренилось. «Эх, мужик, мужик,- подумал Валерий, войдя за остановкой в улицу, где сидел на заборе кот,- это же не лето, к ночи мороз прижмет. И сидит с получкой, наверное, в кармане…» А кот сидел на прежнем месте, не удрал и от Валеры, когда он остановился и спросил: «Ну что, шапка-ушанка, тепло на заборе?» Что-то было в этом звере необычное, притягивающее. Валера понял, уже отойдя от того забора порядочно: янтарные глаза кота смотрели с высоты забора спокойно и даже умно, если не мудро, а не настороженно, испуганно или зло, как это обычно бывает у попадающихся на пути котов. И ему даже показалось, что не только блеск ума уловил он в этих глазах, а вполне определенный укор себе за что-то. За что?
Дома он рассказал о своем походе Светлане, рассказал обо всем, кроме пьяного на остановке, иронизируя по ходу рассказа над собой за фантазии с котом. Но уже через полчаса, выйдя во двор, чтобы набрать картошки, хранившейся в погребе у Веры Петровны, он заметил, что мороз крепчает и сразу вспомнил о пьяном. Вернувшись, рассказал о нем Светлане, но ее реакция была совершенно неожиданной для него: «Зачем он тебе нужен? Мы же его не поили. Давай лучше почистим картошку, а то я одна до фильма не управлюсь». Не дочистив картошку, Валера быстро оделся и молча вышел. Но пьяного на остановке уже не было. «Ну что,- встретила его дома Светлана,- уже уехал? Я так и знала…»
Теперь он шел в это же самое почтовое отделение, чтобы разделить их корреспонденцию и перевести на разные адреса. Там ему объяснили, как написать заявление, он сел к столу у окна и подумал, что это последнее из дел, связывавших его со Светланой. И тут же вспомнил, глядя в окно, тот день, когда они решили, что все общие их дела уже закончены. Это был день развода. Выйдя тогда из здания суда, они еще метров триста прошли вместе. Рядом, молча. По тротуару, по жизни. У перекрестка остановились. Он, глядя в сторону, сказал: «В последнее время, когда я приходил к Витальке, ты все спрашивала, что у нас еще может быть общего. Незаметно все дела и переделали. Это было последнее. Все?»
-Конечно все.
-Прощай.
Она свернула налево, он- направо. «Ходи путями только правыми»,- вспомнил-подумал он. Это или примерно это прочел когда-то в Библии бабушки. Нет, он, конечно, понимал действительный смысл изречения. Шутя подумал так. Насколько это было возможно. А шел он спокойно, посматривая рассеянно по сторонам и иногда усмехаясь мыслям с тоже едва видимой долей шутки. Отвлекал себя. У калитки, распахнув ее, он опять же с усмешкой подумал, что на этот раз некого пропускать вперед. Вера была на работе и это почти радовало. Кофе, только кофе. Больше ничего не хотелось. Поставив воду на газовую плиту, он вернулся в свою комнату и включил их старый проигрыватель. По привычке. Со Светланой слушали каждый день и много. Песни две-три не слышал, смотрел в окно и курил. Но вот очнулся. Эта песня ей очень нравилась. Спокойно подошел к проигрывателю, очень ловко снял на ходу пластинку, сжал ее двумя пальцами за ребро и запустил в открытую форточку. И вспомнил, что в детстве так любили запускать металлические крышки от банок. Кто дальше и выше…
Кофе… Обе чашки, как и всегда, стояли на столе. Ее приметная, из-за синего кружка внутри от ложечки: особо готовила, взбивая. Он взял свою, насыпал, налил. Но сахар еще не успел растаять, а он уже потянулся к ее чашке. Осторожно руку протянул, словно это была бабочка и могла улететь. Не улетела, конечно. Но полетела с его помощью в стену у книжного шкафа. Красивая, розовая, купленная им когда-то с остальными тремя на деньги, занятые у секретарши. Он повернулся к столу, отхлебнул еще горячего кофе и замер с чашкой в руке. Затем встал, подошел к мусорному ведру и разжал пальцы. Оно было почти пустое, поэтому и брызги остались в нем.
А ее чашку он все же склеил. Только белые шрамики стыков все же видны, с этим ничего не поделаешь, это уже навсегда. И ему вспомнилось сейчас, на почте у окна, то стихотворение, которое он когда-то не понял, а неделю назад, найдя его в альбомчике Светланы, столько раз прочел в тот день, что запомнил, кажется, навсегда. Он все еще не писал заявление на имя начальника почтового отделения, а сидел, глядя в окно и слушал в себе ее строки:
«Из клетки улетела канарейка…
Из рук вы упустили воробья…
О птицах этих не жалейте,
Как и о трелях соловья.
Они назад не возвращаются,
О них не стоит горевать.
Заботы мелкие сменяются,
Зачем их в памяти держать?
Но вот невидимая птица
Улетела вдруг от вас,
И теперь вам часто снится
Время с нею без прикрас.
Ежедневно колет память:
Можно было удержать.
И покажется вам странным:
Как легко все потерять.
Счастье часто возвращается,
Если горем этим горевать.
Только в память вам останется:
Птица может и летать…»
«Если горем этим горевать…» А что было с ним все эти месяцы и месяцы до ухода от Веры? Ему никто не поверил бы и не верил, что не так все просто с нею, зная, что он все еще живет у нее. И лишь только она знала его вечера, чаще всего субботние, полные враждебной замкнутости, дымом сигарет и остановившимся взглядом давящего сумасшествия. В такие дни она время от времени заглядывала к нему в комнату, опасаясь плохого. Особенно после мелкого случая: она, войдя к нему, что-то говорила, а он, казалось, слушая, посмотрел застывшим взглядом на стакан на краю стола и медленно, спокойно толкнул его пальцем.
-Зачем ты?- удивилась Вера.
-Вот так: жил- и нету…
А она? Вера?.. Не задумывался, но чувствовал, что это ненастоящее что-то. Слишком легко и просто, никаких обязанностей. Что хочешь, то и делай… А куда было уходить? К отцу, ссоры с которым из-за его поучений надоели еще до свадьбы? Любил ли он Свету? А Виталик? Да, конечно, но, видимо, мало и как-то не так. А теперь что? И квартира будет в этом году, пусть кооперативная, на которую сразу уйдут деньги, приготовленные на машину, да только… Завтра суббота. Он обещал Виталику прийти и повести его на аттракционы в парк. Поговорить еще раз со Светой? Что сказать ей? Что его семья- она и Виталька? И никого другого… Никогда… Может и слушать не станет. А почему не сегодня? Какие-то еще заявления, газеты-журналы…
Он быстро встал из-за стола, вышел на улицу, закурил у порога и, решившись, направился в сторону такой знакомой улицы мимо остановки, на которой спал когда-то пьяный, мимо дома, где жила Вера…