Непутевому и небритому месяцу ’15 года – ноябрю.
Может и хорошо, что сложилось все так непутево.
За окном хлопьями лениво падал снег, и тишина укутывала город.
Снег тихо ложился на крыши, на асфальт и деревья, на пустые скамейки, на людей, медленно шедших под лучами фонарей, и на людей, которые лишь очертаниями брели куда-то в полутьме дворов. Город был похож на игрушечный городишко из шара со снегом – так же безлюдно, также дико, так же сказочно и будто бы так же не взаправду. Снег падал словно во сне - величественно, неопровержимо, вечно – на машины, на балконы, на крыши остановок и на голубей, которые почему-то сидели на проводах. Снег пробирался всюду – он неуверенно влетал через решетчатые оконца в подвалы некоторых домов и там таял, он забивался под автомобили, тая только поначалу, он даже пробирался под шарфы зазевавшихся редких прохожих, которые почему-то останавливались, задирали головы вверх, безудержно улыбались и щурились и, закрыв глаза на пару мгновений, продолжали свой путь. Не забирался снег только в квартиры, светившие желтым, блинно-золотым светом…
Впрочем, была одна странная квартирка. Там, смотря через двойные стекла на трехэтажный дом напротив, крышу которого как-то робко засыпал снег, стоял самый обыкновенный человек 28-ми лет. Странным в этой комнатке было то, что снег все же прокрался через стекла и падал, тая, замораживая и сковывая до боли, на сердце, мерно отбивающее свой ход. Эти чудовищно колкие хлопья снега проникали в самую душу, проникали, морозили и будто бы подсыпали медленно действующий яд на живое, трепещущее сердце. С каждой секундой человеку становилось все безразличнее и безразличнее: жить или не жить, где, с кем... Все приобрело холодность и какую-то мутную, неуютную серость.
Медленно падал снег на крыши, на деревья, на перила и на ступеньки подъездов…
– Слушай, а ты вообще куда-нибудь-то пойдешь? – полушепотом, тихо и неуверенно раздался голос в кухоньке странной квартирки. Молодой человек, стоящий у окна, развернулся и посмотрел на знакомую девушку, которая примостилась на стуле рядом со столом. Она заправила выбившуюся прядь за ухо и смущенно улыбнулась.
– Прости. Просто… так тихо. И как ты еще с ума не сошел, один-то в квартире?.. – она горько усмехнулась и снова попыталась улыбнуться.
Молодой человек отвернулся от нее к окну: медленно, неуверенно падал снег.
Он пожал плечами и слегка развел руки в стороны. Его отражение на стекле попыталось улыбнуться, ничего не получилось – девушка почти неслышно вздохнула.
Старые часы в соседней комнатке тяжело и гулко забили половину шестого.
Девушка, не привыкшая к часам, вздрогнула и испугалась. Молодой человек едва улыбнулся. Еще чуть-чуть, и он сказал бы: «Останься, ты…», но девушка опередила его на взмах крыла колибри, на ту кроху временного отрезка, на то мгновение, за которое ничего не может случиться даже во Вселенной. Уже почти сорвалось с его губ это слово, во власти которого было изменить очень и очень многое, как:
– Ладно, я пойду, поздно уже. Ты если хочешь… салют в полночь.
И она встала, – чуть скрипнул стул, – и вышла из кухни, и прошла в прихожую, и, влезая в зимние ботинки без шнурков, как в тапочки, надела куртку, и, не застегиваясь, с шапкой в кармане, вышла. И хлопнула тяжелая, железная дверь с автоматическим замком.
А он все так же стоял у окна, видел попеременно то кухоньку в отражении, то снег…
Снег… снег… снег…
Он ворочал это слово на языке медленно, будто впервые узнав. В такт глухим ударам сердца, он беззвучно, как заклинание, повторял это слово, но мысли его были не об этом.
Мысли его были о тех словах, которые остались несказанными на кухне. Он будто бы чувствовал их, ощущал их, словно они – настоящие, невероятно большие крылья за его спиной:
– Ладно, я пойду, поздно уже. Ты если хочешь… салют в полночь. Пойдем. Чего тут стоять? Это же… Новый Год.
Она ведь звала его в сказку. Самую настоящую сказку. Для таких как он. Непутевых и небритых, запутавшихся в том, что ищут. Сказку для тех, кто в сказки не верит… В сказку для потерявшихся, для тех, кто ищет утраченный, будто забытый, будто оставленный по неосторожности смысл, точно он, смысл, - это книга или сумочка, которую можно по забывчивости оставить в парке или метро… а потом, вмиг, найти. Такая глупая, такая до простоты детская сказка о Счастье.
И он отказался. Остался стоять у окна, остался один смотреть на снег, который робко укутывал город. Незаметно вырастали сугробы, незаметно появлялись люди – сначала с одного угла вышел человек, потом с другого… И вот они уже протаптывали дорожки, шли по одиночке и стайками, словно рыбки. Они еще никуда не спешили, ведь…
Часы били только лишь восемь.
Она, кстати, носит сломанные часы. Так странно. И глупо. Без девяти двенадцать. Полдень… или полночь?
А за окном все шли куда-то люди: пересекали двор наискосок, справа налево и обратно, по прямой… Кто-то кружил – очевидно, искал какой-то дом, кто-то выныривал из разноцветно-светящихся комнат на балкон и курил – устало мерцали гирлянды то ли на елке, то ли где-то еще. Красный, зеленый, рыжий и го-лу-бой… Красный, зеленый, ры-ы-ыжий… И снова голубой... И снова красный...
В соседней комнатке часы в изнеможении пробили десять.
Молодой человек все так же стоял на странной кухоньке, прилепившись к стеклу, не думая вроде бы ни о чем серьезном… Но иногда ему казалось, что он все же ухватится за мерцающий хвост чего-то важного, чего-то главного, стоящего – словом того, что в корне изменит его жизнь…
Из-за угла дома вынырнула пара. В шляпке, надетой чуть в бок и чуть на затылок, можно было бы угадать прежде красивую женщину, а совсем, неимоверно давно - какую-нибудь чуть кудрявую, бойкую девчушку. В изрядно прямой шапке рядом можно было бы угадать отслужившего офицера, а совсем-совсем давно - безусого, ловкого юнца. И они шли, эта шляпка под руку с шапкой, не спеша переставляли как будто не в меру тяжелые ноги, о чем-то болтали между собой и взмахивали руками, со смехом что-то восклицая.
Молодой человек открыл старые окна: сначала первое, с облупившейся и стершейся почти до неузнаваемости белой краской, потом второе – дерево, посеревшее от времени, рассохлось, пришлось поддать, и оно предательски пошатнулось и скрипнуло.
Холод прокрался на странную кухоньку вполне законно – старые окна были распахнуты настежь. Безветрие неуверенно подталкивало некоторые снежинки на подоконник, и они начинали так неторопливо и медленно таять, что скоро замело и подоконник, и горшок с давно засохшим кактусом, и разделочную доску, и даже пустую банку из-под кофе с немытой кружкой…
Падал и падал хлопьями снег.
Шапка со шляпкой еще не дошли до середины двора, как со всех сторон, высыпались дворовые мальчишки, словно горох из мешка. Была Великая Новогодняя битва.
С криками радости, с возгласами неподдельного, абсолютного счастья, бежали со всех сторон мальчишки: они прятались за деревьями, смело падали в сугробы, загребали пятернями снег – иногда без варежек и перчаток, лепили снежки и тут же кидали их в друг дружку. Все стремились к детской площадке – на крыше домика развивался красный флаг. Очевидно, он и был целью банд, которые теперь видны были невооруженным глазом. Первые, слева, были все в белых шапках. Основной штаб за скамейкой – там сидел самый маленький из них, вероятно брат одного из мальчишек, и лепил с невероятной скоростью снежки. Вторые, справа, были с желтыми ленточками на рукавах. Они тоже сделали штаб за скамейкой, тоже посадили туда малыша…
Молодой человек перевернул разделочную доску, отряхнул ее по возможности от снега, положил на подоконник и сел.
С улицы раздавались ликующие окрики, что-то невнятно-веселое, неподдельное и… настоящее.
Молодой человек развернулся на доске, оказавшись лицом к улице, и свесил с подоконника ноги. Его начинало знобить. Пару мгновений спустя застучали зубы, но он вдруг зажмурился, вдохнул, выдохнул… И распрямил плечи.
А на площадке уже вовсю кипела Битва, оставались считанные метры до домика с флагом, как…
Чей-то один, неосторожный, непреднамеренный снежок врезался в шапку. Шляпка рядом вздрогнула.
Наступила тишина.
Было так тихо, что казалось, будто бы можно было услышать, как падает снег.
Все замерли в ожидании, даже молодой человек на подоконнике. Ему показалось, что сердце его забилось чуть глуше, чуть торопливее.
Ни один мальчонка не шевельнулся.
Шапка медленно присел, зачерпнул большой ладонью снега, встал, покосившись на шляпку. Второй рукой он прикрыл снег, начал сжимать его, крутить, снова сжимать...
Стояла идеальная тишина.
Где-то просигналила машина, и снова все стало тихо.
Шапка пару раз подкинул снежок, убедился в его прочности, улыбнулся и как-то уж совсем по-мальчишечьи кинул его в ближайшего к нему белого, и засмеялся. Так громко и так… искренне.
Вторить ему начала шляпка, а за ней и все мальчишки. Весь двор зазвенел неподдельным счастьем, белые махнули желтым, и все дворовые, улыбаясь, захохотали пуще прежнего, будто даже засияли…
По щеке молодого человека скатилась большая, холодно-обжигающая… он стер ее след ладонью, протер глаза, и все же…
В соседней комнатке забило одиннадцать. Во дворе одновременно с этим встрепенулся какой-то мальчишка. Захватив зубами варежку, он стянул ее и полез в карман, достал часы, прищурился, показал их товарищу рядом, тот передал их другому – у всех немного сникли плечики, почти все опустили головы, как снова, только уже тише, по их общему секрету, засмеялся шапка вместе со шляпкой. И все сразу же улыбнулись, кто-то не удержался и прыснул… Все начали медленно разбредаться по своим домам.
Снег идти почти перестал - лишь редкие снежинки летели без устали, приземлялись, куда занесет судьба, и оставались там до поры до времени…
Приближался Новый год.
Молодой человек устало вскинул руку с часами. Стрелкам осталось совсем чуть-чуть.
Он тихо вздохнул и улыбнулся – ему показалось, что он наконец-то понял за чем он гонялся все эти годы, что он искал и к чему стремился. Это было...
Неужели так просто?
Фигура, черным силуэтом вырисовавшаяся в оконном проеме многоэтажки вдруг встрепенулась и расправила плечи.
Было без девяти.
Он успеет на площадь.