Голод
Прошло более тридцати лет как я живу в Америке и только, выйдя на пенсию, я собирался посетить Нью-Йорк. Меня давно тянуло повидать этот город, где обосновалось множество моих приятелей и друзей, но занятость по обеспечению нормального существования семьи не позволяла мне пересечь всю страну и посетить Нью-Йорк. Две недели я по утрам покидал номер моей гостиницы и целыми днями бродил по Манхеттену. Каждый вечер я проводил с кем-то из моих приятелей, выслушивая их истории. Почти все мои приятели покинули Советский Союз после того как страна развалилась, тогда как я ухитрился уехать в семидесятые годы задолго до распада страны. Каждому было много чего рассказать о тех годах, которые разделяли нас.
Посещение дома моего давнего друга Ефима было запланировано одним из самых первых, но получилось так, что я вырвался к нему в Бруклин только в самом конце своего визита в Нью-Йорк. Ефим жил в собственном доме на одной из улочек примыкающих к знаменитому Брайтон Бич. Его дом, ничем не отличаясь от остальных домов на этом квартале, имел несколько ступенек, которые необходимо было преодолеть, чтобы из улицы попасть в дом. Ступеньки оканчивались балкончиком, отгороженным от улицы невысокой каменной оградой. На этом балкончике уютно было сидеть и наблюдать за улицей. Улица была тихая и только редкие автомобили, да ещё более редкие прохожие нарушали спокойствие отдыхавших на балконе.
Ефим предложил посидеть на балконе и попить чай. Более крепких напитков он не предлагал, зная мой возраст и состояние здоровья. Жена Ефима Соня принесла и установила на столе большой тульский самовар, привезенный из Союза как памятный сувенир, напоминающий оставленную за океаном страну.
- Знатный самовар, - похвалил я.
- Попьём чайку в стране продуктового изобилия, - ответил Ефим.
Он задумался и совершенно неожиданно спросил меня:
- Ты когда-нибудь в жизни голодал?
- Я? Здесь в Америке я вообще забыл чувство голода, - сказал я.
- Ну, а в годы войны?
- Хотя в годы войны чувство голода не покидало меня даже после еды, я не считаю, что я голодал. Всё познаётся в сравнении. В середине лета 1942 года на нашей железнодорожной станции остановился поезд с эвакуированными из осаждённого Ленинграда детьми. Так случилось, что я с мамой были на перроне, когда на первый путь пришёл этот поезд. Поезд состоял из теплушек. Вдоль поезда прошёл железнодорожник и открыл вагоны, чтобы дети могли выйти из вагона на перрон. Как только вагон, против которого я стоял, открылся в проёме появился мальчик моих лет. Я посмотрел на него и пришёл в ужас. Стриженный череп мальчика был обтянут сухой жёлтой кожей, все рёбра выступали на его обнажённой груди, а его живот выпирал, как надутый воздухом шар. Он первым долгом протянул руку и из его рта вырвалось: «Хлеба!» Моя мама отпустила мою руку и, отломив от своей дневной пайки хлеба больше половины, протянула хлеб мальчику. Потом она закрыла своей ладонью мои глаза и потянула меня из платформы на привокзальную улицу подальше от этого страшного поезда. Дома она пояснила мне, что она не хотела, чтобы я испугался внешнего вида мальчика и этот Ленинградский мальчик пережил голод. Это от пережитого голода он так ужасно выглядит. Так вот по сравнению с этим мальчиком я никогда не голодал.
- Тебе повезло, - мрачно сказал Ефим. – А я голодал.
- Расскажи, - попросил я.
- Только один эпизод той жизни врезался мне в память так сильно, что не даёт мне покоя до сегодняшнего дня.
- Так ужасно было? – спросил я с сочувствием.
Мне было непонятно, что могло быть такое в жизни шестилетнего ребёнка, что бы продолжало его беспокоить в старости. Я был на пару лет старше и тоже не провёл военные годы в достатке, но в моей памяти не сохранилось ничего, что бы не давало мне покоя сейчас.
- Мы с мамой пережили голод в первый год войны. Мой отец не мог эвакуироваться вместе с нами потому что служил на железной дороге. Его служба приравнивалась к службе в войсках. Он отправил семью в тыл, а сам остался служить. Наша семья состояла из двух маленьких детей и мамы. Я был старшим ребёнком. Моя младшая сестрёнка Лора, которой тогда было около трёх лет, была больной девочкой. Её болезнь была настолько серьёзной, что не могла ходить и даже сидеть. Её развитие тоже сильно отставало. В три года она не умела говорить и мама только по её жестам понимала, что нравится Лоре, а что ей неприятно. В дополнение к этому я через много лет узнал, что мама в июне 1941 года бала на пятом месяце беременности. Пожалуйста напряги своё воображение и представь себе в каком тяжёлом положении оказалась мама во время эвакуации. Привязанная к больной дочери, она просто физически не могла обеспечить питанием семью. Мы полностью зависели от доброты чужих людей, которых на нашем пути мы иногда встречали. Я подчёркиваю слово иногда. В большинстве случаев встречались озлобленные люди, готовые ради своего спасения вырвать последнюю крошку хлеба изо рта ребёнка. Я плохо помню дорогу и события тех дней. Даже о том, что по дороге мама потеряла ребёнка, которого она несла в себе, я узнал уже когда я был взрослым. Единственное, что врезалось в память – это раздирающее чувство голода, не покидавшее меня и днём, и ночью.
С большим трудом мы после двух месяцев дороги добрались до небольшой железнодорожной станции в Казахстане, где нам предстояло переждать войну. На станции была больница и мама показала Лору местным врачам. Положение моей сестрёнки было отчаянным и врачи по доброте душевной попытались её спасти. Они выписали для неё детское питание, которое предназначено для кормления грудных младенцев, чтобы укрепить её организм. Я же считался здоровым и для меня мама ничего дополнительно не получала. Занятая уходом за детьми, моя мама не могла устроиться на работу. У нас не было денег и мы жили с того, что мама обменивала свои и папины вещи на жалкие продукты питания. Даже выделенные государством продукты было выкупить не на что. Мы голодали.
Все мои помыслы в тот период были направлены на поиск пищи. Я выходил из комнаты на улицу и как голодная собака выискивал на улице всё, что хоть отдалённо похоже было на еду. Хотя мне было всего шесть лет, я понимал, что выброшенными на улицу могут быть только отбросы, которые даже в эти голодные годы малопригодны для пищи. И всё же я искал, надеясь, что мне повезёт. Это был не осознанный поиск съестного, а инстинкт голодающего.
Мама была в отчаянии. Ту кроху детского питания, которую она получала для Лоры, мама разводила водой и приступала к кормлению ребёнка. Лора была так слаба, что с трудом глотала жижу, которую мама вливала ей в ротик. Каждый день я наблюдал эту процедуру, жадно провожая взглядом каждую ложку. Я терпеливо ждал, чтобы Лора начала рвать, мысленно моля, чтобы это состояние сестры наступило пораньше. По опыту я знал, что после наступления рвоты мама остаток жижи отдавала мне и я с жадностью поедал всё до последней капли. В эти моменты мама смотрела на меня с ужасом, понимая, что может потерять меня тоже. Мамины глаза наполнялись слезами. Она позже рассказала мне, что в один из таких моментов она, зная, что всё, что можно было обменять на еду уже обменяно, серьёзно думала о том, что надежды никакой нет и подходит пора гибели всей семьи. Вокруг были такие же голодные люди и мама не видела выхода из навалившейся на неё беды. От всего этого ужаса она поседела в свои тридцать лет.
Стоило маме отлучиться из дома в поиске хоть какого-то источника существования, как я опять отправлялся на улицу рыскать по мусорным кучам в поисках съестного. Мама запрещала мне это, но я как маньяк тянулся на улицу, игнорируя мамин запрет.
В один из таких походов я, как мне казалось, вытянул счастливый билет. Таким билетом был маленький пакетик из газеты, в который были завёрнуты две солёные кильки. Килька это такая маленькая рыбка размером в указательный палец взрослого человека. Сколько времени эти рыбки пролежали в пакетике я не знаю, но от них шёл острый запах гнили. Даже я понимал, что их выкинули по причине полной непригодности к употреблению. Я держал рыбки в руке мечтал о солёном вкусе во рту. Да, рыбки были гнилые, но я не в силах был отказаться от них. Как же сделать их съедобными? Несмотря на юный возраст, я понимал, что нужно нагреть рыбки. При высокой температуре погибнут все болезнетворные бактерии, которые вызывают гниение рыбок. Я принёс пакетик в нашу комнату и осмотрелся, ища способ нагреть драгоценные рыбки.
Лора слабо стонала. Я подошёл к ней и показал ей пакетик. Сестра равнодушно смотрела и на пакетик и на меня. Ей было тяжело дышать и она ртом ловила воздух. Я подумал, что она не сможет полакомиться рыбкой, хотя я готов был с ней поделиться. Мне было жаль её, но я привык к тому, что Лора не реагирует на мои слова и не может показать, что она думает.
Я отошёл от кровати и ещё раз оглядел комнату в поисках способа нагреть рыбки. Мои глаза остановились на чугунной сковороде и электрической плитке. Я давно пригляделся как мама пользуется плиткой. Мне не составило труда включить шнур плитки в розетку на стене. Теперь надо было установить сковороду на плитку. Сковородка была тяжёлая и мне пришлось взять её двумя руками. С трудом я установил сковородку на плитку и положил в неё драгоценные рыбки. Я знал, что для того, чтобы зажарить рыбки нужно постное масло. В бутылке практически не было масла. Я открыл бутылку и перевернул её над сковородой. Остаток жидкости не более чайной ложки вылился на поверхность рыбок. Я подержал бутылку в перевёрнутом положении над рыбками, чтобы все капли масла стекли в сковороду. Когда последняя капля покинула бутылку, я закрыл бутылку и поставил её туда, откуда я её взял, чтобы мама не заметила пропажу масла. Я не волновался, что мама будет ругать меня за использование электроплитки, к которой мама меня не допускала, я больше боялся быть наказанным за использование последней капли масла.
Окончив работу, я довольный подошёл к Лоре и отрапортовал ей как здорово я справился с задачей. Лора продолжала ловить ртом воздух. Она была бледная и неподвижная. Она не говорила и мне сразу же надоело сидеть около неё. Я подошёл к плитке и убедился, что сковородка нагревается. После этого я уселся у окна, наблюдая улицу.
Прошло минут пять. По комнате распространился запах гнили. Я подумал, что надо сильнее поджарить рыбки, чтобы гниль не навредила мне. К запаху гнили добавился запах горелого. Я подошёл к сковородке и убедился, что рыбки начинают жариться. Я был горд.
В комнате распространился запах гари. Я решил, что нужно открыть дверь в коридор, чтобы свежий воздух проник в комнату. Я открыл дверь и стал её открывать и быстро прикрывать действуя дверью как веером. Я был уверен, что это лучше проветривает комнату. Заглянув в комнату я обнаружил, что мои рыбки загорелись. Я пронзительно закричал. На мой крик из соседней комнаты выскочила соседка, которая только успела отсоединить плитку от розетки, как появилась мама. Мама бросилась к Лоре. Ты была без сознания. Мама вынесла Лору в коридор, но было уже поздно. Девочка задохнулась в дыме комнаты. Мама с криком пыталась восстановить дыхание малютки. В этом ей помогала соседка, которая послала свою дочь вызвать медсестру из медпункта на железнодорожной станции. В посёлке не было скорой помощи и в таких случаях бежали в медпункт. Когда медсестра пришла, ей только осталось констатировать смерть ребёнка. Так я остался у мамы единственным ребёнком. Я сразу не понял, что произошло, но когда соседка объяснила мне, я понял какую беду в нашу семью принесли две кильки завёрнутые в бумажный кулёк. Я до сих пор не могу себе простить этого.
- Это ужасно, - сказал я.
- А мама уже после войны сказала мне, что она меня простила сразу же. Она добавила, что смерть Лоры спасла меня и маму от голода. Лора связывала маму как цепями, не давая возможности работать и как-то поддерживать семью. Мы умирали от голода. После смерти Лоры мама устроилась на работу и это спасло нас от голодной смерти. Слова мамы не успокоили меня. Чувство вины до сих пор не покидает меня, - заключил Ефим.
Рассказ Ефима потряс меня. Перед моим мысленным взором был голодный шестилетний мальчик, нашедший на свалке гниющие рыбки и страстно желавший их съесть. Слава Богу до такой степени голода я никогда не доходил.
На балкон вышла Соня с большим подносом в руках. Она поставила поднос на стол перед нами и сказала:
- Угощайтесь. Я тут испекла пирожки со сладкой творожной начинкой к чаю. Кушайте на здоровье.