Это отрывок из моей работы "История о любви, измене и убийстве", которая будет опубликована позднее.
_______________________________________________________
В августе 1796 года 67-летняя Екатерина II стала волноваться по поводу своей возможно скорой кончины — болезни резко меняли состояние организма императрицы. Она начала предпринимать действия по недопущению своего сына Павла к наследию трона, желая оставить Россию внуку Александру. Сначала она попыталась заручиться поддержкой у своей невестки Марии Фёдоровны, но императрица явно ошиблась адресатом — жена сына с чувством негодования отвергла предложение согласовывать, а тем более подписывать какие-либо акты.
Здесь надо напомнить, что, невзирая на ряд ранее прошедших дворцовых переворотов, организованных Елизаветой I (в 1741 г.) и самой Екатериной II (в 1762 г.), тогда ещё формально действовал никем не отменённый указ Петра I от 5 февраля 1722 года о престолонаследии, согласно которому наследника престола назначал предыдущий монарх. Но со временем этот указ в силу произошедших дворцовых бурь и перемен уж больно "замылился" и сейчас все априори считали, что наследником трона является сын императрицы. Лишь сама Екатерина так не считала и планировала воспользоваться указом Петра I и передать трон своему внуку Александру.
Почему так сложились отношения матери и сына? Это отдельная долгая история, которая берёт своё начало с рождения Павла..., и от самой матери тогда мало что зависело. По сути, 15-летнюю Екатерину Алексеевну (тогда ещё София Августа Фредерика) пригласили к российскому двору лишь для РОЖДЕНИЯ НАСЛЕДНИКА ПРЕСТОЛА и больше от неё ничего не требовалось. Даже родив Павла, она увидела ребёнка только через 40 дней.
Кстати, Екатерину отыскала императрица Елизавета Петровна среди родственников своего несостоявшегося мужа (Карл Август Гольштейн-Готторпский умер за день до намеченной свадьбы). От воспитания сына Екатерина Алексеевна практически была отстранена и это послужило первопричиной их дальнейшего "родственного отчуждения". Они были совершенно разными людьми — с разными взглядами на жизнь, на принципы управления государством.
Однажды Екатерина написала, имея ввиду Петра I и его старшего сына Алексея:
"Признаться должно, что несчастлив тот родитель, который себя видит принуждённым для спасения общего дела отрешить своего отродия. Тут уже совокупляется или совокуплена есть власть самодержавная и родительская..."
А сейчас ей самой предстояло сделать нечто подобное. Екатерина II, будучи умной женщиной, предвидела коренную ломку устройства страны после своей кончины. Ещё в 1780 году она говорила, делая экивоки на сына:
"Вижу, в какие руки попадёт империя после моей смерти. Из нас сделают провинцию, зависящую от воли Пруссии.
... Мне больно было бы, если бы моя смерть, подобно смерти императрицы Елизаветы, послужила знаком изменения всей системы русской политики".
Конечно, Павел Петрович постоянно чувствовал, что его собираются "продинамить" с престолом, хотя у него и не было этому прямых доказательств. Не зря в своих наставлениях к супруге Марии Фёдоровне он писал (собираясь поехать на войну со шведами в конце 1787 г.) что нужно делать в случае, если в его отсутствие скончается императрица:
"Тебе, любезная жена, препоручаю особенно в самый момент предполагаемого несчастья, от которого отдали нас Боже, весь собственный кабинет и бумаги государыни, собрав при себе в одно место, запечатать государственной печатью, приставить к ним надёжную стражу и сказать волю мою, чтоб наложенные печати оставались в целости до моего возвращения...".
Это предписание явно говорит о том, что Павел Петрович опасался, что Екатерина II может составить некий завещательный документ, лишающий его престола.
Но вернёмся в 1796 год, в последние месяцы жизни Екатерины Великой.
12 сентября Павел уехал в Гатчину..., в этот день мать видела своего сына в последний раз.
16 сентября Екатерина всё-таки решилась на личную "щекотливую" беседу с внуком Александром. То, что эта встреча состоялась, свидетельствует запись в камер-фурьерском журнале:
"16 сентября, во вторник, пополудни, во втором часу, в апартаментах её императорского величества быть соизволил его императорское величество, государь великий князь Александр Павлович несколько времени и возвратился в свои покои".
А то, что эта беседа происходила на тему престолонаследия, явствует из письма (от 24 сентября) Александра к Екатерине II, где он на протяжении всего текста "рассыпается" в словах благодарности к своей бабушке и дважды упоминает некие показанные ему при той встрече бумаги, суть "которых изволили дать собственноручное пояснение".
Вероятно, именно эти "бумаги" первым делом бросит в камин Павел Петрович вскоре по приезду к умирающей матери.
По большому счёту в своём письме Александр не сказал бабушке ни ДА, ни НЕТ. Это было свойственно его натуре — уклоняться от принятия окончательных решений. Его совсем не прельщала ближайшая перспектива влезть в закипающий котёл борьбы за трон. Он был бы рад закрыть глаза, заткнуть уши и надолго уединиться где-нибудь в тихой сторонке от всей этой надвигающейся кутерьмы. Мысль о своём будущем правлении империей приводила его в содрогание.
И тем не менее слух о готовящемся акте о престолонаследии "просочился" сквозь стены Зимнего дворца. По Петербургу пошла молва, что 24 ноября в день тезоименитства императрицы будет обнародован манифест о назначении великого князя Александра Павловича наследником престола..., и якобы Павла Петровича "удалят" в замок Лоде (ныне эстон. Колувере). "Запасным днём" для оглашения манифеста считали также и 1 января 1797 года.
2 ноября в воскресенье императрица в последний раз показалась на публике. Она долго оставалась в Тронном зале Эрмитажа, где беседовала с приглашёнными на обед гостями. Все живо обсуждали выставленный там портрет великой княгини Елизаветы Алексеевны (урожд. Луиза Мария Августа, 1779 – 1826, супруга великого князя Александра), который представила французская художница Виже–Лебрён (1755 – 1842, её кисти принадлежат многие портреты царственных особ всей Европы). Этот парадный портрет в полный рост — первая работа художницы, где она изобразила великую княгиню. (Некоторое время спустя ею будет написан ещё целый ряд более "домашних" портретов Елизаветы Алексеевны.)
Гости делились своими впечатлениями от этой работы и вместе с императрицей долго рассматривали каждую деталь на картине — все отметили, что наряд Елизаветы Алексеевны был дополнен драгоценными украшениями с крупными сапфирами и жемчугом. Это были не просто украшения — это были подарки Екатерины II на тезоименитства великой княгини. Такие украшения, подаренные царствующими особами, обычно демонстрировались на парадных портретах. Однако, несмотря на требования жанра и воспроизведённые на полотне атрибуты принадлежности к царской фамилии (горностаевая мантия, лента), Елизавета выглядит на портрете нежной, наивной, непосредственной, слегка растерянной, не вполне "вписывающейся" в величественный антураж. Виже-Лебрён в своей работе подчеркнула её естественность, окружив цветами — они в венке на голове молодой женщины и рядом в жардиньерке, Елизавета в задумчивости касается одной из роз.
Позднее художница отмечала, что когда она работала над этим портретом, великая княгиня предстала перед ней как "истинная Психея".
Вот это полотно:
https://cloud.mail.ru/public/EYMt/GpdHsz8cn
Затем состоялся большой обед, на котором присутствовали великие князья Александр и Константин со своими супругами. В этот день внуки видели свою бабушку в последний раз (от проведения ужинов Екатерина отказалась ещё после первых родов). Следующие два дня императрица не выходила из своих покоев, так как чувствовала недомогание.
5 ноября 1796 года в 7 часов утра камер-юнгфрау Марья Саввишна Перекусихина (1739 – 1824) как обычно вошла к императрице для пробуждения. Эта женщина была не только личной прислугой, но и доверенной близкой подругой императрицы. Ей доводилось позировать художникам, когда те выписывали на полотнах фигуру Екатерины II. Племянница этой женщины — Екатерина Торсукова подготавливала великого князя Александра к первой брачной ночи, учила его искусству "плотской любви"..., но как оказалось, великий князь не совсем верно усвоил эти уроки и воспринимал свою жену как сестру.
Так вот, войдя в спальню к императрице, Перекусихина спросила, как государыня почивала и получила в ответ, что та давно такой приятной ночи не проводила.
Затем Екатерина, встав с постели, оделась, выпила две чашки кофе (! не пейте ДВЕ чашки кофе по утрам, только одну) и, побыв некоторое время в кабинете, отправилась в гардеробную уборную.
В 9 часов утра у Екатерины Великой случился апоплексический удар (совр. — инсульт). В это время она находилась в своей гардеробной, примыкавшей к спальне..., и её камердинер Захар Константинович Зотов (1755 – 1822) забеспокоился, что государыня долго не выходит — обычно она там задерживалась не более десяти минут. Осмелившись, он заглянул в уборную и увидел государыню, лежащую на полу без сознания.
Последний фаворит императрицы — 29-летний Платон Александрович Зубов (1767 – 1828) поначалу растерялся и не позволил дежурному лекарю пустить кровь Екатерине, хотя прислуга на этом настаивала.
Первым из врачей приехал во дворец её личный лейб–медик Роджерсон (Джон Сэмюэль, шотландец, в России — Иван Самойлович, 1741 – 1823)
Ещё накануне этого удара Роджерсон, присутствуя на обеде 2 ноября в Эрмитаже, обратил внимание на возбуждённый вид императрицы, которая очень сильно взволновалась после получения каких-то известий с кавказского театра военных действий, где командовал молодой генерал–аншеф Валериан Александрович Зубов (1771 – 1804, младший брат фаворита Екатерины II). Подождав, пока императрица распрощается с гостями, он проследовал за ней в спальню и, пощупав пульс, стал настаивать на кровопускании.
Так как Екатерина всегда крайне скептически относилась к медикаментозному лечению да и вообще к медицине в целом, Роджерсон в основном только использовал кровопускание, беря каждый раз за эту процедуру дополнительную от жалования плату. На сей раз государыня с усмешкой заявила врачу, что не надо быть таким жадным к деньгам, и что кровь она успеет пустить и завтра...
Ивану Самойловичу было грех обижаться на императрицу — за год до этого она наградила преданного ей лейб–медика и пожаловала ему в потомственное владение несколько деревень и 1586 душ в Минской губернии. Это было ему неплохим подспорьем, так как Роджерсон до безумия любил играть в карты (вист) и постоянно ходил в долгах. Императрица доверительно воспринимала, когда её добродушный лечащий врач советовал для возбуждения аппетита выпивать перед обедом рюмку гданьской (данцигской) водки.
В тот момент, когда с императрицей случился удар, Роджерсона во дворце не было, но за ним тотчас послали. Сделав первичный осмотр, он сразу же настоял на кровопускании. Платон Зубов опять было воспротивился этому, но потом дал согласие.
Кровь пошла хорошо, но было уже поздно. Врач распорядился к ногам больной приставить шпанские мушки, но и это не принесло пользы. Впрочем, и сам Роджерсон не придавал никакого значения предпринятым мерам, так как предвидел близкий конец государыни.
Ещё за полгода до этого у Екатерины на ногах начали появляться незаживающие ранки — это явный симптом начинающегося сахарного диабета..., к тому же государыня стала полнеть буквально на глазах, что говорило о нарушении обмена веществ в организме. Платон Зубов порекомендовал Екатерине греческого медика Л. Качони, который начал "закрывать" эти ранки. Роджерсон стал предупреждать, что "закрытие" ран повлечёт за собой апоплексию и угрозу жизни. Как бы то ни было, но в конечном итоге шотландец оказался прав. Вероятно, что у Екатерины была наследственная предрасположенность к апоплексии — за три с половиной года до этого точно таким же образом скончался её младший брат — князь Фридрих Август Ангальт–Цербстский (1734 – 1793).
6 ноября (четверг), не приходя в сознание 37 часов (было лишь только беспрерывное "воздыхание утробы и хрипение"), в возрасте 67 лет умирает от инсульта Императрица и Самодержица Всероссийская Екатерина II.
Ещё ранее, когда императрица упала в беспамятстве, князь Платон Зубов, посовещавшись с "группой товарищей-сановников", немедленно отправил в Гатчину своего старшего брата графа Николая Зубова (1763 – 1805, шталмейстер), чтобы сообщить великому князю Павлу Петровичу о тяжёлом состоянии его матери. Кстати, все "высокие особы двора" захотели отправить своих гонцов с этим известием к цесаревичу — так сказать, "засветиться хорошей новостью" перед наследником.
А тем временем в Гатчине жизнь шла неспешным чередом. За обедом в кругу своих друзей Павел Петрович с Марией Фёдоровной рассказывали гостям какой удивительно одинаковый сон они оба видели прошедшей ночью — как некая невидимая и сверхъестественная сила возносила их к небу.
Есть версия, что когда Павлу доложили о приезде Николая Зубова, то он поначалу подумал, что его приехали арестовывать — он всю свою жизнь жил в патологическом страхе..., и всю прошедшую жизнь над ним довлела мысль об украденном у него престоле — Екатерина II не отдала сыну трон после совершеннолетия. В его голове накрепко засела мысль, что его самого могут в любую минуту "убрать", как законного по всем "параметрам" престолонаследника своего отца — Петра III.
Павел хорошо помнил клятву матери, которую та произносила во время своего воцарения после дворцового переворота в 1762 году:
"Обещаюсь и клянуся.... и ея императорскаго величества любезнейшему сыну, государю цесаревичу и великому князю Павлу Петровичу, законному всероссiйскаго престола наследнику, верно и нелицемерно служить".
Эта версия, что Павел в первую минуту приезда Николая Зубова (физически он выглядел "громилой") подумал о своём аресте — "красивая"..., и перекликается с другим историческим эпизодом, произошедшим почти полтора века спустя, когда делегация членов Политбюро (Молотов, Берия, Микоян, Ворошилов и др.) приехала 30 июня 1941 года в Кунцево на "ближнюю дачу" к Сталину. Вождь в то время уже больше суток находился в прострации после известия о падении Минска. Тогда в первую минуту, увидев вошедших к нему "соратников", Иосиф Виссарионович действительно сдрейфил и подумал, что сие означает его арест — вжавшись в кресло, он еле выговорил вопрос — Зачем пришли?
Но на самом деле Николая Зубова опередил гонец, посланный графом Николаем Ивановичем Салтыковым (1736 – 1816, президент Военной коллегии, воспитатель великих князей). Это видно из записи в камер–фурьерском журнале. Так что известие о тяжёлом состоянии императрицы в устах Зубова прозвучало лишь как верификация этого факта.
В четыре часа Павел Петрович с вереницей саней выехал из Гатчины и около девяти вечера прибыл в Зимний дворец.
Он сразу же вместе с Марией Фёдоровной вошёл в комнату, посреди которой прямо на полу на сафьяновом матрасе лежала его мать (так было удобней иметь подход к телу со всех сторон). Лейб-медик Роджерсон доложил, что "удар был в голову и смертельный".
Павел бросился к ногам императрицы, целовал их, орошал их своими слезами и оставался в таком положении в течение почти получаса.
После этого Павел первым делом обыскал рабочий стол своей матушки и нашёл в нём некий ПАКЕТ с бумагами. Статс–секретарь императрицы — Александр Андреевич Безбородко (1747 – 1799) жестом указал на камин. Павел Петрович понял его без слов, и пакет в нераспечатанном виде полетел в огонь. Пройдёт немного времени и светлейший князь Безбородко будет осыпан "неслыханными милостями" и удостоится высшего по тем временам ранга канцлера Российской империи. Просто так такие звания и должности не раздаются... Нам же остаётся только догадываться, что в том пакете был подписанный (но не опубликованный) указ Екатерины II, отстранявший её сына от наследования престола.
Затем вместо того, чтобы отправиться в свои дворцовые покои, Павел устроился в комнате рядом и оттуда наблюдал через открытые двери за матерью. Он провёл таким образом всю ночь и утро следующего дня..., и оставался рядом до тех пор, пока Екатерина Великая в 9 часов 45 минут вечера не перестала дышать.
Секретарь великого князя Александра Павловича француз Шарль Массон (1762 – 1807, поэт, мемуарист) в своей скандальной и запрещённой во все годы российской монархией публикации "Секретные записки о России времени царствования Екатерины II и Павла I " запишет следующее:
"Vers les dix heures du soir, elle parut se ranimer tout a coup, et commenca a raler horriblement... Enfin Katherine poussa un cri lamentable, qui fut entendu dans les appartements voisins, et rendit le dernier soupir apres une agonie de trente-sept heures... Около десяти часов вечера она, казалось, неожиданно стала воскресать и начала ужасно стонать... Наконец Екатерина издала скорбный крик, который был слышен в соседних комнатах и испустила дух после тридцати семи часов агонии...".
Среди присутствовавших в комнате раздались "вопль, плач и сетование, которое и окончилось отданием последнего долга целованием всемилостивейшей матери вселюбезнейшим её сыном, государем наследником, его супругою и детьми его".
Так закончилась очередная российская трагедия под названием "Мать и сын", длившаяся 34 года.
Ещё неизвестно в какую сторону "развернулась" бы история России, если бы Екатерина II умирала в сознании. И какие она отдала бы предсмертные распоряжения в этом случае? И какие это имело бы последствия для государства? Но Господу было угодно сразу "лишить её языка".
В конечном итоге трон занял самый "правильный" наследник — по родству, по закону и по всем остальным правам от рождения ему назначенных.
"... люди разного звания, которые шли пешком или ехали в санях и каретах и все куда-то спешили. Некоторые из них останавливали на улице своих знакомых и, со слезами на глазах, высказывали своё горе по поводу случившегося. Можно было думать, что у каждого русского умерла нежно любимая мать".
Командир эскадрона Конного полка Николай Саблуков (который позднее мог бы изменить трагическую судьбу Павла I) написал:
"Площадь перед дворцом была переполнена народом, и около полуночи прибыл великий князь. В течение ночи был составлен манифест, в котором оповещалось, для всеобщего сведения, о кончине императрицы Екатерины II и о вступлении на престол императора Павла I. Акт этот был также прочитан в сенате и была принесена обычная присяга.
Нельзя выразить словами ту скорбь, которую испытывал каждый офицер и солдат конной гвардии, когда в нашем полку прочтён был этот манифест. Весь полк буквально был в слезах, многие рыдали, словно потеряли близкого родственника или лучшего друга. То же самое происходило и в других полках, и таким же образом выразилась и всеобщая печаль народа в приходских церквях".
Вот только "московская элита" не особо скорбела по поводу кончины Екатерины II:
"Москва — это пристанище всех недовольных, всех опальных, а с ней и здоровая часть России, уставшая от высокомерия фаворитов, с радостью праздновала смерть государыни, чья частная жизнь была скандалом, и чьи руки, расслабленные возрастом, а также сластолюбие, позволили упустить бразды правления империей".
И даже несмотря на все минусы позднего правления Екатерины, с её смертью на целых 60 лет в России фактически закончатся реформы, ведущие страну к реальному преобразованию и прогрессу. Следующий импульс движения страны к развитию даст только её правнук Александр II в 1855 году.
А простой народ действительно искренне любил свою "матушку–заступницу".
Вот мне интересно — смогли бы современные правители сделать нечто подобное (и что-то мне подсказывает — "кишка тонка"), что сделала в своё время Екатерина II ?:
Страшный бич оспы уже давно опустошал Европу, не щадя никого — средств против оспы у науки не было. И вот, наконец, было придумано предохранительное средство — прививание оспенного яда. Но легко понять, какое впечатление было произведено этим средством на большинство людей — брать яд от больного и вносить его в здоровый организм ! Медики вопили против безумной новизны, вопили против неё и проповедники с церковных кафедр. Но средство своей действенностью приобретало всё больше и больше доверия.
Екатерина решилась собственным примером уничтожить колебание русской публики и предохранить свой народ от страшного бедствия. Свои чувства и доводы она лучше всего объясняет в письме к королю Пруссии — Фридриху II (1712 – 1786), который был против привития оспы:
"С детства меня приучили к ужасу перед оспою, в возрасте более зрелом мне стоило больших усилий уменьшить этот ужас, в каждом ничтожном болезненном припадке я уже видела оспу. Весной прошлого года, когда эта болезнь свирепствовала здесь, я бегала из дома в дом, целые пять месяцев была изгнана из города, не желая подвергать опасности ни сына, ни себя. Я была так поражена гнусностью подобного положения, что считала слабостью не выйти из него. Мне советовали привить оспу сыну. Я отвечала, что было бы позорно не начать с самой себя и как ввести оспопрививание, не подав примера ?
Я стала изучать предмет, решившись избрать сторону, наименее опасную. Оставаться всю жизнь в действительной опасности с тысячами людей или предпочесть меньшую опасность, очень непродолжительную, и спасти множество народа ? Я думала, что, избирая последнее, я избрала самое верное".
Кстати, её муж Пётр Фёдорович перед самой свадьбой переболел оспой, жив остался, но лицо покрылось оспинами..., так что на его портретах после февраля 1745 г. "чистенькое" лицо — это "фотошоп" художников. Екатерина об этом вспоминала:
"В феврале месяце императрица (Елизавета Петровна. — И.Ш.) и великий князь вернулись из Хотилова. Я испугалась, когда увидела этого князя; он так был обезображен следами оспы, что был неузнаваемым; он очень вырос, но сразу я увидела, что был таким же ребёнком, каким я его оставила".
Так вот, Екатериной из Англии был выписан доктор Томас Димсдейл (1712 – 1800), у которого из 6-ти тысяч подвергшихся оспопрививанию, умер только один трёхлетний ребёнок.
12 октября 1768 года в Зимнем дворце императрица привила себе оспу. На другой день, во избежания всяких кривотолков, она уехала в Царское Село. 1-го ноября, после молебна по случаю избавления от оспенной болезни, Екатерина вернулась в столицу. Её примеру немедленно последовало множество знати.
Екатерина писала:
"Весь Петербург хочет прививать себе оспу, и те, которые привили, чувствуют себя хорошо. Я была очень удивлена, увидев после операции, что гора родила мышь; я говорила: стоило же кричать против этого и мешать людям спасать свою жизнь такими пустяками ! Я не ложилась в постель ни на минуту и принимала людей каждый день. Генерал-фельдцейгмейстер граф Орлов, этот герой, подобный древним римлянам лучших времен республики по храбрости и великодушию, привил себе оспу и на другой день после операции отправился на охоту в страшный снег".
В день возвращения Екатерины в Петербург оспа была привита её сыну Павлу (позднее, в 1781 году Томас Димсдейл приезжал прививать и внуков императрицы). А через три недели, когда стало понятно, что оспа цесаревичу привилась успешно, весь день был колокольный звон и фейерверки. Отныне 21 ноября стало табельным днём (праздничным) — "... съ освобожденiемъ присутственныхъ местъ и училищъ отъ занятiй".
Екатерина, отвечая на поздравления сената, писала:
"Мой предметъ былъ своимъ примеромъ спасти отъ смерти многочисленныхъ моихъ верноподданныхъ, кои, не знавъ пользы сего способа, онаго страшась, оставалися въ опасности. Я симъ исполнила часть долга званiя моего, ибо, по слову евангельскому, добрый пастырь полагаетъ душу свою за овцы".
В этот же год была выбита медаль с изображением Екатерины II и надписью "Собою подала пример".
Заодно скажу, что после этого английскому врачу был присвоен титул барона и пожалована ежегодная пенсия в 500 фунтов стерлингов — огромные деньги для того времени, а его сыну (он был ассистентом) была подарена золотая табакерка с бриллиантами.
Интересно, что шестилетний мальчуган–простолюдин Саша Марков (отчество Данилович, родился в 1763 году), от которого был взят оспенный материал для прививки Императрицы — получил через год в праздничный день 21 ноября 1769 года дворянский титул и новую фамилию Оспенный (отсюда и пошёл этот дворянский род, на гербе которого изображена рука с оспенным пятном выше локтя).
Вот как сам Томас Димсдейл описывает момент выбора Саши Маркова для оспопрививания императрицы:
"Я выбрал трёх детей здорового телосложения и привил к ним оспу, чтоб быть готовым, по мере возможности, к тому самому сроку, который был заблаговременно определён.
12 октября, в 9 часов вечера, в Вольфовский дом, где был устроен госпиталь для оспенных, явился из дворца посланный с приказанием приехать немедленно и привезти с собой больного, от которого можно было бы взять материю для привития оспы. Ребёнок, которого я выбрал для этого, как наиболее способного и на котором оспа начинала уже показываться, в то время спал. Мой сын взял его на руки, закутал в свою шубу и снёс в карету".
Но вернёмся в те дни народной скорби.
Павел решил похоронить императрицу одновременно с прахом своего отца — Петра III в Петропавловском соборе. Останки умершего (убитого – ?) в 1762 году императора перенесли из Александро–Невской лавры и поэтому на изголовных плитах погребённых стоит одинаковая дата — 18 декабря 1796.
Многие сейчас задаются вопросом — почему такой большой разрыв по времени между смертью и погребением Екатерины? В те годы требовалось определённое время для отправки курьеров по Европе и России с приглашением гостей на похороны, и просто раньше умели качественно бальзамировать (набивали тело пропитанной в растворе ватой), и в зимние дни особо не торопились предавать земле усопших, тем более, что Павлу нужно было тщательно подготовить церемонию перезахоронения останков Петра III.
Император даже "додумался" кроме многочисленных панихид по давно усопшему организовать коронацию праха своего отца 25 ноября в нижней Благовещенской церкви Невского монастыря. При жизни Пётр Фёдорович не успел короноваться..., и его сын восполнил этот "пробел" следующим образом:
"Император вошёл в царские врата, взял с престола приготовленную корону, возложил на себя и потом, подойдя к останкам родителя своего, снял с главы своей корону и при возглашении вечной памяти положил её на гроб в Бозе почившего императора".
В семь часов вечера того же дня тело Екатерины переложили в гроб и выставили в Большой галерее Зимнего дворца, где обычно давались балы.
2 декабря все армейские полки были построены от Невского монастыря до Зимнего.
В 11 часов утра началась траурная процессия по переносу праха Петра III. Изумлению горожан не было границ, когда они увидели, как в ужасно лютый мороз за гробом идут ПЕШКОМ в глубоком трауре "государь и Ко"... Чего скорбеть-то ? Уж 34 года прошло, как помер... ... Кстати, многие участники этой церемонии серьёзно заболели, а некоторые в последствии даже «отдали концы».
Но самым интересным было то, что корону "заставили" нести графа Алексея Орлова–Чесменского, который, как известно, со своим старшим братом Григорием принимал самое непосредственное участие в свержении Петра III. Представляю себе, какое искреннее злорадство испытывал Павел Петрович, так унижая престарелого графа. Это было его возмездием за 1762 год.
Попав в опалу, Алексей Григорьевич Орлов уехал за границу и прожил там вплоть до воцарения Александра I. Впрочем, никаких обид на императора Павла I граф не затаил..., и даже устроил 29 июня 1798 года в Карлсбаде пышное празднование тезоименитства государя — фейерверки, пальба из пушек, бал и море шампанского. Прознав об этом, Павел I написал графу благодарственное письмо:
"Граф Алексей Григорьевич ! Узнав о празднестве, сделанном вами по случаю прошедшего дня моих именин, и судя из оного, что вы хотели дать мне лично знать о вашей ко мне преданности, я изъявляю вам мою благодарность, яко о деле, ко мне персонально относящемся, пребывая вам впрочем благосклонном. Павел".
Уж что-что, а злопамятным "до упора" Павел I не был..., и при соответствующем к нему отношении, всегда был снисходителен к своим бывшим врагам.
Оба гроба простояли рядом три дня..., и 5 декабря были одновременно перевезены на лафетах в Петропавловский собор. Почти две недели был открыт доступ для всех желающих поклониться и проститься с "государыней и государем".
18 декабря 1796 года они были преданы земле.
Таким образом этими двойными похоронами было "убито два зайца" — муж и жена оказались захороненными рядом, и этим торжественным актом переноса праха своего отца в "императорскую усыпальницу", Павел I выбил почву из-под вновь ожидавшихся к "всплытию" слухов о сомнительности его происхождения — молва приписывала рождение Павла от первого фаворита Екатерины — Сергея Васильевича Салтыкова (1726 - 17??). Но у Павла на сей счёт были совершенно другие подозрения, за своего отца он ошибочно "принимал" другого человека — последнего польского короля Станислава Августа Понятовского (1732 – 1798), он был вторым по счёту любовником Екатерины и именно от него она родила дочь Анну, умершую в младенчестве.
Хочу привести разговор между 19-летним великим князем Павлом Петровичем и его наставником графом Никитой Ивановичем Паниным, состоявшимся после того, как была раскрыта обширная "баламутная" переписка великого князя с Каспаром Сальдерном (1711 - 1788, русский дипломат, тайный советник).
Контент этой переписки "дипломатично" подстрекал Павла добиваться соправительства с матерью–императрицей, ведь совершеннолетие наследника престола уже произошло.
Екатерина II через уста Панина дала понять своему сыну — кто он такой и где его место:
"— Кто вы, по вашему мнению, наследник престола ?
— Конечно, как же нет ?
— Вот вы и не знаете, и я хочу вам это выяснить. Вы, правда, наследник, но только по милости Её Величества благополучно царствующей императрицы. Если вас до сих пор оставляли в уверенности, что вы законный сын Её Величества и покойного императора Петра III, то я вас выведу из этого заблуждения: вы не более как ПОБОЧНЫЙ СЫН (выделено мной.- И.Ш.), и свидетели этого факта все на лицо. Взойдя на престол, императрице угодно было поставить вас рядом с собою, но в тот день, когда вы перестанете быть достойным её милости и престола, вы лишитесь как последнего, так и вашей матери. В тот день, когда ваша неосторожность могла бы компрометировать спокойствие государства, императрица не будет колебаться в выборе между неблагодарным сыном и верными подданными. Она чувствует себя достаточно могущественной, чтобы удивить свет признанием, которое, в одно и то же время, известит его о её слабости, как матери, и о её верности, как государыни".
Эту сцену описал в своих дневниках граф Фёдор Гавриилович Головкин (1766 – 1823, дипломат, церемониймейстер). Происходило ли подобное на самом деле — этого мы уже доподлинно не узнаем, но, как говорится, дыма без огня не бывает.
Полагаю, что уже пришла пора положить конец всяческим слухам о "возможном родстве" тех или иных людей. В последние годы в генетике произошли революционные подвижки и расставить все точки над i при помощи ДНК–анализа не составит большого труда — методики наработаны и была бы только на то "государева воля".
Сейчас выделить ДНК из Y–хромосомы (она передаётся по мужской линии — от отца к сыну) — не проблема..., и по схожести участков маркеров ДНК определить родство.
Сразу же пресеку любые дилетантские измышления, в которых идёт речь о клонировании таким образом давно умерших людей и животных (один государственный деятель как-то на полном серьёзе заикнулся о возможности прямо сейчас клонировать мамонтов). Цепочка ДНК давно вымерших животных (более 50 лет) очень сильно разрушена и современная генетическая наука пока не может восстанавливать эти разрывы — повреждения слишком большие и частые, существует только теория о возможности "компенсировать" эти разрывы ДНК, используя материал от "родственных" ЖИВЫХ организмов. Возможно, мы доживём и до этого прорыва в генетике..., тем более, что стимулом к дальнейшему развитию научной мысли может стать присуждение в 2015 году Нобелевской премии по химии именно тем учёным, которые работают в этом направлении. Это особенно перспективно в практике замещения повреждённых (раковых) участков ДНК здоровыми звеньями.
Повторю свою мысль ещё раз — пока не будут проведены ДНК–анализы царственных особ, слухи о тех или иных "незаконнорожденных" будут ходить постоянно. Вот вам самый яркий пример, связанный с Екатериной, её мужем и рождением Павла:
________________
Великий князь Пётр Фёдорович начал увлекаться другими женщинами..., и как натура эмоциональная и творческая, он был очень влюбчив. В дневниках Екатерины мы находим такие слова:
"... изгнать из сердца ревность относительно человека, который не любит меня; но для того, чтобы не ревновать, было одно средство — не любить его. Если бы он желал быть любимым, то относительно меня это вовсе было нетрудно; я от природы была наклонна и привычна к исполнению моих обязанностей, но для этого мне был нужен муж со здравым смыслом, а мой его не имел".
В ноябре 1749 года императрица Елизавета Петровна определяет в придворный штат двора Екатерины Алексеевны новую фрейлину — Елизавету Романовну Воронцову (1739 – 1792, племянница вице–канцлера М.И. Воронцова). Некоторое время спустя она становится любовницей великого князя. Их связь продлится до конца жизни Петра Фёдоровича.
А тем временем императрица становится явно озадаченной отсутствием детей у великокняжеской четы. Ну ладно, прошло два года..., ну три..., ну пять..., но пошёл СЕДЬМОЙ (!) год, а живот Екатерины всё не думал расти. Так можно умереть и не дождаться от племянника и его жены "ничего вразумительного". В конце концов, Екатерина только для того и была привезена в русский двор, чтобы родить наследника, ничего другого от неё не требовалось и не ожидалось.
Императрица Елизавета Петровна, отбросив ложные стеснения, решается начать активные действия. Врачебный осмотр Екатерины показал, что она вполне здорова. По большому счёту — какая разница от кого "понесёт" Екатерина..., и, если это останется тайной, то никому от этого худо не будет..., и выиграют абсолютно все стороны.
В 1752 году в штат двора Петра Фёдоровича императрица назначает камергером Сергея Васильевича Салтыкова. Он был мужем одной из фрейлин Екатерины Алексеевны — Балк Матрёны Павловны (вспомните первую любовницу Петра I — Анну Монс из Немецкой слободы, так это её внучатая племянница).
Кроме того, его отец — Салтыков Василий Фёдорович (1675 – 1751) был генерал–аншефом и петербургским генерал–полицмейстером. В своё время ему было поручено сопровождать низверженную регентшу Анну Леопольдовну с её семейством при выдворении их из России..., но потом всё "переиграли" и экстрадицию заменили ссылкой в Холмогоры. Вторым браком Василий Фёдорович был женат на княжне Голицыной Марии Алексеевне, которая, будучи уважаемой в гвардейских полках, оказала немалые услуги императрице Елизавете Петровне во время дворцового переворота 1741 года.
Дед Сергея Васильевича — стольник Салтыков Фёдор Петрович известен тем, что был убит пьяными стрельцами во время бунта 1682 года, его перепутали с Афанасием Нарышкиным.
Неизвестно, ставилась ли перед 26-летним Сергеем Васильевичем Салтыковым персональная ЗАДАЧА соблазнить великую княгиню..., но тем не менее, факт остаётся — он очень быстро стал её фаворитом. При таких "тёплых" супружеских отношениях великокняжеской четы это было немудрено.
О своём первом ухажёре Екатерина писала:
"... он был прекрасен, как день, и, конечно, никто не мог с ним сравняться ни при большом дворе, ни тем более при нашем. У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приёмов, какой дают большой свет и особенно двор".
Надо признать, что "активность" исходила именно от Сергея Васильевича. Вот что пишет Екатерина:
"... Во время одного из этих концертов Сергей Салтыков дал мне понять, какая была причина его частых посещений. Я не сразу ему ответила; когда он снова стал говорить со мной о том же, я спросила его: на что же он надеется ? Тогда он стал рисовать мне столь же пленительную, сколь полную страсти картину счастья, на какое он рассчитывал…"
Их роман, начавшийся весной 1752 года, к осени перерос в интимные отношения. При первых признаках беременности у Екатерины, императрица отправила Салтыкова с глаз долой отдыхать от "трудов праведных" к его родственникам.
Но в декабре при переезде царского двора в Москву у Екатерины произошёл выкидыш.
В феврале 1753 года Салтыков был опять призван на прежнее "место работы" продолжать незавершённое дело. К несчастью, в мае того же года у Екатерины случился повторный выкидыш. Весь 1753 год (в Москве) и три четверти следующего года (уже в Петербурге) Салтыков провёл, не отлучаясь от двора..., "подстраховывая" на всякий случай весь процесс до самого конца.
20 сентября 1754 года у Екатерины Алексеевны рождается мальчик Павел."
Нам неизвестно, отблагодарила ли императрица Сергея Салтыкова за все "труды", но мы точно знаем, что уже 7 октября она отправила его "с глаз подальше" за границу сообщить родным Екатерины Алексеевны о радостном событии.
К масленице 1755 года Салтыков должен был вернуться в Петербург, но его перенаправили в качестве российского посланника в Гамбург..., и так до конца своей жизни он "скитался" дипломатом по многим европейским дворам. Его след затерялся после 1776 года. Есть много версий о его дальнейшей судьбе, я их здесь приводить не буду, но скорее всего он "исчез" в бурных водах Великой французской революции.
______________________
Про "мутную" историю рождения другого российского монарха я уже писал в статье "Кто был отцом императора Николая I ?":
http://www.proza.ru/2018/03/13/1891
Но вернёмся к "нашим мамонтам".
Считается, что в немалой степени на здоровье и скорую смерть Екатерины II повлияло сорвавшееся 11 сентября 1796 года обручение её старшей внучки Александрины со шведским королём Густавом IV.
Весь двор собрался при самой торжественной обстановке, Тронный зал Зимнего дворца был залит огнями, невеста была в великолепном туалете, и ожидали лишь прибытия короля, к которому императрица послала графа Аркадия Ивановича Моркова (1747 – 1827, дипломат — посол России в Швеции и Франции), чтобы дать ему подписать письменное обязательство, подтверждавшее всё то, что, как она думала, было условлено накануне между нею и королём.
Проблема была в том, что шведская конституция не позволяла королеве исповедовать православную веру.
В подготовленном документе было сказано, что будущая шведская королева будет иметь в Стокгольме свою православную церковь, и что, если бы королева и захотела когда-либо переменить свою религию, то король не должен этого допускать.
Но Густав наотрез отказался подписать этот документ. Александра Павловна, узнав об этом, была вся в слезах — она успела искренне привязаться к шведу. Собравшимся на церемонию гостям было объявлено, что обручение отменяется из-за недомогания короля.
В тот день у императрицы случился ПЕРВЫЙ УДАР. Как потом она говорила, ночь с 27 на 28 июня 1762 года (ночь принятия окончательного решения о свержении её мужа Петра III) ничто по сравнению с той, которую она провела после несостоявшейся помолвки.
(Так что старайтесь никогда не расстраивать своих бабушек и дедушек.)
Вскоре (20 сентября 1796 года) Густав IV уехал из Петербурга и вернулся в Швецию. Неразрешённая ситуация оставалась целый год в подвешенном состоянии, хотя "улаживающие" переговоры велись всё это время уже стороной Павла I.
Год спустя, неожиданно для русского двора король женился на родной сестре великой княгини Елизаветы Алексеевны — Фредерике. Это всё отдельная, очень занимательная история.
А сама великая княжна Александра Павловна через три года вышла замуж за австрийского эрцгерцога Иосифа и умерла от послеродовой горячки 4 марта 1801 года.
Итак, после смерти Екатерины Великой престол наследует её сын Павел I Петрович. Вот здесь его портрет:
https://cloud.mail.ru/public/HKcq/1RpGnPobM
А здесь портрет его супруги Марии Фёдоровны:
https://cloud.mail.ru/public/4pwB/3obc59wWo
Великая княгиня Елизавета Алексеевна была очень опечалена смертью Екатерины II. Вот отрывки из её письма матери:
"Дорогая матушка, я была уверена, что кончина доброй Императрицы вас расстроит. Что до меня, уверяю вас, мне нельзя её позабыть. Тяжесть утраты усугублялась теми переменами, которые наступили с воцарением Павла I. Как тяжко начинается новый порядок жизни !... Вы не можете себе представить, какая сделалась ужасная пустота, до какой степени все, кроме "Их Величеств", поддались унынию и горести. Меня оскорбляло то, что Государь почти не выражал скорби по кончине матери..."
Надо признать, что своего часа Павел ждал десятилетиями... Вот уж точно — "застоявшийся конь всю конюшню развалит".