страшное утро
Утренняя ворона повредила крыло. Тем самым она стала обречена перестать летать. Теперь ей предстояло решать, как (и когда, и где) ей перестать жить. С пользой ли произойдёт это для вороньей стаи, или это же самое произойдёт безо всякой пользы?
Я шёл. Снег был бел. Ворона отпрыгнула с дороги. Она была не совсем чёрной, но одно её крыло было каким-то не таким. Не было склада и лада в ладном и стремительном тельце. Ворона вертела клювом. Каркнула. Рядом раздалось ещё одно Кар-р… Я сердце-пешеход, я хожу и вижу, и бессильно (или всесильно) бьюсь.
Кто разберёт, как?
Вороне я (никак!) помочь не мог. Я мог лишь пройти мимо. Что я и сделал бы, если бы не остановился. Настолько остановился, что даже покалеченная ворона застыла посреди своего прыжка. Что даже другая ворона (тот самый Кар-р), что тревожно кружила над несчастной подругой, замерла посреди полёта... Кто разберёт, как?
Я - могу разобрать, но не буду.
(меня всегда удивляло желание разобрать живое, чтобы потом нано-во попытаться составить; ведь если неудачливую ворону таки поймать - а попробуйте-нате! - и разобраться с её выбитым из сустава крылом, вернётся ли к ней её полёт? Дудки!)
Так что я могу разобраться, но не буду. Я просто подумаю об утренней вороне иначе: вот у неё есть подруга. Она провожает неудачницу, она кружит над ней. И в её Кар-ре есть нечто от человеческой нежности. Даже больше, пожалуй. Нежность, но и спокойствие. Нежность, но и знание. Что ничего не изменить, только принять…
Без суеты.
Я могу разобрать и это «без суеты», но тоже не буду. Утренняя ворона повредила крыло, и я рад тому, что сейчас рядом с ней нет утреннего кота… Впрочем, мой чеширский собрат - большой умничка, и ему никак не улыбнётся повстречаться с острым вороньим клювом (а улыбнулся бы - тотчас бы растаял, как всем известно, так что тоже бы не повстречался)…
- Кар-р, - сказала кружащая над покалеченной подругой ворона.
Это значило: всё равно. Время пройдёт, подруга ослабнет, и кот явится. Вовсе не потому, что он жесток и кровожаден, а потому что так - должно; мы живём затем, чтобы жить. Или не жить. Без суеты.
И вот здесь уже я, утреннее сердце-пешеход, посмел сказать своё:
- Дудки!
И у меня в руках появилась дудочка.
Я, сердце-пешеход, но у меня есть руки и ноги. Я хожу, как бьюсь, с каждым ударом пульса взглядываю себе под ноги и себе на небо: это ведь всё я, и там, и здесь. Это ведь всё я, если без суеты. А ежели с суетою, то ещё и земля…
- Кар-р! - каркнула подруга изувеченной вороны, поторапливая.
И правда, я заговорился и загордился. Я поднес дудочку к губам (у меня, сердца-пешехода, если и губы: как бы я иначе рассказывал вам эту жестокую историю?), я дунул в дудочку воздух и душу, и она попробовала заиграть…
- Кар-р! - ещё более нетерпеливо каркнула подруга вороны и даже, пролетев совершенно рядом со мной, задела меня… О нет, не крылом, но - тем самым воздухом и той самой душой, которые я вдунул в дудочку. Подруга сомневалась, что чужой воздух и чужая душа могут в нашем случае помочь.
Правильно сомневалась: вороне я (никак) помочь не мог.
Поэтому я прошёл мимо искалеченной вороны (которая, замечу, весьма живо прыгала и косилась на меня, помечая клювом границу, за которую мне не моги что-либо понять); поэтому я прошёл мимо летучей подруги вороны (которая, замечу, весьма живо выписывала над нами круги); поэтому я никому и никак не мог бы помочь...
Ну уж дудки!
- Кар-р! - сказала мне свой кар-р воронья подруга.
Я шёл мимо них и думал. Я шёл мимо них и дунул свою думу. И пока я думал, я никак не мог бы помочь не только покалеченной вороне, а вообще - никому; и всё это до тех самых пор, пока я не дунул в дудочку... Есть поры в ткани пространства. Живое дыхание может в них проникать.
Так почему бы не произойти чуду?
Почему этому чуду, произойдя, не подобрать на руки покалеченную ворону?
И почему бы той вороне (что ещё менее вероятно) не даться чуду в руки?
На всё это один ответ: дудки! Ничего такого не произойдёт. Ворона лишь выглядит бодрой и вообще: она только выглядит. Фактически её в ткани реальности уже нет. И всё, что я сейчас бессильно чувствую (или со-чувствую) - это нетерпение сердца: желание поскорей посожалеть о вороне и позабыть о ней не менее, а даже более поскорей… А теперь о реальности:
Покалеченная ворона бодро (якобы даже весело) прыгает, волоча чёрное крыло.
Подруга её кружит над ней и кричит свой не менее бесполезный Кар-р.
Я с моим «дудки!» и с моей дудочкой в руках уже почти прошёл мимо…
Но я знаю (а ведь мог бы и увидеть, если бы захотел), что за всем этим наблюдаем не только мы, но ещё и крысы из подвала, существа мной уважаемые, беспощадные и умные; но я знаю, что даже искалеченная ворона воспринимает всё происходящее так, как и должно. Что только я захлебнулся жалостью.
Дудки! Я перестал тонуть в жалости и вспомнил про дудочку.
Поднёс её к губам.
Заиграл.
Позабыл всё самое мудрое. Человек не замечает воздуха, хлеба, свободы, здоровья. Вместо этого он томится жаждой славы, завистью, мечтами о неземной любви или огромном богатстве. Потом он калечит себе крыло (каждый человек - ангел-хранитель самого себя и других) и начинает (сначала в воображении) погибать. Позабыв всё самое мудрое. Например, это:
Имеешь ли ты терпение дождаться,
Пока грязь осядет, а вода очистится?
Можешь ли ты оставаться спокойным,
Пока вещи не упорядочатся сами собой?
Нет, не имею. Нет, не останусь. Я попробую поплакать и поиграть на дудочке. Я попробую заклясть все беды. Вдруг крысы из подвала поверят мне, как поверили тому игрецу из Гамельна...
Дудки!
Крысы - умнички. Как бы к ним кто не относился, они ни к кому никак не относятся. Они просто всё принимают как есть. Они даже напоминают в этом ворон. Вот и одна ворона (подруга, что кружит) уже знает о грустном будущем той вороны, что скачет по земле. Вот и скачущая ворона - знает… Так не оставить ли всё как есть?
Я не сказал своё «дудки», я уже перестал повторять мою очевидность:
Я не хочу, чтобы было так, как быть - не должно, то есть - как всё сейчас есть.
Для начала я не хочу, чтобы крысы съели покалеченную ворону. А почему я этого не хочу? А потому что я сердце-пешеход, человек Напрасных Надежд… Крысы, конечно, тоже большие умнички, и они мне тоже нравятся…
Вороны мне тоже нравятся…
Но я видел однажды, как вороны добивают голубя.
Голуби мне, конечно, не нравятся (неопрятные, глупые и так далее), но зрелище было мерзким, и моё нетерпение сердца хотело бы, чтобы этого зрелища не было или чтобы оно как можно скорей прекратилось… Крысы - умнички, они ничего такого не хотят, они стойко принимают жизнь и смерть, свою и чужую.
Нетерпение сердца (ещё Цвейг написал) - это трусость.
И тогда я понял, что боюсь решать.
Но я уже поднёс к губам дудочку и вдунул в неё свою душу, пути назад не было. Точно так же, как не было пути у покалеченной вороны. В самом деле, смешно даже подумать, что ворона сможет где-нибудь выздороветь. Нигде не сможет. А я смогу жить дальше, пока жизнь и меня не покалечит.
Тогда и я не смогу выздороветь.
Страшное утро, когда признаёшь свою обречённость. Ведь все мы обречены и ничего не можем с этим поделать… А дудочка, между тем, звучала. А я, между тем, шёл и удалялся от ворон и крыс… Дудки!
Крысы выглянули из своих убежищ. Потом они из них вылезли полностью. А потом и вовсе отправились за мной, позабыв о своей законной добыче… А дудочка, между тем, играла. А дудочка находила себя между самых различных тем, о которых можно говорить (или умолчать о них… И тогда я ещё раз понял, что боюсь решать…
Я хочу проходить между тел!
Я хочу проходить между тех, кто стремится меня потревожить!
Кто стремится меня стреножить тревогами.
Я боюсь решать. Как бы я ни был смел, я боюсь. Мне приходится прилагать душу. А для этого прилагать к своему телу волю души. А до этого отчаянно не понимать, что Надежды - напрасны. Я здесь хуже, чем моя утренняя ворона: для неё всё естественно, ибо лишь естественное - прекрасно. Все мои измышления - бегство от естества к нетерпению сердца, увы.
Бегства здесь бесполезны.
Утро всё равно наступит, и будет оно естественным, а не искусственным.
p. s. маленький друг, что дальше будет с утренней вороной, я (разумеется) знаю, но знать не хочу. иначе каждое моё прекрасное утро будет страшным, и мне придётся его бояться... дудки!
p. p. s. так с пользой произошло это событие для вороньей стаи или без пользы? помнишь, маленький друг, возникал этот вопрос в самом начале этого сегодняшнего (или завтрашнего) утра?
я не знаю.
потом, сама ворона тоже ещё ничего не решила.