Взяться за чтение и анализ книги, данной мне Антоном, я решил чуть позже: несмотря на интерес, любопытство и то, что эта вещь стала теперь для меня весьма ценной, я безумно устал. Да, как бы то ни было, я наконец почувствовал эту утомлённость, желание расслабиться, уйти в другой мир, в другую реальность, просто набраться сил; всего этого мне очень не хватало. Я впервые понял, что события прошедших дней сильно на мне сказались. Теперь я едва перебирал ногами и еле добрался до своей комнаты в гостинице.
Честно, я бросил бы книгу на пол и рухнул на кровать сразу же, как только отворил дверь, но мысль о брате заставила меня аккуратно положить подарок на стол. И, бросив рассеянный взгляд на обложку, я вспомнил, что мы, кажется, проходили этого автора по школьной программе — вместе с тем я вновь окунулся в воспоминания о злосчастном бывшем коллективе, не дававшем мне покоя всё время пребывания в городе.
Город безмолвия — так я окрестил его, когда возвращался домой по петляющим ночным улицам. Было тихо, настолько, что я уже не пытался как-то себя сдержать, а просто шатался из стороны в сторону, сосредоточивая свои мысли на одном — как бы удержаться на ногах и не свалиться на землю. Но, сами знаете, сосредотачиваться — это не мой конёк, так что я в то же время думал о самых разных вещах, думал обо всём, о чём только мог думать в те минуты — частично и о том самом месте, куда я приехал из-за такой, в сущности, глупой вещи — денег. И я осознал, какое слово наиболее полно его характеризует. Безмолвие. Манящее, притягивающее, болезненное безмолвие. Безмолвие от одиночества.
Итак, с невесёлыми мыслями о своём классе я оставил книгу, лёг в кровать и заснул, пообещав себе также, что уж завтра я точно возьмусь за произведение некого Достоевского и попробую найти то, чего не нашёл там Антон. А пока — отдых; единственное, что мне хотелось в данный момент.
… Проснувшись, я первым делом быстро восстановил в памяти наиболее важные события минувших дней и, собравшись с мыслями, принялся писать Дмитрию Александровичу. Я снова выложил ему всё — от фактов до собственных противоречивых мыслей по поводу всего, что мне запомнилось и что я смог выудить из памяти, всё ещё сонный. Конечно, проще было бы взяться за это дело когда-нибудь днём, но принимая во внимание тот сумасшедший водоворот событий (на самом деле, их не было так уж и много, но в то время любая мелочь могла потрясти меня до глубины души), со мной уже через час вполне могло произойти что-то до того впечатляющее и неожиданное, что я мгновенно позабыл бы какие-то детали из прошлого. Но я обещал, обещал дедушке, что буду отчитываться ему о своём пребывании в городе безмолвия, наблюдать за Антоном и вообще за всем меня окружающим — разве я мог предать его доверие? Нет-нет, я абсолютно нечестный человек и не пытаюсь доказать обратное; но именно в этой ситуации я поступал как никогда честно и благородно.
Так что мне пришлось немного напрячься, чтобы письмо моё получилось как можно более информативным. Наконец я смог оставить написанное и вернуться к другим делам, которые, разумеется, тоже были для меня немаловажными. Во-первых, я взял довольно толстую книгу Антона и бережно провёл рукой по старой тёмной обложке. Потёртые золотые буквы гласили: «Фёдор Достоевский. Бесы». Название показалось мне каким-то загадочным, таким, что сразу привлекает внимание будущего читателя и уже не отпускает его вплоть до того, пока он не решится прочитать. Бесы… кого же автор так назвал? Здесь таилась какая-то интрига.
Надо сказать, книги я читал довольно редко, практически никогда. В школе у меня не было ни сил, ни желания, да и голова у меня была забита не тем, отнюдь не тем — учёбу я бросил сразу же, как только пришёл в школу. Ребёнком меня не устраивало постоянное сидение за партой, необходимость сидеть за учебниками вместо того, чтобы посвящать свободное время чему-то действительно интересному, в подростковом возрасте я вообще не считал учёбу занятием, достойным человеческого внимания (как бы глупо и нелогично это ни звучало), а повзрослев… впрочем, взрослел ли я когда-нибудь? Нет, всё-таки остался тем же запуганным, потерянным подростком с извечным идеалом, туманившим рассудок. В любом случае, книги я не любил, да и читал крайне медленно, но ради Антона готов был переступить через самого себя и сделать то, что раньше счёл бы бессмысленным и смешным.
«Приступая к описанию недавних и столь странных событий, произошедших в нашем, доселе ничем не отличавшемся городе, я принуждён, по неумению моему, начать несколько издалека, а именно некоторыми биографическими подробностями о талантливом и многочтимом Степане Трофимовиче Верховенском. Пусть эти подробности послужат лишь введением к предлагаемой хронике, а самая история, которую я намерен описывать, ещё впереди»*, — я потратил на чтение этих строк ровно минуту. Два предложения за минуту. Я не знал, много это или мало, но отметил, что читается на удивление тяжело, настолько, что мне тут же захотелось отставить книгу в сторону и больше к ней не возвращаться.
Мысль об Антоне быстро заставила меня продолжить читать.
Я читал, мне было скучно. Читал через силу, порой перечитывая некоторые фразы по нескольку раз, пытаясь вникнуть в их смысл, принуждал себя следить за повествованием и не отвлекаться. Приходилось трудно. Но раз произведение это так впечатлило моего брата, человека, в общем-то, довольно-таки впечатлительного, но, точно так же как и я, не питавшего любовь к литературе, то мне следует приложить определённые усилия. Должно же быть хоть что-то, что могло бы оказать такое влияние на человека!..
Наконец, я прочитал первые главы и отложил книгу. Я явно переоценил свои возможности и уже не был уверен, что дочитаю её когда-нибудь до конца. Но, как бы то ни было, я прекрасно понимал, что должен оправдать доверие Антона и найти в ней то, что его потрясло столь сильно. Показать, что он не зря отдал мне ценную для него вещь. Хоть что-то сделать правильно, в конце концов.
Но на меня напала такая тоска и скука, что я решил — следует прогуляться. С этого начинались все мои проблемы в городе безмолвия, абсолютно все, однако, то ли забыв об этом, то ли положившись на слепую удачу, я всё-таки вышел на улицу, наслаждаясь порывами ветра и вдыхая свежий утренний воздух. Было хорошо. Опадали сухие жёлтые листья, мрачное небо затянулось тучами, но само осознание того, что меня больше не окружают молчаливые угрюмые стены, что передо мной раскинулись живописные просторы, тянущиеся до самого горизонта, приносило желанное облегчение. Я смотрел вперёд совершенно другими глазами и вдыхал полной грудью. Хорошо. Хорошо и спокойно.
Я подумал, что, быть может, не стоит идти в город. Много кто может встретиться мне там, в глубине улиц или даже на злополучной площади, которую я едва ли не ненавидел, даже на набережной, такой красивой и мирной, но вместе с тем зачастую заполненной людьми. А вдруг где-то там, по какой-нибудь тихой пустынной улице, одной из тех, что я так люблю, бродит один из моих заклятых врагов, к примеру, тот же Андрей, тот же Артур?.. Я стою, наслаждаюсь моментом, в то время как противник мой дышит тем же воздухом и находится в том же городе. Что, если мне совсем скоро доведётся увидеть его? Что тогда? Смогу ли я стойко выдержать ещё одно испытание, не сдаться, по крайней мере, у него на глазах? Обладает ли маска моя такой силой?..
Я взглянул наверх и увидел тяжёлые грязно-серые тучи, медленно-медленно проплывавшие по небу. Увидел и пропал, вмиг позабыв о каких-то там страхах и опасениях — разве можно, глядя на такое небо, быть унылым и скучным, зацикленным на собственных проблемах, грустным или сердитым? Готов поспорить, в то время у меня сияли глаза и на губах играла мечтательная улыбка. Я восхищался этими грозными, величественными небесами, возвышавшимися надо мной, и чувствовал себя бесконечно низким и маленьким — и, как ни странно, не испытывал никакой горечи или сожаления. Была бы в моём распоряжении вечность, я посвятил бы её молчаливому созерцанию.
Прохладный ветер трепал мои волосы, из-за чего отдельные пряди спадали на лоб и загораживали обзор, но я был настолько поглощён прекрасным зрелищем, что не отвлёкся на это. В те минуты я перестал думать о своих врагах, о городе, даже об Антоне — я созерцал совершенно бездумно, ощущая природу всем сердцем и душой, вдыхая одинокий, но свободный воздух и попросту блаженствуя.
Обожаю такое время, когда на душе бывает непередаваемо спокойно, а всё вокруг пропитано миром и духом. Когда не задумываешься о чём-то приземлённом, а мысленно улетаешь ввысь, воспаряешь над небом и живёшь мечтами. К сожалению, такие мгновения проходили и исчезали, не оставляя после себя ярких следов — словно чудный мираж, словно красочное наваждение. Знал ли я, что это будет одно из последних таких моих «мгновений» и уж точно последнее счастливое утро? Нет, даже не думал об этом. Такие мысли и не могли возникнуть в моём рассудке, настолько я был погружён в возвышенные мечтания.
Отвлёк меня какой-то шум, доносившийся откуда-то справа. Я оторвал взгляд от неба и обернулся — по улице гордо и уверенно шёл Артур Новацкий, в дорогом костюме, с холодным и непроницаемым выражением лица.
___________
*Здесь и далее — отрывки из произведения.