Гуго Вормсбехер
Одиссея трех икон
(Почти рождественская история)
…До сих пор не могу в это поверить, хотя всё и происходило со мной. А было так.
Лето 1972. Отпуск. Изматывающая долгая дорога в ночном автобусе из Москвы, где я уже два года жил и работал, в провинциально прекрасный и наполненный историей городок Касимов Рязанской области. Оттуда катером – сереньким речным трамвайчиком, вниз по течению Оки около часа. Наконец, очередной подход к низкому берегу (никакого причала нет), и по сброшенному трапу сходим на узкую полоску песка. Катер идет дальше вниз, а мы по высокому крутому склону, по скудно протоптанной тропинке, все тяжелее дыша, поднимаемся наверх. И замираем.
От самого склона небо и землю заполняет белая березовая роща. Высокие стройные стволы подпирают зеленый купол крон, сквозь который иногда просвечивает голубой лоскуток неба. Старых берез не видно, сплошная стена вроде совсем одинаковых молодых, будто когда-то здесь массовый субботник по озеленению провели. И глубоко вдохнув этого чуда, не в состоянии его опять выдохнуть, мы идем через рощу, потом через лес, через поле к нашему отпускному пункту назначения – к небольшой, прочно застывшей в давнем своем прошлом, деревне Сеитово…
В один из дней, познавая и осваивая окружающее пространство, направляемся в ближайшее село, Балушево-Починки. Это следующая остановка речного трамвая, там есть и причал, но мы идем туда пешком через лес – так короче путь. В селе есть церковь, но как почти везде тогда в стране, закрытая, с прохудившимся куполом, внизу вокруг здания все заросло бурьяном, на уступе стены, трепетом листочков выдавая свою боязнь высоты, зеленеет деревце.
В то время в стране вышла в свет книга очень известного тогда писателя Владимира Солоухина «Черные доски» - о православных иконах, о церквях, об их драматической судьбе в начальные и последующие годы Советской власти, когда «Без бога шире дорога». Для меня эта книга была воплем боли русского человека от обрушенных на него гонений за стремление жить по вере своей, то есть по совести, по справедливости. В книге говорилось и о том, какими великими произведениями искусства являются иногда иконы, о том, как безжалостно – топорами и кострами, уничтожались они на пути к «светлому будущему», о том, как самоотверженно люди спасали и сохраняли их, о том, как сам автор отчаянно искал и спасал от новой инквизиции еще недавно священные для многих «доски». Книга не могла оставить равнодушным. И наверняка помогла спасти тысячи и тысячи икон. Но она вызвала и небывалый ажиотаж: иконы? это ценность? и они бесхозны? - так даешь иконы! В этом смысле она невольно принесла и немало вреда, вызвав на годы черный бизнес с хищной преступностью…
Но вот мы у закрытой, разрушающейся церкви. Может быть, здесь тоже гибнут дорогие когда-то людям «черные доски»? Может быть, здесь тоже еще удастся что-то спасти, пока ребра грудной клетки купола еще не совсем оголились и церковь еще не разобрали на кирпичи?
Идем к местному начальнику – председатель сельсовета? или колхоза? – не помню, просим разрешения посмотреть. Наши удостоверения вроде производят впечатление: издательство «Правда» - немецкая редакция и журнал «Крокодил».
В церкви, конечно, склад – самое обычное для многих лет Советской власти использование храмов. В большом здании полумрак, лишь высоко вверху в куполе сияющие отверстия. По зданию летают голуби (судя по чириканью, и пернатые поменьше, но их в сумраке не видно). Постепенно глаза привыкают, и можно отметить: большой иконостас цел! По крайней мере, все его ярусы заполнены. Но в каком состоянии находятся иконы там, наверху, где летают голуби и струится сегодня солнечный свет вместо дождя и снега в другие дни, определить трудно. Внизу же, где ряд самых больших икон, последствия складских функций вполне различимы даже в полумраке. Но главные иконы: образы Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы с младенцем и самая главная, Храмовая икона, давшая имя и церкви, - Воздвижение Креста Господня, - вроде сохранились еще неплохо.
Встает вопрос: ну и что дальше? Как здесь хоть что-то уберечь от тлеющего костра времени? Хотя бы эти три иконы, которые еще так стойко держатся? Еще верят во что-то – во что?! Еще надеются на что-то - на что?! Попытаться взять их с собой? Но как? Ведь наивно полагать, будто кто-то хоть что-то отдаст тому, кого первый раз тут видит? И кого тоже можно принять за охотника за «черными досками»?
Однако если ничего не делать, то ведь через три-пять лет не только краски отшелушатся - всё здесь может превратиться в труху. И уйти теперь просто так означает всю жизнь потом мучиться: будто оставил беспомощных в беде. Какими глазами в душу свою смотреть будешь?..
Постояв еще перед образами, глядящими прямо в эту испытываемую мою душу, и всё больше переполняясь отчаяньем и болью, выхожу опять в ослепительно солнечный день... Надо все же рискнуть: дело ведь не в очистке совести, а в том, что по крайней мере для этих трех икон сейчас от меня зависит, быть им или не быть. При этом я совсем не думаю, а что я вообще смогу сделать с такими большими иконами: с меня «ростом» (а я 1 метр 84), в два раза шире меня (а у меня размер 52), и весом каждая наверняка близко к моему (это же не «доски», а щиты из толстых, 5-6 сантиметров, досок, стянутые толстыми же поперечными брусьями-шпонками)? И можно ли с ними вообще выбраться из этой глуши, где даже автомобили редкость, и дорог-то настоящих нет, только река? Обо всем об этом я не думаю. Знаю только: оставить их - значит обречь. И чуть ли не физически ощущаю, что здесь будет с ними происходить…
Не помню, какие были найдены слова для председателя, не знаю, какую роль сыграли удостоверения, не берусь ни предполагать, ни отрицать, что председатель мог вполне и сам проникнуться простым человеческим пониманием ситуации, но он - за что я глубоко благодарен ему до сих пор, ведь тогда это наверняка требовало мужества, - пошел просьбе навстречу. Только попросил расписку: кому и что он передал. Потом вызвал опять своего подчиненного с ключами и сказал ему: «Отдай им там трех богов…». Был ли он на самом деле безразличен к «пережиткам прошлого», или хотел только показать своему подчиненному, что принятое им решение так себе, пустяк, или пытался скрыть свои естественные человеческие эмоции, – вряд ли уже удастся узнать…
Осторожно снимаю и выношу наружу все три иконы, всё больше силясь не оглядываться на образующиеся в иконостасе кричащие зияющие пустоты, чтобы не дать сердцу остановить это святотатство разума; прислоняю их к стене у входа; сметаю с них верхний слой пыли и птичьего помета мягким пучком тут же сорванной травы и, оставив их под присмотром своей спутницы, иду обратно несколько километров лесом в Сеитово за двухколесной ручной тележкой и одеялами…
То, что еще утром казалось немыслимым, к вечеру благополучно завершилось: иконы, после нелегкого странствия на нескольких охапках свежей травы, бережно очищенные и слегка протертые растительным маслом, ожившие и тихо сияющие, - провели эту ночь не в обреченном ожидании очередной порции птичьего помета из тьмы на свои недвижные лики, а под живое людское дыхание в чистом доме…
…Об обратном пути через несколько дней в Москву трудно вспоминать даже сегодня. Рано утром обтянутые покрывалами иконы – опять на тележку, на охапки травы, и через лес, через еще сонную березовую рощу к краю уже знакомого крутого склона. Дальше на тележке нельзя, и я одну за другой, на спине, спускаю их вниз по склону. Напряжение на пределе: не оступиться, не поскользнуться! И - с таким грузом легче, наверное, подниматься, чем спускаться… Затем иконы надо еще довольно далеко нести к месту, куда должен подойти катер, если увидит нас и захочет подойти… Чтобы рассчитать силы, беру сначала которую полегче, потом самую большую, потом опять полегче…
Катер увидел, подошел, но внутрь с нашим «багажом» почему-то нельзя, и договариваемся с капитаном привязать их к поручням ограждения снаружи. Так и трогаемся в путь: через ветер и волны под тремя иконами!..
Касимов на левом, высоком берегу Оки, куда и пристает катер. Но нам нужно на правый, чтобы добраться до железнодорожного аппендикса в нескольких километрах от города – потому что везти иконы на рейсовом автобусе невозможно: и в салон не пустят, и после многочасовой тряски по тогдашней (не знаю, какая сейчас) дороге неизвестно что от них останется.
Удается договориться с каким-то грузовиком, дожидаемся, когда опять соединят разводной понтонный мост – единственную переправу, переезжаем на другой берег, добираемся до маленькой станции. Ветка, подходящая к ней, тупиковая, сюда по редкому расписанию подают несколько вагонов, потом их где-то прицепляют к проходящему полноценному пассажирскому поезду, чтобы следовать дальше.
Переношу иконы на перрон, жду подачи вагонов. Подходят две старушки: «Что это, сынок, иконы?». – «Да, бабушка, иконы». – «А куда это ты их?» - «Да на реставрацию надо», не очень кривлю я душой: ведь это будет следующая задача. – «А-а, ну хорошо. Бог тебе в помощь, сынок!». Мой тогдашний внешний вид, борода и усы, надо полагать, не противоречат моим словам, и старушки умиротворенно отходят…
Подают «состав», посадка должна закончиться быстро, я подношу иконы к первому вагону, но кондукторша не разрешает взять их с собой внутрь – нельзя: в конце «состава» есть багажный вагон, вот туда и нужно их сдать. А машинист уже подает гудок: заканчивать посадку! Подхожу к нему, объясняю ситуацию, прошу войти в положение. Входит. (Сегодня отмечаю про себя: безо всякой оплаты – тогда рынок еще не был конституционно легализованным наркотиком, помочь могли и не требуя «дозы»). Я трижды, все более неуверенной рысцой, проделываю, согнувшись под все тяжелеющим грузом, путь до багажного и обратно, взмахом руки благодарю затем машиниста, и не без труда забираюсь в вагон сам – чтобы до Москвы понемногу опять прийти в себя…
В Москву прибываем глубокой ночью. От перрона до автостоянки можно нести уже не спеша – что уже и весьма желательно. Договариваюсь с водителем подвернувшегося так кстати фургона «Газеты Журналы» на остаток отпускных: кесарю – кесарево! И вот, наконец, я в своей предрассветной квартире, раскрываю в первую очередь иконы: повреждений от транспортировки вроде нет. И проваливаюсь то ли в сон, то ли в самозащитное отключение тела и сознания, то ли в оберегающее отключение их извне – после такого всевластия категорического императива…
С тех пор мне пришлось еще трижды менять место жительства. И каждый раз, пусть не в полном объеме, повторять приобретенный опыт. Последний раз, когда переезжал в дом, где еще не работали лифты. Число ступенек на 5 этаж, да еще с несколькими тысячами книг, помнил долго…
А лет 15 назад, видя, как православная церковь переживает небывалое возрождение, я дал опять немного воли давним своим мечтам-надеждам и попытался по Интернету узнать: не реставрируется ли и церковь в Балушево-Починках? И если да, то хотел сделать ей и прихожанам подарок – иконы, наверняка давно ушедшие для них в небытие. Пусть я и не православный, а из немцев Поволжья, которых в 1941-ом выселили, лишив домов, школ, церквей и самой республики; пусть их автономию и не восстановили до сих пор, потому что сначала Сибирь и Казахстан не хотели потерять «хороших работников», потом перестройка не успела выполнить принятые решения, затем Ельцин «ответственно», под привычным градусом, предложил им вместо республики военный полигон, что и вытолкнуло из страны 2,5 миллиона «хороших работников», - однако оставаться человеком надо ведь независимо от национальности, веры и пережитого…
Но ничего утешительного тогда в Интернете обнаружить не удалось. Поехать же самому в дальнюю дорогу хоть и очень мечтал, но не решался: и возраст уже не тот, и не исключал больших разочарований, да и накладно в рыночной-то экономике при никак не успевающих за ней «социальных программах». Но за Интернетом продолжал следить. И в 2007-ом обнаружил там наконец фото церкви, но… с еще более разрушенным куполом, чем помнил… А полгода назад увидел и другое фото - с отремонтированным куполом! И я попросил помочь дочь: все-таки журналистка, да и Интернет ей дом родной. Несколько ее попыток ничего не дали. Но настойчивость ей тоже не чужда. И вот ее звонок: «А ну-ка отгадай, с кем я сейчас говорила по телефону?!».
Оказалось, она разыскала автора заметки об идущем ремонте церкви, узнала и телефон ее настоятеля, отца Владимира, который уже годы как ведет этот ремонт без всякой «официальной» поддержки и который даже службы уже там проводит, и только что разговаривала с ним…
И вот отец Владимир у меня дома в Москве, внизу у подъезда стоит его машина, в ней предусмотрительно прихваченные (без моего совета!) одеяла, а я, показав ему то, что хранил, берег и на руках носил 43 года, рассказываю, «как всё это было». А он, попросив меня по возможности «всё это» потом хотя бы коротко написать, показывает мне из своего ноутбука сотни фото – прямо-таки летопись того, как при поддержке не забывших Бога спонсоров и личном участии простых людей шаг за шагом возрождается здание церкви...
Нести иконы до лифта (действующего!) и затем до машины мне уже рискованно: все-таки 77 лет, хотя если бы не было другого выхода, не удержался бы. Да и отец Владимир сразу же исключает этот вариант: он всё делает сам, и как отмечаю про себя, совсем не хуже, чем когда-то это делал я.
…Несколько дней не нахожу себе места в моей сразу так щемяще опустевшей однокомнатной квартире. Наконец по электронной почте приходят от отца Владимира фото: идет служба, насколько можно понять, пока еще в приделе, и перед прихожанами на стене – так долго светившие мне своим тихим сиянием мои иконы!
И перехватывает дыхание: все-таки не зря столько лет я верил и надеялся! Все-таки удалось донести их, наконец, в родные им стены! Все-таки они опять дома! Опять среди тех, чьи отцы, деды и прадеды приходили к ним, и молились перед ними, и хранили веру свою, и делились с ними своими печалями и радостями.
Да будет же и дальше так!..
А мне остается еще одно, чем занят уже больше 50 лет в движении российских немцев: добиться, чтобы и их дом был, наконец, восстановлен; чтобы и их такая долгая невольная одиссея, наконец, закончилась; чтобы и они смогли вернуться опять к родным берегам после стольких скитаний; чтобы и они опять заняли свое, последнее еще зияющее кричащей пустотой, место в иконостасе единого для всех народов страны Дома-Храма – России…
2015, сентябрь
P.S. Недавно узнал то, чего так боялся все эти годы: после развала СССР по стране прошла новая волна ограблений храмов и охоты за иконами. В Болшево-Починках тоже. Грабители приходили к людям даже домой – под видом официальных лиц, милиционеров или просто с пистолетом. Не уцелели и иконы, оставшиеся тогда в церкви. Ни одна. Так что одиссея оказалась спасением хотя бы для трех икон…