Следующий день начался совершенно неожиданно и безумно неприятно, даже болезненно, а закончился как-то странно хорошо. Сумасшедший день, совсем не похожий на все остальные. Не знаю даже, как к нему относиться — как к неудачному или к прекрасному. Думаю, нечто среднее: с одной стороны, конец его очень меня обрадовал, а с другой, начало заставило глубоко задуматься и научило кое-каким важным вещам, осмыслить которые я, правда, смог лишь после. В любом случае, он был и прошёл — а как именно, тут уж я не судья, по крайней мере, точно недостойный, так как судить я могу исключительно субъективно, основываясь на собственных чувствах и своём крайне переменчивом настроении.
Встал я на удивление рано, когда только занимался рассвет, и сразу почувствовал что-то неладное. Дело в том, что проснулся я не сам, а от подозрительно громкого шума (чьих-то явно пьяных голосов, например), что мне решительно не понравилось, и потому я насторожился, подскочил с кровати и, наспех одевшись, вышел в коридор.
Эх, лучше бы я вообще никогда не выходил из своей вдруг ставшей уютной комнаты-убежища!.. То, что я увидел, повергло меня в самый настоящий шок вместе с диким, ни с чем не сравнимым ужасом, какого я не испытывал уже давно, очень давно… я снова, уже который раз за всё время своего пребывания в этом проклятом городе встретил одноклассника! Причём одного из самых жестоких, самых наглых, самых ненавистных — одноклассника, чьё имя я запомнил на всю свою жизнь, того, с кем я постоянно имел агрессивные стычки, верного слугу Андрея Филиппова, лидера противоборствовавшей мне компании, его правую руку, — Артура Новацкого, которого я ненавидел всем своим сердцем и в то же время страшно, невероятно, до смерти боялся и от чьего присутствия внутренне холодел. Немыслимый человек. Холодный снаружи, вдохновлённый внутри, не знающий никакой жалости. Ему ничего не стоит пожертвовать важнейшими собственными (и чужими тоже) интересами во имя цели, пускай даже самой глупой, чьё воплощение он считает жизненно для себя необходимым. Он прекрасно сознаёт себе цену, а также — что место его только на вторых ролях, что он тень, идея без реализации, по сути, никто, пока не найдёт человека, которым он мог бы восхищаться и за которым мог бы следовать. Большинство конфликтов, больших и мелких, было организовано им. Но никогда ни в коем случае он не был исполнителем — даже ни разу меня не побил, я уж молчу об оскорблениях. Он действовал исподтишка — из-за этого я ненавидел и ненавижу его больше всех остальных, руководствовавшихся, в отличие от него, эмоциями. Даже Андрей, как казалось, полный убийственного холода и смерти, даже он проявлял хоть какие-то признаки жизни, бывало, злился или злорадствовал, постоянно ухмылялся — этот же, если и в состоянии был что-либо чувствовать, пережил всё внутри, хранил в изгнившей своей душонке, не смея ничего показывать. И часто в его взгляде, помимо привычного равнодушия, мелькало нечто, заставлявшее меня вздрагивать от страха и неожиданности — нечто, напоминающее холодный жестокий расчёт, делавшее его обладателя таким могущественным, сильным, даже, я бы сказал, великим… но это лишь наваждение, конечно.
Итак, я вышел в коридор и увидел того самого Артура Новацкого, человека, внешне лишённого каких бы то ни было человеческих качеств, в котором как-то умещались воодушевлённость и страшная холодность — абсолютно пьяным, с красным лицом, шатающимся и едва ли не падающим, рядом с таким же пьяным собутыльником. Понятия не имею, что они делали в бедной дешёвой гостинице для такого отрепья, как я, тем более, что, насколько я помню, одноклассник мой происходил из довольно богатой и интеллигентной семьи. Да, многое могло поменяться в его жизни, да и он сам вполне мог измениться вплоть до неузнаваемости, но в тот момент я не подумал об этом. В голове вертелась одна ужасная мысль: «Он здесь!». И всё, больше ничего — кроме этого, полная пустота, из-за чего я, ошарашенный, стоял на месте не в силах даже пошевельнуться.
Помню его лицо, пьяное, отвратительное, наверное, одно из самых мерзких лиц, которые я когда-либо видел в своей жизни — и, вспоминая то, невозмутимое и странное до невозможности, я никак не мог поверить в реальность происходившего. В кого превратился тот непроницаемый, устрашающий человек, которого я ненавидел всю свою сознательную жизнь? В свинью? В пьяницу?..
Но я опомнился довольно быстро и, временно перестав испытывать и страх, и недоумение, и отчаяние, забежал в свою комнату, спешно приставил к двери первый попавшийся мне большой предмет — стул, — для собственного успокоения, рухнул на кровать и, прижав колени к груди, задрожал и крепко зажмурился. Сначала Андрей, потом убитый одноклассник, а теперь — Артур… как совладать со всеми своими тайными и явными фобиями, как пережить все потрясения и как не пасть духом, оставшись один на один даже не столько с отдельными лицами, сколько с целым городом, в котором собрались совершенно разные люди — и самый дорогой мне человек, и самый ненавистный, и тот, кто навсегда искалечил личность мою и моё сознание. А ведь я только стал отвыкать от таких бедствий, только привёл в относительный порядок свои мысли и чувства, только начал свою новую жизнь… нет, прошлое всегда будет преследовать меня, пока не настигнет и не уничтожит окончательно.
Ещё о многих мрачных вещах я думал в то утро — всех и не перечислишь. Я думал, боялся и снова жил воспоминаниями в уже родной маленькой комнатке в жалкой гостинице на краю города, съёжившись и зажмурившись. Мне было плохо, ужасно плохо, но в то же время я постепенно успокаивался, чувствовал, что всё прошло, всё позади, что я уже не в одном коридоре с Артуром, что всё нормально и наконец-то хорошо… но где-то глубоко в моей душе зародилось гадкое, тоскливое и отчаянное предчувствие. Вернее, оно не покидало меня на протяжении многих дней, просто приняло на этот раз другую форму, которую нельзя описать словами. От этого становилось грустно и мерзко.
Что я делал целый день, прежде чем одно событие поменяло весь ход дела, здорово подняло мне настроение и вернуло присутствие духа? Не помню, что именно — не могу выудить из памяти ни одно жалкое воспоминание. Но я точно знаю, что не выходил из комнаты всё это время, вплоть до позднего вечера, когда приятная прохлада и тихое чёрное небо, усеянное мерцающими звёздами, не вынудили меня выйти на улицу, на свежий воздух, на свободу — в остальное время я пытался бороться со своим злейшим врагом — страхом.
Но любые страдания стоили того, чтобы потом, вечером, победителем выйти из гостиницы. В те часы я впервые поборол себя, не спрятался под маской, не дал врагу захватить свою душу, а поборол!.. Вот что оказалось самым важным. И эту маленькую победу свою я ценил и не смел забывать.
***
Очередная наша встреча, наверное, похожа на те самые «роковые встречи» в каких-нибудь дорогих фильмах, когда главные герои встречаются лишь потому, что должны были встретиться. Увидев его лицо, сначала задумчиво-сосредоточенное, а потом внезапно оживлённое, я понял, что сегодня, в этот день и даже, по-видимому, в этот час произойдёт что-то бесконечно важное — что-то, что, безусловно, стоило и диких воспоминаний о своём классе, и большей части дня, проведённой в страхе и сомнениях.
В руках он держал невиданную мною до тех пор книгу, которая, как выяснилось позже, потрясла его и переменила всю его жизнь. Сам он был каким-то хмурым и совершенно на себя не похожим — мне даже показалось, что он как будто готовился к неприятному событию. Но нет, он просто ходил по улице по неизвестной причине (в этом он так был похож на меня), хотя глаза его — настороженные, внимательные, при взгляде в которые становилось ясно, что их обладатель ждёт нападения, — вовсе не были похожи, если так вообще можно выразиться, на глаза обычного прогуливающегося человека. О, в его очень знакомых мне глазах вдруг обнаружилось некое подобие страха, что-то жертвенное и бесконечно для меня жуткое. Не знаю даже, как ещё это охарактеризовать.
Страх? В Антоне?.. Но довольно было для меня сильных душевных потрясений. Я просто принял это и вмиг забыл, вспомнив лишь много после — воспалённый рассудок мой не был способен на что-то большее. Я и так был излишне впечатлителен и даже болезнен — из-за всех этих горьких неожиданностей я здорово исхудал (если можно было сделаться худее, чем я был на момент приезда в город), побледнел и осунулся. В общем, выглядел я не лучшим образом, что, несомненно, предвещало болезнь, так что из-за всего этого я уже ни физически, ни психологически не мог разочаровываться.
За временное избавление я расплатился потом. Но сейчас не об этом. Я отметил новое (или я слишком много пропустил, пока находился в ступоре после окончания школы) чувство брата и успешно о нём забыл. Тогда моё внимание оказалось захвачено самим Антоном — его внешним видом, книгой в его руке, которую я заметил лишь присмотревшись, так как он, видимо, всячески её скрывал, и многими другими мелочами. Особенно я рассматривал его грязные растрёпанные волосы, какие были у него в школьное время, и пытался сопоставить образ этого человека, которого я, казалось, вижу в первый раз, и того, с кем я встречался здесь раньше. Эти двое были совершенно не похожи друг на друга.
— Что с тобой случилось?.. — тревога и изумление затмили во мне страшный стыд, и я заговорил первым, уже и не помня, кто я такой, где нахожусь и кто стоит напротив.
Он рассеянно помотал головой, словно пытаясь сфокусироваться на мне, и ответил очень странным, безумно усталым голосом.
— О, это ты… — он внезапно оживился, но даже мне тогдашнему, совсем не знавшему людей, было понятно, что «пробуждение» это фальшиво. — Со мной… со мной ничего, нет. Всё нормально.
Нормально… о нет, ему было плохо так, как никогда ранее. Но он явно не собирался что-либо рассказывать мне о своём самочувствии, хотя… хотя я, по крайней мере, достаточно узнал Антона, чтобы быть уверенным — он способен на всё. На любую выходку, пускай даже противоречащую его моральным принципам и устоям. Такой же эмоциональный и импульсивный, как и я (помню, он говорил, что изменился, но какая же глупость — слова!), он может легко поменять своё мнение по тому или иному вопросу, его ценности могут довольно легко поменяться; так что уж говорить о его поведении во время нашей встречи… да, быть может, откровенная речь — это не так уж важно, но я не верил, не верю и ни за что не поверю в то, что брат мой действительно считает, будто я могу выдать кому бы то ни было тайны его сердца.
Нет. Я никогда в своей жизни, ни за что, ни при каких обстоятельствах, даже находясь на смертном одре — ни в коем случае ни с кем не поделюсь его мыслями и откровениями. Я точно знаю, что никому, кроме него, не смогу доверять. А если бы даже и доверял, то уж точно не простил бы себе предательство наиважнейшего для себя человека — зачем мне ещё жить, как не для него, и зачем мне жить вообще, предав свой смысл жизни?
Антон оставался на месте, снова погрузившись в размышления, а я мысленно вспоминал и задавался пугающими вопросами — так прошла пара минут. Я подумал, а узнает ли он когда-нибудь, кем является для меня, и содрогнулся от одной лишь мысли. Нет, несомненно, он понял бы и не стал бы меня отвергать, но (о, как же трудно это предположить!)… но он изменился, и нет смысла и дальше отрицать очевидное. Изменился, конечно, не полностью, не до неузнаваемости, но всё же наверняка в нём поменялось и нечто более важное, чем, например, одежда; я рассуждал так: быть может, мне ещё доведётся понять, в чём же именно заключается та самая роковая перемена, а быть может, и нет. Кто знает?.. Следует держать свои чувства в секрете. Пока что. Вдруг я на самом деле жестоко ошибаюсь?
— Эта книга изменила мою жизнь, — он вдруг заговорил и, дрожа, протянул мне старую потрёпанную книгу с истёртыми надписями на обложке. Я, уже не удивляясь странному поведению Антона, с трудом прочитал: «Фёдор Достоевский: «Бесы». — Я извлёк из неё всё, что мог извлечь. Держи. Надеюсь, ты сумеешь найти там всё то, что нашёл и чего не нашёл я, — а потом, посмотрев ещё раз на предмет уже в моей руке, зажмурился, повернулся ко мне спиной и быстрым шагом пошёл по направлению к главной площади.
А я уже не обращал внимания на этот настораживающий поступок. Я понял, что на самом деле мне для счастья нужно очень и очень мало — видеть свой идол перед собой хотя бы раз в неделю, в месяц, да даже в несколько лет (хотя мне незачем было столько жить); главное — видеть его регулярно и никогда не забывать. Единственное, ради чего стоит существовать и бороться с самим собой. И пускай ещё несколько дней назад меня посетила безумная жажда жизни – за те же несколько дней я многое осознал и хоть и не избавился от желания жить, которое лишь временно спрятал глубоко в душе, но научился относиться к этому спокойнее.
Постоянный самоанализ — пожалуй, это даже приносило мне определённое удовольствие. Хотя, с другой стороны, разве можно совершенствовать то, что уже давно погублено, потеряно и теперь гниёт?