Время летело стремглав, но зима всё не наступала и не наступала, а он решил умереть именно зимой, когда ему исполнится семьдесят лет. А чего тянуть дальше? Чтобы свою дряхлую немощь взвалить тяжким грузом на плечи близких, тем более, что с каждым днём он всё больше ощущал, как его покидают силы. Да и умирать в семьдесят уже не стыдно. И горевать долго не будут, мол, что же поделаешь тут — возраст, вон сколько и до шестидесяти нынче не доживают. Только вот зима всё никак не наступит — дни пролетают, а на календаре всё Октябрь. Приходилось терпеть.
В последнее время он больше всего любил ночь — никто не мешает бродить в лабиринтах памяти, что-то вспоминать, о чём-то сожалеть. Вот и сейчас, в полнейшей темноте, он вспомнил себя молодым, когда, как не раз говорила жена, девки штабелями падали перед ним. Преувеличение, конечно, но ведь что-то такое и вправду было. «Не о том думаешь» - одёрнул он себя раздражившись. Дело в том, что как-то, в одну из бессонных ночей, ему в голову втемяшилась навязчивая мысль, что он должен, просто обязан вспомнить какую-то деталь из прошлого — нечто такое, что позволило бы действительно обрести покой, вечный. Но вспомнить не получалось, и это раздражало и вызывало головную боль. Он, вздохнув, совсем было собрался пойти на кухню за лекарством, но что-то заставило остаться в постели. Он забеспокоился — не парализовало ли — но нет, руки и ноги слушались, а вот встать, ну никак.
Тревога усилилась, когда спальня наполнилась голубоватым мерцающим светом. Мерцание расширялось, суживалось, плавало облаком и наконец приняло образ женщины, которая переливалась перед глазами, никак не обретая законченной формы — он мог различить руки, лицо, одежду, но целиком разглядеть её не получалось. «Что за чертовщина» - подумал он и хотел разбудить жену, чтобы та успокоила его на предмет помутнения рассудка.
- Это не чертовщина, это — я, Ray.
«Луч» - машинально перевёл он про себя - «бред какой-то», и закрыл глаза. Но когда осторожно приоткрыл их снова, убедился, что «бред» никуда не делся, вернее, не делась. Более того, он услышал вопрос:
- Голова так и болит?
Он кивнул. «Чертовщина», или, как она представилась, Ray, легко коснулась его лба прохладной ладонью, и голове стало легко.
- И кто же ты, Рэй? - спросил он, по-русски твёрдо раскатив английское "R", откуда ты взялась?
Она глазами повела вверх, заставив его машинально проделать то же самое. Он смотрел и не верил себе — в вышине, насколько охватывал глаз, мерцали звёзды.
- Так ты оттуда? - он снова посмотрел вверх, но опять увидел лишь потолок, - И кто же ты? - снова повторил вопрос.
- Ну, можешь называть меня своим ангелом-хранителем.
«Этого только не хватало, не дай Бог жена проснётся — тоже ведь с ума сойдёт».
- Не волнуйся, - снова угадала его мысли Рэй, - не проснётся, мы же не вслух разговариваем.
«И то верно, я ведь и рта ни разу не раскрыл» - удивился он и как-то сразу успокоился. Потом спросил:
- И от чего же ты меня охраняешь? И почему я тебя раньше никогда не видел?
- Нужды не было.
- Да вроде и теперь таковой не вижу.
- Ой ли?
Он не на шутку разволновался:
- Это ты о чём?
- Ну, как же. Тебе пришла пора, но ты никак не можешь завершить свой путь. И не удивляйся — я даже знаю, чем ты терзаешься. Всё вспомнил, даже про «девок штабелями» не забыл, а вот маленькая деталь всё время ускользает. Ведь именно это удерживает тебя Здесь? - Она немного подождала, но поскольку ответа не последовало, продолжила - Так я могу помочь. Или ты ещё сомневаешься? Тогда я на время исчезну, - и сияние действительно заколебалось и стало меркнуть.
- Подожди!
Он растерянно смотрел на Рэй, веря и не веря происходящему, и вдруг решительно поставил условие:
- Но я должен дожить до семидесяти лет. Раньше никак. Я так решил.
- Разумеется, - улыбнулась Рэй, - я знаю, что ты так решил. Конечно же, доживёшь. А теперь закрой глаза и вспоминай Краснодар. Тебе четыре года. Папа подарил тебе мячик, резиновый такой, одна половинка красная, другая зелёная. И ты тут же побежал с ним играть на улицу....
- Я вспомнил, я вспомнил! Он тогда на дорогу выкатился, и его раздавил грузовик. А я-то ведь почти догнал его. Но мама... В охапку меня, и домой бегом. Дрыгался я, дрыгался...
- Ну вот, ты и вспомнил. Только мама... потом уже появилась, а выхватила из-под колёс тебя я. И мячик твой цел и невредим. Хотела вернуть тебе его тогда, но.... Помнишь, что мама сказала?
- Помню, - обиженным, как в детстве, голосом пробормотал он, - Пока не подрасту и не поумнею, никаких мне мячей. Купили, правда, потом другой, но я всё равно жалел о том, первом — он с сомнением и надеждой посмотрел на собеседницу. А та, строго глядя на него, уже держала на ладони мячик — наполовину красный, наполовину зелёный. Он потянулся к нему дрожащими руками, готовый заплакать, но остановился:
- А как же зима и Семьдесят лет?
- Смотри!
Потолок снова исчез, и он увидел летящие хлопья белого-белого снега, а по всей ширине неба голубым цветом мерцало: «1 Декабря! С Днём Рождения!». И тогда он взял мячик в руки, нежно прижал его к груди, и, счастливо улыбнувшись — он вспомнил всё! — глубоко вздохнул.
Таким улыбающимся, с прижатым к груди мячиком, и увидела его утром жена. И не сразу поняла, что он уже далеко.
А по карнизу всё стучал и стучал нудный октябрьский дождь.