Глава 1. Гражданская война. Исход.
Маленькое войско вновь двигалось вперед по старой дороге. Снова и снова вперед. Вот уже которую неделю, верста за верстой, не замечая усталости и потеряв необходимость. Просто брели вперед, потому что знали, вперед – это значит живы, остановятся – разделят участь оставшихся и отставших. В целости сохранилась только одна повозка, на которой теперь везли не сложный скарб да малых детей. Точнее выехали на двух повозках, но одна застряла при ближней засаде и пришлось бросить ее со всем, что было в ней. Со скарбом и снедью, да бог с ней, да дите осталось, Самсон, годов шесть от роду. Спал он внутри под тряпками, не успели ни забрать, ни разбудить. Бежали все, как сумасшедшие, дед Потап лошадь стегал, пытаясь сквозь деревья не застрять ступицей. Выбрались.
Аксинья шла низко опустив голову. Это ее Самсон был. Какая же она мать? Дочки старшие уехали. Да не достать их теперь. Старшая за белогвардейцем оказалась. Теперь так они зовут себя. Как в женки брал, обычным парнем был, деревенским. Плотником хорошим. А набежала беда лютая, так и поменялось все. Он семью свою, как только началось все, собрал и в Пруссию засобирался, да и вывез-таки. Олеся, дочка вторая, от сестры ни на шаг, так и уехала с ними. Двое близняшек-мальчишек было. Да двоих и не уберегла – один в позапрошлую зиму от чахотки сник, над вторым тряслась, глаз не спускала, от него ни на йоту не отходила. И вот… нету Самсончика… спит… или порезали, ироды… Пятого ей не осилить, мужа убили еще в первую мировую, брат в хате сгорел, когда мать пытался вытащить из горящей хаты… она одна осталась… С вечным крестом – не уберегла – никого не уберегла… зачем Боженька саму жить-то оставил? Вчера в реку свалилась, едва с порога вынули… Зазря, может? Быть бы русалкою зеленовласою… Может, да, а может, и нет…
Бой был в соседней деревне, километрах 10 от нашей. Нет, в нашей не было. Да сил-то у наших меньше было. Побили много, отступить пришлось. Дед Потап один прискакал, да сказал, чтоб срочно пожитки с собой забирали да коней и скот, и уходили в леса на восток. Вот пока недочеловеки с соседней деревней разобрались, да к нам наметились, многие успели через реку справиться, да мост переломать. А те, как увидели, что деревня пуста и мост сломан, совсем озверели и стали дома палить. А деревня богатая была, поколениями жили, дома из крепкого дерева, все под тесом были. Всё-то люди забрать не могли. Да и что впопыхах соберёшь? Так, что под руку попадало, то и хватали. Вывалил народ на берег реки, смотрит на другой берег и поверить глазам не может, горит добро, тяжким трудом нажитое. Ребятишки орут, бабы в голос причитают. Увидели душегубы с той-то стороны и давай из ружей палить… Степана Марьянина первым скосило. Мы все с берега в лес-то и утекли. Страшно было!
И брели все вперед с одной мыслью живой – земли в кубанском краю вольные, на каждую «мужскую руку» полагалось по несколько десятин пахотной земли. Правда, это в конце прошлого века было, но вдруг ничего не изменилось? Не зря же царская охота там организована была? Сам князь Сергий Михайлович эти места привечает. А люди говорят, что красоты там неописуемые, а уж дичь сама в огороды запросто ходит. А земля, как родит! Хоть по 2 урожая собирай за раз. Сказочные места. Может, и нам повезет?
Устала Аксинья, к дереву прислонилась, глаза прикрыла и забылась. Снится ей сад яблоневый, весна на дворе, ручейки звенят, первоцветы гордыми головками из-под сугробов подымаются, а она идет в кошуле белой-белой с красной вышивкой, да юбка с алыми розами, и бежит к ней Самсончик, ручки раскинув… Малой еще, едва ходить выучился, да упрямый такой– как на ножки встал, так теперь только бегать и хочет… Аксинья руки-то раскинула и как закричит: «Самсончик, любый мой!» И проснулась… глаза открыла… смотрит по сторонам, ничего понять не может, как вдруг слышит слабенько так: «Мамко, где ты? Мамко, вытащи меня!» Стала она головой крутить по сторонам, да прислушиваться… Слышит, шебуршится что-то метрах в 10 от нее, под дубом старым. Подошла, смотрит, яма под деревом, листьями засыпана, а на дне дите ее копошится, в глине измазалось все, шкребется да по стенке все вниз сползает… «Сыночку!» - закричала Аксинья, юбки подобрала, да уж пригнуть вниз собралась, как цапнул ее кто-то за локоть, да так умела и больно, что она аж на спину опрокинулась. «Куды, бестолковая», - дет Потап, хоть и стар, да сноровки своей не потерял. «Мы тебя, дуру, больше часа шукаем, вместо того, чтоб вперед идти, а она тут прохлаждается!» Аксинья ресницами хлопает, из глаз реки текут, едва слово выдавила: «Так сына… там» и пальцем на яму показывает. Глянул дед Панас и обмер весь, и правда дите потерянное в глине кувыркается. Снял кушак, в яму спустил и гаркнул так, что Аксинья обмерла вся: «Эй! Мужик! Коле жив, хватай кушак да держись!» Самсон поднял голову, всхлипнул, лицо кулаками грязными размазал, да за кушак схватился. Да так цепко, что за один рывок дед Панас его оттуда и выудил, как щучку. Схватила Аксинья сына, к себе прижала, рыдает навзрыд, идти не может. Ткнул ее дед Панас под ребро, чтоб в своем бабьем не растворялась, показал вперед да назад, мол, догнать нас могут, нечего рассиживаться. Спасли мальца и то славно. Помог подняться девке, мальца за плечи кинул и пошел в сторону их маленького обоза, маленького войска своего.
Глава 2. Прибыли.
Отгорел закат и луна облила лес желтоватым светом. Он перестал щуриться, т.к. в сумерках всегда видел лучше, чем на свету. И сразу успокоился. Его всегда убаюкивал и успокаивал ночной лес, он был ему почти родным домом. Здесь он мог быть сам собой. Он дружил с белками, подкармливал молодых ланок, а совы вообще свободно садились ему на плечи. Он был лес и лес был им. Запах, воздух, тишина – все растворялось в нем и он растворялся во всем.
Останавливался он всего дважды. В первый раз, чтоб немного передохнуть и подышать этим лесом – возле большой засохшей осины, что стояла у скрещения давно заброшенных лесных троп. Он бы давно убрал это засохшее дерево, но уж больно любы были воспоминания, как с зазнобой своей Дуняшей убегал от строгого отца, да хоронился в кустах с нею. Как смеялась она звонко на любые шутки его, да так заразно, что в душе его подымалось все, и радость заслоняла весь мир вокруг. В миг тот он готов был улететь на солнце и принести любимой его кусочек. Да и сама она была, как солнышко яркое, светлая вся, русоволосая, с вечно смеющимися глазами синими, как озера в горах, озорная и шкодная. Вечно что-то придумывала, куда-то тащила его, и спрятавшись в густой траве, прижималась так крепко и нежно, и такой маленькой и хрупкой казалась, такой беззащитной, что Григорию хотелось поглотить ее всю, лишь бы защитить, схоронить от мира этого хмурого, грубого, чтобы не дать сгинуть этой улыбке ее жизнерадостной. Когда медведь на его глазах в один момент задрал любимую лайку Эльбу, он просто места себе не находил. 12 лет он был не разлучен с собакой, вырастив ее из малюсенького щеночка, когда и сам еще щенком был. И только в руках Дуняши он мог ненадолго забыться от ужасающей потери. Ощущение было такое, будто остался без кожи и без глаз одновременно. И только Дуняша смогла вернуть его к прежней жизни, убедив взять еще одного щенка, вернув покой в его измотанную душу.
Второй раз он остановился, когда с высокого, крутого холма перед ним открылась деревня. Взгляд его мгновенно отыскал один из домов на краю деревни под низко нахлобученной приземистой крышей – и больше не покидал его. Дом отца его, дом жены его, дом его семьи. Он любил и отлично знал и этот дом, и все его окружение. Но на этот раз что-то было не так. Была тишина, но возле дома кто-то был. Никого не было видно, но он мог поклясться, что кто-то притаился за углом. Его охотничий инстинкт еще никогда не подводил. И он опрометью, огромными прыжками помчался обратно, не разбирая дороги и совершенно не заботясь ни о чем. Ему не было дела до посторонних ушей, способных услышать хруст и шум, который он издавал. Дома он оставил пристарелого отца и малолетних детей. Он должен быть в хате до того, что кто-то неизвестный решится хоть на что-то.
Когда спустился в селение, пошел тихо и мягко. На селе никого, все по хатам разошлись, даже лучины почти все погасили. Решил обойти дом с тына, и не успел за угол завернуть, как услышал тихое, едва различимое: «Уважаемый…» Григорий остановился и замер. Давно к нему так не обращались официально. Удивился. Он всегда думал, что умеет подкрадываться незаметно, а тут его видели, а он нет… «Уважаемый, - снова услышал Григорий едва различимый шепот, - Я не вижу тебя, но слышу, что ты там. Сделай еще одно благодеяние в жизни твоей… Прикончи меня, если хочешь, но семью мою сбереги… Христом Богом прошу… Устали все, из сил выбились… Дите у Марьяны уже не кричит даже… Помоги…» Старик затих и больше не говорил, и не шевелился. Григорий вышел из-за угла и увидел, что вдоль тына до самого конца девки сидят, детей спинами закрывают, а сами просто с ног валятся, косынки на бок посбивались, непослушные растрепанные волосы по лицам разметаны. А перед ними старик едва стоит, за тычину держится, шатается, но стоит. Увидел возвышающуюся над собой фигуру Григория, вскинул руку для крестного знамения и осел тихо. В тот же миг подхватилась одна из женщин, прильнула к старику, приподняла его лицо в своих ладонях и склонилась над ним. Затем сорвала платок и стала бережно обтирать его лицо. Смоляные локоны огромной копной рассыпались по хрупким плечам. На одном плече рукав порван, виднелась серьезная царапина, успевшая уже воспалиться… Потом повернулась, сверкнула зеленым глазом в свете зажженой в доме лучины и попросила вкрадчиво: «Прошу… очень… Устал он, без сил совсем… Приюти на одну ночь… мы мирные… А завтра уйдем мы.» Голос ее лился нежной свирелью. Григорий заслушался. Даже удивительно было слышать такой звук от зрелой девушки… Пока Григорий оглядывался по сторонам и размышлял в нерешительности, к его коленям метнулось и прижалось что-то живое и теплое. Дрожащее. Плачущее. Неохотно повернув голову, он посмотрел вниз и увидел ту самую темноволосую девушку. Несчастная смотрела на него с ужасом и надеждой. Губы её шевелились, по нежным щекам катились слёзы, зеленые глаза молили спасти. Григорий наклонился, взял девушку под мышки и приподнял с колен. Правая рука его почувствовала сумасшедший стук сердца, метавшегося в почти бесплотной груди. И в это время откуда-то сбоку долетел страшный удар и затем – тяжёлый, медленный грохот. Крупная дрожь сотрясла девушку. «Не бойся!» - пришел в себя и улыбнулся Григорий, - это отец проснулся и засов открывает». – «Пойдемте в дом» - и показал рукой в сторону осветившегося открывшегося дверного проема, на котором показался силуэт отца Панаса, шаркаюшего по крыльцу калошами на босу ногу, держа над головой лампу и всматриваясь в темноту слепыми глазами. За ним тут же высунулись две русые головки – одна с косой, другая с лукавой ухмылкой. "Даня, Дуня, марш в хату, - строго скомандовал Григорий, и чуть позже мягко добавил – У нас гости, Дуняша, собери на стол».
Григорий легко подхватил на руки почти невесомое тело впавшего в забытье старика и кивком головы указал остальным, чтобы двигались в хату. Аксинья не заставила себя долго ждать, легко и умело подхватила малого тощего мальчонку на руки, который тут же обвил ее ручонками и ножонками, как обезьянка, пробежалась вдоль тына, поднимая, приободряя и успокаивая остальных девок и детей, и первая вскинув голову смело вошла в светлую полоску двери. Там на мгновение остановилась, обернулась проверить, все ли следуют за ней, сурово поглядела на обмякшее тело старика в руках Григория, и убедившись, что все в порядке, перешагнула порог. Последним вошел Григорий, тяжело переступая порог и слегка пригибаясь, чтобы не стукнуться головой. Затем аккуратно положил старика на широкий сундук-скрытню прямо поверх лоскутного покрывала. Аккуратно придерживая голову старика одной рукой, дотянулся другой до маленькой подушки с кровати и только устроив старика, наконец, обернулся и осмотрел прибывшее войско.
Глава 3. Знакомство.
Новоявленные самоназванные гости уже успели разойтись по зале, кто-то сидел на лавках, кто-то на стуле, дети прижимались на полу к ногам женщин. Наконец, Григорий смог осмотреть вновь прибывших.
Смоляноволосая русалка, видимо, была главной, т.к. у нее единственной взгляд был орлиный. Когда глаза ее встречались с Григорием, того кидало в жар и смуть, как будто он должен куда-то срочно бежать и что-то делать. Остальные девки поглядывали на все исподлобья, ссутулившись, подчиняясь судьбе и ничему не удивляясь и не сопротивляясь.
После короткого знакомства оказалось, что вновь прибывшие – беглые толи с Беларуси, то ли с Украйны после погрома и лихой годины. Дед Потап был отцом всего этого семейства. Жинка его Зинаида сгинула лет семь назад от хворины неизвестной. И остался у него только выводок его: старший Клим - высокий, статный, черноволосый, второй сын Елисей – худенький, русоволосый, очень смышленый, выучившийся говорить на латыни и польском. Но старший сын погиб в первую мировую, а второго пришибло бревном, когда лес готовили на зиму.
Третьей была Аксинья – смоляноволосая русалка в настоящем 34-35 лет отроду, при одном косом взгляде на которую у Григория холодок и мурашки пробегали несколько раз по спине туда и обратно. За нее все время цеплялся, наподобие обезьянки, худенький мальчонка, который, казалось, совсем ей не мешал. Она умудрялась двигаться и делать свою работу, совсем не замечая его, только периодически останавливалась, вытирала лоб тыльной стороной руки, прижимала к себе головку мальчонки, и застывала на несколько мгновений, закрыв глаза, прижав его головку к своим губам и едва слышно шевеля губами, на выдохе повторяла: «Самсончик мой». Потом, словно опомнившись, поправляла косынку и шла дальше по своим делам. Иногда она спускала его на пол, и мальчонка послушно бежал рядом, держась за юбку мамки.
Следующей за ней следовала Марьяна высокая тоненькая девушка с круглым цвета слоновой кости лицом, на котором ярким маком выделялся маленький пухлый ротик и широкие чернявые брови вразлет, с гладкими цвета воронова крыла с синеватым отливом волосами, аккуратно заплетенными в 2 длинные косы, перекинутые на грудь через гордо вскинутые плечи. На вид ей было лет 27-28 и около нее постоянно вились девчонка лет 7-8 Варенька и мальчонка лет 4-5 Тарасик. Она постоянно нервно поглядывала то на Аксинью, то в окно, то на дверь, постоянно то надвигая на лоб косынку, то сдвигая ее подальше.
Самой младшей Олесе было лет 16-17, она была маленького роста, не в пример остальным членам своей семьи, такая же черноволосая, как и Аксинья, с непослушными барашками волос, которые так и норовили сорвать сдавливающую их косынку и разметаться по плечам огромным мягким блестящим океаном. Она держала за руку брата - мальчонку 5-6 лет, который всегда послушно сидел подле нее, ни на миг не отпуская ее руки. Мальчонку звали Игнат.
Когда все отдышались и немного пришли в себя, Аксинья глубоко выдохнула, резко широкими шагами подошла к Григорию, тронула его за рукав, и сказала: «Мы здесь еще не все... Еще мужчина есть.» Григорий вскинул удивленно брови, чувствуя бешенство, вдруг неожиданно всколыхнувшееся в груди. «Муж Марьяны, он ранен, он в повозке, без сознания уже несколько часов,» - поспешно протараторила Аксинья, опустив глаза. «Слава Богу, - почему-то подумал Григории, ощущая, что его, как ведром холодной воды, окатило, бешенство как ветром сдуло, оставив след непонятного смущения, даже щеки слегка порозовели, благо кожа загорелая и задубевшая под горными ветрами, не выдаст позорного малодушия. Он шумно выдохнул и сказал: «Что ж не сразу сказали? Ему, поди, помощь боле всех нужна. Веди, показывай!»
Марьяна вмиг подхватилась с лавки, но Аксинья строгим взглядом и резким взмахом руки остановила ее. По ее щекам тут же молча побежали 2 мокрые дорожки, хотя она не издала ни звука, дети задрали головы и еще крепче обхватили ноги матери. Марьяна так и осталась стоять, глядя вдаль ничего не видящим взглядом.
Дед Потап спустил ноги с сундука и прошамкал: «Я провожу, покажу все.» «Отдыхай, тять, я сама покажу», - сказала Аксинья, поправила платок на плечах, передернув ими, будто сбрасывая тяжкую ношу, и обернулась на Григория с вопросительным взглядом: «Пойдем?»
Выйдя на двор, оба синхронно поежились, ночи в ноябре были уже прохладными, и ни слова не говоря пошли к ближайшему орешнику. Аксинья впереди, следом Григорий, невольно любуясь ее неспешным ровным шагом. Там в кустах обнаружилась повозка. «Ух, ты! – выдохнул Григорий, увидев запряженную лошадь, - Белоросская упряжная» - присвистнул он. Подошел к лошади, сунул ей в нос кусок сухаря, погладил по холке. Лошадь расслабилась, фыркнула и потрясла головой. «Эта Каурка, а за повозкой еще Фиалка привязана. Веди домой! Степан стонать начал, дай Бог, в себя приходит,» - Аксинья положила руку на что-то возвышавшееся в повозке и вопросительно посмотрела на Григория. – «Пойдем, чего же ты?» Григорий замешкался, скидывая морок, выдохнул и, насупившись, молча пошагал к дому, держа под узцы упряжных красавиц.
Глава 4. Новые гости.
- Как звать его? - кинул через плечо Григорий, едва обернувшись.
- Степан, - спокойно и ровно ответила Аксинья.
- Давай нового твоего в баню отнесем, там вода есть, обмыть его надобно с дороги, рану посмотреть, - сказал Григорий, как подошли к забору.
- Ну, в баню, так в баню, - покорно выдохнула Аксинья. – Только не мой он, а Марьянин. Но это не важно. Марусе с Тоней в бане да на кухне все сподручней будет.
- Кому-кому? – резко остановился Григорий и удивленно обернулся на свою гостью. От неожиданности обе лошади заржали и забили, приподнявшись, передними ногами.
- Марусе, - совершенно спокойно сказала Аксинья, - с Антониной – это кухарка наша с дочкой. В дом господ отказалась идти, потому около летней кухни осталась. Сказала, если что, лучше в повозке переночует да за Степаном присмотрит.
Теперь понятно стало Григорию, почему ему поначалу показалось, что женщин и девок возле тына больше было, чем в зале разглядел. Он-то подумал, что совсем его морок забрал, как Аксинья его своим орлиным глазом накрыла. Но нет, и охотничьи инстинкты на месте, слава Богу! Его просто в замешательство ввели. Встряхнул головой, по-зажмуривался несколько раз, опять головой помотал, ну его, морок, этот, чуть и вправду себе доверять не перестал. Просунул руки под тело Степана, вскинул резко вверх, да крякнул от неожиданности, аж поясницу прострелило - мужик уж больно крепок оказался. В деревне своей только их семейство богатырским ростом отличалось, остальные гораздо мельче были. Но этот точно фору даже ему даст… Но делать нечего, поднапрягся, поднял что-то бормочущего в полу-забытьи Степана, дошел до бани и открыв плечом дверь, зашел внутрь и положил его на лавку. Пошарил вслепую по столу, отыскал лампу, чикнул спичкой, поджег фитиль, прикрутил его малость, чтобы стекло не лопнуло и в глаза не било, и поставил ее на стол в изголовье кровати. И только сейчас оглядел вновь прибывшего. Мужчина и вправду был огромного роста, на плече кровавая повязка сбилась. Лоб грязной холстиной перетянут, борода черная растрепана. Ну прямо горец дикий, Мцыри какой-то…
- Маруся твоя печь растопить сможет? – спросил Григорий, - я покажу, где дрова и откуда воды наносить можно. Искупать его нужно, рану обмыть и обработать.
Прибежала Маруся, юркая женщина лет 45, за ней хвостом дочка Антонина с волосами рыжими, с рыжими бровями и длиннющими ресницами и глазами сиренево-васильковыми. Я, - говорит, - баню истоплю, да Степана обработаю, а Тонечка может Вам с ужином помочь, покажьте ей, где и что лежит. Сказала и тут же в дровню кинулась. Тоня глаза потупила, руки под передник спрятала, да губы закусила. Смотрит исподлобья и машет головой: «Да, давайте с ужином помогу», - и краска ярким румянцем залила ее белое с мелкими конопушками лицо. Смешно стало Григорию, давно у него таких хлопот не было, обнял по-отечески рыжеволосую Антонину за плечи и сказал: «Пошли, Тонечка, кухню покажу, не все же время мне самому кухарить».
Глава 5. Ужин.
- Что есть у вас готового? – спросила Тоня.
- Хлеб, курица отварная, овощи, сыр, - задумался Григорий, - ну, и сметана, молоко, конечно.
- Давайте быстро сделаем бутерброды, - предложила Тоня, - все устали, готовить некогда, всем бы перекусить, да впервые за последнюю неделю поспать. Кто-то сможет мне помочь, печь растопить да воды вскипятить?
- Я Дуняшу позову, ей хоть и 12 от роду, к печи ее еще не подпускаю чугунки переставлять, но на подготовке ей равных нет – порезать что-нибудь или придумать.
- Вот и ладненько, давайте Вашу Дуняшу, мы с ней быстро справимся.
Пока Дуняшу звали, Тоня печку растопила, чугунок с водой греться поставила, да сковородку. А как пришла Дуня, решили они бутербродов наделать.
(продолжение следует...)