"Ты слышишь, как плывёт лихой лосось в ледяных водах? Как кричат двое чёрных воронов, слетающихся в ожесточенной схватке, как падают их синеватые перья на снег? Как крадётся по лесным тропкам матёрый хищник? Как скрипят обеспокоено белесые берёзы на промозглом ветру? Как шепчет талая вода и голосит задиристое рыжее пламя?"
– Знаешь, мне бы только спросить…
Я не сумел договорить. А шаманка лишь усмехнулась в ответ на мои слова, резко вздернув голову так, что по её плечам покатились разноцветные птичьи перья, подвешенные на пёстрые ленты, вплетенные в волосы. И подкинула в еле дрожащий над снегом костёр сноп высушенных летних трав.
– Молчи, чужеземец…
И сквозь затлевшие на огне сухие цветы потянулся плотный молочно-белый дым. Горький, как полынь, но сладкий, как сахарная медуница. Шаманка подалась вперёд, увязнув руками в густом мареве, что усердно и ровно задымилось вверх, к холодному синему небу.
"Когда-то не чурались огня и стылых метелей. Не косились надменно на шепчущих звериные молитвы, не искали насмешки в их затуманенных глазах. Неужели ты пришёл, дабы заново научиться слышать?"
Она повалилась на снег, вцепившись в него оголёнными руками, и то ли зарычала, то ли завыла – я не смог разобрать, только мурашки поползли по коже от низкого затяжного гула. И закололо где-то в затылке от этого пробирающего травяного аромата.
"Они думают, что ели не водят хороводов, не пляшут под звёздным небом, опоясанным цветастым северным сиянием. Не гнутся их узловатые ветлы в удар за ударом по натянутой желтоватой коже. И не воют камни, качаясь на скалистом утёсе."
«Мне бы только спросить…» – мысленно повторил я, и мгновенно её немигающие глаза уставились на мои, будто утягивая куда-то в гущу рыжего пламени и пахучего марева. Я толком и вопроса не знал, но он был не нужен.
Резко лезвие каменистого кинжала ударило по её чистой коже запястья… Или всё ж по моей? Я, кажется, даже вскрикнул от мимолетной боли, и рука онемела.
Багряный дым завился над костром.
"По груди ползёт лиловый вереск и жухлая низкая трава, у горла – болотная клюква и лесная костяника, по плечам – луговые кусты. Губы песчаными морскими косами обведены, глаза смотрят зыбкой водянистой рябью, и власы вьются тёмной тайгой."
Она вознесла трясущиеся пальцы к лазурной выси, и сосны будто склонились ниже, к костру придвигаясь. Удар по натянутой желтоватой коже бубна, обрисованной красным узором, и перья встрепенулись на цветастых лентах. Ещё удар, и мир вовсе покосился перед глазами, только скалистый берег вдали загадочно улыбнулся.
"Это надо мною реют быстрые пичужки и ясные соколы, и бегут по ладоням изящные северные олени, и в крови моей полощутся косяки серебряных рыб, и волки рыщут на моих шрамах."
Загудело, зазвенело, заплясало, поразмылось в мутной голове… Только небо холодной грудой рухнуло на макушку.
"Ползи же под снегом, землею ползи, растяни руки над смеющимися утёсами и не пугай блестящую плотву в своих глазах."
Шаманка запела глухо и громко, покачиваясь из стороны в сторону, почти оглушила, и сердцем трепыхался диковинный инструмент в её руках. Только снег спасал от нарастающего жара взвившегося огня.
"Слышишь ветряные песни и гулкий звон мерцающих звёзд? Стук камней, перекатывающихся на дне горных ручейков?"
– Ответь же…
Шаманка приложила окровавленный палец к губам.
– Слушай! – прошипела она.
И голова разом нещадно и болезненно загудела, тем повалив меня на горячий, мокрый снег. И сосны мерно качались, придвигаясь ближе к костру.