Допустим, что эти люди, незнакомцы, находят профессионала в своем деле, настоящего умельца, пронесшего через всю жизнь секреты определенного мастерства, неважно какого, пусть будет резьба по дереву или кузнечное искусство, они просят его сделать, за определенную суму, некое изделие, вершину его умения, демонстрирующее конечный продукт долгих год тренировок, ошибок, мозолей, трещин, испорченного материала, опущенных рук, радостей, удачных экспонатов, подарков, удовлетворения, капель пота,стертого со лба. Они говорят: "Этим документом подтверждается, что Вы отказываетесь от продолжения работы в сфере, в которой стали лучше, чем остальные, после того, как завершите конечный продукт, за который вам будут уплачена следующая сумма".
Мастер думает: "Что делать?". Следует ли променять на деньги свои знания и свои умения? Обстоятельства складываются так, что давно не поступало выгодных заказов, что некоторые были вовсе не оплачены, и эти вещи, кропотливо собранные и готовые служить новым владельцам, они теперь пылятся на складе, в гараже, в кладовке и рассыхаются, ржавеют, "теряют характер". А дочь взрослеет, ей скоро в Университет, а еще кредит, да и родители старые, не дай Бог, что-то случится. Короче, мастер соглашается на предложение, на причуду богатых, не до конца улавливая некоторую закономерность в системе неоплаченных заказов и отсутствия клиентской базы, пропавшей месяца два назад неведомо куда, хотя объявления исправно вывешивались и публиковались в Интернете. Сейчас вопрос между просто и сложно, самый зловредный вопрос из всех. И квартира, запах дерева, искры железа, Природа, машины, Город, жена, дети, родители - никто не осмеливается вмешаться в решение мастера, считая его взрослым человеком, а знание, которыми он владеет - забавным бременем, которое не стоит того, чтобы рисковать общим благополучием.
Мастер выбирает деньги. Большие, громадные деньги. Вершины этих денег по утрам маячат за кухонными занавесками, растворяясь в сероватых полутонах утреннего февраля, танцующего с неповоротливым жилмассивом, хмуро взирающим на бледное лицо мастера, прячущего глаза в первую из шести чашек с кофе. Он звонит по указанному номеру и соглашается, двадцать раз говорит "спасибо" и один раз "пожалуйста". Теперь ему требуется определится с последней работой, с венцом, который он возложит на алтарь собственной Голгофы, в которую превратится неизбежно жизнь, он это знает столь же отчетливо, как отчетливы визгливые крики чаек в первым день на морском курорте. И все же есть важнее вещи, чем собственная радость и удовлетворение, этим может быть новый телефон для дочери, его ведь не выпилишь из дерева, или вояж в хороший ресторан с женой, где ее глаза будут блестеть от столового серебра, игристого вина в изящном бокале, от всех зеркал, молчаливо впитывающих образы жующих лиц. Себе, в конце концов, взять хорошую машину. Дачу купить. Каждый год - за границу, на Юга. Хорошо ведь. Капает с крыши, задрожали, от проезжающего трамвая, в шкафу сервизы, еще на свадьбу подаренные, вороны скачут с ветки на ветку по истрепанной березе, хрипло каркая, бранясь друг с другом.
Весна совсем скоро. Вечером, на пару минут, набегает ветер издалека, и он особенный, в нем обещания тепла и той милой зелени, что ползет отовсюду, желтея затем короной одуванчика под ногами, который бережно переступаешь и оглядываешь еще, запоминая. Вот, я отдал долг той радости, что ты принес. Цветок теперь вечен. У мастера созрел план и образ предмета, последнего предмета его искусства. Он необычен и прост единовременно, его геометрия потрясает своим изяществом, в нем скрывается тень и свет, а малая функциональность скорее прельщает, чем отталкивает. Мастер предоставил разработку заказчикам и они смолкли, смущенно переглядываясь. Мастер понял, что им понравилось,но они не хотели показывать вида. Ограничившись лаконичным: "Делайте", они удалились, оставив мастера наедине со своей гениальностью и самым лучшим материалом, самым лучшим инструментов, с его безграничной фантазией и огнем созидания, горевшим внутри души, начинающей крошиться под напором сильных пальцев обыденной размеренности.
Лихорадочно начав, он вознесся в своем исступлении над Городом, перед ним предстала вся его пыль ночных фонарей и бегущих фар, Город преклонился перед мастером и тихо напевал ему,подсказывая,под каким углом резать вещь, а под каким просто смотреть, оценивая ее. Утро широко раскрыло объятия, шагая в зрачки мастера, сужая их и терпеливо выискивая в протяженности лучей значения, которые необходимо придать словам,выгравированным на боковой поверхности предмета. Весна пела в окно водой, а в апреле пала, внеся в раскрытое окно белый лепесток распустившейся вишни, желающей напомнить мастеру, как прекрасен белый цвет, умирающий к краям в лазурь. Защебетало лето и тени от ветвистых конечностей деревьев усеяли паркет мастерской, шелестя листвой и грозя грозами, эхом отдающихся от глухих стен. Мастер то ускорялся, за день шагая вперед на километры, то засыпал, видя чудесные сны, в которых предмет разговаривал с ним, давая ценные советы и указания, а затем превращаясь в птицу, побег, облако, скрываясь из глаз в тумане мысли.
Настал последний день. Все было практически готово. Мастер плакал и заканчивал финальные штрихи, не замечая в волосах изогнутый полумесяц дубовой стружки, не замечая, что Природа оделась в золотое, а небо стало мнительным и при первой облачности было готово разрыдаться или упасть в обморок. Жена приходила проведать его, но он не обратил на нее внимания. Звонила дочь, но он не брал трубки. Его руки кровоточили, мелко дрожали и отказывались слушаться, сердце трепыхалось, желая прерваться на перекур. Предмет обрел тело, обрел лицо, его сердце уже билось, ровно и ритмично, толкало величие в каждый завиток,разливаясь по резьбе инородным блеском, придавая безмолвию древесины оттенок человечности, осталась душа, и ее мастер втискивал внутрь, пристально вглядываясь, до боли, в саму суть предмета, разворачивая его ткани и сворачивая их в трубку, перемешивая и крича на каждую из черт этой вещи, пятясь и нападая на нее, пока, наконец, в предмете не поселилось что-то, способное со временем вырасти в вечность, на чем отдыхал бы взгляд любого из человеческого племени и говорил ему: " все будет хорошо, только подожди".
Пришли заказчики. Они обступили предмет,боясь ненароком прикоснуться к нему. В мастерской было полутемно, но свет исходил из вещи, что лежала перед ними. В ней воплотилась надежда весны, оптимизм лета, мудрость осени и фундаментальность зимы. Мастер сжался в комок на кушетке у окна, он боялся теперь жизни и боялся тех слов, что скажут ему богатые, любое из них разрушит момент, разобьет хрусталик секунды и порежет предмет и мастера, возвращая все на круги своя,отбрасывая время к нулю и поражая до боли той далью, которая еще предстоит быть прожита ими,друг без друга, создание без создателя.
Богатые толпились, охали и вздыхали. Один из них махнул рукой, в мастерскую внесли камеру. Мастер настороженно приподнялся и начал наблюдать за их действиями. Пожилая дама повернулась к нему и сказала: "Спасибо". Остальные зааплодировали. Охранник тела внес канистру, начал обильно поливать вещь жидкостью. Мастер завороженно следил, и за ним следили, в первую очередь - мертвый глаз камеры, а затем -все богатые, развернувшись на носках следили за его лицом,за его глазами. Чиркнула спичка. Вспыхнуло пламя. Предмет почернел и спустя пару минут исчез, странно посвистывая и захрипев, разламываясь на угли. "Маска, а не лицо" - сказал один. "Я ожидала большего" - сказала другая. "Ерунда" - подвел итог третий. Развернулись и вышли вон, не закрыв за собой дверь. Ароматный дым танцевал под потолком, мастер стряхнул стружку из своих волос и пошел домой, шурша опавшими листьями на мостовой.