(Отрывок из романа "Год Чёрного Петуха")
Над тайгой проносились весенние ветры. Сырые и тёплые, они мчались с запада, развевая предутренние туманы и гоня по просторам небесных пастбищ гулевые стада разбухающих тёмных туч. Снег серел, оседал, становился тяжёлым и рыхлым. И уже тут и там по обнажающейся земле, густо устланной перегнившей листвой и хвоей, пробивались отчаянные ручейки, то сливаясь воедино, то своенравно разбегаясь в разные стороны. Пробуждённые от спячки берёзы и сосны утопали по «колена» в воде, а застлавшие небо свинцовые тучи угрюмо отражались в ней. А когда между ними неожиданно появлялся , словно солнечный зайчик, чистый просвет, то вода золотилась и голубела, словно кто-то подкрашивал её охрой и аквамарином.
Это было в тайге. А на старой послевоенной вырубке, где уже много лет располагались режимная колония, рабочий посёлок и лесозавод, весна хозяйничала вовсю , подмывая лежнёвку, дома и бараки, и саму неоглядную запретную зону, огороженную высоким деревянным забором и двойной стеной проржавевшей колючей проволоки.
Ветры мчались и пели, принося с собой свежесть морей и подснежников. Часовые на вышках шалели от их ароматов и, почти машинально следя за территорией, тосковали по дому, по родным, по подругам.
Тосковали солдаты. А о заключённых и говорить было нечего. Потому что те, у кого кончался срок, заповедно считали дни и ночи, остающиеся до освобождения. Ну а те, кого ждала дальнейшая неволя, лишь мрачнели и ещё больше замыкались в себе.
Заключённый Алексей Чередов был одним из таких невезучих. Ещё сравнительно молодой, он уже третий раз сидел за разбой и грабежи, справедливо считаясь особо опасным рецидивистом. Всего лишь год отмотал он из положенных ему на этот раз десяти, но и этот год изнурил его так, что он стал всерьёз бояться за свою психику.
Впереди же маячили ещё девять лет, без надежд на амнистию, или гуманный пересмотр дела. Девять лет бесконечной тоски и отчаяния, самим собой же вычеркнутых, выброшенных, выскобленных из жизни. Когда он, наконец, выйдет отсюда, ему будет сорок два, а за плечами ни семьи, ни друга надёжного. Начинать всё сначала по крупицам и крохам? Это не для него, да и вряд ли удастся. Хотя нынче на воле можно жить вольготней: повязаться с рэкетирами , или, наоборот, с кооператорами, получать до поры до времени премиальные «бабки», а когда придёт час, провернуть нечто крупное и, урвав миллионы, уйти, затеряться, и жить долго, не горюя, в своё удовольствие.
В том, что замыслы эти вполне осуществимы, Алексей не сомневался. Разномастных дельцов на его долю хватит. Однако для того, чтобы все они потрудились на него, нужна свобода. А её - то как раз не украсть и не вымолить. Значит, выход один – безоглядный побег.
Но куда убежишь из этой дикой глуши, где на сотню вёрст одни лишь зоны, леспромхозы и спецпоселения, контролируемые строже, чем иные засекреченные военные объекты? Только в те же болота, в топь, в трясину, в зыбун. Ну а там ищи не иши, начальничек, ничего не найдёшь, как ни расстарайся.
Можно было бы возложить хоть какие-то надежды на больницу, расположенную в райцентре, через который днём и ночью из Архангельска и Воркуты, Сыктывкара и Котласа идут пассажирские поезда и товарняки. Только эта больница – та же лагерная зона среди зон. Правда, болящим там вольготнее, чем на строгих режимах. И гулять выпускают, и иные послабления дают. Так что можно подкопом заняться, или даже через морг попытаться бежать.
Но а если удастся – так дальше не легче: вся дорога до Вологды, а не то и до Ярославля в постах и опергруппах – сети частые, надёжные, и мышь не проскочит. Однако при фарте и уме – можно выпорхнуть. Ну а там – страна большая, лови, если поймаешь!
Однако нынешние «суверенитеты» кого хочешь с ума сведут . Только беглому человеку они даже на руку. Затаись где-нибудь в Прибалтике или Туркестане и дыши спокойно, посмеиваясь, представляя, как родимый осатаневший угро, не смыкая глаз, ищет тебя на просторах Отчизны.
Но попасть на «Центральный» можно только в исключительных случаях: с прободением язвы, или с явным инфарктом. Можно, конечно, симульнуть , или что-то «замастырить». Да только врачи там искушены и безжалостны. Ради хохмы уложат на операционный стол, да и вырежут что-нибудь, чтобы другим неповадно было. Случалось уже подобное, слухи об этом по всем зонам ходят. Ну а если даже и примут в стационар, то для побега нужно время и обстановка подходящая. Так что думай, Лёха, суши серое вещество и чаще врачу надоедай, чтобы знал он, мент поганый , какой ты истинно больной!
Вдалеке, у проходной, раздались частые удары молотка о рельс. Начальник конвоя извещал об окончании смены. И тотчас же из цехов, мастерских и лесопильни потянулись к вахте заключённые, с нетерпением ожидая вывода в жилую зону. Там можно было поесть, расслабиться, подумать о дальнейшем своём житье, добыть водки, или анаши, а в крайнем случае чифирнуть, пустив по кругу закопчённую железную кружку с густо вываренной в ней пачкой ароматного чёрного чая.
Закидав горстями снега небольшой костерок, у которого грелся, Чередов нехотя поднялся и, плотнее запахнув ватный стёганый бушлат, заторопился к воротам. Как блатной «авторитет» он работой рук не пачкал. Но в мастерские выходил, чтобы не дразнить начальство и не залететь по собственной дурости в так называемое помещение камерного типа.
Присоединившись к своей бригаде, он вместе со всеми прошёл предварительный обыск на выходе с промплощадки, а затем, прошагав километр по раскисшей, хлюпающей под ногами лежнёвке, предстал перед надзирателями и охранниками колонии и ещё раз подвергся «шмону», уже более дотошному и тщательному.
-Ой-ой, больно!- глухо вскрикнул он, когда рослый широкоплечий сержант по прозвищу Медведь стал привычно охлопывать его бока и спину.- Осторожней, начальник! Всю душу вышибешь!
-Да чего ж осторожней?- проворчал сержант и, невольно взглянув на худое страдальческое лицо заключённого, поинтересовался:- Заболел, что ли? Или заглотнул чего?
-Нет,- с трудом разлепляя губы, простонал Алексей.- Что я враг себе, что ли? Только начал «червонец» и уже мастыриться? Язва, видно, у меня, вот она и мучает.
-Ааа,- равнодушно протянул Медведь, деловито ощупывая его подмышки.- Язва – это хреново. Тут уж топай в санчасть, авось, подлечат. А не то и в инвалидку переведут.
-Подлечат, как же,- буркнул кто-то из стоящих рядом бригадников.- На тот свет они «подлечат»! Я на днях температурил, голова разрывалась. Прибежал в лазарет: «Помоги, гражданин начальник!» А он, чисто, как в Швейке, мне касторку суёт. Дескать, выпьешь, молодец, и с ходу продришещься. Это ж надо такое придумать… па-аскуда!
-Ну, ну, ну, разговорился, давай проходи,- недовольно прикрикнул надзиратель и, оставив Чередова, занялся очередным заключённым.
Миновав загон, бригада ввалилась в зону и в сопровождении поджидающего её начальника отряда направилась к своему бараку.
При входе в барак оттуда-то из-под крыльца выскочил вислоухий лохматый пёс Мишаня и, залившись громким лаем, завилял хвостом, заюлил, чуть не умирая от чрезмерного восторга и преданности. И у многих работяг при взгляде на него неожиданно расслабились лица и потеплели глаза. А Чередов вдруг резко остановился и нахмурил лоб, словно вспомнил нечто важное, или что-то придумал.
-Ты чего, Алексей?- окликнул его бригадир.- Ты давай не задерживайся, нам на ужин пора!
-Я сейчас, сейчас,- рассеянно кивнул Чередов и, склонившись к псу, потрепал его по загривку.- Ууу, Мишаня хороший, Мишаня умница!
Пёс, ополоумевший от неожиданной ласки, застонал и бросился облизывать лицо человека, вскинув грязные лапы ему на плечи.
-Ээээ, какой же ты вонючий и блохастый,- засмеялся зек, уклоняясь от собаки и отряхивая с бушлата комья тёмной свалявшейся шерсти.- Подожди меня, Мишаня, я баланды принесу…
Наскоро ополоснув лицо и руки под стоявшим в коридоре длинным умывальником. Алексей дождался, когда в бараке не осталось никого, кроме возившегося у печки дневального, и, нырнув к себе под нары, приподнял половицу и вытащил оттуда длинную и острую «заточку». Осторожно заложив её в прореху бушлата, он направился в клуб- столовую, где у входа висела небольшая афишка, извещающая об очередном воспитательном киносеансе.
«То, что надо,- обрадовался Чередов.- Вся шарага рванёт сюда и меня никто не хватится. А санчасть принимает до двадцати одного. Так что времени у меня ещё навалом…»
Быстренько схлебав свою законную порцию перловки, он послал одного из бригадников за добавкой. И повар, услышав, что баланду требует Черед, тут же наворотил со дна погуще , и из окошка раздаточной проследил, чтобы миска попала по назначению.
Спрятав посудинку под бушлат, чтобы не остановил следящий за порядком надзиратель, Алексей вышел из столовой и, увидев изнывающего в ожидании прикорма Мишаню, поманил его за собой. Весело помахивая хвостом и нетерпеливо повизгивая, пёс побежал за человеком в сторону каптёрки, боком приткнувшейся к тёмному деревянному срубу библиотеки. В закутке между строениями лежали сугробы снега, счищенного с крыш, и вот тут- то, скрытый от посторонних глаза Алексей поставил миску и подпустил к ней собаку.
Жадно чавкая и трясясь всем телом, Мишаня принялся за еду. Он всегда был голоден, этот пёс, и сколько бы его ни кормили, никогда, как и всякий зек, не отказывался от угощения. Внезапно что-то острое и холодное полоснуло его по горлу, но он не понял, что это, и ещё некоторое время пытался есть. Затем воздух перестал поступать в его лёгкие, голова закружилась, сердце хлипко дрогнуло, и он, захрипев, повалился набок, слабо дёргая лапами, будто пытаясь зацепиться ими за что-то.
Оттащив его вглубь закута, Алексей опустился на колени и. припав к перерезанной собачьей глотке, стал глотать вырывающуюся слабыми фонтанчиками, остро пахнущую псиной , обжигающую солёную кровь. Клочья шерсти лезли ему в рот, его страшно мутило, тянуло вырвать, но он силой воли удерживал себя и всё цедил, цедил сквозь зубы страшную густеющую влагу. Наконец, оторвавшись от раны, он разгрёб руками сугроб и осторожно, боясь испачкаться, затолкал туда пса. Затем спрятал «заточку» в одну из глубоких бревенчатых щелей, замаскировал её паклей и, обтерев лицо и руки снегом, побежал в санчасть…
Лейтенант медицинской службы Николай Ильич Каратаев заканчивал приём больных. Как всегда, тут преобладали гастриты, простуды и фурункулёзы вкупе с геморроем и различными «мастырками», на которые были горазды отлынивающие от полезного труда преступники. Лейтенант скучал и нервничал, срывая зло на симулянтах, и привычно клял свою судьбу, забросившую его в эту проклятую дыру. Неожиданно дверь распахнулась, и вбежавший в кабинетик медбрат Вострушев отвлёк врача от привычных терзаний.
-Гражданин лейтенант, там, в приёмной, зек с кровавой рвотой! Как я понимаю,внутреннее кровоизлияние! То ли язву прорвало, то ли вены пищевода…
Вострушев когда-то учился в медицинском институте, но его не закончил, загремев с третьего курса за изнасилование несовершеннолетней. Однако какие-то познания в лечебном деле имел, и лейтенант к нему частенько прислушивался.
-Так давай его сюда!- воскликнул он, радуясь, что наконец-то получил возможность применить свои глубокие знания на практике.
-Да не транспортабельный он,- развёл руками Вострушев.- Нам его не поднять.
-Ах, боже ты мой!- огорчился лейтенант и, швырнув на стол ланцет, которым собирался вскрыть нарыв на пальце очередного пациента, вышел вслед за медбратом в приёмную.
Посреди неё в луже крови и рвотных масс лежал худой человек с закрытыми глазами и бурно вздымающейся грудью. Время от времени его тело напрягалось в судорогах, и он густо выхаркивал очередную порцию алой, свежей, пузырящейся крови.
С первого же взгляда Каратаев понял, что Вострушев прав. Нужно было что-то срочно предпринимать, но память у него неожиданно отшибло, и он никак не мог вспомнить, что обычно делают в подобных случаях.
-Викасол колоть?- закричал Вострушев.
И лейтенант очнулся и, сразу всё вспомнив, обрадовано закивал головой.
-Да, да, викасол. И пузырь со снегом на эпигастрий! Затем измеришь давление и если что… кардиамин! А я к дежурному бегу. Надо срочно вывозить на Центральный. Ну, давай, я надеюсь… с Богом!
Растерявшись поначалу в непривычной для него ситуации, Каратаев не растерялся в другом. Влетев в дежурку, он тут же позвонил начальнику колонии, затем вызвал по коммутатору Центральную больницу в Ерцево и диспетчерскую службу с просьбой выделить дрезину для транспортировки умирающего .
К счастью, и начальник спецчасти был на месте, и одна из автодрезин маневрировала на путях, перемещая порожняк. Так что, не прошло и часа, как четверо заключённых в сопровождении двух охранников поднесли больного к ожидающей его дрезине и, втолкнув носилки в тесное, пропахшее мазутом помещение, возвратились в зону.
Один охранник ушёл с ними, а второй, первогодок с усталым и по-детски припухлым лицом, сунул «личное дело» Алексея себе за пазуху, сел на табурет у закрытой двери и кивнул седоусому машинисту.
-Поехали, товарищ. Нам ещё пилить и пилить… - Что с ним?- поинтересовался машинист, глядя на лежащего с закрытыми глазами, тихо стонущего зека.- Подрезали, что ли?
-Понятия не имею,- вздохнул солдат.- Я со смены пришёл, только лёг отдыхать, как бежит помкомвзвода: « Давай на выход!» Мы же в полной запарке сейчас. Конвоя не хватает. Вот придёт пополнение, тогда вздохнём.- Он наклонился к лежащему, прислушался к его прерывистому дыханию, и покачал головой .- Знать, уже не жилец. Так что, можем не довезти.
-Ну, не довезём, так у Хлёстыша снимем. Или обратно возвращать придётся?
-Да скорей всего так. Потому что за кем числится, тот за всё и отвечает.
-Ага. Вон оно как,- вздохнул машинист, и легонько отпустил контроллер.
Дрезина тронулась, быстро набирая ход. Ночь вступала в свои права. Однако небо на горизонте ещё светлело, и звёзды высоко вверху мерцали слабо и бледно. Позади остались огни посёлка , длинная цепочка фонарей оцеплений, тускло освещённая платформа лесобиржи. Затем вырубка сменилась редким подсадом, мелколесьем, и вдруг сразу вплотную к полотну подступила тайга, таинственная, жуткая, безмолвная.
Конвоир плотнее засунул бумаги за пазуху, расстегнул кобуру нагана и, привычно положив на неё руку, задремал. А машинист, включив фары, резко осветившие колею, задумался о чём-то своём, совершенно не обращая внимания на пассажиров.
Колёса резво выстукивали ритм, и за их спокойным, размеренным шумом машинист не расслышал, как лежащий на носилках человек осторожно приподнялся и, схватив торчащий из инструментального ящика тяжёлый разводной ключ, изо всех сил опустил его на голову охранника. Тот протяжно охнул и упал, зацепив стоящее у табурета пустое ведро.
Вот этот-то звон и обеспокоил машиниста. Он резко обернулся и увидел, что «умирающий», держа в одной руке наган, а в другой железяку, поворачивается к нему. Солдатик лежал на полу, без признаков жизни, и подобная участь, вероятно, ожидала теперь и машиниста.
-Нет, нет, не-е-ет,- застонал он, выставляя перед собой моментально ослабевшие, вялые руки, словно мог ими остановить надвигающегося убийцу.- Пожалей… у меня дочь парализованная… внуки, их растить надо. А я буду молчать! Никому ничего не скажу!- торопливо выстанывал он, проглатывая окончания слов и понимая, что его мольбы ничего не значат для этого восставшего из мёртвых.
-Сколько нам ещё ехать?- неожиданно спросил «больной», и машинист испуганно вздрогнул от его угрожающего скрипучего голоса.
-Да километров двадцать пять… Сначала Хлёстыш будет, потом Мостовицы. а там…
-Всё понятно,- оборвал его зек.- А как стрелки, семафоры, запасные пути? Останавливаться где-то надо?
-Нет, дорога свободна. Нам открыта «зелёная улица».
-Х-ха!- хохотнул бандит.- Значит, едем, как министры. Ну-ка, покажи, как управлять этой штукой?
-Да зачем оно тебе? Я в порядке довезу,- попытался возразить железнодорожник, но Алексей приставил к его подбородку наган и сильно ткнул холодным дулом снизу вверх.- Поговори у меня! Тотчас мозги вышибу! Показывай!
-Ну-у… вот это скорость… Это – тормоз… Вот так – вперёд, так – назад…
-«Вперёд – назад»,- зло передразнил его Чередов.- Ты мне на практике покажи. Ну-ка, тормозни… да мотор-то не глуши…Ага, понятно. Теперь снова вперёд! Так, так, тормози… А теперь я сам попробую . А ты ложись на носилки. Лицом вниз и руки на голову! И попробуй вертухнись, так тут же прикончу.
Он дождался, пока машинист принял указанную позу, и встав к нему вполоборота, чтобы видеть каждое его движение, нажал на контроллер.
-Э-эх, ты! Красота!- засмеялся он, видя, как чутко и послушно повинуется ему дрезина.- Вот и ещё одну специальность освоил. А ну давай, родимая! Жми на всю катушку!
-Ты не очень-то жми!- страдальчески крикнул машинист, ощущая, как набравшую скорость дрезину начинает мотать из стороны в сторону.- Это ж тебе не тепловоз! Сразу с рельсов слетим!
-Да-а?- озадаченно протянул Алексей и тотчас сбавил ход.- Действительно нам такое ни к чему. Но вот впереди какие-то огни. Это Хлёстыш?- спросил он, чувствуя, как от неуклонного приближения к разъезду у него начинает холодеть под ложечкой. -Там нас ждут? Или нет?
-Кто знает,- тихо ответил машинист, моля Бога, чтобы путь был перекрыт каким-либо составом.- Могут статься попутчики. Офицеры частенько вот так в райцентр ездят. Или вынесут кого-то… вроде тебя…- Он хотел сказать «больного», но язык не повернулся выговорить это слово.- И тогда, конечно… надо будет останавливаться. Иначе…
-Ах, ты ж, мать твою!- яростно выругался Чередов, красочно представив себе подобную обстановку.- А ну, вставай и рули!.. И не вздумай нигде тормозить. Всё теперь зависит от тебя. Будешь умным – будешь жить. Ну а нет, не обессудь…
-Да я всё… всё сделаю,- обрадовано зачастил машинист.- Но и ты не дури… может, всё обойдётся.
-Хотелось бы… Гони!
Хлёстыш они проскочили спокойно. Следующий разъезд, Мостовицы, их тоже пропустил. На путях стояли платформы, забитые пиловочником. В отдалении бригада зеков при свете прожекторов загружала рудстойкой железный полупульман.
«Эге - ге, мужики!- мысленно приветствовал их Алексей.- Знали б вы, кто сейчас мимо вас катит. Небось, через денёк – другой слушок дойдёт. Вот тогда и зашевелитесь, тогда захрюкаете!..»
В том, что его побег вызовет большой переполох во всех окрестных зонах, он не сомневался. Ведь отсюда не бежали уже лет пятнадцать, да и до того все побеги были неудачны.
До конечного пункта оставалось совсем немного. Там его, вероятно, уже ждёт конвой, санитарная машина и, конечно, операционная. Только не такой он дурак, чтобы прыгать из огня в полымя. Мусорёнку этому, видать, уже ничто не поможет. Значит, если поймают, светит точная «вышка»! Жаль, что так получилось, озверел, переволновался, не рассчитал удар. Оттого теперь придётся и машиниста мочить. Он ведь, гад, не сдержит слова, всё выложит, чего было и не было. Так что, хочешь, не хочешь, семь бед – один ответ!
-А ну-ка, остановись,- приказал он. И когда дрезина послушно затормозила, открыл дверь и кивнул машинисту.- Выходи! Да не задерживайся!
-Ну, ты что… ну, зачем?- испуганно залепетал тот.- Ты же ведь обещал… и я тебе поверил!
-Да не трясись ты,- покровительственно усмехнулся Чередов.- Никто тебя не тронет. Лишь поможешь мне «попку» подальше упрятать. Давай, выволакивай его!.. Ну, ну, поднатужься! И не вздумай бежать. Догоню – забью! А теперь бери его за руки, я за ноги…и в чащу. Туда, подальше… Ишь ты, бес, какой тяжёлый!.. Дальше, дальше давай!- торопил он, то и дело, оступаясь и проваливаясь в мокром снегу. А когда удалились на приличное расстояние от дороги, скомандовал:- Бросай! И сам раздевайся!
-Ка…как…ка-ак?- засипел машинист, заламывая руки и медленно отступая назад.
-Да так! - бешено крутанул барабан нагана Чередов.- Я в твоё переоденусь, ты в солдатское. А на него,- он кивнул на мёртвого, - моё натянем. Или непонятно?
-Хорошо, хорошо,- закивал головой машинист и, торопливо сбросив с себя старенькую шинель и шапку с кокардой, стал снимать брюки и китель.
-Тэ-эк-с…- Алексей так же торопливо снял своё барахло, предварительно вытащив из-под подкладки бушлата какой-то узкий свёрточек, и быстро переоделся в тряпьё машиниста, тесное и коротковатое. Затем выхватил из-за пазухи убитого своё «личное дело», обшарил его карманы, переложив к себе начатую пачку сигарет и несколько измятых сторублёвок, и велел машинисту:- Перенаряжайся!
И когда тот склонился над охранником, с омерзением и страхом пытаясь стянуть с него шинель, Черед приставил к его виску наган и спокойно спустил курок. Эхо выстрела громко и пугающе прокатилось по лесу. Алексей аккуратно забросал трупы снегом, положив сверху несколько обломанных веток ели, и, заметая следы ещё одной веткой, выбрался обратно к дрезине.
Она стояла на рельсах, тихо пофыркивая и подрагивая, словно некий инопланетный корабль, тайно приземлившийся в этом пустынном холодном лесу. Алексей довольно похлопал её по железному боку, затем вынул спички и, разорвав на куски своё «дело», сжёг его.
«Вот удача, так удача,- думал он, понимая, что без этой картонной папки со всеми его фотографиями, отпечатками пальцев и особыми приметами отыскать его будет не так-то просто. Правда, несомненно, где- то имеется и второй экземпляр. Но пока его достанут, переберут картотеку, сверят с прошлыми «делами», он будет уже недосягаем, глубоко и надёжно укрывшись в каком- нибудь подполье. Разделавшись с бумагами, он разбросал пепел по ветру, накидал вокруг снега и вновь залез в дрезину…
И вот, наконец, показались огни центрального посёлка Ерцево. Долгожданная воля была близка и доступна. Но заехать в неё на «белом коне» было невозможно. Дальше нужно было идти пешком, пробираясь к заветному счастью окольными путями.
«Но почему же окольными ?- дерзко усмехнулся Алексей.- Наоборот! Напрямик… очень смело и решительно…»
Вытащив из кармана свёрточек, который несколько месяцев хранил в прорехе бушлата, беглец бережно развернул его и довольно крякнул. Здесь лежали довольно приличный седой парик, накладные усы, бородка и тонкий тюбик клея. Всё это он однажды выкрал в клубе у режиссёра художественной самодеятельности и теперь, устроившись перед зеркальцем, висящем в кабине дрезины, начал гримироваться. Затем, совершенно преображённый, вытащил из инструментального ящика длинный молоток путевого обходчика, перевёл механизм дрезины на обратный ход, включил скорость и спрыгнул с подножки.
Постояв ещё несколько мгновений, он проводил взглядом свой стремительно удаляющийся «ковчег», застегнул шинель на все пуговицы и деловито зашагал по шпалам к станции, время от времени постукивая молотком по звенящим пружинящим рельсам…
Спустя несколько часов весть о дерзком побеге и убийстве солдата и старого железнодорожника с быстротой молнии распространилась по всем направлениям. Шла «тревога» по закрытым линиям спецсвязи. Надрывались телефоны. Стучали телетайпы. В информационно- аналитическом центре МВД эта новость попала в первоочередную сводку:
«ИЗ КОЛОНИИ СТРОГО РЕЖИМА БЕЖАЛ ОСОБО ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК…УБИЙЦА ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО ВООРУЖЁН… ПРИМЕТЫ: РОСТ 179 см…ЛИЦО ХУДОЕ, УЗКОЕ. ГЛАЗА КАРИЕ… ГУБЫ ТОНКИЕ… НА ГРУДИ И НА ОБЕИХ РУКАХ ТАТУИРОВКИ…ПРИ ОБНАРУЖЕНИИ ЗАДЕРЖАТЬ…»
Побег… Побег!..
На таёжных просёлках и номерных шоссе, на железнодорожных разъездах и станциях, всюду выставлялись усиленные патрули и метались летучие опергруппы. Проверялись автобусы и грузовики, легковушки, пригородные электрички и поезда дальнего следования. На всём протяжении от Белого моря до Ярославля начался упорный, кропотливый, отчаянный поиск…