Мы идём по Уругваю
Мы идём по Уругваю.
1. Пьянка, как источник социального творчества.
Лёхе Сниткову повезло. Прибыльный участок. Центровой! Целиковый квартал вдоль Первомайской меж перекрёстков от трамвайной остановки на Фридриха Энгельса до угла Свободы. В двух шагах от Проспекта.
Доход приносили плодоносящие в первых, прежде жилых этажах магазины, магазинчики и лавчонки. «В двух шагах», «Съедобнофф», «Кухни Даллас», «Обувь. Болеро», «Кутюрье», «Татьянин день. Чулки - Колготки». Ещё подвальный ресторан «Лисья нора», пивная «Фрау Мюллер», плодово-овощная палатка с ярким натюрмортом натурально неживого импорта, хлебный ларёк и молочно-колбасный киоск с непременной очередью. Очередь верила в экологическую чистоту заводика из областной глубинки.
Лёха не верил, поскольку родом был из означенной глубинки и помнил немытые коровьи сиськи в горсти стеклянных колб доильного аппарата, периодически соскальзывающие с сосков в свежий навоз. И водружаемые взад поддатой дояркой.
Впрочем, то были ещё социалистические доярки и сиськи. «Может, при капитализме моют?» Не верилось.
Капитализм пришёлся Лёхе по нраву, антинаучным образом воплотив принцип взаимосвязи способностей и потребностей, где первые с лихвой удовлетворяли последние. Что никак не вязалось с вдолбленным статусом загнивания прежде чуждой общественно-экономической формации.
- Насчёт социализма Маркс наёбывает, - сообщил он Кефиру.
Они сидели в покосившейся деревянной беседке, хмурое июньское утро волочилось с бодуна по каре пятиэтажного двора.
Кефир уже опохмелился из принесённого Лёхой пузыря и расположился к беседе.
- Бывает, - согласился он. – И на «е» бывает и на «ё» бывает.
- Бывает, что и девка рожает, - кивнул Лёха, усмехнувшись чему-то далёкому.
- Хотя кое-где он прав.
Они сошлись на истине, согласно которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех.
- Помню, - согласился Лёха, развивавшейся нынче вполне свободно. – Учил.
Кефиру впору приходился социализм, при котором днём он руководил группой открытых горных разработок в проектном институте, а по вечерам стучал на барабанах в «Отдыхе».
Ресторан ежевечерне приносил от десятки до четвертного за три часа ударной долбёжки попсовой лабуды, вдвое перекрывая зарплату инженера, будьте любезны!
- Будем! – провозгласил он, чокаясь пластиком одноразового стаканчика.
Для собеседника чисто символически. Поскольку Лёха по местным меркам относился к трезвенникам с добровольной ношей бремени финансового донора окрестных алконавтов.
Институт и кабак почти синхронно исчезли из плоти города, следом исчезла жена.
Для приличия прощально шмыгнув носом, Галька смоталась с особью мужского пола по распространённому в пределах Центрального рынка имени Вагиф в бывшую союзную республику.
Кефир беглую любил до судорожных интимных снов, грустил и по выходным навещал почти взрослую дочь, которая жила у бабки.
Подвалили помятые с вечерней настойки боярышника Щегол и Сомоса.
Щегол прежде служил в пожарных и по указанной причине пропивал в два дня пенсию по выслуге. Раннюю лысину он легендировал героическим ликвидаторством на блоке злополучной атомной электростанции. Где отсутствовал в принципе. По причине внезапного приступа геморроя, резко развившегося плоскостопия и малазийской чесотки в левом паху.
Сомоса был бы никем, если бы не. Морда! Азиатски плоская с узкими глазницами при монументально выдвинутом арийском подбородке и общей мясистости. Внушавшая безотчётное беспокойство и определившая кликуху по фамилии никарагуанского диктатора.
Фото прототипа для сличения предъявлено не было, но судя по характеристике советской прессы латиноамериканец являлся узурпатором и садистом. Как и положено диктатору.
Оба проводили дни в шаговом радиусе от трамвайной остановки на Фридрих штрассе в вылавливании собутыльников и желании сбить копейку. Требования выдвигал Щегол, имея за спиной законную предъяву в виде ряхи Сомосы, и отказников не случалось.
- ЗдорОво!
Прибывшие споро приняли и принялись всеобъемлюще клясть жизнь, которую аморальное государство имело клинически извращёнными способами.
- Над страной произведено надругательство, - сказал Щегол.
- Несомненно, - подтвердил Кефир, выискав в извилинах памяти цитату момента. - Нации, как женщине, не прощается минута оплошности, когда первый авантюрист может совершить над ней насилие.
- Точно! – сказал Щегол. – Во, суки!
Сомоса кивнул. И мировоззрение троих произвело политическую смычку.
Четвёртый воздержался.
- Ну? – вопросил Щегол.
Лёха вздохнул. Не от жадности, от усталости.
«Бабки» водились только у него, и пол-литру в половине восьмого утра с чёрного хода сунут единственному из собрания. Идти в супермаркет не хотелось - хотелось спать, и дальнейшим он не заморачивался. Посиделки в беседке однотипно закончатся очередным всеобщим слиянием аргументированных доводов.
«Упахался…» А кто не упашется? Коли последний Лёхин отпуск пришёлся на год исхода советской власти, а дальше…
Дальше - завоевание территорий и охрана границ. Безопасность которых следовало каждодневно подтверждать. Участок! Его участок.
На котором Лёха трудился дворником. Двадцать два года.
2. Галька, как субъект вожделений.
Секси - гёрл! Чуть курносая крашеная блондинка среднего роста с тёмно-серыми глазами, в определённые моменты улетающими в густую голубизну небесной бездны. Моменты улёта были зафиксированы участниками интимных событий и сверены среди себя идентичными свидетельскими показаниями.
Она шла по двору, по проезду меж штакетника придомового газона и детской площадки. На шпильках! К сведению. Упомянутый каблук в совокупности с тонкими чулками является одним из определяющих символов вызывающей сексуальности. Чулки присутствовали.
Мордашкой Галька походила на отечественную актрису Наталью Гвоздикову, а фигурой на абсолютно заграничную актрису Мэрилин Монро, но Лёха за явным преимуществом давно присудил победу ежедневно наблюдаемому сексапилу.
Он привычно шваркал жёсткими осиновыми прутьями облезлой метлы по асфальту, сгоняя павшую листву в аккуратные пирамидки вдоль бордюра и целиком превращаясь в эрективное пещеристое тело, но приостановил производственно-наблюдательные манипуляции для фиксации неожиданно возникшего вдохновения. Много его удивившего. Первого стиха!
Ты разбудила во мне тигра,
Голодного для страсти и любви.
Тобой хочу я насладиться
И голод страсти утолить.
Зримо обозначенная талия в крутом переходе к бёдрам и мысленно осязаемая выпуклая грудь. При слегка подгулявших коленках, в зазор которых, опять же мысленно, просовывалась ширина ладони. Но! Нестройность ног вносила решающий голос в урну возбуждения.
Галька пульсировала умопомрачительной свето-волновой оптикой даже в застиранном цветастом халатике, развешивая крахмальные простыни между деревянных столбов в лупившихся лохмотьях зелёной краски, когда на носочках тянулась к высокой бельевой верёвке, и подол плыл к ванильным облакам в шоколаде.
На хозплощадку двора, где мужской персонал ближней округи по-субботнему в очередь остервенело долбил на металлической перекладине пыльные ковры, спускалась напряжённая тишина спазматического желания.
Со стоном счастья станешь ты моей,
От чувств внутри себя свечой сгорая.
Строки Лёха счёл близкими к шедевру, а совесть обеспокоилась завистью к обладавшему перечисленными богатствами Кефиру.
Кисломолочное прозвище соорудилось в палеозойские времена средней школы номер тридцать три по созвучию и пристрастию и было заложено в буфете.
- Никифоров! Тебе с сахаром?
- Угу. И с повидлом.
Уныло булькающий густыми хлопьями из широкогорлой бутылки продукт по семи копеек за гранёный стакан с толикой серого сахарного песка из алюминиевой ложки и жареный пирожок по пятачку…
Гальку Кефир закадрил под щебещущее маем завершение четвёртого курса, узрев чудо с хвостиками, затравленными водородной перекисью, над гросбухом по материаловедению в читальном зале.
Чудо вступило лишь во второй семестр самостоятельной жизни в непреходящем удивлении принадлежности к механико-технологическому факультету, куда угодило по конкурсу в ноль восемь клиента на место. Чудо поднялось из-за стола и… Кефир идиллически соединил платонические и плотские полюса.
И вскорости обаял.
Шестой номер Никифоров наличествовал в основе институтской сборной по волейболу, а потому был собранно подтянут и прыгуче упруг, а в решающий довесок наследственно интеллигентен, что подтверждали очки в тёмной пластиковой оправе.
Галька купилась на семейные традиции с допингом в виде трёхкомнатной квартиры в центре города, где свекровь надлежит терпеть ради отдельной комнаты молодожёнов. Особенно после коммуналки в пригородном посёлке вкруг дореволюционного железоделательного заводика о четырёх доменных печах. Зажили.
3. Мечта, как движитель судьбы.
В процессе сознательной жизни Лёха последовательно сложил три мечты, из которых две сливались в неделимое целое.
Во-первых, он хотел навсегда жить с Галькой, ну это ясно.
Во-вторых, он хотел жить с Галькой на маяке. Непременно на маяке. В парящей над упрямым прибоем непробиваемой башне, где ничто не помешает счастливому одиночеству двоих.
Связка случайностей.
В книжном магазине «Ять», крыльцо которого находилось в границах подведомственного тротуара, и где Лёха подрабатывал сторожем – ночь через две, он, лёжа в подсобке на сальной потёртости короткого дивана под тусклой лампой, листал снятый с полки дорогого стеллажа подарочный альбом «Сто маяков мира». И в очередное дежурство бережно брал красочный фолиант, погружаясь.
В океаны и моря, лавируя близ берегов среди опасных для судоходства каменистых отмелей с оттопыренной вдали элегантной мощью сияющих в ночи башен бдительных форпостов. И выбралось и возжелалось!
В хрен не знамо какую заокеанскую страну под названием Уругвай, которая призывно манила белоснежным карандашиком гордости городка под экзотическим именем Колониа Дель Сакраменто в устье Ла Платы.
Шторма гнули гроты и фоки,название гремуче перекатывалось дробными залпами испанских галеонов, и голый бушприт с рваным бом-кливером торчал указующим перстом. Сак-р-раменто!
Стоимость альбома была уважительно вычтена из месячного заработка, и Лёха тягучими декабрьскими вечерами бережно перекладывал справа налево глянцевые страницы. Задумчиво пил из кружки толстой керамики с полустёртым отпечатком олимпийского медведя индийский чай, макая в терпкую жидкость баранки местного хлебокомбината, и отходил ко сну, перечитывая в постели биографию мореплавателя Фернано Магелайеша, посмертно доказавшего шарообразность планеты.
Лёха жалел Магеллана, приконченного чурками необразованными, не торопил посмертного себя, а хотел при жизни провести ладонью по известковой обмазке далёкого столпа.
В-третьих. Лёхе хотелось стать поэтом. Всенародно известным, любимым и повсеместным. Потенция творчества, возникшая в процессе Галькиного прохода по подиуму двора, била неустанным гейзером.
Телам представим полную свободу,
Мы наслаждаемся без устали друг другом,
На самом деле, так устроена природа,
И станет ясно, кто ты. Пламень или вьюга.
-
Я встречал его при совпадения жизненных циклов.
Лёха поднимался в пять утра, пил чай с булкой «Городской» за десять копеек, разрезанной вдоль и намазанной маслом сливочным несолёным по три шестьдесят за килограмм, при его наличии в продаже, и яблочным повидлом за рупь сорок. В половине шестого заступал на вахту, чтобы без четверти восемь завершить утреннюю сессию из трёх дневных смен.
Около этого часа мне приходилось двигаться в направлении места, где дважды в месяц стояла очередь в кассу.
- Ну, как дела наши бесконечные? – встречал он привычным вопросом, в зависимости от сезона опираясь на черенок метлы, лопаты или скребка. – Не прибавили?
- Не прибавили.
Он улыбался одновременно удовлетворённо и сочувственно.
Третий год приходилось торчать в начальной кабале молодого специалиста, тождественной ста двадцати рэ в месяц.
Лёха, заимевший неоконченное высшее после третьего курса, имел двести семьдесят, «белый» билет, как противозачаточное средство от посягательств Советской Армии из-за врождённого сердечного недостатка, и доказывал никчёмность диплома экономически, обрабатывая площади, втрое превосходящие норматив.
- Лёш! – ответно сочувствовал я. – Настанут времена, когда дворников нарядят в белые фартуки.
- Как при царе?
- Вроде того. И вручат номерные бляхи.
- Как у гаишников?
- Краше.
- И высокооплачиваемый инженер в форменной чёрной фуражке станет дарить рубль на Пасху?
- Трояк. Рубль на Рождество.
- Сука! – произносил он прочувствованно. - Хер ты будешь получать больше моего.
- Не пророчествуй!
- Бывай!
Юдоль земная не подаёт милостыню душевного счастья, оставляя мерзкую лазейку неполноценности. Одному в отсутствии синей книжки величиной с ладонь при выпуклом тиснении герба страны на обложке и гордым наименованием диплома. Другому в элементарной нехватке денежных знаков.
Пара ущербных во встречной зависти.
- Как тебе Горький? – спрашивал Снитков в следующий раз. - Вчера дочитал «Мои университеты». Сильная вещь.
Он взрослел быстрее.
-
Во внезапно нагрянувшие времена Лёха разбогател. В первый раз.
Когда наступил раз второй, начальное богатство обнаружилось сущей чепухой, никчёмным придатком. Но до этого момента предстояло дожить.
А пока… На курсе доллара и вовремя полученной информации. Информация являлась официальной и выхваченной из первых рук. Самых что ни на есть.
Он пил чай с баранками перед экраном программы «Время», когда на нём возникло Высшее Лицо Государства.
- Девальвации рубля, - на редкость связно произнесло Лицо, - не будет!... понимаешь…
Лёха поперхнулся баранкой, поскольку сигнал принял. Потому прокашлялся, подсчитал натруженные накопления и пятничным утром стоял в закутке угловой валютки, где в обменщиках трудился Комар. Типа, старый корефан.
Комар попенял на недальновидно крупные закупки иностранных купюр, предрекая скорый падёж «зелёного» в виду идущих ввысь цен на баррель, охрененно успешного роста отечественной экономики и личных гарантий Высшего Лица.
Лёха неопределённо покрутил головой и в домашних условиях уложил восьмисантиметровой толщины пачку в металлическую коробку из-под детского новогоднего подарка столетней давности от ЖЭУ № 5, к которому испытывал непреходящую благодарность за помещение, в коем проживал. С натяжкой наречённое квартирой.
Из-за них – жены и квартиры, именно в указанной последовательности, – всё и случилось. Если не принимать во внимание высшие силы мироустройства, по недосмотру которых будущая жена обнаружилась беременной.
Какой - то большой хрен с высокой горы, озабоченный проблемой рождаемости, сочинил вклинить в учебный процесс студенчества советские и коллективные хозяйства – совхозы и колхозы. Где уж случалось, чему суждено. И понеслась!
Потому как интеллектуальная опора государства в грядущем строительстве намеченных миражей после укладки в бурты выбранной из мёрзлой грязи сахарной свёклы и слабо контролируемых возлияний укладывалась юными телами в бурты взаимные.
О залёте Снитков узнал от предмета соития через два с четвертью месяца. Промеж слёз о физическом конце биографии беременной девушки, от которой отрекутся родители.
В Лёхиной деревне генетически присутствовал моветон отказа честного человека из-за казуса обоюдных действий в стогу.
Родители невесты, на дух не переносившие трёхрядки, на свадьбе отсутствовали, отрекшись от блудницы частично, поскольку некую сумму молодым отчинили.
С факультетским общежитием в преддверии родов пришлось расстаться, как и с институтом. Для прокорма юной семьи.
Выделенное Лёхе помещение в уложениях жилищно-эксплутационного управления нарекалось служебным и полагалось штатному дворнику, имея местом дислокации часть цоколя жилого здания, сложенного из серого силикатного кирпича с кокетливыми бурыми вставками кирпича глиняного обыкновенного округ оконных проёмов.
Для получения постоянной прописки в хроническом полуподвале, вылизанном мокрицами, требовалось отпахать десять нескончаемых лет, зависших безысходностью бесконечности в неполный четвертак собственных. Он терпел.
В половине шестого предрассветного утра разбивая заточенным клинком миллиметровой стали лёд тротуара, таская оцинкованные вёдра мёрзлого песка окоченевшими руками в драных хлопковых рукавицах – пара на месяц, согласно нормам…
В личное время прикончил мокриц, высушил электрическим рефлектором стены, отциклевал и покрасил в оранжевый колер дощатый пол плюс поклеил обои расцветки конца света, который завис над извилистыми очередями переписанных на ладонях номеров перед магазином «Посудо - Хозяйственный». За теми самыми обоями. За унитазом и раковиной. За тремя стульями и скрипучей полутораспальной кроватью с полированным шпоном спинки.
Жена находилась в предродовом ступоре перед чёрно-белым телевизором «Рекорд», оживляясь с началом программы «А ну-ка, девушки!»
Послеродовая тематика обнаружила пресловутый ступор естественным состоянием анабиоза, потому у плиты стоял Лёха. Ещё он стирал пелёнки и вскакивал среди ночи к плачущей дочке.
И терпел. Ощущая между лопаток ключ заводной игрушки, сжавший упругую сталь единожды взведённой пружины.
Эффект Галькиной походки из верхней четверти окна - оставшиеся четверти были поглощены облезью штукатурки сырого приямка, трепал Лёху за вычетом выходных ежедневно в восемнадцать двадцать. При возвращении нимфы по окончании рабочего дня.
Летнее время предоставляло секундное созерцание узенькой интимной полоски под и меж. Что являлось единственной положительной краской цокольного бытия. За исключением чая с баранками.
Манящие наблюдения случились благодаря соседству в обслуживаемом пространстве пятиэтажного двора, где супротив полуподвала в симметрично типовом здании проживал Володя Никифоров с женой Галькой, девичья фамилия которой безвозвратно растворилась возле железоделательного заводика.
4. Капитал, как путь познания.
Итак. Четвёртого дня, который ясным утром августа прежде состоятельные граждане коллективно нарекли «чёрным», Лёха путём простого арифметического действия подбил результат банковской операции, втрое с лишком преумножившей достояние, и мысленно похвалил себя. Штрихом отрицательного последствия стал статус нерукопожатного у корефана Комара.
При встрече Лёха поделился логикой финансовых достижений. Логика не удивила.
… - Вот! – внушал факультетской общаге семьдесят шестого года студент Снитков, обращаясь к абзацу из расхристанного журнала «Здоровье», неведомым путём оказавшимся в комнате, где исторически читали «Советский спорт». – Сливочное масло вредно! Оно способствует образованию склеротических бляшек. Что из этого следует?
- Что? - спрашивали из вежливости.
Озабоченные подсчётом мелочи и временем закрытия винного отдела в гастрономе через дорогу.
- Его не будет! Будем жарить на маргарине.
И! Масло исчезало из продажи, а накрытый стол в общей окружности сковороды благоухал маргарином с ехидным наименованием «Молочный».
Настоящий разведчик черпает информацию из общедоступных источников.
- Чего с «бабками» делать? – спрашивал он, усаживаясь на выстеленную гранитом ступеньку входа едва открытого часового магазина «Секунда Премиум» в пёстром ожерелье воздушных шариков.
- Съезди куда-нибудь. Сличи натуру с телевизором.
Лёха соединил возможности с желанием осязать доселе невиданное море и выспаться. Непременно выспаться! Поскольку взведённые витки пружины слабели изо дня и звали в неведомые дали. Хм-м… Где некие одалиски дали бы! В отместку Гальке, слинявшей восемь лет и семь месяцев назад, - он считал даты карандашными отметками в ячейках настенных календарей.
Не приходи ко мне во сне,
С улыбкой нежной и нагая.
Ты наяву приди ко мне,
А то ко мне придёт другая.
Реклама туристического агентства поясняла, что за четыре миллиметра надёжно припрятанной в неприметном лючке за газовым стояком пачки предоставлялся восьмидневный кайф о пяти звёздах. С круглосуточной жратвой, выпивкой и созерцанием пирамид за отдельную плату.
Лёха купил путёвку, полотняные штаны, пластиковые шлёпанцы, чёрные плавки с белым дельфинчиком и рубашку «Wrangler» китайского производства, уложив пожитки в новенькую сумку из кожзаменителя. Конечно, он колебался.
Кому на неделю поручить метлу с подробными инструкциями по очистке двенадцати урн, выгрузку подвоза и погрузку тары в снующие тентованные грузовички, унос в контейнер плодово - овощных отходов, обязательное ожидание хронически необязательного мусоровоза, поливочный шланг и…? К тому же! Доверить газонокосилку не представлялось возможности.
- Понял, - сказал Кефир, который в очередной раз торчал без работы при обретённой специальности низкоквалифицированного плотника, - не дурак! Сделаю.
И с энтузиазмом получил половинный аванс в сто баксов.
Воздушным путём предстояло перемещаться впервые. Салон плотно утоптало запахом отечественных тел и выдохом импортного пойла из беспошлинного магазина аэропорта Домодедово.
Ту-сто пятьдесят четвёртый над зависшим в закатном солнце безвременьем вибрировал корпусом, подёргивал крыльями, склонными к усталостному распаду на восьми с половиной тысячах метров высоты и двадцать третьем году эксплуатации. Стюардессы украдкой крестились, пассажиры под действием усыпляющих процентов принятого алкоголя методично выпадали в отруб.
Лёха на эмоциональном взводе, не покидающем его с момента получения заграничного паспорта, живо интересовался заиллюминаторными видами жемчужных облак.
Когда под брюхом фюзеляжа распростёрлась сияющими пунктирами ночная карта Каира, он попытался отыскать вид пирамид, но угадал лишь проползший поперёк курса Суэц.
Нисходящий трап окутал сухой жарой и неведомыми запахами. Чёрная вуаль над головой трепетно мерцала неизвестными созвездиями. Диковинный панорамным стеклом автобус выгрузил у врат отеля с окончанием «Плаза» в трёхчастном названии.
Лакей с кофейным лицом в белоснежной рубашонке и фрачных штанах сопроводил в номер.
Оставшись в одиночестве, Лёха прихерел. Площадь койки стремилась к размерам домашнего жилья, а вид сортира прикончил качеством хрома, фаянса и количеством белоснежных полотенец с вышитой эмблемой места обитания. Он принял тщательный душ и виновато вытер забрызганный кафель пола туалетной бумагой.
Спать не желалось. Бассейны мерцали немыслимой лазурью нутряной подсветки, по ноздрям тёк шипящий запах баранины на краснеющих углях. И можно брать?
- Хоть двадцать порций! – благословил пузатый мужик в запятнанных жиром шортах, цепляя вилкой сочный тазовый сустав.
Лёха ухватил гармонь рёбрышек, прибавив бокал вина невиданно розового цвета, и вспомнил о Сомосе в привязке к настойке боярышника.
На следующий вечер обгоревший под солнцем Красного моря странник Нечерноземья отложил единственную любовь в ящик домашней тумбочки - к стопке листов писчей бумаги в рифмованных воззваниях к Гальке, и отдался влечению. За столиком перед разводчато-серым мрамором танцпола и чмокающей ночной очисткой перелива бассейна за спиной.
Глаз выхватил из несуразной массы топтания и пристально приковал. Единственную.
Она была…
- Хороша! – плюхаясь в соседнее кресло, произнёс мужик в жирных шортах. – Если б не с бабой приехал, то… Роскошна!
Одинокая танцовщица в экзальтированном одиночестве изящной пластики отдавалась общеизвестной мелодике англоязычных шлягеров последней пятилетки и кадрировалась журнальным оттиском ненашенской модели. Мотая светлой стрижкой, обтекающей высокую шею, острой грудью с шоколадными сосками под белоснежной футболкой и вздорной гримаской отвергая потенциальных партнёров.
Узкие бежевые брючки с бритвенной стрелкой, высокие каблучки, полные губы в слегка намеченных вертикальных трещинках поцелуев и запредельные глаза мороки, обращённые в никуда.
- Из подтанцовки девка, - констатировали завистливый диагноз дамы за соседними столиками, прихлёбывая пиво. – Профессионалка.
Снитков сопоставил рост, вычтя каблучки, визуально проиграл сантиметров семь и понял – не катит. Тренированные уборочным инвентарём мышцы обмякли, широкие плечи опустились.
- Пойдём, дунем! – встрепенулся мужик. – Моя спит.
Лёха не спросил, куда предстоит дуть, затем обнаружил себя в сладостных ароматах цветастых подушек мягкого дивана перед медным чайником с мундштуком, потом…
Курить он бросил после рождения дочери и от первой затяжки закашлялся. Следом… После пятой… или восьмой? … расправил обретённые крылья и воспарил.
Он кружил над танцполом и вспоминал Эсхила, приконченного орлом. Радостно сложил крылья вдоль тулова и ушел в пике сладостного предвкушения, аккуратно совершив посадку в желаемом месте.
- В ночную заступишь? – вопросили морочные глаза. – Тут одни козлы. Или женатые или импотенты.
Лёха уверенно положил ладонь на изгиб крупа. От робости избавляет опыт.
После исхода бывшей, которую совокупно с дитятей забрали опомнившееся и обалдевшие от дворницких условий существования доченьки родители, Лёха имел:
- скорые ласки пухленькой плановички родного эксплутационного управления по графику: два раза в неделю по половине часа. По причине небезосновательно ревнивого мужа;
- эпизодически ненасытные приступы тощей Настьки без сисек из третьего подъезда, супруг которой мотал второй срок;
- смешливую продавщицу при всех делах из гастронома на Первомайской, которая жадно обожала портвейн, эскимо и взывала к совместному проживанию в однокомнатной хрущёвке. Вкупе с парализованной матерью;
- и пр.
Фуфло! Опыт обнулился осколками впопыхах разбитого бокала у подножия временного ложа, и Лёху задвинули в угол оркестровой ямы между редким боем литавр и робким фаготом. Первая скрипка активно повела партию. До поры. Пока он не уселся за клавиатуру рояля.
Прощание после ночной смены было коротким, но благодарным.
- Не совпали, гля, - с сожалением чмокнула в ухо одалиска при уложенном чемодане у безукоризненного подъёма стопы. – По срокам.
Её ждал автобус с панорамными стёклами.
На пирамиды Лёха съездил.
5. Оп-паньки, как междометие удовлетворения.
Кефир обнаружился сукой последней и в полудрёме отключки несвязно бормотал оправдания. Иноземно загорелый Лёха с окончательно выцветшими в солому лёгкими кудрями отмазался от претензий магазинных плательщиков, в день устранив накопившийся бардак и собрав месячную плату.
- Знаешь, если мы - страна третьего мира, то это очень даже замечательно, - он застопорил газонокосилку и обтёр с лица брызги травы. – Мы должны гордиться. Именно этим.
- Не понял.
- Потому что, - во вдохновенном лице первооткрывателя явилось лёгкое превосходство, - есть мир четвёртый, пятый или шестой… Каир – сплошная помойка.
- С точки зрения профессионала?
Он не обиделся.
- С точки зрения нормального человека. Кучи… нет! Горы, залежи… пирамиды! мусора. Грязь. По каналам вдоль Нила дохлятина плывёт… А Нил мощный! Красивый! Зайдёшь вечерком? Посидим, расскажу.
Посидели. Лёха подарил магнитик с золотым верблюдом на серебрянном фоне треугольника Хеопса.
Следом произошла плотная череда событий с нулевой вероятностью предугадывания.
Лёха сидел за кухонным столом над листом писчей бумаги. Привычный быт вернул к долговременным и краткосрочно отложенным чувствам. Чувствам тоже потребен отдых. Пусть и посредством шальной оргии.
Тебя люблю. Ты это ощущаешь?
Целуй меня, сбивая с ритма пульс.
Хочу тебя. Взаимность обещаешь?
Я верю, что её я всё-таки дождусь.
Лёха удовлетворённо поставил полуночную точку одновременно с острым жалом дверного звонка. За распахнутой дверью стояла Снизошедшая. На девять ступенек в тусклый закуток конечного обрубка подъезда под лампочкой в сорок ватт.
Мечты неправдоподобно сплелись с явью, и он не заметил дешёвого баула челночников из стеклоткани в сине-белую клетку, сбитых носков туфель на тяжёлом каблуке, поблекшего лица и оттянутых век в угловой сборке морщинок.
Она! Внутри полыхнул огонь, запечатавший дыхание.
- Лёш, не знаешь, где Кефир? Звоню-звоню, не открывает.
По долгу службы Лёха проницал двор и знал, что с кем и кто когда и …
- Не знаю. Со вчерашнего не видел, - он проглотил комок слюны, хотелось добавить – «любимая».
- Можно, у тебя перетолкусь? До утра? Устала.
«Хоть всю жизнь живи!»
- Проходи!
…Потом Галька вышла из ванной. С облезшим лаком педикюра преступно алого цвета и в мятом халатике из баула. Лёха чистил картошку.
- Выпить есть?
Спиртного он не держал, дабы не привечать страждущих.
- Сейчас сбегаю. Быстро.
Она влёт опрокинула полстакана «Сибирской» и заговорила. Лёха слушал о бестолковых мужиках, загубленных желаниях и жизни в целом. После следующей порции бережно доставил к кровати.
В полутьме и полушаге от койки она избавилась от халата, явив миру крутой переход к бедру и вычеркнув одалистическое воспоминание. Ткнулась в подушку и срубилась.
Лёха гладил нежный сгиб руки и тихо вздыхал, не смея.
- Чего сидишь? – вдруг совершенно трезвым голосом вопросила любимая. - Иди сюда!
Не получалось. Вернуть мужу в целкости и сохранности.
-
В четверть приямка заскользил рассвет последнего месяца лета. Лёха пыхал в открытую форточку наполовину высыпавшейся сигаретой из давнишней пачки, припасенной на крайней случай. Случай явился.
Стоны счастья пламенеющей страсти остались в слежавшейся стопке листов заветного ящика тумбочки. В сырой каморке возникла тень отца Карло совместно с темпераментно бубнящим поленом.
Ибо! Бревенчататое существо с мечтательными коленками в процессе нимало не утруждалось имитацией телодвижений и осилило лишь два кратких вопроса.
- Кончил? – спросило оно. - В поряде?
И вновь отрубилось.
Лёха заварил чаю и вспомнил мать. Дождливую процессию в непроезжей глине колеи, свежую яму рядом с отцовской могилой, где тот пребывал почти двадцать лет. Утопившись с трактором «Беларусь» в узенькой речонке под названием Красивая Меча.
- А хули мне сделается?! – отцовскую присказку сын не употреблял. Из суеверия.
- У нас чего осталось? – спросила Галька с безразличным лобком в распахе халата.
При утреннем свете обнаружилось покраснение лицевых кожных покровов и выжидательный тремор пальцев.
- Осталось, - кивнул Лёха, решив жить на маяке в одиночестстве.
Через час, поднявшись на балкон третьего этажа противоположного дома по костылям водосточной трубы и вползши в отворенную форточку, он увидел Кефира - Вовку Никифорова, интеллигента и алкаша, музыканта, плотника и брошенного мужа.
Тот лежал на спине среди комка простынь, наблюдая в блаженном сне облупившуюся побелку потолка. С ясным лицом без очков в пластмассовой оправе, оброненными на потёртый ковёр упавшей рукой. Уголки губ тронула улыбка.
Наверное, ему снилась Галька… Перед тем, как он умер.
6. Плата, как воздаяние.
Мы стартуем, юно сверля глазами горизонт и надеясь. На случай, везение, на точечный выбор Того, Кто наверху. Нимало не утруждаясь усилиями. Получая ноль целых премии со слёзной жалостью десятых. Из-за отсутствия тех самых усилий.
- Знаешь, - поведал Лёха при очередной встрече на тротуаре. Был он углублённо мрачен. - Стремление к самоутверждению – чистая зависть. Я утверждался?
- Нет. Но тайна сия великая есть.
- Не глумись! За знание истины не платят.
Далее случилось предпоследнее ночное бдение в книжном магазине «Ять» по причине разорения и закрытия. В виду невостребованности товара усохшим числом читателей.
Лёха сожалел. Он привык к уютному закутку с затёртым диваном, где перечитал поголовье классиков, часть серии ЖЗЛ, пару русских философов двадцатого века и приканчивал полную версию романа Марио Пьюзо «Крёстный отец».
Лёха размял сигарету. Курил он исключительно снаружи, на верхней ступени крыльца, наслаждаясь последним теплом, безлюдьем, старыми каштанами, подхваченными желтизной, и газоном, выстриженным собственными руками.
К табаку он вернулся после Кефира, после Гальки, после концевого дубля полутрезвой дружбы и неответной любви.
- Я находился в области тоски, - позже вывел Лёха.
Общение с классиками стимулирует образность мысли.
Осторожность! Лёху спасла обстоятельность профессионального сторожа - он никогда не включал свет во внутренностях магазина. Никогда! Осматривая из-за витринного стекла высветленную ночь сентября под ясной луной, которая хладно зависла над городом взамен уличных фонарей, из экономии вырубленных новыми хозяевами электричества. Он взялся за ручку наружной двери…
Секунда! Даже из-за плотного притвора по уху размазался скользящий в повороте сухого асфальта занос шин и густой выхлоп из мощной утробы двигателя. По улице летело авто с облицовкой передка в виде проекции человеческих почек и характерным мерцанием обвода фар.
«Бэха!» - определил Лёха.
Следующие колёса заскрипели натужнее и грубее. В коротком отрыве за седаном рвался контур популярного в сих весях американца из Детройта.
«Бандюки, - понял Лёха по силуэту «Grand Cherokee», - натуральные».
Ночь подвыла далёкой милицейской сиреной, автомобильную какофонию взрезало краткое туканье. Лёха узнал бой автомата. По огневому рубежу времён военной кафедры. По врождённому опознавателю мужского слуха. Инстиктивно он отпрянул за колонну.
Из джипа били по распластанному силуэту «баварца». Проскочив отрезок Первомайской, тот, елозя кормой, круто вписался в дугу правого поворота на перпендикуляр улицы Свободы, исчезнув из прямой видимости преследователей. Из приоткрытой задней двери, перелетев через отторочь жёстких кустов вдоль поребрика, вылетел на короткий «ёжик» травы бесформенный предмет.
«Бэха» дала по газам до упора, пропав из поля зрения. На визге шин и тормозных колодок валко ввалился номер второй, едва уцепившись за встречную. В сжатой горловине спящих домов громыхнула очередь. И… Бабахнуло! Жёлтая вспышка с красным отливом пробежала по чёрным зевам окон дребезгом стекла.
Ситуация заняла три вдоха и пару выдохов.
Через полминуты жёлтый «жигуль» с сине – красными огнями поперёк крыши неспешно свернул к очагу возгорания.
Лёха выдохнул раньше, наблюдая непостановочный боевик сквозь стекло двери.
Беспорядочно засветились заинтересованные окна; потом наиболее отважные из любопытных возникли на улице в накинутых куртках и пальто, потом за угол магазинного здания в полыхании тревожных огней завернул красного лака пожарный монстр, позже череда милицейских начальников к разбору шапок. Финал действа сконцентрировался в глубине квартала.
И тогда… только тогда! Лёха вышел из засады. К манящему предмету возле жёстких кустов с несъедобными белыми ягодами. Лопаясь, ягоды пукали под подошвой…
… - Ты поступил бы иначе?
Иначе? УЖЕ поступил. Ранее.
За скатом полуденных крыш Ла Плата катила светло-коричневую тяжесть в Атлантический океан. Мне приходилось видеть его с противоположной стороны, пока я не получил e-mail. Из мест, виденных на карте мира. Автор явно скучал.
«Приезжай! - звало письмо. – Перелёт за мой счёт. Посидим».
Посидели. На террасе под сине-белым тентом на крахмальной скатерти стояла бутылка местного «Garzon Alborino» и колоссальное блюдо с неизвестной рыбой.
Официант аккуратно выбирал кости, отложив на Лёхину тарелку головизну. Это был ЕГО официант и ЕГО ресторан на террасе трёхэтажного дома утрированно колониального стиля. Дом на углу Пласа Майор тоже принадлежал маркизу де Карабасу.
Карабас встретил меня в Карраско - аэропорту Монтевидео. В белом. В ослепительных штанах и льняной сорочке, мятой от автомобильного ремня.
- Сколько? Три года?
- Четыре.
- Уже четыре?
- Посчитай.
- Да, ошибся… Но здесь нет времени. Сегодня, как вчера, и завтра, как сегодня. Время стоит.
- У нас - летит.
- Знаю. У вас сплошная порнография.
… - Я вложился в недвижимость и «металлические» акции, - позже произнёс Лёха, сделав глоток.
- Умница! – иначе не зафиксировать мудрость мужика из Больших Мудянок, который обыгрывал шутя. Меня.
Начиная с вступительных экзаменов, где стопроцентно выбил пятнадцать баллов. По математике письменной, устной и физике. И пролетел по непрофилирующему сочинению. Присяжные учли и отвесили будущему инженеру с идеальной родословной социального происхождения легитимный «трояк».
На собеседовании меня спросили.
- Какого?... - спросили они - ты попёрся в технический вуз? «Пятёрка» за сочинение – единственная… из без чего-то полутора тысяч абитуриентов. И вторая за шесть предшествующих лет.
Они поставили диагноз.
- Вы - гуманитарий! Может, вам попробовать себя…
- Отнюдь, - возразил уже поступивший, но проигравший два очка лидеру студент.
Который интуитивно сознавал, что гуманитарное клеймо в текущем государстве станет тождественно могильному кресту неполноценности.
… - Знаешь, чему я удивился? Некруглой сумме. Когда пересчитал, - произнёс Лёха, оторвавшись от рыбьей головы.
- Знаю, - ответил я. - Не хватало двадцатки. До пятисот. До полумиллиона.
- Как? Откуда?… Ведь никто… - он выплюнул на тарелку твёрдое ядрышко рыбьего глаза.
Оп-ля! Впервые… в первый раз! я видел его… нет, не удивлённым – ошарашенным.
… Предмет, заброшенный за кусты, оказался спортивной сумкой «Adidas» в цвет густо-синих чернил. Сумку Лёха переместил под кров магазина. Расстегнул молнию в утлом свете настольной лампы спального закутка.
Никогда! Доселе и после. Такого количества пачек, скрученных разноцветными банковскими резинками, видеть не доводилось. Он перелистал единственную. В ней имелась сотня банкнот номиналом в сотню. Долларов. Американских Штатов. Пачек набралось неровным счётом сорок восемь штук.
Лёха не ощутил прилива счастья и учащённого сердцебиения, автоматически переместив содержимое сумки в пустую картонную коробку из - под учебников географии для седьмого класса.
Сумку скрутил в комок упаковочной макулатуры и через чёрный вход снёс в мусорный контейнер.
Вернулся.
Переждал.
Отдышался.
Затем опаско преодолел сто пятьдесят метров с грузом по гипотенузе двора до личного подземелья.
Возвратился на рабочее место.
… - Ко мне приходили, - продолжил он, не получив ответа. – Первый раз днём. Убирал возле «Фрау Мюллер». Трое братков. Мордатых сук. Мол, не видел чего? Не нашёл ли? «Дипломата», пакета… Угрожали. Позже заявились домой.
- Как ты отмотался?
- На дурака. Обычного деревенского дурака. Иногда наследственность помогает… - он усмехнулся.
- Обыскивали?
- Подчистую. Пристегнули к батарее. Нашли. За газовым стояком. Трудовые накопления, - Лёхино лицо сделалось почти счастливым. - Двадцатки, пятёрки… Ни одной сотни. Это меня спасло. – Он вытер лоб клетчатым платком. – Ещё рубли из серванта прихватили. Посмеялись и ушли.
- Потом смеялся ты.
- Не мог. Сломали два ребра. Но малые потери хранят большие приобретения.
Однако! Прочитанные философы стимулируют формулы умозаключений.
Деньги были надёжно заначены вне жилого помещения. В том же подвале, где без ведома дворника никаких действий не происходило. В нише за водомерным узлом, в кирпичном колодце стояка, в мешке чёрного полиэтилена.
- Чьи это «бабки»? – спросил Лёха.
- Иных уж нет…
- А мы далече.
- Легостая.
- Славки?
- Его, ушкуйника.
…Славка Легостаев учился в параллельной группе. Хорошо учился. Улыбчатая коммуникабельность и всепоглощающая тяга к профессиональной карьере.
- Попомните! – сказал он после процедуры распределения по лотерейной карте необъятной родины. – Вы ещё прийдёте наниматься на работу. Ко мне.
Через два года после выпуска он стал прорабом, ещё через два - начальником участка. Опережая остальных на корпус. Потом сел.
Из-за врезки в теплотрассу, с которой в световой день не управились. Вырытый экскаватором мини котлован обнесли лентой и сигнальными огнями. Согласно нормативам, предписаниям и прочим инструкциям. Согласно сволочному педантизму начальника участка. Легостаева Вячеслава Николаевича.
Проклятая яма, в которую фатально упал пятилетний ребёнок.
Суд не внял строительным нормам и правилам, его не интересовал недосмотр хронически бухой мамы. Дети - наше будущее! - и виновный ответит. Такая наша правильная советская власть…
Сесть надлежало начальному представителю линейного звена – мастеру. Если бы тот не являлся родственником телефонного звонка.
Легостай отмотал трёшник и на стройку не вернулся. Он вернулся в жизнь жёстко замкнутым и остро злым.
Я пришёл наниматься на работу. К нему. Он возводил пятую автозаправку. Собственную. Уже завладев Центральным рынком.
Для большинства время обозначилось выращиванием картофеля на ухваченных сотках и случайными заработками для содержания вверенной ячейки общества.
- Слав! - просил я, окончательно расставшись с гордой независимостью нищего после получасового ожидания в приёмной. - Хоть каменщиком!
Он пригляделся.
- Для начала отъешься, - постановил Легостай, дал денег и службу.
В некоторых людях хранятся тлеющие лучинки взаимного доверия прошлого.
… - «Курьер». Помнишь такой фильм? – спросил я.
- Шахназарова?
- Да. Разница в том, что пришлось возить деньги.
- Опасно.
- Не опасней бандеролей.
До поры неведомого мне передела.
- Закажу красного, - сказал он. – Не возражаешь? Здесь обалденный виноград. Фолль Нуар называется.
Он смотрел на белую мачту маяка вдалеке.
- Его нельзя купить, - вздохнул Лёха. – ЗДЕСЬ общее достояние не продаётся.
И прикурил от свечи сигару.
… Они сели на хвост на полпути к базе, которую Легостай никогда не называл офисом. За рулём привычно находился щуплый Болт, приобретший прозвище из-за совсем других размеров. Рядом со мной на заднем сиденье в спортивной сумке лежал миллион нерусских денег.
- Не оторвёмся, - сказал водила. – Пи..ец догнал нас незаметно
Движок с утра херачил не по-правильному и не желал выдавать положенных «лошадей», хотя Болт выжигал до упора.
- Очень даже заметно, - последняя фраза, которую он услышал от меня, когда стуканула очередь.
- Выкинь её на хрен! – заорал он. – Пусть подавятся! Потом с кишками вырвем!
Жаль! Было жаль денег, в которых находился мизерный процент моей зарплаты. Я лихорадочно перекидывал часть груза в порожнюю ёмкость-близнец с трёхлистником «Adidas». Две пачки упали на пол.
- Бросай! – крикнул он, вкручиваясь в поворот на Свободу.
В правую дверь. Ну не рассчитал силу броска… Приманка перелетела гребёнку кустов. Ручками второй сумки я обмотал запястье.
- Прыгай! – Болт оценил верность Хозяину и юзом притормозил у встречной бровки.
Слегка. Поэтому удар от падения вышел ощутимым даже с компрессией денежного мешка под брюшиной.
… - В сущности, он меня спас.
- Спасая деньги, - остановил патетику Лёха. – Думаю, попало в бензобак. За углом здорово полыхнуло.
Красное сухое давало результат, растекаясь сожалениями души в невозможности упокойной молитвы.
- Ни один не знает имени. Болт!
- Возьмём? Ещё одну?
- Пару, - постановил я. – И гулять! ДОлжно же посмотреть на твою дыру!
- Ночь в Крыму - Крым в дыму - ни хрена не видно! - покачал головой Лёха. – Все местные красоты - при свете дня. Ты меня обыграл. На двадцатник.
Счастливо оброненный двадцатник. Ничейная малость жертвы. Выручила пара обугленных стодолларовых пачек в обгоревшем остове BMW. Остатки купюр разметало по салону пеной пожарного ствола. Потому никто не пришёл за сохранённой половиной бабла. О ней никто не знал и не спрашивал.
Из-за брошенной той же ночью ручной гранаты в главное окно «базы» и вычурных похорон Славки Легостаева с двумя заместителями - подельниками.
Чужие, что пришли к Лёхе, ткнулись наугад, на арапа. Меня никто не искал. Никто!
… Он пил молча, свыкаясь с проигрышем. Именно в этот момент я догадался. Понял. Расколол. Что являюсь единственным Лёхиным раздражителем, оценочной планкой.
- Я, понятно, сука. Хотел тебя утереть… всем этим, - он тускло кивнул на колониальный изыск. – И ещё Магелланом. Он был здесь. Пятьсот лет назад. Тыкался в эту реку, искал проход в Великий оушен. Тогда здесь жили индейцы чарруа…
- Забудь! Капиталистическое соревнование закончено.
- Согласен на ничью? – спросил он.
Я протянул руку.
Лёха пальцем отправил вышколенного официанта баиньки.
- Мы должны спеть, - поставил он грядущую задачу.
- Всенепременно.
Мы спели. У подножия маяка. У Фаро Колония Дель Сакраменто. В память… о чём?
О неполученном дипломе? О лучшем дворнике города? Об ушедших?
И песенка всесоюзного детства стала прощальным гимном идиотскому состязательству.
Мы идём по Уругваю!
Ночь, хоть выколи глаза.
Слышны крики попугаев,
Обезьяньи голоса!
Мы проорали куплет трижды. Трижды! Поскольку не помнили последующих. И нас даже не забрали в ихнюю ментовку.
Июнь 2011 – декабрь 2015.