Давнишняя подруга жены, художница, подарила ей свою картину, по формату чуть больше развёрнутой книги. На ней был изображен морской пейзаж: скала, поросшая кустарником, с белым домиком на вершине, прибрежные огромные валуны, о которые разбиваются набегающие волны. Синий, васильковый и голубой доминировали на картине, создавая плавные цветовые переходы. Мне это неожиданно напомнило школу, в которой я получил единственную четвёрку по рисованию за штормящее море, самолёт и чаек. Рисовал, правда, я плохо, но свой шедевр запомнил и всегда вспоминал с теплотой.
Пока жена спит, решил выполнить её просьбу и повесить картину. Достал с антресолей два ящика с инструментами и разной мелочёвкой ожидающей, редкого счастливого случая пригодиться в хозяйстве. Протёр пыль, открыл. Гора мелких предметов, - начиная от гвоздей и шурупов разных размеров до старых монет, пуговиц, водопроводных кранов и всевозможной электрики, - заполняли ящик. Моток спутанной лески сверху прикрывал это богатство, и мне всего-то оставалось найти нужного размера шуруп или гвоздик.
Моё внимание привлекло сапожное шило с грубо струганной ручкой, отполированной когда-то до блеска. Так блестит черенок лопаты после перекопки нескольких соток земли. Взял шило в руку и почувствовал тепло, исходящее от дерева. Вспомнилась Сибирь, то далёкое-далёко, где мы, трое братьев мал- мала меньше, суетились в выходной день вокруг отца, который с помощью этого шила подшивал валенки. Причём, подшивались не только прохудившиеся, но и новые, чтобы дольше носились. Потому что в детстве мы не пропускали ни одной застывшей лужи, чтобы не прокатиться. Пока отец сучил нитки и натирал их гудроном, мы от последнего успевали отщипнуть кусочки и с удовольствием жевали, наблюдая, как на подошве валенка образуется ровный след от нитки, словно колея железной дороги, по которой вместо паровоза перемещается шило...
Картину я повесил и начал собирать инструмент, как вдруг за спиной раздался голос жены:
- Опять свой гадюшник инвентаризируешь, не мог дождаться внука, вот и разбирали бы вместе.
Я молча показал на стену. Луч света проник сквозь оконное стекло, осветил картину, и произошло чудо. Море ожило, волны с шумом ударялись о большие валуны и рассыпались на кучу мелких брызг. Небольшие островки зелёного кустарника засветились, словно изумруды, разбросанные чей то несмелой рукой по всему берегу. В стене, доселе безликой, с жёлтыми обоями, возник кусочек другого мира, о котором мы грезим в снах и изредка окунаемся в него наяву. Но чем дольше живём, тем всё реже и реже выпадает нам счастье увидеть всё это реально, и оттого этот мир становиться для нас желаннее и дороже.
Я вдруг на лице ощутил освежающую прохладу моря, а на губах солоноватый привкус. Картина на стене изменила комнату. Она стала уютнее и просторнее.
Жена подошла к картине, зачем то поправила, хотя в этом не было никакой необходимости, и сказала:
- Вот видишь, как хорошо..
А вечером мы с двухлетним внуком вновь разбирали наше богатство. Он брал вещь из ящика, я называл её. Дима повторял вслед за мной, немного искажая названия, и в детском голосе слышалось уважение и любопытство к произносимым впервые словам.
-Суюпчик, коёсико, отвёйтка…
И от детской непосредственности и теплоты в голосе я улыбался. Вдруг захотелось, чтобы в ящике никогда не заканчивались предметы. А когда мы с женой возвращали Диму родителям, он гладил меня впервые своей маленькой, тёплой ладошкой по щеке и говорил:
- Деда колючий, деда колючий.
И это звучало так, словно небритость, была нашим общим делом, как мостик и обещание скорой встречи.