- Успокойся, сын. Сядь. Выпей вон… Да ладно, сам налью. Подумаешь, изменил. Измена, сынок, дело важное, стоящее, даже святое, прости меня господи. Без измены не может жить ни один человек на свете, ни одна семья. Без измены не найдешь угол - где правда, а где истина. Это, поверь, две очень большие разницы - правда и истина. Пей. Вот так…
- Па, я не знаю как в глаза смотреть теперь ей. Это ж развод. А я же люблю ее, ну правда…
- Тише, тише, сын… Развод… Ты погоди швыряться словами-то. Налью-ка тебе ещё. Такое без вина никак не проглотить. Любишь, так любишь. Скажу о себе. Просто поболтаем за вином. Чего я только ни натворил в своей-то жизни… Много чего натворил. Даже страшно оглянуться. Но вот что любопытно… Всё, буквально всё, что действительно улеглось в памяти, связанно с женщинами. Самые тонкие, самые тёмные мои углы – всё с ними. Это как? Это притом, что я всю жизнь свою мать твою боготворил. Женщину в ней боготворил. Я всегда считал, да и теперь не далек от такой мысли, что женщина есть самое лучшее, что придумал бог. Женщина… Москва, как много в этом звуке для сердца русского… Черт…, я про женщину же, а не про Москву. Вино чертово… М-да… Мужиков, ей богу (не забывая себя), я нахожу дураками. Я их видал пачками. В моей карьере, в моей жизни их было много. Каких только не было. Было два-три умных, но и те растворились, размылись как-то, да и навряд повлияли на мою жизнь или ментальность, а вот женщины… Если придет к любому человеку однажды мысль углубиться в свою память, то, ей богу, он не найдет там ничего, кроме женщины. М-да… Но каких распрекрасных бы я ни видел, с какими королевами ни делил бы постель, каждая, буквально каждая подвигала меня к мысли, что брак превыше всего.
Это не исповедь никакая, сын, но это странно… - именно женщины оградили наш с мамой брак. Его сохранили именно измены, adult;re, как сказал бы француз. Глядя на то, как женщина стремится завоевать меня, я вдруг в какой-то момент начинал понимать…, нет, не ценность себя, но ценность того, на что она покушается. На то, что зовется дешевым словом «брак». Взгляни в глаза женщины, с которой изменяешь. Внимательно погляди. Кроме любви, совершенно очевидной, всепоглощающей любви там что?.. О, да… Там цель. Впрочем…, цель конечно же была и в глазах твоей невесты, теперь жены, но есть разница – глаза завоевательницы и глаза грабительницы. У грабительницы глаза горят особым огнем, не имеющим ничего близко с любовью. Именно так, натыкаясь, от женщины к женщине, глядя в глаза их, я и остался с мамой.
- И что, па? Измены в порядке вещей? То есть все? А женщины? Ну…, замужние то есть?
- Женщины – это да. Это сложный вопрос. Это, блин, бином Ньютона. Я, как и ты, глупый мужчина. Почему изменяют женщины я не знаю. Женщины…, это блин… Давай выпьем.
Выпили.
Считается…, слышал, что от дурного мужа, или пьющего… Все же пьют… Я слабо в это верю. Завоевать новое царство? Вроде глупо. Завоеванное не приглянулось? Шут их знает.
- А мама? Что если и она тебе изменяла?
- Чушь собачья! Мама… Скажешь тоже… Мама… Женщина - это всегда выбор. Выбрала, родила – и все тут. Не-ет…
Что-то нервное пронеслось в глазах отца, будто что-то припомнилось, привиделось. Он налил себе полный стакан и выпил в одиночку.
- Запомни раз и навсегда, сын. Мама – человек святой. Это отец может быть кем угодно, самым паршивым плутом, женщин там направо и налево, но мать… Жена Цезаря вне подозрений. Даже думать не смей! Мама… Мама тебя девять месяцев в себе таскала, блевала, как алкоголик, порвалась вся, рожая, шрамы такие на животе, школа, музыка, танцы, как с писаной торбой с тобой возилась. Взбредут же мысли в тупую голову! Всё! Спать иди. Завтра пойдешь, помиритесь. Ишь чего выдумал! Мама…
Сын, почти уже успокоившись, вином - скорее всего, отправился спать, благо его комната всегда была за ним в доме, а отец подошел к окну и уперся разгорячённым лбом в морозное стекло. Рождественский иней начал таять и стекать каплями по его носу, шлепаясь о подоконник, будто слезы. Он вовсе не плакал, он вообще никогда не плакал, но эти капли… Он стоял и думал: а что если мама?.. Тогда ведь было… Было, когда она весь вечер где-то была, а после не могла толком объяснить. Муки, дикие муки, сильнее каких и нет больше на свете, муки застарелой ревности вдруг вновь, как тогда, всколыхнулись в его груди, как какое-то наводнение, цунами. Ведь было, Было! Или не было?.. Он так никогда и не узнает. Женщина, которую, как имя, он так боготворит, так и останется женщиной, той тайной, которая и оградила их брак.