Я сделан в ХХ веке в СССР. Это отчасти объясняет мои вкусы и привычки и некоторую закоснелость или отсталость, или консерватизм.
К числу привычек относится любовь к черно-белым фотографиям. По сравнению с цветными, они кажутся мне более живыми. Некоторые потемнели, уголки помялись, кое-где бумага потрескалась. Людей с тех фотографий почти вовсе не осталось в живых.
С каждым годом я чувствую, что ушедшие отдаляются от нас, остающихся, все дальше и дальше. Они уходят, а мы – чтобы поменьше расстраиваться - стараемся пореже думать и вспоминать.
Пока мы еще здесь, мы не знаем наверняка, плохо ли им там оттого, что их не хотят помнить. Может быть, им от этого не жарко, не холодно. Холодно нам. Они ушли такие разные, но почти у всех было что-то, что обязательно нужно знать нам, оставшимся. Знать, чтобы стараться сделать так же или, наоборот, уберечься и не сделать.
То, что я записываю почти всю жизнь, не документальная проза и не мемуары. В одной хорошей повести, напечатанной в сборнике «Океан», говорилось о моряке, который набирал в пустые бутылки ветры тех мест, где шел его корабль, подписывал бутылки и дома отдавал сыновьям. Ему хотелось не только приобщить детей к морю, но сохранить, в том числе для себя, воздух далеких мест.
Я хочу сохранить для себя воздух далеких времен таким, каким он мне запомнился. Так ли было всегда, как мне рассказывали, так ли я записал, как мне рассказывали, не важно. Я так запомнил.