Название: Сегодня ночью
Аффтар: ShadowHawk
Фэндом: Command&Conquer, таймлайн – между Второй и Третьей
Жанр: депрессивная муть
Дисклеймер: все права EALA, аминь
Что имеем – не ценим, потерявши – плачем.
(народная мудрость)
Убрав рабочую одежду в шкаф, Смитсон повернулся, глянул на рассеянно копающегося в сумке напарника.
– Что-то ты не торопишься домой, Барни. Опять, что ли…
– Всё нормально, – поспешил ответить тот и решительно застегнул сумку. – Устал я просто.
– Рано ещё уставать, какие наши годы, – хохотнул Смитсон, и его густые усы, в которых уже начала пробиваться седина, задорно встопорщились, придав ему сходство с только что вылезшим из полыньи моржом. – Давай, быстрей до хаты, бери семейство и дуй к нам. Шикарная вечеринка намечается, моя мадам месяц готовилась, вот те крест!
Барни не торопясь сложил комбинезон, выпрямился, с трудом расправил плечи, потёр ноющую после трудового дня поясницу. Несмотря на обилие всяких высокотехнологичных примочек, работать руками приходилось немало.
Семейство, да. Привести с собой на вечеринку людей, которые стесняются того, что глава семьи – не военный, не инженер, не программист, в конце концов, а всего лишь садовник…
– Спасибо, дружище, но мы хотели устроить тихий семейный ужин. Только я, Амалия и дети… Понимаешь, у нас всё как раз налаживается…
– Ясное дело. Но если передумаете – я всегда вам рад. Ладно, до встречи. С наступающим!
– С наступающим.
Купола дендрария тонули в полумраке, лишь один, где сейчас как раз цвели рододендроны и катальпы, ярко светился – там день продолжался гораздо дольше, чем полагалось в это время года. Барни тихо пробирался по опустевшим коридорам к семнадцатому блоку, одному из самых больших во всём комплексе. Да и в мире, что уж скромничать. Далеко не во всех Синих зонах бюджет позволял содержать музеи, хранящие последнюю память о былом великолепии природы. Деревья, которые могли жить в отравленном мире без особого присмотра, высаживали на открытых террасах, оборудованных щитами, поднимавшимися только в крайнем случае: если дождик кислотный пойдёт, например, или концентрация всякой дряни в воздухе все допустимые нормы превысит… Да и то такая роскошь позволялась лишь городам, расположенным в центральных частях Синих зон. Окраинные поселения от растительности избавлялись – после того, как какое-то непутёвое деревце согрешило со случайно залетевшей тибериумной спорой и успело даже вырастить небольшую кристальную полянку вокруг себя, пока не спохватились чистильщики. С тех пор каждый куст был под особым контролем: не угадаешь, из какого и когда тибериумный сеятель вылупится…
Остановившись на верхней галерее, Барни окинул взглядом свои владения. В полутьме очертания знакомых до последней веточки деревьев сливались, превращаясь в бесформенную массу, абстрактное нагромождение теней. Но смотритель купола прекрасно помнил, где что.
Вон там – четыре туи, рядом притулился хилый, болезненный можжевельник, а позади него несколько молодых сосен и пихт.
Чуть дальше семь зелёных свечей – кипарисы, а сразу за ними три пушистых сокровища – настоящие кедры, заботливо выращенные из крылаток-семян. Вскоре предстояло два из них отправить в другие дендрарии, и Барни старательно гнал от себя мысли об этом. Не хотелось их отдавать. Не потому, что жалко. Скорее, страшно. Как они перенесут дорогу, приживутся ли на новом месте, будут ли о них так же хорошо заботиться? Сколько радости было, когда из земли проклюнулись ростки! Крохотные, в две пары иголочек, они целеустремлённо тянулись вверх, не желая упускать выпавший им шанс. Из восьмисот шестидесяти девяти семян – только эти три. Все сотрудники дендрария прибегали посмотреть.
Похожий на рогатую жабу силуэт – лиственница. Эта кумушка была характера вздорного. То хвои за шиворот натрясёт, то шишкой по макушке залепит. Барни её, откровенно говоря, недолюбливал, но никогда не позволял себе относиться к ней пренебрежительно.
На отдельной площадке красовалась пятиметровая секвойя, являвшаяся и гордостью, и головной болью. Особа капризная, чуть что не по ней – начинала чахнуть, заставляя всех скакать вокруг себя с датчиками, анализаторами и вёдрами разнообразных удобрений. Но эта работа не была в тягость. О том, что с деревом делать, когда оно дорастёт до купола, никто не задумывался. Лишь бы росло, а там что-нибудь да изобретётся.
Ближе к краям купола обитали всевозможные хвойные кустарники, всё больше декоративные, с немалым трудом выращенные здесь же, в дендрарии, или собранные по частным коллекциям, владельцы которых не смогли или не захотели обеспечить своим питомцам должную защиту, переложив ответственность за них на государство.
У Барни хранились копии старых видеозаписей. Километры тайги, огромные пространства, покрытые лесами, зелёные моря от края до края… Казалось невероятным, что всё это исчезло за каких-то сорок лет. Теперь зелёной Землю делал тибериум.
Тропические деревья, привыкшие к взбрыкам природы, и с кристаллом если не общий язык, то общее корневище нашли. Мутировали, подстраивались, вступали в симбиоз – выживали как могли. Северные исполины принимали свою участь в гордом молчании, не соглашаясь на компромисс. Занятые междоусобной грызнёй люди слишком поздно спохватились: спасать уже было практически нечего. Отравленные ядовитыми испарениями деревья приносили лишь мёртвые семена, а потом и вовсе прекратили всякие попытки расти и размножаться. Просто ждали конца.
Почти в центре купола виднелась острая макушка любимицы Барни.
Ель. Самая обыкновенная ель, каких раньше было полно, а теперь осталось не больше сотни на всю планету.
Главный символ приближающегося праздника.
Когда-то, когда Барни только начал понимать, что, собственно, происходит в конце каждого года, почему все носятся как угорелые, обвешивают разноцветными гирляндами всё, что только можно, дарят друг другу завёрнутые в яркую бумагу коробочки и желают всяческих благ, а также украшают искусственные ёлки игрушками и мишурой, его отец рассказывал, как ходил вместе с родителями на "ёлочный базар", выбирал там самое красивое деревце и собственноручно, никому не доверяя, тащил его домой… Тогда "живую" ёлку могли себе позволить многие. Тогда это были просто сезонные декорации, вокруг которых весело прыгали несколько дней, чтоб потом без особого сожаления отправить на помойку.
Теперь же в канун праздника единственная на весь город живая ёлка находилась здесь, в семнадцатом блоке дендрария, вдали от весёлых гуляний и ярких огней.
Последний раз взглянув на свою вотчину, смотритель купола направился к лифту. Сегодня ночью он ещё сюда вернётся. У его семьи будет настоящий праздник.
В эту ночь, доверившись автоматике, по домам отпустили всех, кроме дежурной бригады, вынужденной скучать в одном из подсобных помещений, да начальника охраны. И его бы отпустили – сам не пошёл.
– Всё в силе, Джош? – на всякий случай уточнил смотритель.
Не так давно он намёками да экивоками прозондировал почву, а потом, что называется, взял быка за рога – подбил начальника охраны на тёмное дело.
Тогда Джош долго думал, молча уставившись на цифровую фоторамку, стоявшую на его столе. Там сменяли друг друга бездарно-умильные изображения круглощёкого чада, вытворяющего стандартные детские глупости вроде размазывания торта по лицу или пускания пузырей в ванне…
Несмотря на их довольно сомнительную художественную ценность, все коллеги наперебой восхищались главной героиней, которая, по правде сказать, ничем не выделялась среди детей её возраста. А Джош, отставной вояка, многое на своём веку повидавший и к сантиментам – по собственному мнению – не склонный, наслушавшись этих полуфальшивых дифирамбов, надувался от гордости, словно медаль из рук гендиректора получил…
Вот уже шестой месяц коллекция не обновлялась.
– В силе, – кивнул начальник охраны и дружески похлопал Барни по спине. – Всё будет о'кей.
И вдруг быстро вытащил из ящика стола и как-то неловко сунул в руки смотрителю нечто, завёрнутое в хрустящую сиреневую бумагу и перевязанное ленточкой.
– Это я… для Эмили купил. Ещё давно, летом. Так и не успел отдать. Вот, нашёл вчера, подумал, может, твоей дочурке приглянется…
Судя по характерному постукиванию, в свёртке была погремушка или что-то ей подобное. Но о том, что его дочь давно из ползунков и подгузников выросла, Барни напоминать не стал.
– Хватит уже копаться! – прикрикнула Амалия, вылезая из недр шкафа с тремя непарными варежками. – Молли, поторопись, отец ждёт…
– Ничего, время есть, – Барни отпил из кружки горячего чая и довольно причмокнул, чем вызвал мимолётную гримасу раздражения на лице жены.
Шестилетняя девочка в растерянности сидела над коробками, перебирая разноцветные стеклянные шары.
– Давай все возьмём? Пап, ну давай, а? – она посмотрела на отца почти умоляюще. Выбрать из такого множества самые-самые оказалось непосильной задачей.
– Нет, дорогая, все нельзя.
Старший сын, Бертрам, что-то пробормотал себе под нос. Ему недавно стукнуло пятнадцать, и он усиленно делал вид, что выше всех этих праздничных хлопот, считает их глупостью и бездарной тратой времени, но тем не менее то и дело завистливо поглядывал на сестрёнку. Наконец желание приобщиться к веселью перебороло гордость, и парень плюхнулся на ковёр рядом с Молли.
– Гляди, вот этот какой красивый… Может, его возьмём? Или вот этот, ты в нём так смешно отражаешься…
Девочка тут же скорчила рожицу своему расплывшемуся по зеркальному боку шара двойнику.
Наблюдая эту сцену, Барни рискнул робко улыбнуться жене, и в первый раз за долгое время в её ответной улыбке было больше нежности, чем усталого равнодушия.
– Если ты потеряешь из-за этого работу… – в который раз уже начала Амалия, но муж прервал её нетерпеливым жестом.
– Всё нормально. Я договорился с дежурным.
Это женщину не особенно успокоило, но от дальнейшего капанья на нервы она воздержалась, всё равно пути назад не было: Барни только что запер за ними дверь чёрного хода.
Маршрут для посетителей петлял по всем тридцати восьми куполам дендрария, и Молли сразу предприняла попытку убежать на поиски приключений, но смотритель, поймав её за шиворот, уверенно свернул в служебный коридор.
Часть его пролегала прямо под куполами, сквозь толстые стеклянные стены тоннеля можно было видеть прошивающие почву нити корней. Сюда зевак тоже иногда пускали, хотя больше учёных всех мастей, желающих собственными глазами, а не на мониторах сканеров, увидеть, что творится там, под землёй.
Ультрасканер тоже стоял неподалёку, и Бертрам тут же просто прилип к нему, в то время как Молли зачарованно разглядывала подземные узоры, а их мать нервно оглядывалась, словно каждую секунду ожидая появления охраны.
– Пойдём, у нас полчаса, – поторопил всех Барни, неслышными шагами удаляясь по коридору.
Их ждал семнадцатый купол.
Тишина самым натуральным образом ударила по ушам. Ни единое дуновение ветерка не нарушало покой деревьев, и они встретили пришельцев равнодушным молчанием тёмной, ощетинившейся иглами стены.
Молли поступила как многие испуганные дети в её возрасте – вцепилась в мамину юбку.
– Ого, – еле слышно прошептал Бертрам, оглядывая освещённые тусклым мерцанием фонаря деревья. – Они такие… дикие…
Амалия ничего не сказала, лишь поёжилась от холода. А может, не только от холода.
– Не сходить с тропинки, пока я не разрешу, – снова предупредил Барни, поправил на плече лямку сумки и направился к цели их ночной вылазки. Однако семейство за ним не последовало.
– Я боюсь, – пискнула Молли.
– Чего, глупая?
– Их, – девочка обвела взглядом неподвижные кроны.
– Если честно, мне тоже как-то не по себе, – созналась Амалия. – Может, домой поедем?
– Поздно, двадцать минут осталось… Идём. – Увидев, что никто и с места не сдвинулся, Барни добавил: – Я потом вас с ними со всеми познакомлю, если захотите. Они не кусаются. Разве что шишкой кинуть могут…
Наконец маленькая компания осторожно двинулась к центру купола. Барни шёл спокойно, уверенно, он был здесь своим.
Этот день, этот праздник – его встречают с теми, кого любят, иначе зачем вообще встречать? И всё же смотритель купола слегка волновался. Он думал, что покажет своих подопечных жене и детям – может быть, поймут, что не так уж он никчёмен. А получалось всё совсем наоборот. Это три человека испуганно втягивали головы в плечи, пробираясь по узким тропинкам, и крепко держали друг друга за руки, чтоб чувствовать хоть какую-то поддержку. Это их Барни привёл в качестве оправдания своих постоянных отлучек…
Привёл к тем, с кем на самом деле хотел быть в этот вечер.
Проходя мимо лиственницы, смотритель незаметно погрозил ей кулаком – чтоб обошлась без своих обычных штучек. И тут же чуть слышно охнул, получив шишкой по носу.
Ель они увидели издалека – на фоне остальных деревьев она выделялась тёмным пятном. Не слишком высокая, пользующаяся тем, что росла на просторе, она раскинула тяжёлые зелёные лапы, направила в зенит острую верхушку, словно грозя когда-нибудь пробить отгораживающий её от внешнего мира купол.
– Ну вот мы и пришли, – констатировал Барни, обращаясь больше к дереву, чем к людям.
Скинул на тропинку сумку, из-под подарков и свёртков с нехитрой снедью вытащил заветную коробочку, которую и вручил Молли.
– Украсишь ёлку?
Дюжина тщательно отобранных шаров и две яркие, похожие на пушистых змей гирлянды – всё, что было позволено взять.
Уже освоившаяся в рукотворном лесу девочка радостно кивнула и, ухватив коробку, потопала к дереву.
– Она не поранится? – расстилавшая прямо на дорожке покрывало Амалия с опаской посмотрела на внушительные иглы.
– Нет, конечно…
– А я… я тоже, я помогу ей, ладно? – вдруг вызвался Бертрам и побежал к сестре.
– Надо было остаться дома, – пробормотала его мать, и Барни, ничего на это не ответив, лишь обречённо вздохнув, стал доставать из сумки бокалы и тарелки.
Иголки не столько покалывали, сколько щекотали кожу ладони. От прикосновения ветви едва заметно качнулись, словно потревоженная порывом ночного ветра птица сонно всплеснула крыльями.
Бертрам взял из рук девочки стеклянную сферу и, пригнув слегка одну из веток, предложил:
– Давай сюда повесим?
Молли молчала. Она как зачарованная гладила колючие, пахнущие смолой и хвоей лапы, а потом вдруг нырнула под них, рискуя исцарапаться, ужом проползла к тонкому ещё стволу, обхватила его ручонками.
– Не надо ничего, – пропищала она, прижимаясь щекой к грубой, чешуйчатой коре. – Не надо, она и так красивая! Мы только всё испортим…
– Вы там скоро? – послышался голос Амалии, поначалу пронзительный, но на полуслове утихший до еле слышного лопотания. – Три минуты, а ну, быстро сюда, оба!
– Я тут посижу…
– Вот дурёха, – сказал Бертрам, вздохнул столь же обречённо, как недавно его отец, и полез за сестрой.
А коробка с ненужными украшениями так и осталась лежать в примятой, но уже распрямляющейся, не желающей хранить чужие следы траве.