1.
Так сложилась жизнь, что среди моих родных и знакомых были кулаки и репрессированные. Мой прадед, Филипп Яковлевич Быстров, крестьянин села Сизьмы Вологодской губернии был крепким деловым хозяином. Имел землю, торговлю, яблоневый сад, был уважаемым человеком и избирался церковным старостой. Быстровы также занимались и пряничным промыслом – выпекали фигурные пряники и продавали их в своей лавке.
О моём дедушке, Василии Филипповиче известно немного, известно только, что в начале 20-х годов прошлого века Быстровы уехали из Сизьмы в Вологду, возможно в предчувствии тяжёлых перемен в деревне.
Мой отец, Филипп Васильевич окончил в Вологде реальное училище, и вскоре стал работать корректором в газете «Вольный Голос Севера» - печатном органе партии эсэров. Помимо политической жизни, в газете было много статей о кооперации в сельском хозяйстве, а также о просвещении и культуре земледелия в деревне. Лозунг партии эсэров «Земля крестьянам!» охотно был подхвачен большевиками и вошёл в один из первых декретов революции.
В те годы, а может быть и раньше, отец начинает писать стихи. По всей вероятности, работая в редакции, он и познакомился с Сергеем Есениным, когда тот бывал в Вологде. Летом 1917 года состоялась поездка Сергея Есенина, вологодского поэта Алексея Ганина и Зинаиды Райх, работавшей в петроградской эсэровской газете «Дело Народа», на Соловецкие острова. Об этом пишут в своей книге «Сергей Есенин» Станислав Куняев и Сергей Куняев. Известно, что в поездке были четверо, однако имя четвёртого не установлено. Я убеждена, что четвёртым был мой отец Филипп.
По воспоминаниям моей мамы, Крутиковой Ольги Андреевны, отец был на свадьбе Есенина и Райх, во время венчания держал венец над головой жениха. Документально это не подтверждено, но у меня нет оснований не доверять моей матери.
К началу 30-х годов отец перебрался в Москву, работал там в издательстве «Сельхозгиз», но в 1933 году был арестован по ложному доносу и выслан в Вологду, а в 1937 году снова арестован и погиб в тюремной больнице от жестоких побоев и пыток, не подписав ложного обвинения.
Судьба всех участников той поездки на Соловки печальна. Ганин был расстрелян в 1925 году после тяжёлых пыток, Зинаида Райх убита в своей квартире, Есенин погиб в 1925 году в гостинице «Англетер», и в его гибели не всё ясно.
Мой отец родился и вырос в деревне, хорошо знал жизнь и интересы крестьянства, занимаясь книговедением и библиотечным делом, всегда оставался крестьянином.
2.
Дед моего мужа, Сергей Лапшинов тоже был крепким хозяином, имел торговлю, собственный лес и двухэтажный дом в деревне Бурдуково Солигаличского района. Предвидя, что от новой власти, кроме раскулачивания ждать нечего, избавился от своего хозяйства, срочно отправил одного из сыновей в Красную армию (семьи красноармейцев, даже из зажиточных крестьян не подлежали выселению), и подался в Москву в дворники. Прежде, занимаясь торговлей, часто бывал в Москве, имел там знакомства. Уезжая из дома надолго (далека Москва от Бурдукова) имел обычай посылать домой короткую депешу: «Жив, здоров. Сергей Лапшинов». И что интересно, его правнук, тоже Сергей, поступая в институт в Ленинграде, послал домой точно такую же телеграмму.
Все дети Лапшиновых получили образование и достойно послужили Советскому государству. Старший сын Иван первым покинул родное Бурдуково и работал служащим в Москве. В послевоенные годы был командирован по работе на длительное время (с семьёй) в Венгрию. В Москве они жили в коммуналке, в малюсенькой комнатке.
Сын Павел, в срочном порядке отправленный отцом в Красную Армию, стал кадровым военным и сложил свою голову во время Великой Отечественной войны.
Старшая дочь, Александра вышла замуж за служащего, солигаличанина Павла Никодимовича Апухтина, они тоже жили в Москве в коммунальной квартире. Им с мужем довелось выполнять правительственное задание – под видом белого офицера с супругой, они были направлены в Среднюю Азию – узнать настроения и обстановку. Как и все Лапшиновы они были очень гостеприимны и радушно принимали нас в своей коммуналке. Незабываемое впечатление оставила для меня их квартира – длинный коридор со множеством дверей, один туалет и огромная кухня с жужжащими примусами на столиках. В 60-е годы они получили благоустроенную квартиру.
Средний сын, Александр стал инженером-мостостроителем, и семья с каждой новой стройкой меняла место жительства. В самое короткое время готовы были собраться, для этого у них был огромный (по словам его дочери Антонины) сундук, куда укладывали весь домашний скарб и отправляли багажом на новое место службы.
Вторая дочь Лапшиновых, Мария, рано уехала в Питер и долго там жила и работала на ткацкой фабрике, была бригадиром. Как и все Лапшиновы, была общительной и гостеприимной. В начале войны её послали на рытьё оборонительных сооружений на несколько месяцев. Уезжая, она наказала своей двенадцатилетней дочери Оле никуда из дома не выходить. Оставила ей на пропитание мешок сухарей – с крестьянской рачительностью она предусмотрительно подсушивала остававшиеся кусочки хлеба. Как они потом пригодились!
Во время рытья окопов она набрала мешок веточек чёрной смородины. Остатки чая до войны тоже не выбрасывались и сушились, и набралось их тоже немало. В голодную блокадную зиму часто собирала у себя дома свою бригаду и поила их чаем с витаминными смородинными веточками. Это бодрило и давало силы, вся бригада выжила и крепко сдружилась до конца жизни.
Младший сын, Леонид вместе с отцом поселился в Москве и влился в рабочий класс, работая в горячем цеху. Это был человек общительный, современный. Впервые увидела телевизор в его барачной комнате, где он жил со своей женой Дашей. Это был один из первых телевизоров, ещё с линзой. Дядя Лёня, вероятно, был на хорошем счету в своём коллективе. Когда мы с мужем были однажды в Москве, он легко раздобыл в завкоме для нас билеты в кремлёвскую Оружейную палату.
Благоустроенное жильё получил он только в конце жизни, причём это была комната в двухкомнатной квартире. Пожил он в новой квартире недолго, видимо сказалась длительная работа на вредном производстве. Да, не очень-то жаловали московские власти «гегемона».
Лишь одна из семьи Лапшиновых – моя свекровь, Елизавета Сергеевна, осталась в родных краях. Она рассказывала о житье в «богатой» кулацкой семье. Условия жизни были неприхотливы, спали на соломенных матрасах покрытых домотканым холстом, зимой ходили в овчинных шубняках. Заболевшей девушке нельзя было обращаться в больницу, это считалось позором, если случалось заболеть – лечились дома. И много, много работали – косили, жали, содержали скотину, пряли и ткали. При этом все получили образование, так Елизавета Сергеевна с похвальным листом в 1912 году окончила Бурдуковскую начальную школу.
Она одна из всех Лапшиновых познала и колхозную жизнь, так как вышла замуж за местного деревенского середняка, мастера печного дела «питерщика-отходника» Михаила Александровича Рогозина. По зимам он отправлялся на заработки в столицу. Было у них желание поселиться в Питере насовсем, нашлась печнику работа на одном из заводов, но не подошёл Елизавете питерский климат, и они вернулись в деревню.
Как и все, вступили в колхоз, Михаила выбрали бригадиром. Недолго поруководил, и стали его назначать председателем колхоза. А в деревне почти все родственники или свояки, и поворовывали, считая колхозное добро отчасти своим. Так одна колхозница вечерком, вёдрами на коромысле переносила домой целую кучу намолоченной колхозной ржи. Лошадей обобществили, но упряжь для колхозных лошадей чинить никто не хочет. На невыгодные и дальние участки идти работать тоже никто не хочет. И Михаил от новой должности наотрез отказался. Собрание возмутилось, и за отказ исключило его из колхоза! Он тут же взял выписку из решения, придя домой сказал жене: «Топи баньку, завтра едем в Солигалич», и на другой же день всем семейством они покинули деревню. Правда, районные власти отменили решение собрания и предложили ему вернуться, но он был человек решительный и не вернулся. Деревня потеряла честного и трудолюбивого работника. В райцентре сразу же нашлась работа для печных дел мастера.
В своём решении покинуть деревню Михаил был не одинок. В конце 30-х годов на окраине Солигалича появилось несколько новых улиц, выстроили их деревенские мужики. Далеко не всем пришлось пожить в новых избах, очень многие сложили свои головы на войне, некоторые дома так и остались недостроенными. Михаил тоже не успел сделать хорошее крылечко, но Елизавета Сергеевна радовалась, что наконец-то и у них теперь есть свой собственный дом. Только не удалось хозяину пожить в своём доме - в сорок четвертом году прислал он последнее письмо с фронта и покоится ныне где-то в безвестной могиле.
А через много лет дальний родственник, между прочим, коммунист однажды разоткровенничался, сказал Елизавете Сергеевне: «Как правильно вы сделали, что ушли из деревни».
Младшая из Лапшиновых, Прасковья Сергеевна стала настоящей москвичкой, работала служащей в разных учреждениях, а дольше всего на предприятии, выпускающем школьные наглядные пособия. У неё была самая лучшая квартира по сравнению с остальными Лапшиновыми. Это была большая комната с балконом в двухкомнатной коммуналке. Жили в ней втроём, кроме неё и дочери Любы с ними жил брат покойного мужа – тихий спокойный старичок. Прасковья Сергеевна часто мне рассказывала о Лапшиновых, и многое написано с её слов. Вспоминая свою мать, Катерину Никаноровну, рассказывала, что живя в Москве, наблюдая за бурлящим городом, она всё время удивлялась: «И когда же они работают?», ведь главным в жизни у Лапшиновых был труд, постоянная и повседневная работа.
Много сделала Прасковья Сергеевна по установлению родословной Лапшиновых, она узнала о двоюродных и троюродных родственниках, живших в Москве и Питере ещё до революции. Это были заметные люди, владельцы доходных домов. В одном из доходных домов в Петербурге селились, в основном, профессора и преподаватели технологического института. Известно, что одна из её двоюродных сестёр, Мария, умевшая очень красиво танцевать, получала приглашения на балы в дворянское собрании Москвы. О ней также упоминает в своих мемуарах известный солигаличский краевед Л.М.Белоруссов.
Все Лапшиновы были людьми инициативными, деловыми и достойно переживали жизненные трудности и невзгоды.
3.
Не могу не вспомнить необычную историю ещё одной крестьянской семьи. Это семья Анны Александровны, дочь её, Галина Николаевна – наша сноха. Отец Анны – Александр Пьяньков, крестьянин деревни Великово Васильевской волости (это на Совеге), был хорошим, умным и крепким хозяином, имел пасеку и небольшую лавку в деревне. В семье у них было девять детей. Имея достаток, хозяин был щедр и всегда готов был прийти на помощь своим деревенским соседям, делился мёдом и семенами с нового урожая, давал денег в долг и продуктов на свадьбу, везде был почетным гостем. Как это не странно сейчас звучит – жил по-божески.
Дочь Анна отлично окончила начальную школу, её учительница настоятельно советовала продолжить образование. Но решение было такое – ей надо работать в лавке. Красивая, умная и расторопная Аня, с длинной русой косой (а в косе большой яркий бант) встала за прилавок и успешно торговала, быстро поворачиваясь за прилавком от товара к покупателям, так что бант летал вслед за ней из стороны в сторону.
Семья Пьяньковых была трезвая, Анна Александровна однажды мне показала свою «умницу», доставшуюся ей от матери, это была стеклянная стопка, размером с полстакана, но стенки у неё были такими толстыми, что для спиртного в ней оставалось совсем немного места. Эту стопку она брала с собой, когда ходила на праздники в гости, чтобы не выпить лишнего, но и не обидеть хозяев отказом.
Пришло время раскулачивания. Семья попала в списки на выселение. В деревню явились «комбедовцы». Хозяин встретил их спокойно, всё открыл и сказал: «Берите, всё берите». И здесь случилось удивительное – вся деревня встала на защиту своего односельчанина: «Не дадим! Он нам всегда помогает! Мы идём к нему за советом и за помощью. Никогда не получаем отказа». Настолько дружным и смелым был отпор, что «комбедовцы» отступили, не посмели идти против народа. Не зря жители Совеги считают себя потомками Степана Разина, это народ стойкий и свободолюбивый. Недаром этот сельсовет во время войны дал четырёх героев Советского Союза!
Нажитое добро пришлось отдать добровольно, и обидно было, когда на их лошадке новые хозяева ехали в город, а они шли пешком.
Анна Александровна сама мне поведала о тех давних событиях. Она всю жизнь прожила в деревне, это была спокойная, мудрая, доброжелательная женщина, её отличала какая-то врождённая интеллигентность. Она дала детям образование и стала достойной уважения бабушкой состоявшихся внуков. Как выяснилось, «умница» не пропала, Анна Александровна передала её своей внучке Гале.
4.
Ещё раз возвращаюсь к «кулакам», хочу сказать, что эти семьи миновала суровая кара, а вот мой коллега, Валентин Александрович Лавыгин, учитель русского языка, в раннем детстве это испытал и запомнил. «Комбедовцы» явились в дом, стали изымать подряд всё имущество. Во время этой экзекуции он, ребёнок пяти-шести лет, хотел сохранить свою овчинную шубейку, свернул и сел на неё. Но тут один из «комбедовцев» усмотрел это и выхватил одёжку из детских рук!
Семья подалась в город, ребёнок вырос, получил образование, всю жизнь проработал в школе, был требовательным учителем, но и хорошим хозяином в селе. Крестьянская предприимчивость и трудолюбие были видны во всём. Держал корову, с завидным упорством решал проблему сенокоса – для сельского учителя это было не просто, имел ульи и был охотником. Рассказывал, что в пятидесятых годах бывшие раскулаченные встретились с теми, кто их раскулачивал: «Ну что? Мы опять лучше вас живём – не пошло впрок чужое богатство!»
Да, такие вот были кулаки, так их изгнали из деревни, и мне кажется - деревня обеднела. И слова Дмитрия Медведева, в бытность его президентом России, о том, что в тридцатые годы крестьянство было уничтожено, считаю очень справедливыми и, в какой-то мере, смелыми.
Вот поэтому меня часто тревожит вопрос – не слишком ли дорогую цену заплатили мы за индустриализацию?