«25»
Королева кэп перевел в ночные вахты, когда был полярный день, и солнце, не заходя, кружило по горизонту, выдавая северянам свое скромное тепло, которого они совсем не получали зимой. Рулевому вести теплоход при дневном свете гораздо легче, чем в темноте, но когда и среди ночи сверкает солнце, организм путает время суток. Лёнька, часто просыпаясь днем в половине четвертого, тупо глядя на часы, гадал – не пора ли ему на вахту? И мечтал заиметь часы с двадцатью четырьмя делениями.
В этот раз, проснувшись, он удивился – теплоход стоял. Поднялся на палубу. Оказывается к борту подошел рыбацкий баркас хантов. Рыбаков было трое. Один, который постарше, был в старой малице*(верхняя одежда из оленьих шкур) с откинутым капюшоном, двое других, помоложе, в брезентовых плащах поверх телогреек.
Рыбаки предлагали осетров, муксуна и нельму. За осетра просили шесть бутылок водки. Поскольку у мотористов таких запасов не было, с ними договаривались капитан, старший механик и Зина Нариманова. Сторговали двух осетров за девять бутылок. Забрали также всю нельму и муксуна. От сырка, которого на дне баркаса было немеряно, кэп отказался:
- Не нужно нам этого сору! Да и водки больше нет. Все, отчаливайте! - Старовойтов ушел с палубы.
- Зачем тока водка? – кричали с лодки двое рыбаков помоложе – старик молчал. – Не тока водка! Другой винка давай и весь сырка забирай! – Им тоже такую рыбу было некуда девать, а даром отдавать жалко.
Стручков поинтересовался у механика, какого вина требуют рыбаки.
- Одеколона они требуют. Считают: с паршивой овцы хоть шерсти клок, а сырок они все равно выбросят. – Шевченко махнул рукой, потом повернулся к мотористам:
-Соберите по каютам одеколон, да отдайте – у них еще с полцентнера рыбы будет! Давай бросай!- крикнул рыбакам. – Сейчас будет вам и «Шипр», будет и «Тройной»!
Рыбу забросили на палубу, а Мазовецкий с Королевым притащили пять флаконов одеколона. Рыболовецкая бригада на баркасе поскандалила – старик отбирал у молодых одеколон и бросал за борт.
- Вот черти, - выругался механик, - между собой не могут договориться!
Ханты ругались на своем языке, и было непонятно, то ли старик вообще против употребления одеколона, то ли его не устраивает марка напитка, потому что, отобрав у молодых флаконы, «Шипр» старик выбросил, а «Тройной» сунул в карман.
Лёнька за жабры поднял осетра на уровень пояса – хвост доставал до палубы.
- Хороший экземпляр! – поцокал языком Юрка Мазовецкий.
После ужина все свободные от вахты остались в кают-компании, кроме Старовойтова и Шевченко – кэп с дедом на корме готовили черную икру. Из каждого осетра добыли почти полную трехлитровую банку. Механик опускал завернутую в марлю икру в ведро с соленой водой, а Старовойтов стоял над ним с секундомером и брал время, как спортивный судья на финише спринтеров. Выключая секундомер, командовал: «Вира!»
Лёнькина гитара лежала в стороне, Лыжина с гармошкой не было, поэтому, попив чаю, просто разговаривали. Уже все успели соскучиться по своим домашним и вспоминали семьи.
-А у нас только Королев не получает письма из дома!- заметила радистка. – Родителям-то он звонит, а вот какая девушка ждет его на берегу, так никому и не говорит. А, Лёньчик? Поведай сердечную тайну! Мы-то про себя все рассказываем!
- Вы-то уж с Зинкой расскажете – как же! – буркнул Котяткин.
Лёнька вместо ответа взял гитару и запел безголосо, но талантливо, как Марк Бернес:
Моя дорогая не блещет красою,
Ни тонкостью стана,
Ни русой косою, как блещет порою
Героиня романа!
Лёнька не просто пел, он страдал с надрывом. Женщины слушали внимательно.
Презренное платье срываю я смело,
Скорей бы увидеть желанное тело!
Котяткин заржал. Зина конфузливо захихикала и махнула рукой.
Губами коснуться единственной в мире!
Моя дорогая!... Картошка в мундире.
Теперь уже смеялась вся кают-компания. Заглянул улыбающийся Шевченко. Мотористы сразу проглотили смех – улыбка механика обычно добра не сулила. Но не в этот раз. Сегодня механик был просто доволен хорошим посолом рыбы и икры.