XII. Хорошая обувь до добра не доведет...

               
 - В пятьдесят третьем только вернулся домой, - вздохнув, дед невесело усмехнулся. - Завершил, наконец, свое десятилетнее путешествие...
 - Тяжело было возвратиться в пустой дом?
 - Да... - кивнул он. - Тяжело было возвращаться  вообще к жизни, но мир не без добрых людей, мало-помалу выкарабкался... Помогали... Здесь народ дружный... Хотя... Не говорили, не напоминали, вроде и не помнили  -  что и как, но какую-то тень отчуждения чувствовал. Избегали все же. Еще целых десять лет носил клеймо предателя. Потом уже реабилитировали.
Сорвавшееся яблоко глухо упало с дерева, испугав курицу. Старик посмотрел в ту сторону и задумался.
 - Еще неизвестно - что лучше - смерть или восемь лет лагерей... - Игорь вытянул ноги к солнцу и, откинувшись назад,  потянулся. - Такой жизни не позавидуешь...
 - Да, пожалуй... - согласился Николай. - Жизнь незавидная. Умирали  не только от голода и болезней, но и от безысходности и депрессии. Человек терял главный жизненный стержень, превращаясь в куклу с потухшим взором. Им овладевало безразличие. Заглянув в глаза еще живого человека, ты понимал, что тот  долго не протянет. Но, умирая, они все же имели время осознать это. Между прочим, многих смерть делала чище. Иногда именно в последнюю минуту возвышался человек над своими слабостями и становился лучше, чем когда-либо за всю свою жизнь.
 - Это как?
 - Видишь, какое дело...  Мы все знаем - как нам надо жить, Игорь, дорогой... - От воспоминаний у старика опять заныло под лопаткой. Боль мешала сосредоточиться. - Жить по-божески: крепнуть и наливаться силой, чтобы честно трудиться, растить детей и, мудрея к старости, передавать накопленное следующему поколению. Может, не у всех получается одинаково, но поверь, люди несут в себе достойные мысли и надежды, части которых не суждено сбываться - это верно. А вот, о смерти мы думаем мало. Нет, не о страхе перед смертью говорю, и не о том, чтобы живой человек панихиду себе  заранее устраивал.
Старик повернулся к Игорю:
 - Мудрый человек имеет право,  понимаешь?  обязан! - пройдя сквозь Таинство Жизни, как бы она не сложилась, - достойно и спокойно принять Таинство Смерти: исповедаться, благословить близких, дать последнее распоряжение, покаяться  и подготовиться к встрече с Богом. Он должен осознать этот важный переход! А Милов, как и многие миллионы несчастных, умер внезапно. Его лишили его права - умереть достойно и осознанно... Внезапная смерть часто насильственна и в ней есть большая несправедливость... Вот и получается, что война  -  высшая степень несправедливости. Я тебе больше скажу, что справедливых войн вообще не бывает...
 - Ну-ну, дед, это уж слишком! Разве та война не была справедливой?
 - Ну, политически, с точки зрения защиты государства - может, и была, но ты берешь формальную сторону  - кто на кого напал. А разве само нападение не было предопределено всей предыдущей историей?! Разве до нападения фашистов не ворочалось на полземле коммунистическое чудовище, пожирающее своих детей?! Разве с нашей стороны мало было насилия?! Разве не мы были чуть ли  не главными  друзьями фашистов?!  Не мы делили с ними Европу?! Не мы мечтали о мировой революции?! Что мы киваем на них, а у себя? У нас не было массового психоза?!  Лишнее ли говорить о совести нации, когда тысячи и миллионы наших сограждан  требовали возобновления смертной казни потому, что обозвав бешеными псами, жаждали смерти других... С их холуйского согласия целые народы превращались в изгоев! Истреблялись веками, по крупицам накопленные правила  хороших отношений между людьми, а трактор или винтовка стоили больше, чем голодный взгляд умирающего ребенка. Всякое насилие рождает противосилу. Таков закон.
Николай снова задумался.
 - В лагере я с одним человеком познакомился, - улыбнулся воспоминанию, - с Нилом Осиповичем. Морозов - была его фамилия. Он даже немножко на моего отца был похож. Светлый был человек, царствие ему... Таких много было там - политических ссыльных, неугодных власти только потому, что умели правильно мыслить, но с ним особенно сблизился. Когда выпадало свободное время, разговаривали о жизни, философствовали... Он мне подарил не только надежду, но и на многое открыл глаза. Вот, он говорил, что русский народ соткан из двух совершенно противоположных  идеологических начал: в одном из них, занимаясь самоедством, он готов принять на себя непосильное  бремя всеобщей, вселенской  вины. Во втором  же болеет идеей мессианства, и в попытке осчастливить мир начинает силой насаждать свое понимание жизни, мировоззрение, свои привычки и культуру. Он сползает в агрессию, но «Мессия» и «Агрессия» только по звучанию похожи, а по смыслу они ведь совершенно разные...
 - А отчего это происходит, Николай Виссарионович? Нам больше других надо?
 - Отчего? Иллюзия исключительности и неповторимости происходит от самодовольства и низкой внутренней культуры общества, дорогой. Это касается и вас и нас. История не терпит самодовольства, обрекая такое общество на деградацию и гибель. Даже Римская империя пала из-за этого... А, вот, Нил Осипович верил, что все это временно, что  в гуще народного самосознания возникнет новая, исповедальная мелодия и она приведет к истинному мессианству и терпимости... Не надоел своей болтовней?
 - Нет, что вы... А жили вроде душа в душу, а? Столько веков вместе, и...
 - Мы  в разных весовых категориях, сынок. Эта была дружба волка и хорька, но действительно ладили, потому, что верили одному богу, тяготели к одинаковым ценностям, следовали  каким-то правилам...  Но я тебе вот что скажу: враждуют не народы, а персоны. Это надо понимать однозначно, и эта - вражда не за высокие идеалы, не за честь и совесть, даже не за Родину, а за политическое корыто, за  тщеславие и самомнение, за власть сладкую. Вот куда все эти  двинутые разумом  параноики прут. Эти боровы не остановятся  ни перед чем. Пихая друг друга, они будут уничтожать и переселять, ущемлять и притеснять, предавать и убивать, сажать и клеймить, подкупать и наводить порчу на разум, пробуждать в человеке низменное... При этом будут бессовестно прикрываться демагогией и прочими фиговыми листами о защите интересов народа, о мире, спокойствии, от чего руки опускаются и разум тускнеет... Жлобство  все это, Игорь, а жлобство  -  это качество отдельных людей, а не целых народов. Народ - даже заблудший в угаре шовинизма,  нацизма или нарциссизма, все равно чист, потому, что он  не врет. Он может быть обманут, но он всегда искренен. Вот тут и нужен спаситель,  лидер, готовый, и главное - способный  взвалить на себя  все бремя и идти на свою Голгофу.  Мессия  -  человек, доказавший, что народа - мессии, - ни Грузинского, ни Русского, ни Египетского, ни Финикийского - не бывает!
 - Мессия - не мессия, но долго нам придется все это клеить, Николай Виссарионович. Ошибки исправлять... Главное, - мы привыкаем жить друг без друга. Для моих детей уже станет непонятным Пушкинский «Кавказ» или Лермонтовское «Мцыри»...
 - Да, но нам будет не хватать друг друга. Наступит завтра, и мы станем думать о допущенных ошибках. Каждый  -  о своих. Догадаемся, что нам недостает  простых человеческих качеств: чувства неловкости от невыполненного обещания, чувства стыда  за высокомерие и запятнанную честь, способности  -  краснеть и потребности - сохранять  внутреннюю чистоту... Мы поймем, что перестали быть носителями сердечности, высокой культуры, приветливости и сострадания. И тогда мы перестанем гордо кричать о том, что мы самые лучшие и неповторимые, смущаясь и извиняясь за эту глупость...
  Замолчали. В тени было нежарко. Дул легкий ветерок и в этой душной тишине слегка клонило ко сну.
 - Может, пойду, картошку поставлю к ужину... - дед спрятал зевоту в кулак.
 - Рано еще, дед. Мы от нечего делать только и делаем, что едим и пьем...
 - Почему, мы вот, разговариваем...
 - Действительно, с вами очень интересно, - сказал Игорь, и нагнувшись, стал чесать под гипсом. - Николай Виссарионович, может снять мне этот гипс? Почти не болит, когда наступаю.
 - Потерпи  еще пару дней. А вдруг все-таки перелом?
 - Чешется сильно...
 - Терпи-терпи, сынок.
 - Ладно, дед, пойду - прилягу на часок. Встану - сам картошку поставлю. Не скучай.
 - Не буду. Схожу за водой. Может, яблок соберу чуток...
 Игорь встал и поковылял к дому. Старик проводил его взглядом. Потом долго сидел, угрюмо уставившись  в  землю и думая о своем. Наконец, сон  сморил старика, и чуть накренившись, он засопел,  уронив голову на грудь...
  ...Его разбудил знакомый стук калитки. Шума машины он не слышал. Старик заметил двоих уже на тропинке. Те еще не видели его. Не кликнув хозяина  и осматриваясь, они молча спускались  вниз. Николай сразу очнулся, почувствовав недоброе. Опытный глаз заметил, что пришедшие, хоть и одеты по-военному, на них не похожи. «Идут  в развалку, автомат  висит только  у одного, небритые, к тому же...»
 - Странные какие-то, - прошептал дед. - Нынче всякие шляются ...
Под лопаткой опять заныло. Он посмотрел на дом. Игоря не было видно.
  Незваные гости прошли сиреневые кусты и только теперь заметили сидящего  на скамейке. Старик встал и медленно пошел навстречу. Те опешили ненадолго, замедлив шаг, но спокойно продолжили путь, мгновенно оценив свое превосходство. Подойдя, чуть кивнули и встали - широко, уверенно  расставив ноги. 
 - Ты что, старик, в партизанах остался? - осклабился один из них, с автоматом. - В этой деревне, кроме  собак, никого  не осталось. Ты-то чего? 
 - А ты что, проверяющий? - вернул Николай. Понимал, что  надо бы по-доброму, да не мог.
 - Смотри-ка! Старый, а кусается! Ты один тут?
 - Один... - ответил после мгновенной паузы. - Сам же говоришь, что никого не осталось.
 - Ну-ну... - второй все вертел головой. - Смотри, и курочка у нас имеется... Посмотрим, как гостей встречаешь, чем поделишься...
 - Какие гости - такая и встреча, - снова пробурчал старик.
Сомнений, что те пришли прибрать что-нибудь к рукам - не было.
 - Слушайте, ребята, - начал он, стараясь говорить спокойно.  - Нету у меня ничего за душой. Ни денег, ни золота не имею. Книги вас наверно не интересуют.  Вот яблоки ешьте, сколько хотите, хоть все уносите. А больше ничего нету!
 - Заткнись, - тихо сказал второй. - Сами разберемся. - А будешь вякать, ляхшиз, получишь по заслугам!... Бамбарштай?
 - А может, тебя с собой прихватить, а? - засмеялся первый.
 - А зачем он нам! Его даже здесь оставили, кто же за него будет беспокоиться и платить...
 - Ребята, оставьте меня в покое! - снова попробовал образумить их старик. -  Вы же в сыновья мне годитесь!
 - Значит, ты старше  да? - первый захихикал. - Вот, смешной! Ты знаешь, ляхшиз, кто тут старший, а? Вот кто старший!
 Он поддел ремень автомата большим пальцем, тряся его.
 Николай промолчал, опустив голову.
 - Во! - весело воскликнул второй, показав пальцем в сторону дома. - А говоришь, ничего нет!
 Он  подошел к балкону, и  схватив ботинки, широко развел руки, качая ими:
 - Смотри, Заур, совсем новые! Русские ботинки, э!
Повернувшись к старику, он подошел к нему, пританцовывая.
 - Ты такой жадный старик, что даже ботинки подарить не можешь. Наказать тебя за это мало, ляхшиз!
 - Положи их, сынок, - сказал Николай и почувствовал, как горячая волна охватывает его. - Это не мои ботинки. Положи...
 - Не твои?
Тот внезапно размахнулся  и  хлопнул  Николая  по щекам  жесткими подошвами ботинок, отчего у старика пошла кровь из носа, капая  на подбородок темными, редкими каплями.
 - А чьи? А чьи? - хрен собачий! – войдя в раж, закричал тот, приготовившись повторить удар.
 - Мои! - послышалось с балкона.
Пришедшие вздрогнули и явно растерялись.
  Старик не стал смотреть туда. Он и так знал - чей это был голос. Так было на его войне: не теряясь и не отвлекаясь, тянуть удачу на свою сторону.
 Он вцепился в ствол, но его хозяин был явно сильнее. Тот рванул автомат с плеча в надежде - опередить Игоря. Старик начал отчаянно давить вниз, стараясь отвести ствол к земле. Схватившись, они кряхтели, и было понятно, что жребием  в этом поединке они поставили жизнь. У Николая от напряжения  потемнело в глазах. Соперник все же умудрился выстрелить, но очередь прошлась по земле. В то же мгновение он расслабился, уступая.
 - Ах-а-а-а - прохрипел, и удивленно взглянув на старика, растекся  вниз.
 Николай сразу понял, что тот ранен, хотя выстрела не слышал. Рванув автомат на себя, старик направил его на второго.
 - Положь! - почему-то сказал, - положь ботинки, ирод!- но тот так и остался, держа ботинки с поднятыми наверх, разведенными руками.
 - Ложись на землю! - приказал  Игорь. - Иначе буду стрелять!
 Со стороны улицы донесся рев двигателя. В следующее мгновение во двор ворвались военные, тыча в неизвестность автоматами.
 Второй, придя в себя, отбросил ботинки  и,  убегая зигзагом, рванул в сторону оврага.
 - Стой! - закричали ворвавшиеся, и Николай узнал в них вчерашних полицейских.
 - Игорь, не стреляй! - закричал он, - не стреляй! И в ту же секунду почувствовал, как что-то темное, схватив за левую лопатку, тянет его вниз-вниз, увлекая в неудобную и неестественную, но уже знакомую, дремотную темноту...