XI. Обыщи-ка их, Хрулев...

               
               Ближе к вечеру беглецов разбудил нарастающий лязг и грохот. Оба испуганно вскочили, готовые пуститься наутек. Выглянув из укрытия с бьющимся сердцем, они увидели, как лихо, вывернув из-за поворота, в деревню заехала... тридцать четверка! Сдав ближе к саду, танк крутанул, и выстрелив сизый чад, резко - как будто столкнулся с невидимой стеной,  - застыл, подняв облако пыли. За ним выехали еще и еще! Потарахтев малость и распустив невероятную вонь, танки выключили двигатели. Между неуклюжими громадами снующими жучками просочилась пехота. Из люков показались темные фигуры танкистов. Спрыгнув на землю, они перемешались с солдатами, и вскоре началась привычная фронтовая суета, в какой неоднократно сами  участвовали: поиск места отдыха, жратвы, спирта, товарища, что к руке прибрать, чем обменяться...
Издали были слышны смех, лязг, неразборчивые приказы. Видно было, как группа автоматчиков стала проверять хаты.
 - Наши! Наши! - задышал Милов, задрожав от нетерпения. - Наши, мать твою! Коля, ты видишь, нет? Наши!..
Николай стоял на коленях, не в силах выговорить слова. Он смотрел неотрывно на то, что за эти два месяца плена стало недосягаемым счастьем: свободу! Пусть и сдобренную тяжестью военной службы и смертельной опасностью, пусть условную  - под прессом военных установок и принуждения, но - свободу! К этому они шли, на это надеялись, но все же, случилось это так внезапно, что они даже чуть растерялись.
 - Чего ждем? -  Милов вскочил на ноги. - Айда к ним! Ох, братки! Соскучился я по вас!
Чуть прихрамывая, он решительно двинулся вперед.
Николай поднялся и как-то робко последовал за ним. Они шли, еще невидимые за яблонями.
Смотря другу в серую спину, Николай вдруг ужаснулся: 
 - Саня! - он догнал Милова и потянул за френч. - Одурел, что ли? Снимай свой френч!
 - А... да... - Милов был в эйфории. - Что же это я...
Он сбросил в траву немецкую форму и пошел дальше.
 - Еще подстрелят, соколики, - ухмыльнулся он. - Свои! - стал кричать издали, и подняв руки до плеч, начал махать кистями. - Свои, братцы!
Николай последовал его примеру.
  Выставленный в боевое охранение, молодой солдат,  опешил, увидев их, и долго соображал, что было положено делать в таких случаях по уставу.
 - Стой! - он передернул затвор и повторил, срываясь от волнения в фальцет. - Стой!
 - Да свои мы, браток, - попытался успокоить Милов, - не видишь?
 - От немцев бежим, - добавил Николай и попытался улыбнуться, но от волнения только скривил рожу.
 - Свои - не свои, там разберутся. - Стой, где стоишь!
Солдат опасливо повернул голову, не отрывая взгляда от них, и крикнул через плечо:
 - Титов! Титов, мать твою! Подойди, что ли!
 Вскоре к ним подошел еще один солдат, постарше. По-видимому, тот самый Титов.
 - Чего разорался? - он окинул пришедших спокойным взглядом. - Людей не видал, что ли?
 - Вот, - кивнул  молодой  на Николая с Миловым, - говорят - свои, вроде от немцев бежали.
Сказал  и зыркнул на них с интересом.
 - Ну, раз говорят,  значит, - так оно и есть.
 - Веди их к Воропаеву. Мне еще до вечера тут торчать.
 - К Воропаеву... - как-то криво ухмыльнулся Титов. - Воропаев пока местных баб допрашивает. Ну, в общем, люди милые, порядок тут такой, шо всех приблудших надобно осмотреть и распросить. Нам это дело не надобно, но нам приказали, шоб всех к особисту. Порядок такой... Пошли, что ли?
 - Пошли, - весело сказал Милов, и  плюнув, пошел вперед. За ним двинулся Николай.
 - Вы с какого фронта, браток? - оглядываясь, спросил он.
 - Мы? С Белорусского, а че скрывать-то...
 - А мы с третьего Украинского... В Крыму мы воевали. Про Севастополь слыхал?
 - Много я чего слыхал, - равнодушно ответил тот. - Вон к той хате идите...
 Они встали у уцелевшей, скособоченной  хаты, рядом с колодцем.
 - Это кого ты, Титов, поймал? - спросил проходящий, с ведрами воды, солдат.
 - Свои вроде, от немцев бежали...
 - Ага...
 - Попить можно? - спросил Николай и только теперь понял - как его мучает жажда.
 - Пей-пей, - миролюбиво разрешил Титов. - Чего не попить-то...
Николай стал крутить колесо, доставая воду. Вода была чистая.
 - Да ты пей прям из ведра, - подсказал Титов, видя, что тот крутит головой в поисках кружки...
Прохладная вода лилась в горло, как спасительное, бесценное лекарство, возвращая свежесть, просачиваясь в потную, грязную гимнастерку и уползая  вниз, а он все никак не мог напиться и уйти от этого счастья.
  Наконец, он заставил  себя оторваться от ведра, чтобы протянуть Милову, и внутренне сжался: он вдруг понял: что-то изменилось.
Смешно выставив лопатки, Милов стоял спиной к нему, чуть наклонив голову набок. Напротив, глубоко засунув руки в галифе, стоял бледный  лейтенант в красных погонах и молча, казалось, рассеянно изучал его. Лейтенант был молод. Ворот аккуратно подогнанной, нелинялой  гимнастерки был расстегнут. «Особист» - догадался Николай. Все еще держа ведро, он застыл и смотрел на лейтенанта, ожидая - что будет дальше. Он знал, что как на тот вопрос - «Юден он, или нет», - надо было отвечать правильно, так и от этой проверки, опять же, зависело многое, если не сама жизнь.
Лейтенант попытался застегнуть воротник, но никак не мог.
 - Я... разрешите, товарищ лейтенант... - кинулся стоящий рядом, веснушчатый сержант. Он подлез под ворот и стал застегивать гимнастерку. Оттопыривая мизинцы, сержант манипулировал большим и безымянным пальцами, старательно сопя.
 - Ну вот, товарищ лейтенант. Теперь порядок...
Сказал и отошел на шаг назад.
 - Спасибо, Хрулев... - не отводя взгляда от Милова, вяло сказал лейтенант.- Ну?
Милов молчал.
 - А второй... Где второй?
  К своему ужасу Николай понял, что лейтенант мертвецки пьян. Оттого и была эта странная бледность.
 - Вон стоит! - снова кинулся сержант, которого назвали Хрулевым. - А ну подойди! - махнул рукой. Потом подлетел, обдал перегаром, и взяв за локоть, потянул вперед.
Николай подошел с бьющимся сердцем, и встал рядом с Миловым. Тот скосил  взгляд, переминаясь с ноги на ногу. Ужасно хотелось по малой.
 - Обыщи-ка их, Хрулев.
Сержант стал шарить по карманам. Найдя фотографию, почему-то покачал  головой и передал лейтенанту.
Лейтенант вынул  руку из кармана и долго смотрел. Потом перевел тяжелый взгляд на Николая:
 - Это кто такие?
 Николай растерялся.
 - Это... Это мои фронтовые товарищи... и невеста моя, товарищ лейтенант...
 - Ты мне зубы не заговаривай!
Он бросил фотографию на землю.
 - Она тебе больше не понадобится. Предателям не нужны невесты. И друзья им не нужны.
Николай попытался подобрать фотографию.
 - Стоять смирно, фашист недобитый, мать твою!
  Замахнувшись, Воропаев по-пьяному неловко, но метко врезал сапогом в пах. Николай охнул и упал на землю, корчась в конвульсиях.
 - Встать, сволочь! Предателям пощады не будет, мать вашу! Хрулев, ты их обыскал?
 - Обыскал, уже, товарищ лейтенант. Надо - еще обыщу. Обыскать еще? Или шо?
 Николай собрался с силами и поднялся на колени, пытаясь выпрямиться.
 - Товарищ лейтенант, - подавшись вперед, хмуро включился Милов.  - Товарищ лейтенант! Мы из плена к своим бежали. Мы же свои, советские, чего руки-то распускать, а?
Воропаев удивленно посмотрел на Милова, как будто впервые увидел.
 - Свой, говоришь? Свой? Мать твою! А эти ботфорты, фрицевские, откуда, а? Власовец ты, и гнида фашистская! Тебя по законам военного времени в расход надо!
Он опять замахнулся, но Милов перехватил ногу. Держа крепкой хваткой за голень, он медленно покачал головой.
 - Не балуй! Не балуй, то-ва-рищ  лейтенант! - процедил со скрежетом. -  Нас бить не положено, не царское нынче  время!
Побагровев, он  вдруг отпустил ногу. Воропаев не смог удержать равновесия и упал назад.
 - Да не перечь ты ему, - еле слышно нашептал сзади Титов. - Не видишь? Устал лейтенант-то...
Хрулев подскочил к хозяину и помог встать. Тот еле поднялся и был еще бледнее. Он стал отряхивать пыль с запачканной гимнастерки, по-пьяному водя левой рукой.
Никто не видел, когда он успел вытащить пистолет.
 - Так, ты на офицера!.. Сдохни, мать твою!..
  Прохрипев, он выстрелил в Милова и  вздрогнул, сразу поняв - что натворил. Милов качнулся вперед и успел ухватить его за гимнастерку. Воропаев испуганно отпрянул назад, избавляясь от падающего тела. Хрулев поддержал, что-то шепча на ухо.
 - О-ой... - выдохнул Милов и осел  рядом с Николаем. Потом перевалился навзничь, дернув кадыком в последней конвульсии.
 - Саня! Саня! Что же это, господи! - с надрывом прокричал Николай. - Саня!
Он бережно повернул лицо Милова к себе, беззвучно рыдая. Милов был мертв. Маленькая, багровая дырочка под левым соском совсем не кровила. Повернув голову, он с укоризной смотрел широкими зрачками мимо Николая, как бы обижаясь, что так запросто и бездумно обрекли его, воина и волгаря, Александра Милова, - на смерть, насильно замкнув ему жизненный круг...
 - Ты вставай, браток, - кто-то взял Николая за подмышки, пытаясь поднять. - Ему уже не поможешь...
 - Что случилось, хлопцы?
 - Воропаев власовца завалил.
 - Да какой он власовец, с плена бежал и нарвался на него, пьяного.
 - А чего вин в плен попадал? Сам небось, тикал...
 - А ты не зарекайся! Со всяким может это случиться.
 - Я бы живым не сдался...
 - Ага! Тебя спросили!..
 - А ну, разойдись!..
 - Махорки нет у кого?..
  ...Через полчаса на «Виллисе» приехал  майор из дивизии. Он молча выслушал сбивчивый доклад протрезвевшего Воропаева о том, что власовец покушался на его жизнь, потом хмуро обматерил и пообещал доложить наверх  о пьяном самоуправстве  лейтенанта. Забрав Николая и еще двоих, таких же беглецов, вскоре майор уехал обратно.
А через три месяца, пройдя через проверочно-фильтрационный лагерь и получив десятку, Николай уже валил лес на Колыме.