VII. Пятку бы почесать, браток!

               
             Игорь проснулся  поздно, не сразу поняв - где находится. Повертев головой, увидел портрет Байрона  и разбитое окно. Перед глазами пролетел  весь вчерашний день и сердце неприятно кольнуло от невеселых мыслей. Кровать у дальней стены была аккуратно убрана. Похоже, старик уже встал. Он перегнулся и поискал рукой оставленную на ночь, пластмассовую бутылку с водой. Несмотря на утреннее время, было душно. Он отпил теплую воду и, поморщившись, спустил бутылку обратно. Нога вроде не болела, только при шевелении пальцами чувствовалась неприятная ломота у щиколотки. Он посмотрел на часы. Было девять пятнадцать. На табуретке лежала тарелка с яблоками. Игорь выбрал небольшое, и нехотя, с ленцой откусил. Доев яблоко, он присел  и осторожно спустил ноги. Больная нога сразу налилась  неприятной тяжестью, но, все же, было терпимо. Игорь поднял руки вверх, потянулся до хруста, и зевнув, пригладил короткий ежик.
Снаружи, у двери, послышалась возня. Вошел Николай. В руке он держал какие-то палки.
 - Проснулся, молодец? - спросил бодро. - Ночью, вроде, спал хорошо. Молодые всегда хорошо спят.
 - Здравствуй, дед. Спал нормально, ничего...
 - Вот это я тебе приготовил, -  Николай прислонил к кровати палки. - Если встать захочешь, то вот эту швабру можешь вместо костыля использовать, а эту палку будешь в другой руке держать. Должно получиться. Швабру лучше под здоровую ногу - так сподручнее будет.
 - Отлично! - обрадовался  Игорь. - А то мне так приспичило...
Он медленно встал, опираясь на здоровую ногу. Старик, поддерживая за руку, подал ему швабру, вырезанную из  развилки  какого-то дерева. Игорь сделал несколько пробных шагов, сначала осторожно, а потом смелее.
 - Кажется, ничего...
 - Голова  не кружится? - спросил старик.
 - Кружится, но меньше.
 - Ну, пойдем на улицу?
 - Погоди...
До чуткого уха Игоря донесся глухой рокот мотора.
 - Кажется, кто-то едет.
 - Да? Я ничего не... Нет, я тоже слышу!
 Оба встрепенулись.
 - Ну, дед, беги к калитке! Если  едет с нашей стороны, то тормози. И будь осторожен, как бы за неприятеля не приняли. Если ваши, лучше не зови, ты знаешь...
 - Хорошо.
Кивнув, Николай развернулся и быстро пошел к выходу. Преодолев ступени, он  засеменил  к калитке.
 - «За неприятеля...» - начал обиженно бубнить на ходу. -  За неприятеля  меня  однажды уже приняли, в том-то и беда... Ах ты, господи, успеть бы!.. Стой! стой!..
  Не успел. Грузовик, явно военный,  прошмыгнул, обдав пылью и опередив старика на несколько секунд. Он встал, тяжело переводя дыхание,  и  досадливо качая головой, вернулся назад.
Игорь уже стоял на балконе.
 - Не успел, - развел руками Николай. - Носятся, как угорелые...
 - Надо постараться поймать его, когда обратно поедет.
 - Кто знает - куда он поедет! Тут полно объездных дорог...
Он подошел к ступеням и задрал голову:
 - Давай, спустимся потихонечку, приведешь себя в порядок, умоешься... Я тут буду, неподалеку. Если понадоблюсь - крикнешь.
Спуститься по ступенькам с помощью Николая  оказалось не так сложно. Умывшись  из умывальника, Игорь сел на скамейку, в тени, с удовольствием подставляя  лоб дувшему с оврага, прохладному ветерку. Наседка подбежала,  привычно ожидая зерен или хлеба.
 - Цып-цып! - Игорь нагнулся, чтобы погладить, но она отбежала, встав на безопасном расстоянии.
 - Сколько раз подумал, было, ее заколоть, но рука не поднимается... - Николай подошел и высыпал курице горсть кукурузы. - Единственное  живое существо  в моем дворе, а может и во всем селе, - горько усмехнулся. - Иногда даже беседуем с ней. Никогда не перебивает...
Улыбнувшись, старик тяжело, с кряхтеньем уселся рядом. Потом занес руку за спину и поморщившись, попытался выпрямиться.
 - Все-таки спину повредил вчерась... Но ничего, пройдет...
Игорь понимающе кивнул. 
 - Скучно, наверное, одному, да, дед?..
 - Да, сынок, не без этого... Но одиночество - вещь относительная. Можно быть одиноким даже в окружении множества людей. Банально, но факт...
 - Согласен, - кивнул Игорь. - Кстати, когда человек один, легче понимает - что происходит вокруг и с ним самим. Тибетские монахи так в нирвану впадают. В нирвану, ну... вроде галлюцинаций...
 - Знаю-знаю. А кто разберет, может, это не галлюцинации вовсе... В одиночестве сокрыта великая тайна познания себя самого и мира. Одиночество очищает и обостряет чувства, делает видимыми ранее незамеченные, важные мелочи. Это - как голод: разум  при этом светлеет...
 - Все верно, - снова согласился лейтенант. - Но, Николай  Виссарионович, человек - не волк, он социальное существо. Он не может жить в абсолютном одиночестве. По крайней мере, долго. Вот вы даже с курицей стали беседовать. Вас же тянет к людям?!
Игорь заметил, что поневоле перешел на «Вы» и счел это более уместным.
Николай  неторопливо положил ему руку на плечо. Он любил перед ответом делать небольшие паузы, как бы мысленно ощупывая и оценивая то, что предстоит сказать.
 - Одиночество не бывает абсолютным, мой дорогой. Есть внешний мир, в нем много чего, заслуживающего внимания. Есть и внутренний, бесконечный и пестрый, населенный интересными  людьми,  доверху набитый книгами, воспоминаниями, мыслями, образами... всем тем, что составляет твою жизнь... Звучит странно, но одиночество  приближает нас к людям. Чем умнее человек, тем легче им переносится одиночество...
 - Пожалуй, - сказал Игорь, задумавшись.
 - Вообще-то к людям тянет, конечно...  Какая радость - жить  по-монашески... Главное - не переборщить в том или другом, - улыбнулся и привстал. -  Пойду, воду поставлю, - чай попьем.
 - Слушайте, Николай Виссарионович... - Игорь пожал плечами. - Мне все кажется, я вас где-то видел.
В ответ старик тоже пожал плечами, мол, - бывает и такое, когда тебя контузит, и пошел к лестнице.
  На балконе у Николая стояла  хитроумная печка, сооруженная из старого ведра, выложенного изнутри глиной, сеткой наверху, и маленькой отдушиной, вырезанной у дна. Такими печками пользовались на летнее время почти все в селе. Это было дешевле газа. Топилась она древесным углем, припасенным еще с зимы. Насыпав сверху углей, он разжег бумагу,  и помахав  крышкой от кастрюли, дождался, пока угли  занялись, засветившись изнутри пурпурно-синеватым дрожанием.
Поставив чайник, Николай спустился и снова сел рядом с Игорем.
  Неожиданно, на малой высоте, разрывая утреннюю тишину, прогрохотал - просвистел  самолет. Сколько не всматривались беспокойно, так и не увидели его .
Старик покачал головой.
 - Опять началось, - с  горечью сказал он. - Вчера Гори бомбили, сегодня еще что разбомбят... Людей жалко!.. Ах ты, Господи! - со слезой в голосе добавил. - Ну, зачем нам  вся эта смертельная суета,  зачем?! Я же просто живу на этой земле, просто хожу, просто выращиваю лозу, просто люблю свой дом, поэзию, чту друга и гостя, не обделяю  хлебом и вином! Так, зачем меня давить гусеницами, Игорь! Не понимаю я этого! Пусть меня! нас! оставят в покое!
Отчуждение  тенью, как клок тучи на ветру, мелькнуло между ними, обдав холодом.
Игорь  нахмурился и, ничего не сказав, сочувственно  похлопал старика по острому  колену.
Долго сидели молча.
 - Ладно, - наконец произнес Николай, и вздохнув, встал. -  Пойду, пройдусь по селу, разведаю - что к чему... Ты здесь посидишь или как?
 - Здесь посижу... - У вас тут так красиво!.. Сколько же раз я мечтал в своей шумной Москве - вырваться на природу, посидеть, отдохнуть...
 - Ну вот, довелось, наконец, - ухмыльнулся Николай. -  Сиди, сколько твоя душа пожелает. Ну, я пошел.
Старик  медленно направился  к калитке.
 - Все образуется, дед, - догнал ободряюще Игорь. 
Дед кивнул, не оборачиваясь, и слабо махнул рукой.
Выглянув на пустынную улицу, он осмотрелся и пошел по дороге туда, где вчера рвались снаряды и горели  дома.
  Село было не узнать. Везде царило разрушение. В конце квартала, в притирку, развернутые поперек дороги, стояли подбитые БМП и танк. От сгоревшего дома Косты Бараева все еще тянулся  удушливый, черный дым.  Полностью сгорел и дом Закарии Мосидзе, а у дома медсестры Сары Кочиевой обвалилась передняя часть крыши, - как будто дом сердито нахлобучил картуз, беспорядочно выставив балки – клыки. Николай осторожно подошел к машинам и осмотрел их со всех сторон. Противно пахло горелой резиной, напоминая старые, давно забытые запахи  его войны.
Подойдя  поближе,  Николай  стал осматривать порушенное, горько вздыхая и качая головой. Он переместился к дому медсестры и вздрогнул от неожиданности, поневоле отпрянув  назад с глухим криком: под одной из сваленных балок он увидел то, чего больше всего боялся увидеть: смерть...
 Сара лежала среди обвалившихся кирпичей, наполовину заваленная досками. Он еле узнал ее - так она опухла и посинела. Однажды, в детстве, когда Николай  был еще совсем малым, он последовал за куда-то спешащими людьми. Они привели  к берегу реки, где  непонятно для чего, тихо стояла небольшая толпа, рассматривая что-то посередине. Протиснувшись среди взрослых, он умудрился пролезть к центру, и  неожиданно  для  себя, оказался лицом  к  лицу с утопленницей. Она лежала безучастная и спокойная, не дрожала, не плакала и не вставала. Просто, лежала, обратив огромный живот и синее, вспухшее лицо к небу, наводя ужас. Он попятился, было, от этого кошмара, но мешали стоящие сзади люди. Запаниковав, он стал вырываться назад-назад-назад! вбиваясь и ввинчиваясь обратно в толпу, в попытке -  скорее отдалиться от этого неестественного, колдовского спокойствия... Потом ему часто снилось это синее лицо, и каждый раз, видя смерть, он всегда вспоминал тот случай...
 - Господи, помилуй! - прошептал старик, и отвел взгляд от заголенного бедра. В этом и была  бесстыжая и беспардонная сущность смерти: она не только отнимала жизнь, но и лишала людей целомудрия...
 «Надо ее сейчас же похоронить, - твердо решил старик. -  Потом не подойдешь, да и попортить могут  крысы» 
Он оглянулся, как бы ища помощи. Осмотревшись, он обнаружил совсем рядом  неглубокую воронку от снаряда, вполне подходящую, если подровнять и чуть углубить.
 «Ах, Сара, Сара» - помотал он головой. Сара, тогда совсем молоденькая медсестра, была одной из немногих, кто не смотрел на него с подозрением и неприязнью после возвращения. Наоборот, носила кое-какие лекарства, еду и одежду, чтобы вернуть к жизни его, исхудавшего донельзя, оглушенного и опустившегося узника, вышедшего  полуживым  из нечеловеческих  испытаний... «Это от папы, - говорила весело, кладя кулёк с одеждой на кушетку. А это от мамы: свиной жир и яйца.  Поправляйтесь, дядь Нико...»
Николай почувствовал нехватку воздуха и начал плакать короткими всхлипами, давая выход накопившемуся за эти дни напряжению. Наконец, он успокоился, и нервно вытерев глаза дрожащей рукой,  пошел  доставать лопату...
  ...Закончив дело, Николай перекрестил могилу и пошел прочь. Сильно ломило спину: пришлось растаскивать завал, чтобы освободить Сару от досок и кирпичей.  Хотелось пить. День близился к полдню. «Чайник наверно выкипел» - подумал, и медленно пошел дальше по дороге, к выходу из села. Здесь, недалеко от Костиного дома, был  кран от скважины, где можно было помыть руки и попить.
 ...Костя, Костя... Вернувшись с войны,  Николай обнаружил прибившегося к селу, безногого молчуна, Костю Пахомова. Впервые он увидел Костю, когда тот лихо мчал верхом на квадратной деревянной платформе  -  с подшипниками вместо колес. Для удобства передвижения Костя пользовался  деревянными брусками. Отталкиваясь могучими руками, Костя, как живой бюст, гнал свой деревянный постамент по пыльной дороге, а впереди  восторженно катили пацанята на самокатах, сооруженных, - как впоследствии оказалось,  - Костей же,  из двух досок,  с такими же  точно подшипниками, как у него. Жил  Костя в купленной, за бесценок, маленькой хибарке на окраине села. Перебивался случайными заработками,  -  дрова поколоть, что починить или смастерить, - в этом он был незаменим. К тому же, он получал приличную, по сравнению с другими, военную пенсию. Денег в селе никогда не водилось, но щедро платили натурой, в том числе выпивкой. Пил Костя так же, как работал: самозабвенно. Вечерами из его обиталища часто доносились странные звуки - то ли пения, то ли бормотания, а может, и рыданий...   
  Как два подсохших, от зноя, стебелька, они сразу нашли друг друга. Просиживая вечера вместе, вспоминали каждый свое, пили, пели, бормотали и плакали... Потом  расходились, опустошенные и умиротворенные, освободившись от угнетенности и безнадежности, чтобы назавтра снова встретиться. Много раз просил Николай Костю - переехать к нему, но тот с улыбкой отказывался: чувствовал, что обыденность ежедневного общежития обесцветит их дружбу и лишит права на уединение.
 - Комиссовали меня в госпитале, в Гори, - с горечью рассказывал он Николаю. - Вывели за ворота, пожали руки  и... лети,  куда хочешь, бывший летчик, командир звена, капитан Пахомов... А ведь совсем немного до Победы оставалось! Срезал фриц, мать его! - стучал кулаком по культи. - Завалил! Ты понимаешь или нет!..
Он жадно хватал стакан и залпом выпивал чачу. Покряхтев малость,  тряся  курчавой  головой, Костя продолжал, делая длинные паузы и вновь вскидываясь по-пьяному:
 - Домой возвращаться – смерть!  Катя моя... Она такая гордая... Зачем красавице муж инвалид, я тебя спрашиваю?! А ведь, только поженились, в мае сорок первого...
 Он вздыхал, и набрякшие от пьянства, синие глаза начинали  влюблённо блестеть:
 - Такой девки во всем районе не было. Любил я ее очень сильно, Коля... Грех  к такой жене без ног возвращаться... Умер и умер! - кричал  с  надрывом. -  Она свое счастье еще найдет. Вот и посоветовали сюда, в Яблонево. Ох, и тяжко, Ко-ля!..
Николай, в свою очередь, рассказывал о своей Анюте. Вспоминал, как она его спасала, как они были счастливы в ту зиму сорок четвертого...  Опаленные, оба начинали тараторить одновременно, не очень слушая друг друга, потому, что у каждого была своя война, даже по уровням: один ползал по земле, другой летал в облаках, подвергаясь такой же смертельной опасности, но это было почище, чем  вдыхать все запахи того ада...
  В день Победы Костя надевал офицерскую форму, и перед селом представал увешанный наградами герой, с голубыми петлицами летчика. В тот день он был главным, на селе, парнем, улыбчивым, гордым  красавцем с синими, грустными глазами.
 - Смотри, Коля, какой я был молодец! - вечером, в подпитии, он хватал офицерскую планшетку, и откидывая рывком кожаный верх, доставал фотографии.
На фото, рядом с самолетом, стоял Костя: здоровый, на своих ногах, веселый и беззаботный.
 - Тогда были ноги! - продолжал Костя, вгоняя себя в раж. - А теперь, вот, - подшипники! Подшипники, ты понимаешь, Ко-ля! А как чешутся, как чешутся ноги, Коля! Мне бы хоть разок почесать пятку! Ты понимаешь или нет?
Он резко кренился к бутыли, и хватая за горловину, наливал железной  рукой по полной.
 - Давай, Николай, выпьем! - качнувшись, он вздыхал горестно. - Выпьем  за  щиколотки, Коля, за коленки, за пятки! За пальчики-ноготки, царствие им небесное, Коля!..
  ...Николай потом удивлялся - почему сразу не дошел своей неуклюжей, мужской головой до простой мысли - как спасать Костю. Догадавшись, сел за стол, и тайком от него написал карандашом витиеватое письмо:
 «Уважаемая Екатерина Сергеевна! - писал он, тщательно выводя буквы. - Христианский долг и  дружеские обязательства,  а также надежда  на  понимание  и сочувствие, вынуждают обратиться к вам без соответствующего этикета. Позвольте представиться: Николай Виссарионович Горели, уроженец грузинского села Яблонево...
  Весьма деликатное существо этого послания  касается судьбы вашего... - тут Николай написал - «Бывшего», но аккуратно зачеркнул, - ...мужа, Пахомова Константина Константиновича, с которым я дружу, вот уже почти год. Независящие от него обстоятельства, а также рыцарские соображения, главными из которых было желанье - избавить вас от лишних хлопот, а также безграничная щепетильность, заставили  его лишить  себя счастья быть с  вами и поселиться у нас, в село Яблонево.
  Уверяю вас, он всецело предан вам и только вам, и в глубине души мечтает о вас. Физический недуг не умаляет тех достоинств, которыми щедро одарила его природа.
 Я надеюсь, вы любезно согласитесь приехать к нему. Он жестоко страдает от разлуки с вами, но не решается дать весть, что жив.
 С глубоким уважением и надеждой,
 Нико Горели
 24 марта 1950 года.»
  ...Через месяц приехала она. Еле добравшись на попутках  до  села, встала, растерянно оглядываясь по сторонам. Пацаны ей быстро указали - где живет «Костиа лотчик»...
  ...Задержавшись на секунду, она стремительно открыла  скрипучую дверь и без стука вступила в полумрак  Костиной  лачуги. Он сидел за столом, мастеря чью-то швейную машину. Николай сидел рядом и вслух читал газету. Увидев в проеме силуэт, Костя не сразу узнал жену, а узнав, уронил отвертку и заревел, как раненый медведь,  выплескивая  накопившееся, за пять лет, ожидание и горе.
Она, бледная, как мел, подбежала к нему, и молча прижала его голову к себе, кусая губы.
 - Катя! Катя! Родимая! Видишь, что со мной стало! - ревел Костя, прижимаясь к серому, демисезонному пальто. - о, Господи!..
Она вдруг отпрянула от него и закатила громкую оплеуху:
 - Сволочь ты, Константин!  -  завизжала и бросилась с кулаками, барабаня, куда попало. - Какая же ты сволочь! Сколько лет я  жду, иссохлась  вся, а ты! Так бы и сидел в этой берлоге, еслиб не то смешное письмо! Да? Убить тебя мало! Зачем мне твои ноги, дурак!
У нее началась истерика. Она рыдала вместе с ним, то обнимая, то поколачивая...
Николай потихоньку вышел, потрясенный увиденным. Он даже не был уверен - заметила ли она его. Скорее всего, нет... Одного он не мог понять: почему назвали его письмо смешным...
  ...Они потом часто писали ему. Жили хорошо. Завели детей. С годами письма поредели, а потом и вовсе прекратились, -  «С глаз долой - из сердца вон»... Последнее письмо он получил  двенадцать лет назад. Сообщали, что умер Константин Константинович, пережив жену на два года...
  ...Вернулся  дед в мрачном расположении духа уже за полдень. Игоря не было видно. Чайник стоял рядом с печкой, наверно тот догадался снять. Поднявшись наверх, обнаружил его спящим на кушетке. Некоторое время  смотрел  молча, потом вздохнул  и вышел на цыпочках. Спустившись, дед залез под балкон и проверил гнездо - не снесла ли курочка яйцо. В нем  действительно белело свежее яйцо. Вытащив его, положил в карман, покряхтел малость, выпрямляясь, и только решил заняться  приготовлениями к обеду, снова послышался гул двигателя. Он прислушался, но не смог разобрать - откуда шла машина. Потрусив к калитке, спешно открыл ее и вышел на дорогу, держа руку козырьком, чтобы лучше разглядеть.
  По улице медленно катила какая-та заграничная машина, вроде маленького грузовика в камуфляже. В таких грузинские  военные  разъезжали. На маленьком кузове, озираясь по сторонам, сидели двое.
Заметив его, машина остановилась. Из кабины вышел офицер.
 - Здравствуйте, уважаемый, - офицер поздоровался за руку и внимательно оглядел старика.
 - Здравствуйте, здравствуйте, сынки, - заволновался Николай. 
 - Вы как тут остались? Вроде все  эвакуировались.
 - Так вот... Решил остаться...
Хотел  пригласить зайти, но мысль о том, что они обнаружат русского офицера,  холодком поползла  с макушки по позвоночнику.
 - Как там дела-то у нас? – добавил, стушевавшись.
Солдаты наверху закурили.
 - Бомбить перестали, но везде посты. Боевые действия  тоже прекратились... Досталось,  и нам, и им... Мы военные полицейские...
 - Жертв много?
 - Хватает... Даже еслиб был один, что же, - не беда?!
 - Беда, как не беда, сынок... Я вот, утром соседку похоронил, прямо под своей крышей погибла, бедная... Медсестрой работала, Сара, по фамилии -  Кочиева.
 - Это где?
 - Там, - указал рукой, - где сгоревшие машины стоят. Прямо во дворе похоронил. Потом перехороним, когда все успокоится...
 - Да... - хмуро вздохнул офицер и оглядел улицу. - Русские офицера потеряли, старшего лейтенанта. Ни живого, ни мертвого, не могут найти. У нас в плену не значится, среди убитых - тоже. Никого не находили? Или, может, видели?
 - Нет-нет, - спешно ответил Николай и попытался унять  дрожь в голосе. - Никого... Русские тоже приезжали вчера, спрашивали о том же. Потом уехали.
Он сделал глубокий вдох, стараясь выглядеть спокойно.
 - Ну, ладно... Пару яблок можно взять,  дед?
 «Вот беда-то! - с ужасом подумал Николай. - Хоть бы не проснулся он!»
 - Яблок? Можно конечно... Только битые они все...
 - А какая разница! Не хранить же... Циклаури, - обратился к одному из солдат,  - иди  в сад, прихвати пару штук, в дороге поедим.
 - Сейчас... - солдат спрыгнул, и сняв каску, пошел к калитке.
 - Пойдем, сам дам с погреба, свежих, - встрепенулся  Николай, и поспешил  вперед. «Лишь бы не проснулся! Лишь бы не проснулся!» - молил он, торопливо спускаясь вниз. Зайдя  в погреб, он взял с рук солдата каску, наполнив доверху  яблоками. Солдат довольно кивнул и прихватил еще одно, смачно надкусив.
На выходе из погреба солдат заметил армейские ботинки  Игоря и задержался.
 - Ого! А это откуда у вас, дед? - спросил он, протягивая руку с яблоком.
 - Это? - старику стало жарко. - Это я... взял у сгоревшего бронетранспортера. Прямо там валялись, ага! Пригодятся зимой...
Солдат кивнул и продолжил дорогу.
У калитки попрощались.
 - С нами не хотите поехать? - спросил  старший.
 - Нет-нет, - торопливо ответил Николай. - Чего сейчас ехать-то, раз уже все кончилось.
 - Эту территорию мы не контролируем. Мародеры шастают, так, что будьте осторожны.
 - Ладно, буду, - с готовностью ответил он.
 Офицер записал данные похороненной соседки.
 - А того офицера, пропащего, звали как? - спросил Николай и тут же пожалел, что излишнюю любознательность проявил. Учила ведь жизнь лагерная: меньше знаешь - дольше проживешь...
 - Его звали... - офицер заглянул в блокнот. - Котляр... Котляр Игорь Николаевич. А зачем вам?
 - Так спросил... Может, объявиться  где...
 - Ну, все, поехали. Не бойтесь, дорогой, - приобнял офицер. - Держитесь...
 - Счастливо, - сказал Николай, и в который раз за сегодня, прослезился. - Людей... людей берегите...