...Старик проснулся от шума. На улице, у калитки, надрывно гудел бронетранспортер. «Ну вот, пожаловали...» - подумалось, но без тревоги, а так, как научила жизнь: принял к сведению...
Солдаты открыли калитку и, оглядываясь, стали осторожно просачиваться по одному. По одному же, держа автоматы наготове, начали занимать обе стороны тропинки. Увидев его, встали и направив дула, молча изучали издалека.
«Грамотно идут, но молодые совсем... Еще пальнут от испуга» - снова без волнения подумал дед. Бывало и такое, чего греха таить... От страха молодые бойцы палили - куда глаза глядят, иногда подстреливая своих, но на то и война: она все списывала...
- Проходи, не бойся! - махнул рукой. - Никого нету.
Подумал, что зря рукой махнул, - могли и не понять. Он медленно встал, стараясь теперь не делать резких движений, дожидаясь, когда те спустятся.
Один из пришедших, по-видимому, старший, что-то коротко приказал. Солдаты повесили автоматы дулами вниз и пошли по тропинке, все еще оглядываясь.
- Здравствуйте, - строго сказал старший, вроде лейтенант. - Это ваш дом?
- Здравия желаю, - запнулся дед. - Мой, а как же...
Лейтенант старался держаться официально, но, подчеркивая превосходство, перешел на Ты.
- Ты, дед, случайно не видел кого из наших?
- Из ваших-то... Как не видел! Всю ночь гремели тут...
- Я тебя про сегодня спрашиваю, дед!
- Сегодня? Сегодня вроде никого... Ночью да, проезжала колонна... Стреляли... Сосед сказал, подбитые есть в конце улицы. Я не выходил - мне там нечего делать. Позвольте спросить - потеряли кого?
- Про подбитых знаем, - нетерпеливо и мрачно отмахнулся лейтенант. - Я про офицера нашего спрашиваю. Старший лейтенант он. Не можем с утра найти. Может, видел где? Или заходил?
- Нет, - покачал Нико головой. - Никого не было. Ни старшего, ни лейтенанта...
- А сосед где живет?
- Он уже уехал. Сегодня утром...
- А еще жители остались в деревне?
- Не знаю, дорогой. Три дня, как на улицу не выходил...
Старик осторожно вынул платок и вытер нос.
Один из бойцов сорвал яблоко и стал смачно кусать. Лейтенант зло на него посмотрел, но промолчал. Дед перехватил взгляд и улыбнулся:
- Ешьте-ешьте! Берите...
- Спасибо, - сказал лейтенант после небольшого замешательства. - Пару штук прихватим...
Двое солдат сразу сняли шлемы и стали складывать туда яблоки.
- Это что за сорт?
- Это - «Бананы», а те, красные, - «Вашингтон»... А вы что же, в гости, или насовсем?
- Это как получится. - Лейтенант посмотрел на него спокойными, серыми глазами, пытаясь казаться старше и солиднее. - Наведем порядок и вернемся...
Он ел яблоко аккуратно, стараясь не испачкаться. Выбросив огрызок, лейтенант сорвал еще:
- Вкусные...
И вдруг совсем по-детски затряс рыжими ресницами.
- Ешь-ешь, лейтенант... – усмехнулся Николай. - Порядок - это хорошо, конечно... А у себя вы уже навели порядок, значит? Только мы и остались без порядка?
Тот не ответил, сосредоточенно обкусывая яблоко.
- А мы у себя, бля, на нашей территории, - сказал один из них, с сержантскими лычками, и вызывающе взглянул на деда. - Нам торопиться некуда!..
Николай промолчал, только откашлялся, вроде горло прочистил.
- Ну, все, - лейтенант подбоченился и метнул огрызок в сторону оврага. - А там что у вас?
- Там? Сад там. Дальше - огород, к оврагу спускается.
- Мы смотрели там, товарщтенант, - бойко ответил сержант, тот самый, который был «У себя». - С той стороны все осмотрели. К грузинам попал старлей, бля, ясно...
Лейтенант вынул платок и вытер руки.
- Ну, спасибо, дед, за яблоки! Пошли!
- Ешьте на здоровье...
Николай отодвинулся, дав пройти.
- У тебя наверно и чача есть, а? - спросил хитро сержант.
- Отставить, Серов! - резко скомандовал лейтенант.
- Чё, и спросить уж нельзя... - сержант развернулся, и совсем не по-солдатски пошел к калитке, виляя задом и семеня ногами.
Все стали подниматься к машине. Последний пятился задом, равнодушно посматривая за ним.
Дед молча проводил их взглядом.
- А калитку не закрыли, - сказал, и пошел следом закрывать. - Что за привычка - не закрывать!.. - бурчал и приделывал проволочную петлю. - Открыл, сукин сын, так закрой же!.. Кыш - отогнал курицу, норовящую прорваться на улицу. - Мало тебе еды здесь!..
Курица в истерике отпрянула, но, быстро успокоившись, принялась близоруко и привычно клевать землю.
Старик посмотрел на солнце. День клонился к полдню. Есть ему не хотелось. «Соберу-ка яблок...» - подумал с ленцой. Взяв большую корзину, он набрал свежих, небитых яблок. Потом спустился в погреб и вывалил к уже разложенным, на соломе, плодам. Осмотревшись, поднял сланец с одного из кувшинов и, сунув в горловину большой нос, принюхался, проверяя недавно засоленную капусту. Поднявшись наверх, Нико хотел, было, собрать вторую корзину, но, снова взглянув на солнце, передумал, и решил спуститься за водой.
Это был ежедневный моцион - собрать пару больших корзинок яблок, прежде чем идти за водой. В пластмассовых бутылях всегда оставалась вчерашняя вода, но он выливал остатки, предпочитая свежую.
К ручью, мимо виноградника и фруктового сада, полого, зигзагами, спускалась тропа - метров на сто. В одном месте, где спуск был круче, Николай соорудил земляные ступени, укрепив их спереди досками. Ручей никогда не пересыхал, и сколько он себя помнил, снабжал весь их род чистой водой. Там же, у родника, дед устраивал постирушки. Так было заведено издавна...
...Старый яблоневый сад выглядел заброшенным. На толстых, почерневших стволах проглядывала зеленоватая плесень. От ночных взрывов попадало много яблок. Плоды, похожие на маленькие, остывшие солнца, покрывали пожухлую августовскую траву желто-пурпурным ковром.
- Эх хе-хе, - вздохнул старик и стал спускаться к оврагу. - Когда же это все я уберу... - Он пригнулся и легким, бережливым шажком отодвинул плод с тропинки. - Эх хе-хе...
Николай почти дошел до ручья, когда почувствовал чье-то присутствие.
- Стой!
Хлесткий, как выстрел, но спокойный приказ, внезапно раздавшийся в тишине, заставил деда вздрогнуть и застыть на месте. Поискав глазами - откуда окрик, заметил черное дуло пистолета ниже на пять шагов, у орешника, а за ним - бледное, молодое лицо.
- Стоять на месте - повторил тот, не сводя глаз.
«Не много ли гостей сегодня» - подумал старик, силясь рассмотреть солдата, и вдруг его осенило, что это был, скорее всего тот самый старший лейтенант, кого искали намедни. Правда, в сумерках оврага невозможно было разобрать знаков отличия.
«Наверно он, точно!»
Старик повел головой, как бы ища подтверждения у тех, уже уехавших, и снова уставился в дуло, ожидая - что будет дальше. Остановивший его военный лежал на боку, опершись на локте. Рядом валялась пара огрызков – скатившихся, к оврагу, яблок.
«Ранен, наверно... - решил старик. - Иначе чего бы ему тут валяться... Если успеть юркнуть за буком, то можно и жердину какую подобрать...»
- Ты откуда идешь?
Старик слегка опешил.
- Я? Из дома... А ты?
- Дорога наверху?
- Если имеешь ввиду сельскую, то да, - ухмыльнулся старик, пытаясь прийти в привычное расположение духа.
- А ты куда идешь?
- За водой я иду, - дед показал бутыли. - Там ручей внизу. Слышишь, небось... Ранен, что ли?
- Нет, загораю, - сказал зло парень. - Оружие имеется?
- Нет, сынок, нет... Не имеется...
Парень простонал. Видно было, что он устал и держится из последних сил.
- Да ты успокойся, - сказал Николай. - Чего дулом-то тычешь?! Твои приезжали час назад. Лейтенант был на БМП. И солдаты. Знать бы, что ты здесь... Может, вернутся?
- Лейтенант был рыжий?
- Да.
- Серега, значит, Елисеев... Меня спрашивали?
- Может, и тебя, почем мне знать. Раз ты потерялся, - значит тебя... Сынок, ты бы перестал целиться мне в живот, а?..
Парень ничего не ответил, но руку с пистолетом опустил.
- Не иначе, сверху скатился ночью.
- Не знаю... Дед, помоги подняться наверх...
- Конечно помогу. Не таким еще помогал...
- Только без шуток, дед...
- Слушай, сынок, - старик переступил с ноги на ногу. - Если у тебя другого выхода нет, - зачем зря на меня серчать?! Коль попал в яму, - Николай улыбнулся, - нечего грозиться, что убежишь. И потом, мы лежачих не бьем...
Ох, лукавил дед... Бил, бил он лежачих, тогда, под Сапун-горой... А что было делать? Те лежачие, ощерившись, тоже норовили поймать его на штык, и было не до реверансов, а - кто кого. Но немощных и сдавшихся на милость не добивал, - это верно.
...Тот солдат... весь в пыли... после очередной атаки...
Николай случайно столкнулся с ним, вернее, почувствовал его взгляд и резко, по-звериному повернулся к опасности.
Он полулежал чуть в стороне, в тени у большого валуна и смотрел на него, как больной пес.
Рукав серой, грязной гимнастерки был в крови. Видимо, он пытался наложить на плечо жгут.
Короткий, пыльный «Шмайсер» лежал в стороне.
Солдат перевел взгляд на автомат, но понял, что не успеет, и снова взглянул на него по-псиному заискивающе.
- Не балуй, фриц, - предупредил Николай хрипло, и пинком отбросил автомат.
Палец, дрогнувший, было, выстрелить, медленно расслабился.
Они долго смотрели друг на друга, пытаясь предугадать свое и чужое будущее.
- Их нихт фриц! - выставил ладонь тот. - Их бин унгариш... Унгариш...
Сказал и отвел взгляд, не надеясь, что его услышит этот русский солдат с покрасневшими - от бессонницы и пыли - глазами. Он и не должен был понять. Было бы странно, если б он не выстрелил, потому, как это было естественно и понятно для обоих. Они давно жили по этим звериным порядкам, не щадя ни себя, ни врага.
- Венгр? - переспросил Николай.
- Да-да, венгр, - повторил тот по-русски.
- Шандор Петефи, значит?
Солдат торопливо закивал головой, скривив ухмылку на бледном лице.
- Зачем воюешь, если венгр?
Спросил и понял, что глупо, глупо было об этом спрашивать! С таким же успехом он мог спросить немца: «Зачем воюешь, если немец?! Если у вас есть такие гиганты, как Гете и Бетховен? Шоппенгауер и Кант? Неужели то моральное бремя - быть менторами целой нации, да что нации, - всего человечества, которое они взвалили на свои могучие плечи, - не пробудило в вас того, что ваш припадочный ефрейтор назвал «Химерой»?!
Безрассудный закон войны гнул палец на спусковом крючке, но... Если вселенское Николаю было неподвластно, то он мог хотя бы здесь, в этом пыльном «государстве», где один был царем, а другой - подданным, вершить свою и его судьбу так, как велело иное...
Он вспомнил философствующего отца:
«Когда мы рассматриваем нацию как явление, примечая ей место в мировой истории, - говорил тот, назидательно поднимая палец, - надо стать не обвинителем, выискивая в ее развитии позорные страницы, а защитником, приводя в оправдание те единые, общечеловеческие и гуманистические процессы, которые рождались в умах лучших ее представителей, часто обрекая их на роль нравственного громоотвода..."
- Дай посмотреть, - неожиданно сказали потрескавшиеся губы, - не бойся...
Закинув автомат за спину, Николай присел на корточки и осмотрел плечо. Рана была пустяковая, но сильно кровила.
- Давай ремень.
Солдат впал в оцепенение.
- Ремень, говорю, давай!
Он вырвал из застывших рук солдата полотняный ремень и затянул выше ранения.
Вместо злости пришло странное спокойствие, даже - умиротворенность.
- Ну вот... Час-полтора можно поносить.
- Спасибо... - сказал тот, и неожиданно начал беззвучно плакать. - Спасибо...
В этот миг Николаю показалось, что перед ним сидит не лютый враг, беспощадно прущий на его землю, а старый приятель, по неосторожности попавший в дурную историю. Что-то стало их объединять. Может - эта чертова гора, а может - пыль и гарь, которой они вместе дышали... Возможно, с этим венгром дома сидел венгр - отец, и смакуя венгерское вино, разглагольствовал о том, как это верно и правильно, хоть и трудно, - быть сердобольным и по библейски всепрощающим...
А, может, их связывала одинаковая солдатская доля... та подневольность, которая, вопреки их устремлениям и желаниям, толкала обоих по синим и красным смертельным стрелам, - кем-то начерченным на огромных картах, чтобы хладнокровно смести их в «Процент ожидаемых потерь»...
- Иди, - устало выдохнул Николай, - иди к своему Шандору Петефи... Это он тебя спас сегодня.
Солдат не сдвинулся с места, не совсем поняв, о чем речь. Он ожидал чего угодно: смерти, плена, но...
- Иди, говорю! – повторил Николай, и повернувшись, пошел прочь, наверняка зная, что тот не выстрелит:
Кишка была тонка...
...
- Чего застыл, дед?
Николай опомнился и так странно взглянул на лейтенанта, как будто кто другой смотрел на него линялыми глазами:
- Лежачих не бьем, - повторил, и добавил после паузы: - если смирно себя ведут...
- Ладно-ладно... Одно прошу: не надо трезвонить, ну... своим... В плен им не сдамся, учти!
«Ишь, какой гордый, - подумал дед, вспомнив вкус набившей рот, желтой пыли, смолотой - кто сосчитает - сколькими сапогами... - Господи, помилуй! В каком страшном сне могло присниться, что русские и грузины будут друг друга в плен брать!..»
- А кому говорить-то? Не с кем и говорить...
- Ну, ты меня понял, да?
- Понял-понял. Ты, давай, убери свой пистолет от греха, дай нормально соображать...
Парень подумал и убрал пистолет в кобуру. Тут же силы его оставили. Собрав брови от боли, он застонал и опустился в траву, Николай подошел, и опустившись на колени, стал осматривать его.
- Ну-ка, скажи, что стряслось?
- Взрывом, наверное выбросило, действительно... - слабо проговорил парень. - Даже не знаю, сколько я тут валяюсь. Стопу ломит сильно и тошнит... Дай воды попить...
- Ты подожди тут...
Старик суетливо схватил бутыль и быстро стал спускаться к ручью. Набрав воды, быстро же вернулся назад.
- Вот, - сказал, чуть запыхавшись, - попей, потом посмотрим ногу твою... Тебя, наверно, контузило, малость, потому и тошнит.
- А ты что, понимаешь в этом?
- Будь спокоен, на моей войне не такое еще бывало. Да что на войне...
Чего ему объяснять, молодому, через чего пришлось пройти... Вот так взять и за здорово живешь впустить его в душу...
...Лейтенант стал жадно пить, проливая часть воды на подбородок. Напившись, он снова откинул бледное лицо, скрипя зубами. Дед вынул нож из кармана. У парня заблестели глаза от подозрения, но он промолчал. Николай расшнуровал армейский ботинок и осторожно стал стягивать его с распухшей стопы.
- А-а! - заорал парень. - А-а! Больно, мать твою!
Старик вздрогнул от этого крика, но останавливаться не стал.
- Ты... терпи, терпи, казак... Ботинок жалко резать. А будешь так орать, вся Грузия сбежится. Сам же ведь просил!
Он стянул ботинок и снял носок.
- Ну вот... Теперь брючину по шву распорем... Чего добро казенное портить... А ты мать мою зря не поминай. У нас это не принято. Вот...
- Ну, прости, дед, я так... Больно...
Стопа была опухшая и синюшная. На колене краснела большая ссадина. Потрогав и прощупав ногу, Николай никаких лишних выступов не обнаружил.
- Вроде, вывихнута, - сказал с сомнением, рассматривая стопу. - А может, и перелом имеется. А какая разница? - махнул рукой. - Завяжем и пройдет... Теперь главное - поднять тебя наверх... Это уж ты, милок, должен подсобить немножко. Давай вставай, попробую взвалить тебя на спину.
Лейтенант еле поднялся, по-птичьему сгибая больную ногу. «Голова кружится» - сказал слабым голосом и побледнел.
- Держись уж!
Старик подсел под него согнутыми коленями и, приладившись, как следует, выпрямился. Лейтенант оказался не очень тяжелым. Сам же Николай был сухопарым, еще крепким стариком: мешок картошки, или там, пол мешка муки, еще мог запросто взвалить на спину.
Шел он медленно, щадя силы и дыханье. Лейтенант закусил губу и старался не стонать. От толчков он терся правой щекой о щетину Николая, и старик ощущал еле уловимый запах одеколона. Как тогда, когда под утро его стаскивала с горы Митридат Анюта Соколова, девчушка с красным крестом на худом плечике...