На следующий день, пред рассветом, пока не разошёлся народ по работам, Аликела отправился на площадь перед храмом. Поднялся на звонницу и, захватив в кулак тугую верёвку большого колокола, пошёл раскачивать. При первом ударе в спине похолодело. Но отступать Гназд не мог.
Пока народ притекал, он молча ждал на ступенях колокольни, затягиваясь трубкой. Потом выпрямился, поднял голову и огляделся. Его окружало грозное воинство Гназдов. «Сила! - подумал он, - этой бы силе – да знамя в руки! Ну, да как-нибудь… Бог не выдаст!»
Собрался духом Аликела, прилюдно перекрестился широким крестом и низко народу поклонился. А дальше - распахнув рубаху на груди, выпростал напоказ крест нательный, призвал в свидетели Христа Господа и всех святых. И ухнулся в пропасть головой - объявил громаде о нарушении союза с Руженами. О вероломстве Раклики. О предательстве клятвенного слова. Доказательства? Будут вам, Гназды, неоспоримые доказательства. А пока - буйну голову в залог.
Видит Бог, он не солгал. Просто всей правды не сказал. Ни к чему она – вся-то. «Вот Божий крест - и будет с вас, Гназды - верьте мне! Я, Ликельян Гназд, Иванов сын, Николов внук, и слово моё твёрдо! И отец, и дед мой правды держались! Знайте, подсидели нас Ружены. Нужда была – подольщались, а нынче оскалились. Против нас дело повели. Руженов теперь берегитесь. Враги они. Война им отныне. Другие нам нужны союзники. Ныне тот нам друг, кто Руженам враг. Есть у них враги. Есть против них сила. Нынче сила эта голову подняла. Огрызнулась. Дотла спалили Бетев им в начале Успенского поста. Ни досточки, ни косточки! Ружены сейчас по свету разбоят, про беду свою ведают ли, не ведают. На казну надеются. А нет у них той казны! Многих и самих нет! В Бетеве полегли. Ну же! Кто со мной?! Кто не прочь в дураках Руженов оставить?! Дела их захватить?! Самих пострелять, шеи поскручивать?! Скорей, ребята! Пока они не опомнились! Пока не разобрались! Пока не затаились! Одним махом смести можно! Выжечь, вытравить, уничтожить. У каждого из них гнёзда есть, и мне известны. Добить их надо, молодцы, покуда коварством и хитростью нас, Гназдов, они не извели! Ну!»
И поверили ему! Уважали его.
Сто молодцов с ним вызвалось! Двадцать лёгких-ловких мальчишек, двадцать людей опытных, степенных и шестьдесят лихих удальцов под его руку встало.
Сразу обо всём и сговорились. Сразу Ликельян обучил их, навострил да наставил. Сразу пути-дороги поделили, связи наладили.
Точно частая сеть заплелась и на мир упала – так рассыпались Гназды по белу свету. На чужбине все силки к Аликеле сходились, в Гназдовой земле – к Северике. И пошла та сеть мир теребить да прощупывать.
Как ребятишки схватывают рака, выворачивая придонный камень, - так Гназды накрывали в тайных логовах прошляпивших удачу разбойничков. Много было Гназдов. Продуманы, верны и внезапны пришлись их удары. Никто из них не сложил головы. А про Руженов поступал Аликеле счёт: Раксика, Розика, Рданика… Семнадцать Руженов покинули бренную землю и отправились в мир иной. Семнадцать ушлых и злых, прытких и жилистых мужиков. Лично на Ликельяна трое пришлось. И совесть его не мучила. Первый раз только прихватила. Когда на Рубенику вышел…
Он подстерёг его в заранее известной захудалой корчме – терпеливо ждал в полутёмном углу. А тот вошёл беспечно, нагловато поблескивая холодными глазами. Молодой здоровый мужик, жить и жить бы... Гназда он, если и заметил, так не узнал. А ведь в прошлом месяце седло к седлу ездили по свету, по-дружески говаривали, от одной ковриги хлеб ломали…
Пронзила Гназда боль, и жалость захлестнула. Чует – не может! РубЕника это, дружок закадычный…
И тогда, стиснув зубы, вспомнил он другое… Дороги дальние, поиски тщетные, терпимые дома. Царевну свою без венца. Позор своего рода. И, главное – что нет ему выбора. Случилось! Схлестнулись интересы Гназдов и Руженов! Так пусть живут Гназды!
Он затаился у дверей. Стемнело. Тот вышел, не спеша. За углом держали в поводу его коня. За стеной клокотала жизнь. И только тут, за дверями – падала тень, и не было ни зги, ни души. Из этой тени Ружен так и не вышел. Гназд поразил его, как того молодца в Плесне, и, как тот, этот не издал ни звука. Ликельян спрятал нож и исчез. А другого, РАзмику, взял на мушку неделю спустя. И тот тоже так и не увидел его. Слетел с седла кубарем, и Гназд понял, даже не подходя, что это труп.
Какое-то время Ружены пребывали в недоумении. Потом поняли, затаились. Аликела увидел это по барышным делам. До того момента их золото щедрым потоком текло в карманы Гназдов. И вдруг источник пресёкся.
- Осторожней, ребята, - скомандовал Аликела своим. - Укройтесь и наблюдайте.
И всё-таки Ружены их высчитали. И перестали быть лёгкой добычей. Более того – теперь опасность угрожала уже родному гнезду. Ликельян послал предупреждение в стан: пусть усилят дозоры.
Лавируя в деловом мире, нашёл он для Гназдов и доказательства Руженовских козней, которые, надо признать, сильно подделал. Но после первых же Руженовских выпадов доказательств уже не требовалось – один выстрел сказал сам за себя. Дальше пошло - око за око.
Гназдам повезло. Только один из них был ранен. Сошёл за мёртвого, затаился и остался жив. А могло быть всякое. Ликельян столкнул две грозные силы, развязал войну. Сдвинул с места твердыню на глиняных ногах – былой мир с Руженами – а дальше само понеслось. Силы-то неравные, но война есть война. Где война, там гуляет смерть. Ликельян не умыл рук. Ликельян взял на себя грязное дело. Кто-то же - должен был на себя его взять…
Если верить его сведениям, Руженов осталось всего ничего. Сколько их могло охранять Бетев? Три? Пять? Сколько человек могло несколько часов удерживать оборону?
Маловато пятерых. Всем десяти дело нашлось бы. Раклика – на особом счету. Раклика – вот кто Аликеле нужен. Что же? Один он, что ль, остался? Ничего никому не известно. Молчали, стереглись Ружены. Зловещая тишина стояла в мире.
Да, кружил где-то с хищным клёкотом, чутко наблюдал с высоты полёта немигающими своими жёлтыми глазами, взмахивал косматыми перьями линялых крыл виды видавший и осторожный, как тень, старый ястреб Раклика. Выглядывал, выискивал, определял врага.
«Много же ныне врагов у тебя, пернатый! – печально раздумывал Аликела, тащась на усталом коне под осенней моросью. - Полнятся их ряды. Потому как уж больно остры крючкастые твои когти и прожорлив зоб. Не на моей – на твоей совести покошенные твои сородичи! Бдят-следят радетельные Гназды все твои норы-логова, да тщетно! Стороной их обходишь, хоронишься. Чуткий нюх у тебя, старина! Чуткий нюх, вострый глаз, поступь тихая… На каком дубу, на каком юру, на каком утёсе-уступе неприступное гнездовье твоё?»
Было одно место, на которое Ликельян в глубине души надеялся. Один дом в Баже, где живёт с матерью так похожий лицом на Раклику сын его Прошика. Дорожит Раклика сыном, о нём тревожится. Боится Гназдовской мести. Должен бы о нём побеспокоится. Приглядывают Гназды за дорогами к Бажу. Так ведь гадюка в траве проползёт. Навестить, что ль?
Вспомнил Аликела, как Раклика Лаку выследил. Странников подослал. Никто ряженых не заподозрил. Верно. Странники – Божий народ. Странники везде пройдут. Странничком, что ль, сказаться?
А странничек – вот он! Тут как тут! Гназд едет, о нём рассуждает, а тот - навстречу. Плетётся по дороге старик согбенный в кафтанишке ветхом, на посох опирается. Показалось даже - видел где. Впрочем, старики все похожи.
Молодец придержал коня, подпустил деда, с седла окликнул:
- Эй, добрый человек!
- Ась? - глянул старик, не останавливаясь. Алика впопятную, за ним следом, верхом:
- Постой, - крикнул, - старче! Продай кафтан с плеча!
- Это на что ж тебе? - усмехнулся тот, а сам всё идёт да идёт своей дорогой. Молодец рассердился:
- Вот ещё будешь спрашивать! Денег дам – новый купишь!
Тут старик остановился, глянул, засмеялся беззубым ртом:
- Денег… Ты, сокол сизый, так мне милостыню подай… А кафтан – на что он тебе? Я в нём в Русалим ходил… А ты на какое дело собрался? Да и порвёшь враз: плечишки не те…
Сказал так – и пошёл себе. Ликельян только головой покачал: «Ну, ты, - думает, - и бестия!» Да и Русалим задел... Внутри зависть шевельнулась: где он только ни бывал: и в неметчине, и в туретчине, в землях булгарских и мадьярских, а вот в Русалиме не доводилось.
Опять догнал его, уже с уважением, с поклоном обратился:
- Постой, стар человек, побеседуй со мной.
Тот сбавил шаг, глянул серьёзно, выжидательно:
- Изволь, - говорит, - ежели охота пришла…
Аликела спешился, держа коня в поводу, приблизился к старику, шапку снял. Стали беседовать.
Любопытство молодца разобрало:
- Давно ль ты, отец, в Русалиме-то бывал? - поинтересовался.
- На Пасху бывал, - отвечает старик степенно, - теперь вот назад иду.
Гназд изумился:
- Что, так вот и идёшь?!
- Так вот и иду.
- От самого Русалима?
- От самого Русалима.
Алика присвистнул:
- Ну, ты, дед, силён!
Тот пожал плечами:
- Господь помогает.
Аликела почтительно вздохнул:
- Праведник, небось?
Тот с укором взглянул:
- Праведник… - передразнил с усмешкой. А потом горестно вразумил. - Грешник окаянный! Окаянней тебя, молодца!
Молодец вконец смутился:
- А чего ты, - пробормотал, - меня-то помянул? Что ты обо мне знаешь?
- А всё и знаю! - серьёзно сказал тот. Аликела дерзко ухмыльнулся:
- Откуда?
- В Русалиме бывал! - отвечал тот всё так же серьёзно.
- Вот заладил, дед, - поморщился Ликельян с досадой,- в Русалиме, в Русалиме… Ну, и чего там – в Русалиме-то?
- Как что? - возвысил голос тот. - Гроб Господень! Огонь Благодатный!
- Что? Видел?
- Видел.
- Ишь, ты! - примолк Алика на минуту. Потом спрашивает:
- Ну, а что за жизнь там, в Русалиме? Люди-то там живут?
- Живут.
- Ну, и что за люди?
- Да такие же, как мы с тобой.
- И какого ж они роду-племени?
- А какого ж им быть роду-племени, ежели град зовётся Русалим? Русалим – стало быть, русы живут.
Гназд оторопел:
- Как - русы?!
- Так – русы.
- Ну, ты, дед, плетёшь! - разочарованно засвистел молодец. - Если по имени града судить – так скорей там русалки плавают, чем русы живут!
- Русалкам там плавать ни к чему. Да и негде. В песке особо не расплаваешься. А вот люди живут – точно, русы.
Аликела необычайно заинтересовался:
- Как так? А других нет?
- Может, и есть. Тех не видал. Вокруг всё свои были.
- И что? Ты с ними по-русски говорил?
- А что говорить-то? В Русалим не говорить ходят – там всё больше молчальники… А крестное знамение положишь – сразу своих и видишь…
- Ах, вот как, - протянул Аликела почтительно. В полном смущении, ероша волосы, голову поскрёб. А старик взглянул на него и сочувственно вздохнул:
- Ты, сокол, не там летаешь… Небось, всё в неметчине да в туретчине… Ты в Русалим лети! Там и разберёшься во всём.
Гназд отдёрнулся от старика. С некоторой опаской спросил:
- Это в чём же я разберусь?
- Да в себе, сокол! С заботами ты и здесь управишься. А с собой – нет… В Русалиме только!
- А… - протянул Алика задумчиво. - Так, значит…
И чуть поддел деда:
- Ну, а что за заботы-то у меня? Ты вот вроде всё знаешь – из Русалима-то…
Старик невозмутимо ответил:
- Обыкновенные твои заботы. Какие у людей бывают? Сам ты вдов, не женат, а венец тяжеловат. По дорогам рыщешь – супостата ищешь. Не находишь места. Причина – невеста.
- Ну, а ещё что скажешь? - пробормотал Аликела глухо, стараясь не встретиться с ним взглядом и унимая лёгкий испуг. Тот спокойно продолжил:
- А совет те дам… Ищешь-то не там. Думаешь, раз вор – от него запор? Ты взгляни повыше: ястреб-то на крыше!
Тут Алика свирепо поплевал на ладони и двинулся на старика:
- Ну, ты мне не шути, странничек! – прошипел с яростью. - Ты мне загадками не сыпь! Говори по делу, раз разговорился, или щас испробую твою святость на стойкость!
- Не пужай, мил человек, - с кроткой усмешкой промолвил пилигрим. - Мне в свои годы чего терять? Я те правду говорю. Ступай в Русалим!
- Да хоть имя назови! – завопил Гназд, не сдержавшись. - Что за крыша-то, скажи!
Дед задушевно вздохнул:
- Красная крыша на высокой круче. Крыша – ржа. Круча – скала. Вот те имя.
Тут Аликела плюнул с досады и прорычал, отметая старика с дороги:
- Проваливай, старый дурень! Чего я только слушал – околесицу-то твою?! Радуйся, что не пришиб!
Вскочил на коня и – в шпоры его. И милостыню-то не подал, как сначала хотел – уж так рассердился!
Отъехал подальше - гнев утих. Хотел забыть о старике – а чего-то не забывается… Крутится и крутится в голове. Крыша, круча, ржа, скала. На исходе дня раскаялся, что погорячился. Надо было ещё поприставать к страннику. Может, не ясней было бы, а всё ж спокойней. Да где ж его найдёшь. Да и обидел.
Перестал Аликела осторожничать после старика. Засело в голову, что не то делает. Оно и верно: толку-то нет! Может, и легкомысленно было поддаваться таким настроениям, а только снял он ребяток на подступах к Бажу. С двумя молодцами в открытую явился в гости к юному отпрыску Руженов. Четверо же Гназдов под прицелом двери-окна держали.
- С миром, добрые люди! - приветствовал он, едва войдя, хозяйку и мальчишку. Оба внезапно помертвели, как открыл он дверь. И мать, и сын. Мать - не молодая, но красивая - сын, всеми чертами неуловимо напоминающий Раклику, совсем юный, безусый - оба в ужасе молчали и на глазах бледнели.
Ликельян был знаком с мальчиком. Значит, тот знал о теперешних отношениях отца с Гназдами. Значит, отец делился с сыном своими делами и был здесь недавно. Баж Гназды обложили дозором сразу же, как выступили на тропу войны. Ликельян был уверен в бдительности сторожевых.
- Здравствуй, Прохоре, - ласково обратился он к молодому Ружену. - Знаешь, зачем я пришёл?
Мать сделала быстрое движение к сыну, но Аликела тут же остановил её:
- Не бойся. Я не ворона, птенцов из гнёзд не таскаю. Мне не малец - старик нужен.
Мать и сын, оба белые, как мел, молчали. Трое Гназдов подали знак своим в дозоре и быстро разбежались по дому. Дом был просторный, многокомнатный, добротный: не поскупился Раклика для сына. Они облазили дом с чердака до подвала, и под конёк крыши сунулись (крыша, кстати, красная была), но никаких следов пребывания папаши не обнаружили. Не нашли ни ходов тайных, ни укрытий запрятанных – голубятню, вот, только на чердаке…
Поглядел Аликела на голубков - и мысли у него появились. Кинулся к печке, кочергой золу выгреб. Да впустую. Прогорела печка. Зола чистая по пальцам потекла.
Он пересчитал голубей – пятнадцать:
- Забирай, ребята. Тащите плетёнку.
Молодцы удивлённо глянули на него, но спорить не стали. А юный Ружен едва сдержал слёзы.
- Что, - спросил Аликела, - голубков любишь?
Мальчишка, всхлипнув, закивал головой.
- Отец подарил?
Прошика уныло глянул и молча кивнул. Кроме печали, его жёлтые ястребиные глаза не выражали ничего: ни хитрости, ни скрытности. Гназд по-доброму пояснил ему:
- Я б тебе их оставил, да отец у тебя больно вёрткий. Не бойся – не съем птичек. Может, и получишь их когда.
Прошика глянул с робкой надеждой.
«Боже мой! – подумал Аликела про себя, - ничего мальчик-то! Без зла. А ну, как Раклика таким мог быть когда-то? Может, и голубков любил…»
От этой мысли нехорошо ему стало. Затошнило. Не оглянувшись на дрожащую семью, вышел он в двери.
Покинув Баж, молодцы приглядели пригорок повыше и поднялись на него. Ликельян бережно вынул из корзины одного голубя, привязал к его ножке знак почудней, какой придумать смог: пускай враг голову поломает да ночь не поспит – и высоко подкинул птицу.
Голубь вспорхнул, потрепыхался в ясном небе и уверенно взял направление на юг.
- В Русалим полетел, - пошутил один из Гназдов, зная от старшого про встреченного пилигрима.
- К земле Гназдов полетел, - заметил другой с тревогой.
- Чётко на полдень пошёл, - подытожил Аликела. - Давай, ребята, сниматься отсель. К дому.
Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Потянулись молодцы на юг. На следующее утро выпустили второго голубя. И этот пошёл на юг. Гназды встревожились. Враг обретался куда ближе к их отчему дому, чем они сами. Впрочем, мог быть и дальше – о другую сторону.
Этого голубя, поглядев на его полёт, подстрелили: хватит о себе заявлять.
А красиво летел голубь. Радостно. На волю, думал, вырвался. Надоело, поди, в тесной плетушке. Засверкал на солнце белоснежным опереньем, воспарил к голубым небесам – душа умилялась глядеть на него. А упал – как камень. Жалко!
Так поступили ещё с двумя, пока третий неожиданно не изменил направление на юго-восток. И тогда рассыпал Аликела ребяток просматривать местность в том направлении. Несколько дней они держали под стражей все пути и тропки и под разными предлогами заглядывали в дома. И толку опять не было.
Надо отдать должное Гназдам – они не роптали. Уж коль встал под начало – исполняй, не споря. Воспитание.
Но воспитание – воспитанием, а силы и терпение не вечны. В какой-то момент Алика почувствовал, что и здесь они занимаются пустяками.
Особенно явственно ощутил это, когда заметил, что сам едет по дороге, ведущей в Крочу. Кроча возникла на высоком берегу, как насмешка над всеми его стараниями.
Что? Домой притёк, Аликеле? Знакомым путём в Гназдовы земли идёшь? Пристрелялся, иначе не ходишь? Вон, к Даре сейчас заглянешь…
Его взяло зло. Махнул он рукой – а! ладно! К Даре – так к Даре! Пропади всё пропадом! И в раздражении направил он коня прямым ходом к Дарьиному двору.
Он был один. Гназды бороздили другие дороги и присматривались к иным местам. Кроча в этом отношении ничем не выделялась: её тоже не стоило выпускать из внимания. Этим Алика оправдывал посещение стародавней крали: от кого ещё подробнее и лучше узнать обо всём, что происходит в селе.
Как водится, проник на знакомый двор он со стороны огородов. Обычно, как подходишь ко двору, издаля видишь: вот - возле хлева, тот самый, с давних пор застрявший у Дары работник, всё так же, вполне в своём духе, монотонно и скрупулезно навоз гребёт. Или рубит, или тешет чего. Неторопясь, ухватисто. Или ещё какую работу правит – и всегда молчаливо, не глядя, точно и нет его тут.
Привык Ликельян к нему, как вот к этому забору. Как к журавлю колодезному. А тут вдруг нет его. Нет – и как будто чего-то не хватает. И Дара что-то не выбегает, по своему обыкновению, навстречу. Впрочем, чего уж выбегать. Столько лет ездит – надоел, поди…
Он привязал коня во дворе и легко поднялся по ступеням к дверям. Отворил их с самым беспечным и любезным видом, но при звуках, что, по открытии двери, хлынули ему в уши, слова привета замерли на устах. Ещё из сеней через распахнутую дверь в горницу он услышал тот характерный хрип, то учащённое дыхание, с которым испокон веков всё человечество умножает на земле смертные грехи.
В темноте горницы со свету что-либо разобрать он затруднялся, но спутанные золотистые кудри любвеобильной Дары, размётанные по лавке у печки, всё ж разглядел. И кое-как разобрал неясную тёмную личность, с большим увлечением скачущую верхом на вздрагивающем теле хозяйки. Ликельян остолбенел на пороге и тупо разглядывал происходящее.
В следующее же мгновение за спиной прозвучал негромкий знакомый голос:
- Руки на затылок… Дёрнешься - стреляю.
Так неожиданно это прозвучало, что у Гназда и не ёкнуло-то ничего внутри. Он просто не понял. Замер только. Постоял, замерев. Посоображал. И тогда – понял. Что ж непонятного? Всё понятно. Ствол наставленный – ему кто ж возразит? Вот так вот. Навестил подружку…
Дуло глядело в спину – Ликельян словно чувствовал его. Другой голос – тот он впервые слышал – напомнил:
- Не дури, смотри. Враз курок спущу.
Обстоятельства были против. Приходилось покоряться. Понурившись, он поднял руки. Тут же слева и сзади чьи-то проворные пальцы быстро его разоружили. Глотая злобу, он мысленно и последовательно пересчитывал всё, чего лишался: два пистолета, три ножа… Ружьё у седла осталось. В голове короткими вспышками работала попытка осмыслить случившееся. Кто? Где? Каким образом? Он видел перед собой только приподнявшуюся и мертвенно бледную Дару с распахнутыми в ужасе глазами и открытым ртом. Рот этот едва слышно выдавил хрип: «Алику…»
Баба врагом не была. Были другие. Он уже догадался, кто, и свирипел с досады: просчитался, обошли.
Но здравый рассудок повелел: «Уймись, Аликеле. Затаись и наблюдай. Ещё не всё потеряно. Думай».
Он и думал.
А потому не удивился, когда поверженную и размазанную перед ним Дару и соскочившего с неё, победоносно воззрившегося на него всадника, совершенно, кстати, не знакомого, заслонила плотная фигура Ираклия Ружена.
Он появился откуда-то сбоку, чёрт его знает, из какой табакерки: там и появиться-то неоткуда. Лицо его было открыто. Ястребиные глаза не выражали ни ненависти, ни торжества. Никаких слабостей человечьих. Он просто смотрел. Даже без любопытства. Как на блоху какую. Из чего Ликельян должен был заключить, что расправа близка.
Но Ружен не торопился. «Говорить хочет, - понял Гназд, - можно потянуть время. Только о чём тут говорить?»
Нашлось, о чём. Сам и нашёл. Оно, конечно, может, и не следовало первым рот открывать: в таком положении ни к чему карты показывать. Но как-то сказалось. А раз сказалось – не отступать же.
- Что, старина, - проговорил он глухо и грустно, сцепив пальцы на затылке и тем пригнетая голову, отчего глядел на Раклику исподлобья. - Подсидел? Ловок же ты.
Ружен ответил беззлобно:
- Не ловчей тебя. Уложил мне ребяток-то? И каких ребяток! Нешто девка того стоит?
Аликела заметил насмешливо:
- Да уж коли за девку миром-дружбой не дорожат да слово верное попирают – стало быть, стоит.
Он задел врага – Раклика окинул его ненавидящим взглядом. Задумчиво повторил:
- Стало быть, стоит… Что ж, - объявил, - оно и стоит. Стоимость – жизнь твоя. Но мне твоей крови мало. Ты войну развязал, Руженов положил, Бетев пожёг. Ты мне подороже ответишь.
«Ой-ёй-ёй, - подумалось Алике, - что-то мы стали промахиваться…»
- Ираклие! - обратился он к Ружену.- У тебя есть сильный враг. И ты его - не знаешь.
- У Руженов много врагов, - спокойно проговорил Раклика. - Друзей – нет. А врагов много.
«А ведь он на кого-то, как раньше на Гназдов, опирается да надеется, раз оглашает, что друзей нет, - пришло Ликельяну в голову. - Или просто меня уже за труп считает».
- Ты что же, - спросил Аликела осторожно, - не хочешь знать, кто тебе Бетев пожёг?
Ружен внимательно взгляделся ему в лицо. Помолчав, нахмурился, взгляд тоскливо затуманился.
- Хорошо, - сказал, слегка отступая. - Опусти руки. Сядем за стол переговоров, - он сделал приглашающий жест к столу. Аликела не стал отказываться. Разминая затёкшие руки, отодвинул скамейку, сел.
Он знал, что за спиной по-прежнему не дремлют два дула, и не испытывал нужды оборачиваться. Всё оружие при нём – скамейка под задницей, да и ту ухватить не успеешь, как пуля пришьёт. Не прозевает Растика.
Это его голос услышал Аликела позади пару минут назад. Двух других не знал. Кто они – терялся в догадках.
Бравый Всадник (красивый, кстати, мужик) стоял правее Раклики в выжидательной позе.
А ещё дальше, совсем в тени, у печки – вытянувшись в струну, замерла Дара, и глаза у неё занимали большую часть мертвенно-бледного лица. Никогда не видел у неё Ликельян такого лица. Никогда бы её такой не узнал. Впрочем, сейчас было не до неё.
Осматриваясь, кося глазами по сторонам, не заметил он, а, скорее, почувствовал, присутствие ещё кого-то. Слабый шорох возник сзади, как подумалось, в дверях. Раклика перевёл на вошедшего вопросительный взгляд. И тут же удовлетворённо опустил глаза.
Итак, свежие новости… И явно, не для гостя приятные.
Здесь, в Кроче, в доме прекрасной, а ныне до голубизны перепуганной Дары противостоят ему пятеро. Откуда их только Раклика с Растикой понабрали, откуда повыдергали? Кто они? И нет ни одного обстоятельства Гназду в помощь. Разве что…
Он вкрадчиво обратился к Раклике:
- А ведь ты, Ираклие, шутник. У Руженов не только враги – и друзья водятся.
Раклика отвечал почти ласково:
- Ты, Ликельяне, не всех Руженов знаешь. Их куда больше, чем ты предполагал.
Тут Гназд утёрся. Если это правда – плевок был смачный. Он мало знал о Руженах. Это и была его ошибка. Надеялся на малое число, а они, вишь, цепче оказались, пошире племенем раскинулись и - таиться мастера.
Только все ли Ружены такие, как – ну, не Раклика: таких, небось, больше нет – а хотя бы как Растика – тоже малый не промах! Может, и среди Руженов попадаются иные, чьи ястребиные глаза не утратили того выражения, с каким глядел Прошика, расставаясь с голубками.
Однако же, не так важно, кто твои враги – важней, как избавиться от них. В голове вертелось тысяча предпринятий – и ни один толком не годился.
Раклика откинулся немного назад очень самоуверенным движением и оглядывал Гназда взглядом собственника.
- Ну, что ж, - произнёс, не торопясь и не сводя с него пристальных глаз. - Давай толковать, - и кивнул только что вошедшему:
- Уведи бабу. Не женское дело.
Выдвинувшись слева, взору Гназда предстал Ригорика. «И этот, значит, уцелел, - подумалось, - до чего ж племя живучее».
Ригорика приблизился к Даре и, довольно ласково приобняв, подтолкнул со вкрадчивым словом:
- Пойдём, хозяюшка, нечего тебе тут делать.
Дара как не слышала. Она по-прежнему стояла неподвижно, как обелиск, со странным своим лицом, сама на себя не похожая, и не отрывала от Аликелы жуткого взора.
Ригорика, немного отступив, оглядел её с ног до головы, помедлил и, ухватив весьма решительно, поволок за собой. Дара очнулась и, задёргавшись, рванулась. Визг её прозвучал пронзительно и впечатляюще, после чего перешёл в вопли:
- Не надо! Не убивайте! Нет! Не убивайте!
Раклика поморщился, с раздражением велел Ригорике:
- Да убери ты её!
Ригорика пару раз наотмашь ударил Дару, та обмякла, но потом ещё рьяней заголосила и совсем зашлась в рыданиях. Молодец сгрёб её и вытащил в двери.
Женские вопли слышались ещё какое-то время – и вдруг смолкли. Раклика уже вёл с Гназдом разговор, когда Ригорика вернулся.
Не удержавшись, Ликельян обернулся на него. Тот был очень сконфужен - и не поднимал головы. Лицо его теперь было повязано плотным платком, платок постепенно и на глазах набухал алой влагой, со лба стекала яркая струйка. Он удручённо рассматривал растопыренные пятерни. На пальцах ясно читалась плохо стёртая кровь. Раклика удивлённо глянул на него и долго глядел, не отрываясь.
- Что? - спросил, наконец. Тот с хрипом вздохнул и махнул рукой. Ираклий изумился:
- Пришил, что ль?
Ригорика досадливо отмахнулся и всхлипнул. Старшой, с укором глядя, раздельно и неприязненно проговорил:
- Чего ж – такую бабу-то? Ну, ты и зверь!
И перевёл на Гназда злорадный взгляд:
- Что? Жалко? - процедил с презрением.
Жалко ль Аликеле было Дару? Конечно, жалко! Не то слово, как жалко! Только положение таково, что жалости тут места не оставалось. Другие чувства вытесняли. Если останешься жив – пожалеешь. Если.
Ираклий пригляделся к Ригорике и, прикинув что-то в уме, кивнул ему:
- Не ходи больше туда. А ты, - обратился к одному из молодцов, что держали гостя на прицеле, - передай ему ствол да последи за двором…
Переступ ног известил о смене караула.
Старшой возобновил переговоры.
- Ну… - бросил на Гназда недоверчивый взор, - и что ж ты сообщить намерен?
До сей минуты тот всячески оттягивал ответ: удавалось, пока такие дела творились, - но теперь явно приходилось на что-то решаться. Ликельян заговорчески придвинулся к Ружену и таинственно забормотал:
- Приходилось ли тебе, Ираклие, знавать человека, собой, вроде бы, не примечательного: ни высокого – ни низкого, ни старого – ни молодого, ни толстого – ни тонкого, волосом русого, со светлыми глазами, без каких-либо примет?
Раклика вытаращил глаза. Минуту оторопело смотрел на говоруна. Потом угрожающе прошептал, потянувшись рукой к рукояти ножа, торчавшей из-за пояса:
- Ты что, Гназд? Рехнулся?!
- Поверь, нет, - отвечал тот, глазом не моргнув. - Это тот человек, что стоит во главе весьма сильного братства, о котором тебе, видно, ещё не приходилось слышать. Но ты услышишь, и очень скоро. Это новые люди в наших краях, и я знаю их убежище так же, как знал твоё. И человека этого узнаю среди тысяч других.
Ружен испытующе уставился Ликельяну в глаза. В янтарных зрачках отражалось угрюмое лицо пленённого Гназда. Но куда ясней оно отражалось в массивной червонной серьге левого уха. В ней отражалось ни только лицо пленённого – искажённо и смутно отражались оба Ружена за его спиной. Справа в окно полыхал кровавый закат и ярко, насквозь пронизывал горницу.
Раклика впился в глаза собеседника жадным взглядом. Помедлив, усмехнулся:
- Откуда, Гназд, такие сведения? Не слыхал что-то о новых людях в здешних местах.
Аликела доброжелательно поправил его:
- Верно. Не слыхал. Зато ощутил.
Ружен нахмурился и, отпав назад, мгновение наблюдал за ним. Потом потребовал:
- Давай подробно! Откуда?!
Ликельян принялся плести ему более-менее правдоподобную байку, во всех мелочах и деталях – и, самым тщательнейшим образом стараясь не путаться, связывал известные обоим события такими причудливыми узлами, что сам себе дивился. Не то, что б мастер он был на такие вымыслы, только ведь что ни выдумаешь, коль жить захочешь.
И врал он тем отчаянней, чем отчаянней было положение. А было оно – верно – незавидно. Сынка, сынка – сынка вплести бы супостату! Слабое это его место. Вот пусть и подёргается. Как бы ему это побольней…. А, вот!
- Я про Бетев твой сперва и не знал ничего – вот те крест! - перекрестился Ликельян размашисто. - К погибели его никто из Гназдов руки не приложил, - он бесстрашно перекрестился вдругорядь. - О Бетеве впервые услыхал я от тех, кто пожёг его, - тут он креститься поостерёгся.
Стал быстро, горячась, рассказывать:
- Как захватили мальчишку нашего, от нас казны потребовали – а я иначе дело повернул, по другому следу их пустил. Тебя пообещал. А в залог Прохора оставил. Так что – выкупай. А про Бетев они между дел проговорились: усомнились, мол, как это – Бетев пожгли, а парнишка цел, и ни при отце – сын ли?
Раклика впился в Гназда ненавидящим взглядом. Замедлил дыхание. Наконец прошипел, ощерившись:
- Ну, и как же ты их убедил?
Тот отвечал самым легкомысленным тоном, точно не замечая ощеренных зубов:
- Да я не убеждал. Привёл парня – всё родство налицо. Твоя личина. Тебя они знают. А вот ты их – нет. Или я ошибся?
Раклика промолчал. В раздумье опустил глаза. Когда поднял вновь, в них блистал лютый холод. Сквозь оскаленные зубы Ружен жёстко пообещал:
- Я тебя съем, Гназд… Живьём.
- Повремени, - предложил Гназд невозмутимо. - Как ты выйдешь на них?
- Сами выйдут, раз ищут, - мрачно отрезал Ружен.
- Они-то выйдут, - покачал головой Аликела, - да ты их не встретишь. Сил у тебя нынче маловато.
Ружен насмешливо цокнул языком:
- Не свои деньги считаешь, - пробормотал злорадно.
- Что? Хватает ещё Руженов? - осторожно поинтересовался Ликельян.
Тот снисходительно утешил:
- Тебя постругать – хватит.
- А мальчика выручить? - ласково напомнил Гназд.
Ираклий внимательно поглядел ему в глаза и задумался. Тот ожидал. Терпеливо и со всем спокойствием, какое нашёл в себе. У Ружена было только два пути: либо верить ему, либо не верить. Вот он и решал. И решил до поры прислушаться. Ухлопать-то никогда не поздно. Значит, поживёшь ещё чуток. А там – как знать. Бродит же по белу свету, шуткуя да чудя, господин случай.
Закат догорал, ночь была не за горами. Закат догорал всеми своими алыми переливами, и в ответ ему ярым золотом сверкала серьга в ухе Ружена. При вздохе хозяина она вспыхивала, с выдохом – гасла. И Гназд невольно подчинился этому ритму, время от времени взглядывая на неё, - и вместе с ней, точно в волнах колыхаясь, то надеждой зажигался, то силой обстоятельств тух. Даже дышать стал ей в ритм. И когда мерк в ней небесный пламень, видел он в сдержанном её блеске двух отражённых Руженов с направленными ему в затылок стволами. А за спиной Ираклия стоял нагловатый Всадник, снисходительно поглядывал на пленника и поигрывал его же присвоенным пистолетом.
Ах, если б, если б! Если б в каждой руке чудом каким-нибудь возникло вдруг по такой двуствольной забавке! В мгновенье ока разрядил бы Гназд обстановку! Но что мечтать попусту? И застонало, заныло в сердце: «Господи! Господи Боже мой! Вспомни ты обо мне! Обернись ко мне всей щедростью твоей и благодатью! Простри надо мной десницу защиты своей!». Молитва плыла в сердце своим путём. А разговор с Ракликой тёк – своим.
О голубях Аликела помалкивал, а сам всё пытался сообразить: где ж здесь поблизости голубятня, при каком доме? И вспомнил. Однажды увидал её краем глаза, и значения не придал, а теперь кстати всплыло в памяти. У соседей на задворках, ближе к лесу голубятня стоит. И сарай при ней. Давно, верно, обосновались здесь Ружены – а вот с Гназдом не сталкивались. Значит, кто-то у них жил тут постоянно – кто-то неизвестный - и держал голубиную связь. Никогда не приходило Ликельяну в голову интересоваться Дарьиными соседями. А жаль.
Задумавшийся Раклика прервал молчание:
- Что за убежище? Где это?
Ликельян кивнул:
- Укажу.
- Назови, - потребовал Раклика. Тот покачал головой:
- Не могу. Укажу.
- Имя! - Ружен судорожно сжал кулак. Аликела тихо возразил:
- Не знаю имени. Знаю на глаз. Укажу.
Раклика упорно изучал его взглядом. Опять замолчал. Когда Ликельян почувствовал, что молчание явно затянулось, тот вдруг необычайно весело подмигнул:
- Что, Гназд? В дорогу тянет? Привычка? Или сбежать надеешься?
Гназд невозмутимо пожал плечами:
- Вас пятеро.
Тот произнёс напористо:
- Верно. Нас пятеро. А ты здесь один – и безоружен. А потому я спрашиваю, а ты отвечаешь. Понял? Вот и отвечай: как на Гназдов своих выходишь? Как связь поддерживаете?
Ишь, ты! Спросил, таки! Аликела ждал. Как они поддерживали связь? Отрядами держались да мальчишек посылали. О том, что в Крочу подался, Гназдов Алика предупредил и обещал объявиться назавтра в Торже. Не раньше, чем через день прискачет мальчишка. А прискачет – попадётся, а этого допустить нельзя. Потому уйти надо из Крочи. И со всеми Руженами. Куда ж их? В какую близь-даль? Как Гназдам дать знак? Были у них места оговоренные… Метки свои можно было оставить, весть передать. Только не то это всё, не сослужит службу сейчас. Медленны связи. Ружены шустрей бодрят…
Прытки Ружены! Как-то они подсидели его, разиню? Это ж надо было! Даже не задумался, к Даре заходя! И в такое-то время, при таком раскладе! Везде стерёгся, а тут – на ж тебе! Больно своя, больно привычна была Дара! Вот уж точно, за грехи получил! Пока крепился, Бог помогал, а едва помыслил оступиться – в тартарары сорвался! Удерживает Господь от греха!
Раклика, тонко улыбаясь и по-прежнему не сводя с Аликелы глаз, повелительным жестом принял пистолет из рук Всадника. На миг оторвав от пленника взгляд, насмешливо принялся пистолет разглядывать.
- Доброе у Гназдов оружие! – похвалил, покрутив в руках, и опять воззрился на Ликельяна. - По всему видать, надёжно, и бьёт без промаха. Что, Гназд? Покажешь место и хозяина? Вот поглубже ночь захватит, выедем верхом. А что б на шутки тебя не тянуло, щиколки тебе прострелю. От своего ствола не так болезненно покажется. Он тебя, своего, поди, пожалеет. Зачем тебе ступни? Ходить-то больше не придётся, а?
«Сволочь!» - подумал Алика. Но пожал плечами как можно равнодушнее, произнёс как можно ленивее:
- Ну, ты, Ружен, тут не прав: в седле ноги не главное.
- Вот и я говорю – не главное, - слегка переигрывая, радостно поддакнул Раклика,- привяжем к седлу – и сиди себе, небось, не выпадешь! И стремян не нужно! А из седла – ни-ни! Всегда будешь в седле – ну, пока жив…
Алика с усилием выдержал развязный тон:
- Откуда ты знаешь, как у тебя обернётся? Может, мои ноги тебе же и пригодятся? Зачем ломать хорошие вещи? Зачем портить то, назначение чему ты пока не ведаешь? Испортишь – не починишь.
- Хозяйственный ты, Гназд! Ну, а как с прочими Гназдами связываешься? В обмен на ступни…
Ликельян сокрушённо вздохнул, помедлил и, точно решившись, придвинулся к Раклике.
- Ладно… Слушай, Ружен… - забормотал глухо, опустив голову. - Гназды кругом широко рассыпаны, каждый при своём месте, а вести передают дымами. Насчёт дымов… Тебе знаки надо. Что ж? Скажу тебе знаки – в обмен на ступни. Но не только на ступни. На любое увечье. Что? Даёшь слово? Вон, гляди – твои на тебя смотрят!
Не стал напоминать он Раклике об измене слову. Чего сейчас злить? Сейчас поладить надо. Бдительность усыпить ему.
- Так вот, - продолжал, поначалу чуть запнувшись и сокрушённо уронив голову, - слушай - на ус мотай, раз тебе интерес. Знаки такие… Через промежутки по два клуба дыма – давай сюда, ребята, но крадучись. Подряд три - смыкайтесь, обкладывайте это место, хватайте, на что подозрение падёт. То два, то три через промежуток – отступайте, затаивайтесь. Ну, а ежели смолистой хвои подбросить и дым чёрным столбом пустить – это тревога и полный сбор во всеоружии. Смекаешь?
Ружены вокруг слушали очень внимательно. Помолчав, подумав, Раклика заметил:
- Мало знаков.
- Мало, - не глядя, кивнул Аликела. - Это не всё. Слушай дальше…
И пошёл, и пошёл Гназд… Заливал он крепко. Изобретателен. Да и память хорошая. Да и жить хочется. А потому работала голова – не подсидеть Руженам.
Много раз попереспрашивали они – слева направо, да справа налево, да вдоль, да поперёк. Только у Гназда чётко всё. Не путался.
Да и они не путались – надо отдать им должное. Наконец удовлетворение мелькнуло в выражении их лиц. Где-то в глубине глаз – даже презрение. Ну, и торжество, понятно. Не особо открыто, притушено, а всё ж… Гназда же завалили! Если до конца и не поверили, то всё же склонились к мировой. А Ликельяну пока большего и не надо. Он так же старался поглядывать на них как можно доверчивее.
Конечно, доверие – так себе… Какое может быть доверие?
Мигнул Раклика Растике – тот быстро в двери вышел. Аликела понял – знаки попытать. Пускай. Пока повозится, поленья запалит… А в небе закат полыхает. Пока разгорятся дрова, пока нужного жара достигнут… А в полумраке Гназды и не заметить могут… До утра погодите, Ружены! Утро вечера мудренее.
Время тянулось. Недруги непроизвольно расслабились. Плечи распрямили. Отдохнуть немного надо. С силами собраться. А за столом сидят – прямо по-дружески! Раклика – ну, мил человек! Всадник к столу присел, на угол. Горделив, красавчик, а всё ж с Ракликой не заносится. Ригорика, что под дулом Гназда держит, поближе подобрался. Краем глаза Гназд усёк – ослабил ствол Ружен. Не совсем, что бы отвёл – но уж без прежнего прицела. Разговор плетётся-тянется – нормальный такой, человеческий разговор. Точно никаких стволов. Глаза у Раклики холодные, мглой подёрнуты, а на губах усмешечка – и добродушная усмешечка.
- Что, - говорит, - дознались-таки Гназды про девку? Разыскали? Слыхал, слыхал. Кто ж, как ни я, обучил её. Прогремела слава. Какая плясунья, а? Кабы меня враги не смелИ, никогда бы вы, Гназды, не заподозрили. Что? Не так разве?
В удовольствие такие речи были Раклике, победная искра мелькнула в тускло-жёлтом зрачке.
Аликела смолчал. Перемогся – и смолчал. И не стал поминать, что верили Гназды слову Ираклия Ружена. Злить не стал. Без злобы надо сейчас. Обоюдно. Самому так же нельзя голову терять.
Унял он кипение в груди. Отвечал обыденно, спокойно:
- Сильны Ружены. Не возражу. Верно – мы вас не подозревали. Случайно девчонку нашли, - и обратился к нему по-приятельски. - А вот ты скажи, раз дело это давнее-прошедшее – как удалось вам девку полонить?
Раклика ласково кивнул:
- Что ж? Скажу. Коробейник ряженый из наших, Руженов был – тех, кого ты не знаешь. И не узнаешь, - добавил он с торжеством.
Далее продолжал:
- Странники к вам зачастили, если помнишь… Тоже дальние Ружены. Есть у Руженов гнездовья, не всех вы порубили. Связь у Руженов есть, только тебе уж не проведать…
Дразнил его Раклика. Зачем? Душу тешил? Или полагал, что медведем на него Гназд поднимется? Лишнего с досады болтнёт? Шалишь, старина! Струженный-лаженный Аликела. Проведи пальцем по длине иглы. Что? Скользкая, гладкая, блестящая? Лежит на ладони – игрушечка изящная? А зажми ладонь… Если иголка-то вёрткая, да знает, куда вертеться, а? Каково тебе? То-то!
Раклика продолжал, как ни в чём не бывало:
- Я эту девку два года на примете держал. Хаживали наши к вашим, пока случай не вышел. Как поняли, что в самый раз – мне дали знать. Я на глазах у Гназдов потёрся, всех известных вам Руженов обелил. Дело сделали другие. Снадобье такое есть, слыхал, может…
Что-то такое Гназд, и впрямь, слыхал, да думал, враки… Ан, нет… Есть, значит! Порубить бы того, кто додумался! Дал Бог ума, а он дар Божий на что употребил! Снадобье придумал! Девиц красть! Вот разузнать бы…
Раклика подмигнул ему:
- Что? Где взял, интересно?
Ещё бы! Ликельян церемонно и неторопливо чуть наклонил голову, постарался произнести поспокойней, понасмешливей:
- Интересно – не скрою.
Раклика разом осадил его:
- Да тебе и не скрыть. Вижу – вот и поддел тебя. Понятно, путей этих я тебе не укажу. Хоть и не жилец ты, Гназд, - он опять задорно подмигнул, - а всё ж осторожен я - падшему врагу оружия в руки не вложу. Враги мы теперь, Аликеле.
- Враги… - согласился Аликела. Раклика вдруг спохватился, затряс головой, сам себя поправил:
- Нет! Что я говорю? С Гназдами – враги. А с тобой – нет. Ты – пленник. Да и продал ты Гназдов. А? - он глянул злорадно, но испытующе: неподвижно, пристально. Но чувство меры не подводило Гназда. В меру нахмурился, глаза отвёл, пробормотал глухо, рот скривив:
- Может, и не продал бы - но пришлось с тобой сторговаться. Ты ж удумал-то чего!
Три Ружена тут уж откровенно и весело расхохотались. Аликела сидел, понурый-удручённый, покорно свесив голову, и ни единой искры не мелькнуло во взгляде.
Терпеливо подождал, пока молодцы отсмеялись, и, как бы невзначай, задал скромный вопрос:
- А какая-такая забота одолевала тебя, Ираклие, тогда, в последний месяц, пред тем, как сгорел у тебя Бетев?
- Забота? - переспросил Раклика и тут же остановил на нём оценивающий взгляд. Который постепенно сделался беспечным:
- Верно. Была. Была забота. Со Скелами стал часто сталкиваться. Куда ни двинешь, за что ни схватишься - они уж там, из рук перехватывают, подножки ставят, тропы перекрывают. Но придумал я на них противоядие, вырвал жало – уж не буду подробно излагать, какое – но прижал змея, теперь не шевельнётся.
- Точно, не шевельнётся?
Тут Ружены дружно загоготали:
- Пылинки с нас сдувают теперь Скелы, за жизнь нашу молятся! Дядька так дело повёл – весь род их зубастый оплёл. Не вывернутся!
Очень стало Гназду это интересно. Но Ружены явно не собирались просвещать его. Так в неведении и пребывал он, когда дверь за спиной приоткрылась. Он не обернулся – знал, что это Растика, старшому кивает. И на того глядеть не стал. Чего глядеть? По запаху чуял: костёр развели, подымили порядком. Что за знаки они попытали – кто их знает. Пытай, не пытай – без толку. И не только потому, что нет у Гназдов таких знаков, и не выдают они себя дымами, и не путают свои с чужими. Стемнело просто.
Раклика нахмурился, враз поднялся. Больше не взглянув на него, приказал своим:
- Вяжите Гназда!
Два Ружена приступили к нему. Пришлось покориться. Завернули ему руки за спину.
- Не бось, не бось… - приговаривали, скручивая. - Мы тя ласково… Мы тя бережно… - но затянули так, что не шевельнёшься. Конечно, Ликельян мышцы напряг, как только мог, что б послабей потом ремни пришлись. Ружены заметили, несколько раз со смаком заехали под дых, а только в напряге перемогся Аликела, в крепости удержался, не сдался. Плюнули они и бросили. Утянули, как сумели, да на двор поволокли. Тут уж он не сопротивлялся.
На резном Дарьином крылечке чуть задержался - огляделся. Сизые сумерки обволокли белый свет, того гляди, совсем стемнеет. Верно, верно, Раклику – самое время тебе, хоронясь, выезжать. Как свечерело – так похолодало, белые мухи полетели. Мухам этим горько Гназд усмехнулся: Покров завтра. Завтра родной матушке он жениться обещался. Вспомнил это, человеческое – и сердце захолонуло, боль прожгла. С силой выхлестнул из сердца такие мысли, прочь отогнал, более близко не подпустил. Всё! Не время! Смотри в оба, Гназд!
У крыльца ждал незнакомый Ружен, держа под уздцы нерассёдланного его коня. Скажи, какая честь тебе, Аликеле! Коня подводят! Стремя держат! В седло усаживают! Большой ты человек, коль с тобой так носятся!
Оно и видно: прикрутили - ни ногой, ни рукой. Сиди, Гназд, вьюк безвольный, груз бездушный! А хорошо, что снег пошёл…
Аликела приподнял голову, рот раскрыл, язык слегка высунул. На язык упала снежинка, потом другая. То и дело ловил он ртом летящий снег. И легче становилось.
Пустились в ночь в таком порядке. Гназда как почётного гостя - в серёдку поставили. Повод его коня привязали к хвосту переднего, что под Растикой. Позади бдил-охранял Раклика. Замыкал всех - Ригорика с попорченной мордой, возглавлял - незнакомый Ружен. И ещё впереди мелькал Всадник, наотлёте, время от времени уходя вперёд, а потом дожидаясь.
Руки Гназду, всё ж, облегчили. Это случилось после требовательного и скупого вопроса Раклики:
- Ну?
- Ну-ну… - пробурчал тот. - Шею свернуть прикажешь? Я не журавль.
Раклика немного подумал, потом кивнул:
- Ладно, - и взглянул на Растику. Растика, спешившись, подошёл сзади, не развязывая ремни, ослабил стяжку. Хоть пошевелиться можно стало. Ликельян с удовольствием повёл плечами - левым неторопливо указал на север. Этот жест Ружены разобрали даже в густых сумерках.
На север так на север. Можно и на юг. Разницы нет, лишь бы тянуть подольше. Тянуть, ждать, случай подстерегать – а пока – глотать! Глотать его – с жадностью, со вкусом, с наслаждением – этот ненасытный, этот свежий, чистый, душистый, просто божественный, а, в общем-то, такой обычный - и раньше не замечаемый – воздух!
Направление он выбрал, ну, во-первых, недавно прибыв оттуда и хорошо зная все последние подробности пути, а во-вторых, понимая, что для подозрительного Раклики тот путь, в сторону Бажа, самый желанный и наименее тревожный. Пусть слегка ослабит бдительность, а заодно и озлобленность.
Ехали сначала в сумерках, потом в кромешной темноте. По дороге. Дорога – лучше, чем лес. Надежды больше. Да и где там ночью по лесу… Сам-то заплутаешься, а нельзя. Проверяют его Ружены – ни словом, ни взглядом не запнись, Аликеле…
Молчали на протяжении всей ночи. Ружены осторожничали, Гназд их не раздражал. Только, время от времени, Раклика коротко спрашивал: «Сколько ещё? Дальше как?» и всякое такое. Луна слабо тлела где-то в мутном небе, толку от неё было – что от гроша у Ликельяна в кармане. Но путь он всё же разбирал. Заполночь свернули на левую просеку. Сперва намеревался он и далее вести по просеке, но потом прикинул: неподалёку тут место, где метку можно положить. Сумеешь, не сумеешь, да и метка ненадёжная, а всё ж надо попытаться. Потому и свернул в сторону. Когда забрезжил поздний рассвет, как раз подобрались к старой кряжистой сосне, которая и была Гназду нужна.
- Остановись, - негромко произнёс он.
- Что так? - глухо обронил Раклика.
- Глянуть надо. Сомненье есть, - объяснил Аликела как можно спокойней и обыденней.
- То есть? - в голосе Раклике звякнули грозные ноты.
- На верховину влезть, - пояснил тот просто, - направление уточнить.
В слабом свете утра невозмутимо выдержал он пять подозрительных и гневных взглядов - и миролюбиво успокоил:
- Чего встревожились-то? Не крылат, поди…
Поколебались, конечно, Ружены, а всё ж решились. Ремни с него - долой, из седла - прочь. И вовремя. Ещё б немного, и окаменел бы на коне, скрюченный. Еле сполз. Ох! в наслаждение было распрямиться, руками подвигать, ногами потопать. Не сразу они ловкости набрали – подождать пришлось.
Пока на запорошенной земле Алика в чувство приходил, Ружены глаз с него не сводили, стволов не опускали. И как подошёл к сосне, прилаживаясь - в треугольник взяли.
Под прицелами глаз и пистолетов скинул он армяк, полез на сосну. В общем-то, выглядывать там особо нечего было. Хотелось время потратить, несвязанным подольше побыть, ну, и на белый свет полюбоваться. А может, и углядеть чего: шепнул же Господь…
Любовался Гназд, любовался - очень уж вниз не хотелось. Высоко - на макушке аж! - хорошо, вольно было. Сидишь – птица птицей! И сразу мысли-мечты всякие – о волюшке вольной, о матушке родной… Расчувствовался не вовремя, размяк - а ни к чему. Только намучился. Чтоб опять в кулак собраться, силы уходят немалые. А эти силы-то - поберечь бы…
Вот сидит он сорокой, окрест поглядывает, а Ружены снизу поторапливают. Уж слезать, вздохнув, решился, как вдруг видит – далеко, на полдень, едва различим сквозь завеси снежно-туманные – дым.
Нечёткий, лениво стелется, но идёт себе. Люди там. Аликела глядел с тоской на этот дым: знай, вьётся себе негусто, блёклый, как весь мир вокруг. Вился-вился – и внезапно выдал клуб! Аликела замер. К дереву прильнув, соображает… Не Гназды это. Но ведь кто-то кому-то подаёт знак!
- Слезай, Ликельяне! - исчерпав терпение, крикнул Раклика. – Пулей, что ль, снять?
- Слезаю… - обречённо выдохнул Гназд и на полночь оглянулся. Точно! Над частым лесом взлетели два клуба в ответ. Аккурат с промежутком: один, потом другой. Кто, что –Бог весть, но когда такие знаки – это сила с силой говорит. Неважно, какая. Это у Гназда сейчас силы нет. Он при Руженах - вьюк седельный. Ему терять нечего. И чётко запомнил он направление.
Когда слезал с дерева, нарочно зацепился за нижний сук. На локте уж был слегка зацеп, вот Алика постарался этим зацепом торчащий слом подловить. Ткань затрещала, он хрипло ругнулся, лоскут выдернулся, на щепе повис. Знаков при Руженах не оставишь, но уж приметным кафтаном-то напомнишь о себе!
Так вот - не вышло это у него. Усмехнулся Раклика, мигнул Всаднику. Едва Гназд наземь спрыгнул, Всадник вверх вскарабкался, до сука добрался, лоскуток снял. Раклика снисходительно Гназда оглядел, наставительно посоветовал:
- Береги кафтан, Аликеле. Другого уж не сшить.
«Осторожничают Ружены, – прикинул Гназд. - Стало быть, нигде поблизости нет им поддержки. А значит, дымы – не им. Да и – не видно снизу дымов».
На этот раз крепко его не утягивали. Ноги под брюхом у коня связали, да запястья сзади соединили и к седлу ремнём прикрепили. Опять он в середине кавалькады оказался. Опять Раклика строго окликнул: «Ну?»
Гназд плечом указал путь.