Форменная пуговица
Долгими тёмными январскими вечерами, лишь только последние задержавшиеся на службе сотрудники таможни аккуратно развесят на вешалках повседневную таможенную форму и, выключив свет, покинут свои рабочие кабинеты, в платяных шкафах разгораются жаркие споры, иногда не смолкающие до самого утра.
Дождавшись, когда в коридорах стихнет эхо запоздалых шагов и гулко закрывшейся входной двери, самая заслуженная кокарда на потёртом околыше выгоревшей на солнце фуражки, с достоинством немного поскрипев крепкой ещё тканью тульи, с верхней полки шкафа начинает свою речь:
- Несмотря на длительную дискуссию, мы так и не пришли к единому мнению о том, что именно кокарды являются главными соратниками таможенных служащих.
Ведь ни для кого из присутствующих здесь не секрет, что именно кокарда наиболее весомо украшает форменный головной убор любого таможенника и тем выгодно отличает его от других служащих.
- Так уж и кокарда, - немедленно вступают в разговор сразу все знаки различия на таможенных погонах. - Только мы, знаки различия, лишь расправим плечи, сразу даём понять, кто здесь главный!
- Ох, ох, ох, - тут же привычно вмешиваются в беседу заядлые спорщицы - большие металлические пуговицы таможенного мундира. - А кто, как не мы, форменные пуговицы, крепко держим таможенный китель застёгнутым и, что бы ни случилось, обеспечиваем соблюдение формы одежды?
После службы опять же мы продолжаем защищать от непогоды и прочих невзгод на рыбалке и на даче, помогая сажать огород, копать картошку, пилить дрова и делать ещё много самых разных неотложных дел.
- До чего же неугомонные крикуны и выдумщики эти знаки и пуговицы, - неспешно и, как всегда, про себя размышляют изящные петлицы на воротнике мундира. - Слова сказать не дают. Да и не надо никому объяснять тот очевидный факт, что это мы блестим в глаза каждому встречному и потому заметнее и нужнее всех.
Вскоре, после короткого совещания, утвердившего мнение о том, что наверху опять не знают, о чём говорят, к обсуждению гурьбой подключаются аккуратные пластмассовые пуговички на форменных рубашках и брюках:
- И что только ни припишут себе наши громогласные металлоёмкие подруги. А кто-то подумал, что будет, если мы вдвоём-втроём не выйдем на службу? Или много ли в ней радости, если воротник станет жать, а рубашка на животе и манжетах беспрестанно расстёгиваться?
- Не согласен, - привычно пытается поучаствовать в споре шипящий сквозь вечно стиснутые зубы зажим для таможенного галстука, больше всего боящийся отцепиться и упасть вниз, затерявшись среди старой обуви, скомканных пластиковых пакетов и забытых дамских щипчиков и заколок для волос.
- Что-что он говорит? – тут же заинтересованно переспрашивает друг друга вся таможенная фурнитура.
И галстучный зажим, польщённый общим вниманием, важно цедит:
- Это мы, таможенные зажимы, самые ну…. – и как всегда, на полуслове надолго замолкает. Потому что лишь с его разжавшихся металлических губ срываются первые слова, как он тут же начинает скользить вниз, всякий раз едва успевая зацепиться за край галстука.
- Как я слышу, наши мнения опять разделились, - вновь вступает в разговор заслуженная кокарда, - поэтому прошу высказаться по существу вопроса наших собратьев с зимней формы одежды и добрых соседок – застёжек-молний.
- Кхм, кхм, - задремавшая было кокарда на зимней форменной шапке сперва глухо прокашливается от налипших ворсинок меха, а затем простуженно басит:
- Не буду скрывать, что нет ничего лучше густых снегопадов и долгой метели. Поэтому летом мы согласно приказу, - она снова прокашливается, - на постое. Но если что… - и, с присвистом всхрапнув, кокарда на шапке-ушанке погружается в сон, улыбаясь, потому что ей, как и всей зимней форме одежды, не переставая снятся солнечные морозные дни на заснеженном пункте пропуска и пронизывающий ветер с мелкой ледяной крошкой на всей таможенной границе.
А застёжки-молнии так ничего и не сказали. Потому что изготовленные далеко на Востоке, они мудро не спешили высказывать вслух свои первые впечатления.
- Теперь предоставим слово нашей молодёжи, - продолжает председательствовать с верхней полки заслуженная кокарда. - Не далее, как вчера, наши юные коллеги принимали таможенную присягу. Поздравим их!
Весь платяной шкаф тут же заполняется радостными возгласами, здравицами, а кое-где и невнятными шепотками, что вынуждает почтенное руководство призвать присутствующих к порядку:
- Уважаемые пуговицы повседневного кителя, прошу вас прекратить громко шушукаться не по существу вопроса. На представительской женской блузке и колготках и не должно быть ни больших, ни поменьше металлических пуговиц. И сразу отвечу на невысказанный вопрос: и петлиц тоже не предусмотрено.
И, дорогие друзья, вспомните себя в молодые годы: разве кто-то кричал вам после торжественного принятия присяги «Горько!» и «Наливай!»?
- Сама я и кричала? Не припоминаю.… - под весёлый гомон знаков различия и глухое уханье зажима для галстука заслуженная кокарда ненадолго смущённо замолкает, но вскоре вновь принимает бразды правления:
- И всё же, дайте высказаться молодому пополнению, присоединившемуся к нам после столь знаменательного события в нашей жизни.
Вся фурнитура тотчас притихла, повторяя про себя слова таможенной присяги и вновь переживая незабываемые моменты своего служивого бытия.
- Спасибо, - раздался в полной тишине звонкий чистый голосок новенькой кокарды на женской пилотке. - Пусть нас вместе с погонами и немного ещё, - взволнованно продолжила она, - но все мы готовы к несению нашей службы не только в праздники в тёплых кабинетах, но и на таможенной границе под палящими лучами солнца… - тут от избытка чувств её голос сорвался и она замолчала.
- Право, достойная у нас растёт смена, - тут же заполнила возникшую паузу заслуженная кокарда, и вся таможенная фурнитура одобрительно зашумела, а потом до самого утра делилась воспоминаниями и обсуждала последние новости.
Так вот и коротали в спорах и разговорах долгие часы в тесноте доверху заполненного форменной одеждой служебного шкафа разнообразные предметы и знаки таможенной службы.
И только одна маленькая золотистая пуговица с обшлага рукава мундира не принимала участия в общем разговоре. Крепко пришитая к форменной ткани за маленькое металлическое ушко сложенной вдвое шёлковой ниткой, она была счастлива.
Несколько месяцев назад, засмотревшись на своё ярко блестящее отражение в красивой зеркальной витрине, она незаметно соскользнула с растрепавшейся старой нитки, так надоевшей ей своими бесконечными нравоучениями.
Мягко упав на брошенную кем-то смятую пачку сигарет, пуговичка скатилась на асфальт и в удивлении застыла - мимо неё бесконечной чередой навстречу друг другу двигались огромные и поменьше, легко скользящие и натруженно шаркающие, однотонные и многоцветные ботинки, туфли, сандалеты, ботики, сапожки…
Они то подталкивали её в разные стороны, то, задевая самым краем, кружили между собой, словно в вальсе, то грозились наступить и помять её новое золотистое платьице с изящным узорчатым рисунком.
В очередной раз столкнувшись со спешащей резиновой подошвой, она подкатилась к самому краю тротуара, рядом с которым бесконечным потоком неслись огромные чёрные волны, казалось, грозящие вот-вот выплеснуться на замерший в трепете тротуар.
Пуговичка уже качнулась вбок от резкого порыва почуявшего свою добычу душного ветра, но тут кто-то осторожно взял её за уже потёртый асфальтом золотистый бочок и, высоко подняв, совсем близко поднёс с большим круглым стёклам, сквозь которые были видны только длинные ресницы. Разглядев эмблему на металлическом платьице пуговицы, та же рука осторожно очистила его от налипшей пыли и аккуратно положила на выступ витрины, где пуговичка опять могла любоваться своим блестящим отражением.
Ближе к вечеру, когда последние закатные лучи солнца окрасили позолотой высокие витринные стёкла, чьи-то грубые пальцы схватили её и хотели было спрятать в потном кулаке, но, увидев узорчатый рисунок, злобно бросили вниз, сильно поддав носком ботинка туда, где, опережая друг друга, по застывшему чёрному океану катились бездушные валы колёс, заполняя окружающий мир резкими запахами и непрекращающимся шумом.
Испугавшуюся пуговицу сначала сильно окатило одной такой волной, затем вдавило в асфальт так, что погнулось стальное ушко, а потом отбросило к каменной стене, где она, неопрятная и всеми забытая, долго пролежала в полном одиночестве.
Через несколько бесконечных дней, заполненных только густой пылью, едкими облаками гари и грохотом центрального проспекта, трудолюбивые берёзовые прутики, связанные в один крепкий пучок и ведомые длинным кленовым черенком уличной метлы, смели её вместе с пожухлыми листьями, сухой травой, смятыми конфетными фантиками и обрывками бумаги в тихом чистом переулке в большую грустную кучу.
Там и мокли они все вместе под осенними дождями, слушая, как тяжело падают с почерневших деревьев набухшие от влаги последние жёлтые листья, простуженно каркают нахохлившиеся вороны и по утрам мимо них спешат в школу маленькие ботики.
Случалось, что её крепкую металлическую одёжку пытались раскусить чьи-то мелкие зубы, как-то попробовал разбить, как дружных соседей-желудей, чей-то мощный клюв и не раз, уцепившись за ушко, тянули в свои подземные норки холодные и скользкие дождевые червяки.
Затем зарядили долгие проливные дожди и вскоре всех её добрых соседей одного за другим сильным течением унесло куда-то глубоко вниз под толстую чугунную решётку.
Та же печальная участь ждала и потерявшуюся пуговичку, потому что с каждым часом нескончаемого ливня её всё ближе подносило к тому грохочащему водопаду, в котором без вести пропадало всё унесённое им под землю.
Но тут опять кто-то поднял её с мокрой земли и, очистив от налипшей грязи, положил в карман, где вместе со смятым носовым платком уже лежали несколько монеток, пара гаек, с десяток металлических пробок, с осуждением шепчущихся про какой-то несносный свинцовый биток, и две молчаливые солдатские пуговицы.
Закутавшись в складку платка, пуговка сначала подсушила и почистила своё платьице, а затем решила представиться немногословным военным. Но на их месте уже расположился нагрудный знак с потрескавшейся эмалью и поломанной заколкой, который жизнерадостно рассказывал что-то повеселевшим пивным пробкам, которых, впрочем, вскоре тоже обменяли на несколько десятков сложенных в квадратики фантиков.
К вечеру покинули помрачневший карман обе шестигранные гайки, а затем пришла очередь и золотистой пуговицы с узорчатой эмблемой и погнутым ушком.
Так и переходила круглолицая скиталица из кармана в маленькую сумочку, из сумочки в кошелёк и снова в разные карманы, пока, наконец, не оказалась в уютной пластмассовой баночке вместе с другими пуговицами с таким же, как и у неё самой, изящным рисунком на бессменной одёжке.
А когда замёрзшие лужи на ближайших улицах ровным слоем укрыл чистый искрящийся снег, их, ставших настоящими подругами, умело пришили к форменному таможенному мундиру, прижавшись к которому, маленькая золотистая пуговица почувствовала себя дома.
И с тех пор уже она сама бесконечно напоминала молодой шёлковой нитке, с которой крепко сдружилась, чтобы та не растрёпывалась и прочно держалась за её металлическое ушко.