1. Мятлево. Москва
98 лет и 6 месяцев…. В таком возрасте умерла мать, это было в октябре 2012-го. Полутора лет не хватило до ста. Родилась в 14-м, ещё до Первой мировой, в посёлке Мятлево, что недалеко от Медыни (до революции посёлок относился к Медынскому уезду). Моя бабушка, Ольга Андреевна, была из тех же краёв, из деревни неподалёку от Мятлево. Илья (мой дед) сосватал её совсем в юном возрасте, лет семнадцати. Первенец, Никишка, появился на свет в конце 90-х (19 века, конечно). Потом родились Гришка, Лёшка, Катя… - всего 13 детей. Из них последняя, тринадцатая, – моя мать, Мария. Случилось это событие весной 14-го, в апреле, а в августе того же года, как известно, началась Первая мировая. Из сыновей на ней успел побывать только Никишка, остальных Бог миловал. Но и ему повезло, вернулся живым-здоровым.
Мать вспоминала о том времени (20-х годах), когда жила в Мятлево – что работать надо было сызмальства, а она была самой младшей, и ей доставалось больше всех (Манька подай-убери). Выручало то, что был свой сад-огород, держали скотину и птицу, это – ежедневная работа, но это и пропитание. В школу тоже ходила, там же, в Мятлево. Не близко, но терпимо. Из братьев второй, Григорий, был способней других, помогал, пока не уехал в Москву, в середине 20-х. Там он поступил в МИИТ, отучился без проблем и остался работать на кафедре, способности его к начерталке были очевидны.
Мать подалась в Москву по Гришкиным следам, в 30-м поступила на рабфак (в Мятлево окончила только 8 классов, дальше в местной школе не учили). Отучилась на рабфаке, дали аттестат, теперь можно было поступать в институт. К тому времени от МИИТа отпочковался автодорожный (МАДИ), пошла туда, сдала экзамены и отучилась пять лет, как положено, причём круглой отличницей, что удивительно было при её школьной мятлевской и недолгой московской рабфаковской подготовке. На первых парах помогали более продвинутые и начитанные приятели и сокурсники, а дальше уже – собственное её упорство, способности и желание обязательно достигнуть цели – получить диплом о высшем образовании, причем не какой-нибудь, а именно красный, с отличием. Что и было исполнено в памятном 37-м.
Она была красива в молодости, в ухажёрах не было недостатка, даже Гибшман, уже тогда признанный ас в мостах, её преподаватель, а позже - руководитель диплома, пытался ухаживать, безуспешно, правда – хотя он был и молод (немного за тридцать), и перспективен как учёный (потом, незадолго до войны, защитил докторскую, стал профессором). Но мой отец был тогда и помоложе, и поинтереснее. Он учился в параллельной группе, но компания у мостовиков была одна – из тех, кто не забывал и повеселиться, даже в условиях постоянной нехватки денег, а порой и когда с едой были проблемы - случалось и голодали. Многим из студентов помогать было некому, жили в общежитии, перебивались, помогая друг другу.
2. Диплом. Сибирь
На защите диплома у неё случился казус, о котором она любила позже вспоминать. Как это часто бывает, последние листы проекта она дорисовывала уже накануне защиты и, чтобы было время отдохнуть, попросила обвести два листа приятелю, одногруппнику. Тот всё исполнил добросовестно, но почему-то стёр на одном из листов электростанцию (мало света было, когда обводил, не заметил картинку - потом оправдывался). Один из членов комиссии, уже в конце защиты, подошёл к листам и так удивлённо спросил – помилуйте, мол, а где же источник энергопитания, как вы собираетесь строить мост без электроэнергии. Мать вспоминала – я, говорит, смотрю на Веню, а он схватился за голову и смотрит на меня. Тут ей помогла природная смекалка – выход надо было найти мгновенно, и она нашла. Ответила – недалеко от места строительства населённый пункт (вот он показан на листе), питание электроэнергией идёт оттуда, кабель здесь не показан, но он предусмотрен проектом. Пять баллов за защиту и диплом с отличием – цена находчивости в решающий момент (таких моментов после было много в её жизни).
Система распределения в советское время для студентов-дневников действовала безотказно, никто из новоиспечённых не оставался без работы. Ей, активистке-комсомолке, с завидным, по тем временам, происхождением (из рабоче-крестьянской семьи), предложили работу в НКВД. Предложили и нескольким ребятам из её группы. Те согласились, она отказалась. Вспоминала, что парни, кто прельстился на работу в ежовом (тогда) ведомстве, так и сгинули после, все до одного. Её же за строптивость отправили «по распределению» в Восточную Сибирь, на строительство моста. Хотя она и сама была не прочь на какое-то время уехать из Москвы. Студенты и преподаватели исчезали по одному, был самый разгар сталинских чисток. Отказ работать на органы в то время можно было трактовать и как враждебную позицию по отношению к советской власти, «сшить» дело можно было элементарно. Так что два года в глуши, возможно, спасли ей жизнь.
На стройке её сразу определили в прорабы и дали в подчинение зэков-уголовников. Для девчонки, не нюхавшей доселе строительных дел, это было круто, конечно. Надо было и характер проявить (с этим народом нельзя было по-другому), но и отношения надо было наладить – так, чтобы действительно работали, а не отлынивали и не занимались показухой. И то, и другое ей удалось, по её рассказам. Различия в их воровской «иерархии» она не признавала, вспоминала, что как-то пришлось раздеть догола почти (с помощью охраны, конечно) одного из воровских «авторитетов» - не хотел работать на равных с другими да и шуточки любил отпускать по её поводу (понятно, что строительного опыта ей не хватало). Подержала чувака на морозе сколько-то – так, чтобы не окоченел – и потом, когда пришёл в чувство, стал как шёлковый. И такие методы приходилось применять. Но хуже всего из того, что ей там пришлось испытать, были не сорокаградусные морозы, не бытовая неустроенность и даже не работа с зэками. И там она оказалась в поле зрения НКВД (куда же без их «всевидящего ока»…).
3. Особист. Снова Москва. Белоруссия
Особист, с которым ей пришлось иметь дело, взъелся на неё не просто так, конечно, а с чьей-то подачи (доносы тогда были ещё как в ходу – неважно, в Москве или в Сибири). Неизвестный (это мог быть и кто-то из зэков, а может – из охраны) настучал, что она либеральничает с зэками (словно в насмешку – что пришлось ей раздеть их «бугра-законника» на морозе, об этом не было), а среди них есть и политические – враги народа, никакой пощады! И даже что-то антисоветское приплели, по стандартной схеме (это ей-то, комсомолке-активистке). НКВДэшник, бурят по национальности, недалёкий и упрямый, как баран, взял за правило таскать её на допросы по ночам, «кромешником» работал, очевидно, - и там, в глуши, брали пример с отца народов.
Вопросы были одни и те же, из ночи в ночь – почему либеральничает с врагами народа, с кем вела антисоветские разговоры, что и от кого слышала и т.п. Как всегда в таких случаях, чего добиваются – измотать и заставить признаться. Держалась. Иначе было и нельзя, растёрли бы в порошок и упекли – благо, Сибирь вот она, далеко везти не надо. Почему и как всё это также резко прекратилось, как и началось, она не знала, но допросы в один прекрасный день (ночь, скорее) закончились. Возможно, кто-то из руководства стройки похлопотал, она была на хорошем счету. Пронесло в этот раз, слава Богу.
В Москву она вернулась через два года. Сибирь не только профессионально многому научила, но прибавила решительности и жесткости, работа с зэками не прошла даром. Тут её уже поджидал жених (у него было время подумать после защиты и двухлетней разлуки) – мой будущий отец, он-то эти два года кантовался в Москве или поблизости от неё – в изысканиях, на стройках. Расписываться можно было тогда без всякой очереди, приходи и регистрируйся. Что они и сделали, без всякой помпы и многолюдных застолий. Хотя, конечно, отметили событие с близкими друзьями.
В сентябре 39-го новоиспечённого главу семьи забрали в армию. Он принимал участие, как военный строитель мостов (такую специальность он получил в МАДИ – после курса военной подготовки и сборов), в походе на территорию западной Белоруссии. С тех пор и до своего дембеля в 60-м отец был «в рядах». Если считать и вторую его военную кампанию, финскую, ну и третью, конечно, - Отечественную, то получается, что он участвовал в трёх войнах. Эта, первая, была из них самой лёгкой, сопротивление нашим войскам оказывать было некому.
На новых западных территориях жизнь перекраивали по советскому образцу. Несознательных и сопротивляющихся ломали как могли – арестами, допросами, сроками. Депортировали. Спешно, как у нас в начале 30-х, сгоняли людей в колхозы и совхозы, создавали партийные и комсомольские ячейки, проводили собрания, чтобы осудить несогласных с новой властью, запугивали, поощряли доносительство – всё это делалось нарочито, показушно, с отчётами наверх о проделанной работе.
Мать послали туда в одну из деревень, скорее даже в небольшой городок, недалеко от нашей старой границы, как многих тогда – «налаживать новую жизнь», типа по комсомольской путёвке. Она была активной комсомолкой, энергичной, пробивной, уже имеющей опыт работы с людьми (опыт назывался Сибирь). К тому же, и сельскую работу знала, ещё по Мятлево. Людям на новых территориях надо было как-то объяснять «политику партии и правительства», налаживать контакты, искать сочувствующих (а такие везде и всегда находились). Советскую власть немало людей и поддерживали (власть она и есть власть, далеко от неё не уйдёшь). В совхозе, куда её направили, она сколотила комсомольскую ячейку.
Когда вспоминала о том времени, в детали не вдавалась. В 40-м на какое-то время вернулась в Москву, рожать в привычных условиях было сподручней. Потом, уже с дочкой, которую назвали Олей в честь бабки, опять поехала на новые земли в Западную Белоруссию, в ту же деревню. Но все другие воспоминания перекрыла концовка её там пребывания - первые дни войны, когда надо было срочно «брать ноги в руки» и тикать. С приближением фашистов пружина сопротивления резко разжалась, местные стали убивать председателей, секретарей – всех, кто насаждал ненавистные советские порядки. В первую очередь убивали «пришлых» - тех, кого прислали из России.
Её предупредили, слава Богу, дружеские отношения сработали - подружка из местных прибежала ночью, и ей пришлось буквально спасаться от смерти, дело решали минуты. На попутках, с дочкой на руках, она как-то добралась до Минска, который стал уже прифронтовым городом, его бомбили. Поезда из Минска на Москву брали штурмом. И здесь повезло, на один из поездов удалось сесть, поскольку была с ребёнком – помогли. Так и добралась до Москвы - а спасение своё в то время считала после просто чудом. «Бог спас» - говорила.
4. Эвакуация. Фронт
В 41-м – эвакуация в Саратов. Из Москвы уехала со старшей сестрой Катей, двумя её детьми (две девочки – Гале было пять тогда, Алле - три) и со своей дочкой полутора лет (Оля родилась в мае 40-го, в Москве). В Саратове дали комнатку, одну на всех, в коммуналке. В тесноте, но не в обиде, как говорят. Какие уж там условия во время войны и в эвакуации. Хорошо ещё – безопасно, нет воздушных тревог, как в Москве, нет и страха за детей. Давали и пайки – как жёнам военнослужащих, это очень помогало, не голодали. Зимой, правда, пришлось и помёрзнуть, дров не хватало, бывало, и выменивали, чтобы обогреться самим и детей уберечь от простуды.
Как-то в 42-м её послали в Москву, что-то отвезти по работе, заехала к Шуре, жене Гришки, старшего брата. Он преподавал в МИИТе, была бронь, в институте занятия не прекращались. Шура не работала, пайки - скудные, с двумя девочками восьми и десяти лет было тяжело. Мать привезла им каких-то продуктов из офицерских пайков, устроила праздник. Вспоминала, какой у них был хлеб – разламываешь, и сыпется труха, и всё это с сухой уже плесенью, так приходилось перебиваться с едой. Картофель старались съедать полностью, кожура тоже шла в дело. На всё и всех, что не было связано с фронтом, снабжение шло по остаточному принципу - гражданские в войну тоже хлебнули лиха.
Отец в это время был на фронте, тогда ещё капитан (в 43-м дали майора), комбат, строил мосты во фронтовой полосе. В начале 43-го кто-то пустил слух, что у отца появилась фронтовая подруга, военврач из той же части, в которой он служил. Мать решила, что дыма без огня не бывает, а раз так – надо брать ситуацию в свои руки. Представить себе, что останется брошенкой, уступит мужа какой-то ППЖ только потому, что та «под рукой», рядом, а она далеко – это она не могла. Решение было только одно – на фронт к мужу. Катя, конечно, отговаривала, тем более что на фронт с дочкой не поедешь, двухлетняя Оля оставалась в этом варианте на её попечении. Но мать была настойчива, когда понимала, что иначе нельзя - решение принято и надо его выполнять. Катя уступила, проводила младшую сестру и осталась в Саратове с тремя детьми.
В марте 43-го она добралась до части, в которой служил отец. Был уже вечер, и в части ей предложили переночевать в штабной избе, в комнатке, которую занимала военврач – та самая… Мать вспоминала всегда со смехом эту ночь – было холодно, да и кровати лишней не было, им пришлось, чтоб не замёрзнуть, спать прижавшись друг к другу под одной шинелью военврача. «Не знаю, спала ли она с моим Женькой, но то, что я с ней переспала, это точно» - много позже эта шутка у матери была в ходу.
С отцом они встретились на следующий день, благо мост строили не так далеко от штаба. Но в батальоне ей делать, в общем, было нечего, и начальство решило – быть ей при штабе, на довольствии, в звании рядового, поручений хватало. Теперь она была в курсе всего, ситуация с мужем – под контролем (хотя она так и не дозналась точно, было ли что-то или нет – скорее всего и не было ничего кроме сплетен). Худа без добра не бывает, говорят, - она неоднократно помогала отцу, работая в штабе, заботилась о нём, частенько наведываясь в батальон, да и потом, после войны, - удостоверение участника тоже много значило. По крайней мере, с 43-го до конца войны и после они были вместе, не расставаясь надолго – вплоть до кампании с космополитами в начале 50-х.
5. Азербайджан. Тарасовка
Осенью 44-го отца перевели в Азербайджан, под Баку, в городок Сальяны, где надо было срочно (как и всё, впрочем, в военное время) строить мост через Куру. Мост имел стратегическое значение, поставки по ленд-лизу проходили не только через северные порты (там шёл основной поток грузов), но и с южного направления, через Иран. Пробыли там всей семьёй, сначала втроём (отец, мать и сестра моя Оля), а потом и вчетвером (я появился на свет в марте 46-го) до лета 46-го года, когда отца приказом откомандировали в Москву, а жильё (комнату) дали в Тарасовке под Москвой. Там мы пробыли до февраля 57-го, т.е. почти 12 лет, всё моё детство. В конце сороковых мать добилась отдельной квартиры в том же посёлке строителей, где нас поселили изначально, в деревянном одноэтажном доме, но с отоплением и горячей водой (дровяной колонкой), что по тем временам было почти роскошью, если учесть, что это всё-таки было сельское поселение.
Отдельной квартирой тогда тоже немногие могли похвастать, в основном жили в коммуналках. Мать перевезла туда от сестры Кати и бабушку, Ольгу Андреевну, у той как раз начались возрастные проблемы. С 50-го матери одной пришлось тянуть семью – отца тогда услали подальше на север, борьба с космополитами была в самом разгаре, военные кадры начальство спасало дальними командировками. Выматывала работа – надо было добираться до Москвы каждый день, кроме воскресенья (но и по воскресеньям, бывало, вытаскивали на службу, никто не церемонился – так же, впрочем, как и с облигациями, которые надо было покупать по разнарядке, фактически, и попробуй не подпишись!), два часа в один конец добиралась.
С вечной работой, двумя детьми и больной матерью на руках без помощницы ей было уже не обойтись, и мать наняла домработницу (благо отец деньги пересылал, конечно), Пашей её звали – простую женщину, из деревни недалеко от нашего посёлка, работящую, очень добрую (она прожила у нас лет пять, пока не вышла замуж потом за вдовца с пятью (!) детьми, заботиться о ком-то было у неё уже в крови). Удивительная женщина – никогда не унывала, всегда была при деле, подбадривала, была полной хозяйкой в доме в отсутствие матери (мать вспоминала потом, что любимой присказкой Паши было бойкое «не портите мне детей, Мария Ильинична»). С бабушкой, которая стала уже капризной и трудно управляемой, Паша тоже сумела найти верный тон, та её слушалась, хотя для этого Паше и прикрикивать приходилось. В общем, тогда для матери Паша была просто Божий подарок, она была незаменима.
С соседями, насколько я помню, в то время отношения были намного более открытые и дружеские, чем теперь, частенько собирались за столом, и не только в праздники. Но если дело касалось семьи, мать соседей не стеснялась и делала так, как считала нужным. В 56-м у нас появился первый телевизор, КВН-49, с малюсеньким экраном, к которому полагалась специальная увеличительная линза. Телевизоры были тогда в диковинку, и соседи нередко заходили «на огонёк», посмотреть на чудо-технику. Как-то я заболел и лежал с температурой, а в это время, вечером (передачи шли только вечером), материна знакомая из другой одноэтажки привела своих гостей – посмотреть телевизор, надо ей было похвастаться перед своими друзьями. Мать так отреагировала на этот непрошеный визит, что соседка целый год потом не разговаривала. Ребёнок болеет – значит до свиданья, в таких случаях никаких шансов у нахалов не было.
6. Тушино. Характер
В 56-м появился шанс перебраться поближе к Москве. Спецстрой не забывал о жилье для своих работников, военные объекты были приоритетом, но строились и обычные жилые дома, один из которых, в Тушино (тогдашнее Подмосковье, однако было известно, что в скором времени это уже будет Москва), должны были сдавать в конце 56-го. Пробивание квартиры в советское время почти всегда превращалось в настоящую эпопею, но матери энергии было не занимать, и она добилась своего, в феврале 57-го мы переехали в Тушино, с Тарасовкой распрощались. Переехали мы вдвоём с матерью – отец служил в Златоусте, а сестра осталась в Тарасовке у подруги заканчивать десятый класс, чтобы не менять школу в последние несколько месяцев учёбы. В полном составе мы собрались в новой квартире в 58-м, когда отец окончательно перебрался в Москву.
Вскоре после переезда мать поменяла и место работы, теперь ей надо было добираться в Перерву из Тушино, а это – опять электричка и полтора часа в один конец. Она получила отдел, чему способствовала её партийная активность – она выдвинулась со временем в заместители секретаря парткомитета, который был на правах райкома. Однажды ей это помогло выручить из беды свою подругу Валентину, юриста, которую на лето определили начальницей пионерлагеря и на которую после накатали гнусную, голословную телегу – о растратах, присвоении общественных средств, воровстве продуктов и т.п.
Никаких прямых доказательств не было, но, тем не менее, создали комиссию как положено, и дело шло по крайней мере к увольнению, когда мать включилась в это дело со всем своим напором. Вопрос вынесли на партсобрание, и тут-то она отвела душу. После её выступления вопрос фактически сняли, ограничились постановкой на вид – надо же было как-то отреагировать на «критику». Я видел мать много раз выступающей на разных домашних и гостевых торжествах, речь её всегда была эмоциональной, а уж когда дело касалось принципиальных вопросов, тут пощады ждать не приходилось – логика и акценты на главном в сочетании с резко эмоциональной подачей давали потрясающий эффект. Про таких говорят – оратор от Бога. Дар убеждения часто ей помогал по жизни, что говорится.
В год переезда летом мать решила взять загородный участок от работы, давали недалеко от пос. Голицыно по Белорусской дороге. Здесь помог случай – один из членов правления отказался от хорошего участка и ей предложили в качестве поощрения. В дальнейшем она настолько полюбила это место, что уже не представляла своей жизни без своих грядок, цветов и деревьев. Надолго она была «отлучена» от земли (с 30-го года, наверное), а тут крестьянская жилка взяла своё. Хотя домик и построили, где все могли разместиться, но всё-таки условия обитания на даче всегда были для неё делом десятым – постоянная работа на участке укрепляли её и физически, во многом её долголетие было связано с постоянной тяжёлой работой, к которой она привыкла с детства и которая не была в тягость. Привычка – вторая натура, говорят. А плоды своего труда – вот они, в советское время садовые участки для многих были серьёзным подспорьем.
7. Испытание. Уход
Настоящее испытание выпало на её долю в 66-м, когда заболел отец. Надо было срочно решаться на операцию, по динамике болезни врачи давали неблагоприятный прогноз. Но кому доверить? Что касалось здоровья, отец был всегда очень мнительный, придумывал сам себе всякие болячки, а тут уж, если бы узнал правду, с ума бы сошёл.
Матери надо было обязательно скрывать и подбадривать. Она убедила его в необходимости операции – надо делать всё, как советуют врачи. Узнала, что в больнице Петрово-Дальнее есть молодой хирург, который специализируется на таких операциях и подаёт большие надежды как специалист. Повезла отца туда на консультацию, подключила все свои связи, чтобы не было задержек, буквально в несколько дней вопрос был решён, отца положили на дополнительное обследование и подготовку к операции.
Я помню нашу обратную дорогу в тот день, мы ехали на служебном козлике друга семьи, с которым отец служил в Златоусте. Разрядка у матери наступила как раз в этот момент, на обратном пути из больницы, успокоить её стоило немалых трудов. Но напряжение последних дней было слишком велико даже для неё.
Операция прошла удачно, хирург всё сделал блестяще, и потом вёл отца, ежегодно приглашая к себе в клинику на диагностику и лечение, в течение 36 лет, которые отец прожил после такой операции. Сейчас это специалист с мировым именем.
На пенсию мать вышла в 69-м, как только подошёл пенсионный возраст. Надо было отпустить дочь на работу и сидеть с внуком, которому не было ещё и года. Вся её дальнейшая жизнь (и немалая – 43 года!) – это внуки, а потом и правнуки, это семейные заботы, дача, которую она поддерживала в идеальном порядке и на которой дети проводили с ней всё лето. Имея огромный опыт, она была действительно мудра, и сейчас бывает очень трудно обходиться без её советов – а она сохраняла ясность ума (хотя память и подводила, бывало) почти до самого своего ухода. 98 лет и 6 месяцев… Мир её праху и вечный покой.