Взошедшее солнце – по-зимнему неясное, тусклое – помогало не ошибаться направлением. Ветер дул в спину. И двигались все на дым, который - кто его знает, чем собирался распотешить…
Вёрткий всадник изредка мелькал в голове всей конницы, но чаще уносился вперёд и исчезал за скоплениями сизых дымчатых дерев. Тропка кружила меж стволов нечастого леса. Пороша подтаяла, но следы сохраняла. Гназд слегка кемарил, уронив голову на грудь, и вполне сознательно: надо было беречь силы и отдыхать хоть урывками. Время от времени он встряхивался, взглядывал на низкое, едва различимое сквозь обсыпанные снежной крошкой ели солнце и уточнял дорогу.
Возможно, так же кемарили и не менее умотанные Ружены. Во всяком случае, внезапно грянувшие друг за другом и частью одновременно четыре выстрела застигли всех врасплох. Лошадь Растики стремглав рванула, за ней – на привязи – так же дёрнула Ликельянова.
На всём протяжении этого стремительного бега Гназд тупо и растерянно наблюдал, как Растика, накренившись, медленно валился, а потом сползал с седла. Его паденье было точно продолженьем сна, из которого Гназд только что вынырнул.
Лошадиный галоп прервался внезапно, как и начался: тропу преграждала поваленная ель. Здесь Растика окончательно стёк на землю и, наконец, оставил ногою стремя. Он лежал серой бесформенной грудой у ног своей лошади и – больше не существовал. Гназд с изумлением смотрел. Растика, правая рука Ираклия Ружена. Надо же. Столько лет власти, мощи, силы, стати – и одно нажатие курка…
Он попытался хоть на сколько-нибудь развернуть обратно коня и повернуться самому, чтоб обозреть и уразуметь произошедшие события. В какой-то степени это удалось. Вдали нервно перебирали ногами всё ещё дрожащие лошади без всадников. Оттуда в его сторону неторопливо шёл человек с повязанным лицом. Ничего не оставалось делать, как дожидаться в седле.
Разумеется, не раз и не два задал себе Ликельян вопрос, на кого ж это вывел он Руженов. Чей он теперь-то пленник, чей тюк вязаный? Тюк – тюк и есть. Знай, помалкивай. С этим он не спорил. Ни убиваться, ни радоваться не спешил. Наблюдал только, да глазами прощупывал: угадать силился.
Человек подошёл, пристально оглядел Гназда – молча, взял лошадь Растики под уздцы, так же молча вывел её из еловой ловушки. Коняга послушно следом тронулся. Поворотив лошадей, человек взобрался в седло, из которого только что вывалился Ружен, и неспешно двинулся обратно, к месту, ставшему Руженам роковым.
На заросшей опушке, сбившись в кучу, всё ещё дичились и всхрапывали ладные Руженовские кони. Их оглядывали и оглаживали безликие люди. Едва Гназд приблизился, все дружно уставились на него. Кроме спокойного любопытства в глазах он ничего не заметил.
Посмотрел на них. Потом обозрел всю опушку. Сбоку от тропки, на рыхлой истоптанной земле - два тела в нелепых позах. Ригорика да тот Ружен, что не знаком. Оба налицо. А лицо у каждого такое, как будто Господь застал их за хорошими мыслями, и пуле они даже удивиться не успели. Аликела поглядел и отвернулся: не любуются на покойников.
Неподалёку свалено было оружие и всё, что можно снять с убитого. Груда сложилась немалая. А в стороне, на отлёте от неё, о другую сторону тропы, хрипел и царапал ногтями сырую землю раненый. Ираклий Ружен. Вот от него взгляда Гназд не отводил.
Не злорадствовал, нет. Просто внимательно и удовлетворённо наблюдал, как тот умирает.
А это у Раклики никак не получалось. Он лежал навзничь, задыхаясь и содрогаясь, лицо его было цвета ещё не до конца стаявшей пороши, а пониже кушака рдело алое пятно.
Сколько раз в мечтах рисовал себе Ликельян эту картину во всех красках и подробностях – как умирает Ираклий Ружен. И знал: какова бы ни была дальше судьба – она наградила Гназда. Он воочию лицезрел мучения этого человека.
- Этот? - услышал Аликела негромкий голос и повернул голову. К его лошади подходили и разглядывали его двое: один сухопарый, среднего роста, ловкий, ладный – взгляд хозяйский, другой же такой верзила, каких нечасто встретишь. Лицо верзилы было так же повязано платком, и Ликельян заметил начавшееся было, но тут же затухнувшее движение, какое произвёл он своими мощными длинными руками – точно хотел сорвать платок. Гназд пригляделся к нему и уставился с немалым любопытством: равнодушный взгляд этих небольших серых и круглых глаз часто встречал он, когда на закате, бывало, подъезжал к дому прекрасной Дары.
И за все эти годы даже ни разу не поинтересовался, кто тот, и как его имя. Потому по имени не смог назвать – изумлённо выдохнул так, как обычно называл:
- Ты, парень?!
Суховатый начальствующий, подтрунивая, слегка рассмеялся:
- Ишь?! Узнал-таки.
Дарьин работник, всё ж решившись, сдёрнул платок, широко шагнул к Аликеле и молчком принялся распутывать узлы на запястьях. Сердце сладко заныло, захолонуло в груди: Гназд понял – ему даруют свободу. Есть ли на свете слово блаженней?! Упали с ног-рук ремни. Повёл он плечами. Хребтом, как змей, изогнулся. Вытянулся до дрожи. Осторожно, аккуратно ставя ноги, всё ещё с трепетом во всём теле, с трясущимися коленками – тихо спустился с коня. Встал, держась за седло, покачиваясь.
Постоял так, поразмыслил. Вопросительно взглянул по очереди на обоих избавителей: на лёгкого-ловкого, потом на рослого-мощного. Они поняли. Здоровяк, как обычно, промолчал, а тот, что по повадкам набольшим был, снял платок с лица и весело проговорил:
- Всё узнаешь, сейчас растолкуем, - и кивнул на сложенное оружие, - забирай своё, Гназд!
Вот это была радость – так радость! Он и не чаял когда вернуть его, своё, привычное, к руке притёртое. И означало это – полное доверие. Ликельян чуть ни кинулся к лежащим на земле ружьям, но тут же спохватился и запнулся:
- А пятый что?
Набольший успокоил меня:
- И пятый не ушёл…
Отыскав в груде стволов и клинков свои – чужого не взял, - Гназд окончательно уверился в спасении. Вооружившись, выпрямился - и уже на равных подошёл к этим людям. Низко и почтительно поклонился, поблагодарил от всей души:
- Дай вам Бог удачи во всём. Я в долгу у вас и впредь добром отплачу, верьте слову Ликельяна Гназда.
- Верим, - серьёзно отвечал старший. - Потому и выручили. Мы ищем союза с Гназдами.
- Кто же вы? - не удержался Гназд. Тот прищурил светлые глаза, помолчав, заметил:
- Не догадываешься? Верно. Мы не знали друг друга и держались настороже. Но рано или поздно приходится идти навстречу.
И печально произнёс:
- Мы из рода славных Скелов. Подобно Фениксу, мы возродились из пепла, и, подобно Фениксу, проживём не одну сотню лет…
Внезапно хрипение корчившегося невдалеке Раклики вырвалось в короткий рык. Он был в сознании и всё слышал и понимал.
Скел обернулся к нему, взглянул равнодушно, проговорил озабочено:
- Прибрать придётся покойников. Ничего, земля ещё не промёрзла. Ни к чему оставлять. Пропали – и пропали.
Он отошёл от Аликелы, окликнув кого-то из своих. Тот немного постоял, поозирался, потом взглянул на Раклику. Шагнул и встал над ним. А тот всё хрипел. Глаза были уже не жёлтые – в сизой мути. Но глядели пристально и с ненавистью. Зрелище было тяжёлое и мерзкое. Но Гназд не отводил взгляда. Знал: ему необходимо это как лекарство. А раз он остался жить – значит, лечение – первая надобность. Иначе так и будет душа всю оставшуюся жизнь на клюку опираться.
Некоторое время Аликела наблюдал судороги Ружена и смертельную тоску в глазах. Постепенно стойкая ненависть перешла в отвращение и жалость. Он вытянул из-за пояса вновь возвращённый пистолет, выразительно покрутил его перед Ракликой и сочувственно спросил:
- Помочь?
Раклика опять зашёлся хрипом и, через силу разъяв провал рта, трудноразличимо просипел:
- ПопА!
Ликельян даже назад шатнулся от неожиданности:
- Чего?!
Вот уж чего-чего, а такого в Ираклии Ружене никак не предполагал! Это ж надо! Так-то жизнь проживши – и попА! Но подумав, всё ж заколебался: злодей, конечно, но ведь тоже душа человечья. Покаялся же распятый разбойник.
Может, оно и так, только ведь где ж ему попа-то возьмёшь? Даже если в угоду змею этому лютому кинешься до ближайшего села, не дождётся умирающий. Вон уж пелена мутная взор обволокла. Час-другой покорячится – да затихнет. Аликела засомневался:
- Ты хоть крещённый?
Не сразу - но выжал он из себя что-то бурчащее, в котором едва разберёшь слово:
- Да…
Ликельян растерянно оглянулся, соображая, как быть. Заметил направлявшегося к нему нАбольшего Скела. Тот, не торопясь, подошёл, деловито кивнул на Ружена:
- Что? Кончился?
- Попа просит, - сдавлено проговорил Аликела.
Скел присвистнул:
- Хватился!
Запнувшись, Ликельян обратился к Раклике:
- Слышь… Не достать нам сейчас попа. Ты – так покайся. Во всеулышание. Народу честнОму.
Раклика, всхрипнув, замотал головой. Откуда-то силы прибавились. Даже зубы оскалил. Прошипел с ненавистью:
- Вам? Нет…
От такой лютости аж потянуло подальше от него отбежать да за ёлку схорониться.
Но сдержался Гназд: к смерти человеческой всё ж с уважением надо. Миролюбиво объяснил ему:
- До ближайшего жилья полдня ходу. Не дотянешь – сам, поди, чуешь.
Тот долго молчал, и видно было, как он мается и собирается с силами. Наконец, еле разлепив рот, выдохнул:
- Дождусь…
Терпение его вызывало уважение, и пришло Ликельяну в голову, что сам он, довольно нагрешив за жизнь, мог бы потрудиться ради богоугодного дела - тем хоть в малой мере искупить свою вину. И верно – кто знает, сколько продержится на свете эта упрямая душа? Не загробные муки Ираклия Ружена тревожили Ликельяна – тревожили собственные грехи и расплата за них. А ну как взять да и попытать: съездить за священником. А ну и вправду дождётся!
- Я бы попробовал, - задумчиво обратился Алика к стоящему рядом Скелу, и объяснил, - кабы не просил… А то ведь просит. Это уж не он просит. Это за него просят. Грех отказать.
Скел не выразил недоумения, понимающе покивал:
- Оно конечно. Дело богоугодное, - и, помолчав, задумчиво проговорил, - только ведь тогда же – перво-наперво - самому простить надо. Так ведь? Как? Сможешь?
Умный был человек этот Скел.
Аликела ошарашено взглянул на него. Поёжился, растерянно отвернулся. Украдкой, оценивающе бросил взор на поверженного своего врага.
И врагом-то сейчас не назовёшь… Падаль, по земле размазанная. Ещё чуть-чуть – и тленом станет, гнилью-трухой. А там и с землёй сравняется. После травой порастёт, потом ольхой-берёзой… Любой из нас когда-нибудь ольхой-берёзой станет. Какая разница, чем станет? Душа-то – вечная. Душа – не здесь. Там – в мире горнем…
И там, в мире горнем – не хочет Аликела видеть и знать эту душу! Мук адовых испугался злодей! Выкарабкаться надеется, покаянием прощения снискать! Он ему сердце выгрыз, жизнь сломал – и на прощение надеется! Поплыли перед глазами невыносимые картины. Ликельян задохнулся от судороги в горле.
Скел наблюдал за ним. Повременив, спросил:
- Разве он тебе ничего не должен?
Аликела затравленно глянул на него, хотел ответить – и только голову уронил. Едва слышно прохрипел:
- Не могу…
Скел спокойно и сурово произнёс:
- Вот и я не могу.
После чего медленно прочь отошёл.
Аликела всё стоял, сжавшись и превозмогая сдавившую сердце боль, когда за спиной услышал выстрел. Тут же дёрнулся, распрямился весь, как пружина, назад крутанулся – и замер, вдруг осознав, что произошло. Скел спокойно стоял над пристреленным Ракликой, дуло пистолета дымилось. Не спеша выколотив ствол, он засунул его за пояс и взглянул на Гназда уверенным светлым взглядом. Помолчав, хладнокровно объяснил:
- Так будет лучше.
Тот подумал и против воли неожиданно согласился с ним. Верно. Так будет лучше. Подойдя, встал над Руженом и долго смотрел на него. Тот тоже вроде как смотрел на него стеклянными мёртвыми глазами и неподвижно скалился так и не дослужившими свой век крепкими зубами. Больше не было на земле Ираклия Ружена, с которым знались ещё отец Аликелы и дядька Габрика, и которого сам он помнил с пятнадцати лет. И не было больше ни одного известного ему Ружена. Часть порешили Гназды, а этих вот – Скелы.
Ликельян поднял голову на того из них, кто стоял рядом и, так же как и он, лицезрел мёртвого Ружена. С деловитой небрежностью полюбопытствовал:
- Поди, Скелы Бетев пожгли?
Тот кивнул скупо, едва глянув. Да Ликельян и сам это понимал: кто ж ещё? Новая сила воцарялась в мире и набирала мощь. И следовало поладить с этой силой. Это хорошо – что так сложилось, и оказались они в союзе. Союз нужен. Отошли Ружены – пришли Скелы. Внезапно Ликельян усмехнулся пришедшей в голову мысли. Обратившись к Скелу, быстро спросил его:
- Тебя-то – как зовут?
И не удивился, и не дрогнул, когда услышал неторопливый ответ:
- Тёзки мы с покойником были. Как и его, Ираклием зовут.
Аликела тихо и горько засмеялся.
В двух шагах поодаль два Скела копали могилу. Ликельян стоял и смотрел. Кабы с Гназдами – сейчас бы на руки поплевал – да за лопату. А тут не спешил. Следовало определиться, кто он Скелам – гость или пленник. И, похоже, гость. А значит, представлял собой Гназдов, мог вести переговоры, ставить условия, и в таком положении приходилось держать марку. Без него, гордого, молодцов довольно – яму выкопать.
Ну, и выкопали. За руки, за ноги побросали туда пять трупов. Быстро закидали землёй. С землёй же вровень и будет потом. А пока – холмик насыпали, на осадку. Так и схоронили. Без попа. Но, правда, со крестом и с молитвой. Прочли, кто что помнил. А крест наспех из двух поперечин склепали. А иначе – боязно. Иначе – мимо этого гиблого места не пройдёшь, не проедешь.
Аликела постоял немного над могилой. Своё подумал… «Вот, значит, как ты кончил, Раклика. А я-то думал – вот этими самыми руками тебя придушу. Не придушил. Не пристрелил. Ну, что ж? С меня довольно – в мёртвые глаза твои поглядеть. Хрип смертный услышать. Подрезав мочку левого твоего уха, вынуть приметную серьгу, какую иначе и не вынешь, так увязла в мясе, с младых лет ношеная – и бережно за пазухой схоронить… как драгоценную реликвию…»
Один из тех, кто могилу копал – Дарьин Скел был. И, понятно, Ликельяну хотелось ему вопросов позадавать. Обстоятельства этой беседы несомненно отличались от тех, при которых они ранее сталкивались. По этой причине Аликела не икнул и не вздрогнул, впервые за пять лет знакомства услышав его голос. Голос был обычный. Немного глухой, низкий, чуть хрипловатый. Речь немногословная, медлительная, вроде как ленивая. А в общем – речь как речь. И голос – как голос. И Скел этот – человек как человек. Нормально он говорил. И по-умному мысли высказывал. Как можно не проронить ни слова все пять лет – казалось немыслимым. Аликела ж по нескольку дней, бывало, у Дары гостил! - ни разу не слыхал. Думал, немой.
Уж потом, как ехали, седло к седлу, обратным путём, ещё поговорили. Да и с другими Скелами потолковали. Тогда и постиг Аликела суть событий… В Кроче водилось у Руженов тайное гнездовье. Скелы догадывались, но кто – не знали. Ни в лицо хозяина, ни по имени. Теперь-то разобрались и час назад того хозяина в числе других схоронили, а долго не могли устеречь… Потому Скел в том селе работником нанялся. Наконец-то Ликельян узнал его имя. Надо ж? Пётр. Так всё просто! А то у Гназда привычное «здорово, парень!» ему вроде имени было.
Сообразили о голубятне Скелы, когда заметили частых пернатых вестников и несколько раз сверили подстреленных птичек: и вблизи Крочи, и вблизи земель Ковленских. Вот тогда и Раклика забеспокоился, почуял слежку. Попытался прижать Скелов, да не успел: смели ему Бетев раньше, чем он обложил их. Тогда он на дно ушёл. Скрылся, думал отсидеться. Думал, Скелы с Гназдами столкнутся – благо, было, что делить. Скелы же изумлены были, когда Гназды внезапно вышли на тропу войны. Неожиданно это было. Все планы поломало. И тогда отступили они, Гназдов вежливо вперёд пропустили, сами же решили понаблюдать: поинтересоваться, чем дело кончится. Наблюдали более чем внимательно. Пока Гназды крушили бывших своих союзников, не торопясь, в себя приходили. И, наконец, нашли верную дорогу. Вот – в решающий момент повернули в нужном направлении колесо событий.
В разговоре с Петром Скелом заметил между прочим Аликела:
- А что за козни предприняли Ружены незАдолго до своего конца? Хвалились вчера ребятки, мол, придумали противоядие на вас, жало вырвали… не шевельнётесь теперь… так и говорили: Скелы, де, за жизнь их молятся! Дядька так дело повёл – весь род ваш зубастый оплёл… Что за плетенье такое, хотелось бы знать.
Скел удивлённо поднял голову и задумался. Потом, обернувшись, нАбольшего позвал. Подошёл Ираклий Скел. Выслушал. Помолчал. На солнце пощурился. Пробормотал сдержано:
- Любопытные вещи, Гназд, говоришь. Не всё у нас проверено-улажено. Прорехи есть. Может, на живца тебя брал старик, а может… Всё может быть. Поторапливаться надо, - обратился он к прочим Скелам, - каждый своим путём, как задумывали. Давайте, ребята. Сокрушить надо, до конца дело довести!
Скелы плавно пришли в движение.
- Так! - напутствовал старшой двух отъезжающих Скелов, - мальчишку не трогать. Но приглядывать.
Аликела встрепенулся:
- Там у меня Гназды глядят. Ты меня в известие поставь. Да малыми силами собраться бы – потолковать. А то впопыхах – друг друга перерубим. Едем-ка, Ираклий, на связь с Гназдами. Чтоб можно было дозорных выслать, оповестить – да и познакомиться получше. Назначь своим встречу в стане Гназдов. Будете гостями!
На том порешили.
Недурного посредника нашли в его лице Скелы. И неплохими союзниками оказались. Обе стороны вскоре сошлись в Гназдовой крепости. Там уж Аликела выступал как хозяин. И принял гостей, как подобает. На два двора: свой и Северьянов. А иначе бы не уместились.
Как подъехали небольшим отрядом к воротам, у Флорики глаза на лоб вылезли: кто такие? Ликельян, смеясь, успокоил его: с миром пришли, мол… Дюжина Скелов ехала с ним: Ираклий с Петром, да ещё трое глав, да сподручные, да посыльные. А вообще – Скелы – народ многочисленный и раскинуты по свету на три стороны, потому глав – трое.
Переговоры вели Ликельян с Северьяном да с братьями, да ещё трое старейшин. Да отца к старейшинам из уважения посадили. Между дел Аликела мать, наконец-то, повидал. Она – как въехали во двор – сразу ахнула, да в слёзы, да на шею… Но – спохватилась сразу. Глаза лишь утёрла. Да с тихой радостью всё глядела: что ж? живого сына увидала… Ликельян легонько приобнял её:
- После, мать… после… - и сразу в хлопотах завертелся.
Два дня Скелы погостили. Осмотрелись, разобрались. Поутру после литургии в церкви молебен отслужили, о начинании. Благословение у батюшки испросили на союз и взаимопомощь. Скелы молились истово, сурово. Крестились размашисто, кланялись низко. Прощаясь, к себе в стан пригласили. Шапки ломали, челом били.
- Давай породнимся, - предложили, - ты, неженатый – бери у нас любую невесту. И нашим женихам ваших Гназдовских невест выдайте! Девицы ваши ладные да славные, а и у нас девушки тоже хорошие, в стойкости воспитаны. Правда, таких, как у вас, красавиц, у нас, пожалуй, не сыщется…
Аликела не сразу понял, о каких таких красавицах толкуют гости. Да и значения не придал. Что? Верно. Есть красивые девушки в Гназдовой крепости, и немало. Предложение жениться на Скеловой девице сулило верный союз. Аликела задумался. Почему бы, нет? Жена не пряник – хлеба ломоть. Красота приглядится, а родство – дело надёжное. Что жена? Он же всё равно вечно в разъездах. Детей обеспечит, а остальное не суть важно. А может ещё и понравится? Ему же выбрать предлагают. Вон – говорят, девицы у них строгие. Значит, не забалует. Поглядим, подумаем. Надо бы подбить ребяток Гназдовских глянуть на Скеловских невест. Ишь как… А Скелы, значит, наших красавиц приглядели. Ликельян усмехнулся. И вдруг сообразил. И сразу, как ужаленный, вскочил. Быстро зашагал через двор к Северьяну.
Он застал друга беседующим с Ираклием-Скелом и не решился при постороннем задать свой вопрос. Тогда молчком на правах своего, вошёл в дом и уверенно поднялся по лестничке. Знакомой – что и говорить – лестничке. С малых лет знакомой. Ещё когда не женился дядька Габрика…
Он толкнул дверь светёлки – та отворилась…
Пуста оказалась светёлка. Да нет… не просто пуста – то дело преходящее: отлучилась, поди, хозяйка… А эта – совсем была пуста. Не обжита. Оно сразу бросалось в глаза. Не было житейской мелочи. Убрана была светёлка до безжизненности. И лёгкая пыль покрывала голые лавки во всей безупречной девственности.
В недоумении замер Аликела на пороге и попятился. Обернувшись, быстро сбежал в горницу. Поискал глазами – с радостью увидел входившую из сеней Велу. Чиниться теперь ему ни к чему было – не таясь, без обиняков, сразу к ней и обратился:
- Здравствуй, сестрица… ответь… что произошло? Где Лака?
Она растерянно воззрилась на него. Помедлив, проговорила:
- Здравствуй, братец… не сказали тебе? Лаку тогда ещё, в самом начале осени, дядя увёз. В Лочи. Тайно. Решили, что так будет лучше. Дядя прибыл с сопровождающими, тут всё надёжно. Вышло по случаю… Он, видишь, с тремя молодцами подручными у нас по пути оказался… всё искал её с тех пор… да и заехал, когда рядом был. Представь его радость, как узнал! С собой забрал! Что ж, раз скрывать надо. Никто ведь до сих пор про неё не знает. Теперь уж можно не молчать, да только вот… - она смущённо развела руками. И, сообразив, смутно на него уставилась. Тревожно спросила:
- А ты что? По-другому задумывал?
Аликела, опустив голову, хмуро пробормотал:
- Да нет… всё правильно… так всего надёжней.
- Подожди, - неуверенно справилась она, - ты, может, встретиться хотел? Ты сам-то – как? Что делать собираешься? - и тут же смущённо умолкла, испугавшись своего вопроса. Вопрос – и верно – тяжёлый был. И ответа на него не было. Ликельян и не ответил…
Буркнув жене своего друга что-то невразумительное и пряча глаза, он вырвался из гостеприимного дома и поспешил толком увидеться с матерью: поначалу-то, впопыхах, скомкано встретились… не дело это… ждала мать, боялась за него… к Покрову дома быть обещался… слова не сдержал… уважить бы родительницу… И Ликельян - к ней. Наконец-то.
И конечно, обрадовалась матушка. И руками всплеснула. И на шею кинулась. И запричитала по-старушечьи:
- Ой, мил-соко;л, вернулся, родимый! Ой, сынок, Господь уберёг! Ой, а ждала-то – чуть лоб не отбила! Кажный день, дитятко моё ненаглядное! Да как же было иначе-то, родненький?! Ты ж на гиблое дело шёл… мне ли не понять?!
Аликела прижал к себе мать, со счастливым чувством к седой голове, к белому праздничному платочку щекой приник. Пробормотал умиленно:
- Ну, вот видишь… вернулся. Твоими молитвами. Не зря поклоны отбивала.
Мать знай всхлипывает:
- Ах, деточка-крошечка! Да неужто дождалась?! Ой, ждала-ждала! Да не я одна! И отец все глаза проглядел! И старшенький извёлся! И племяшечки соскучились! А уж невеста-то – ну, истомилась!
Тут Аликела слегка вздрогнул. С некоторой тревогой, отстранив, оторопело взглянул матери в слезящиеся от нежности глаза. Помедлив, осторожно спросил:
- Какая… невеста?..
- Да твоя, родимый… - с лёгким недоумением, при мгновенно высохших слезах, пролепетала мать и уставилась на него. А он, понятно, на неё. Что-то неладно было…
Он быстро спросил:
- Ну-ка, матушка… повремени плакать… истолкуй, поведай… что за невеста такая?
Мать во всю ширь раскрыла изумлённые глаза:
- Как – что за невеста? Ты ж к Покрову обещался жениться?
Сынок не возражал:
- Было дело…
- Ну, вот… невеста и ждала…
- Да какая невеста? – чуть не вспылил молодец. - Кто она? Как зовут? Чья дочка?
Мать отпрянула. Во взгляде скользнул испуг. Помолчав, нерешительно пробормотала:
- Как – чья? Патики… соседа нашего… Зинда… Аль запамятовал?
- Чего?! - пошатнулся сын. «Господи! – пронеслось в голове, - что ещё за напасть?!»
- Погоди. Погоди, мать… - выдохнул он хрипло, - с чего ты решила, что это невеста-то? С какой стати?
Мать, разом изменившись в лице и голосом, ошеломлённо известила его:
- Так… приходила к нам… плакала… признавалась, что сговорено у вас… бусы-серьги показывала богатые – такие только ты и мог привезти… говорит, подарил…
Гназд губу закусил. Про себя – тяжко выругался. Кабы знать… Да у него вся крепость – в этих бусах! Он же тогда – щедрый был, да при деньгах… Кому только ни дарил! Что ему стоило девиц улестить? Подарки – и есть подарки. И в голову бы не пришло такое сочинить! Неужто, и правда у девки разум помутился? А, вроде, смышлёная, бойкая… Должна бы понимать…
Постояв, соображая, вновь обратился он к матери с вопросом:
- И что… отец да брат – поверили?
Мать заморгала. Всхлипнула:
- Да прислушались, сынок… сватов без тебя мы не посылали, но родителям сказали… мол, если молодые решили, мы не против…
Аликела скрипнул зубами: «Ах, ты… и родители ещё тут! С ними объясняться!»
Прикинув в уме, осведомился у матери:
- А кто ещё про это слышал?
Мать покачала головой:
- Да многие слышали… я уж не упомню…
Гназд злился всё крепче. Спрашивал всё яростней:
- И давно эта невеста объявилась?!
- А вот как ты уехал, вскорости после Пасхи, тогда ещё – так и объявилась… - печально сообщила мать.
- Шустрая… - горько изрёк Гназд. – И смелая. Не побоялась осрамиться… А ну, как турну её, ненаглядную! А ну, как за порог выставлю!
И вдруг похолодел, припоминая… Ах, ты, Господи! Кажется, было что-то… Вроде, поцеловал её – не удержался! Тогда, за берёзой укрывшись от хоровода… уж больно льнула да губы полные-алые тянула… хоть и дочка Гназдова. Да ежели, избави Бог, подсмотрел кто… А ей – того и надо! Разболтала да ещё приукрасила: обещался, мол…
Рассердился Ликельян – аж, застонал! От гнева непроизвольно кнутовище в руках сжал: «Ну, - думает, - я те женюсь! От! я тебя этим кнутом отхожу!»
Но – подумал-подумал – и слегка успокоился. Пока – слава Богу – не женили. И не женят. Что – в самом деле!? Чтоб его, самостоятельного мужика и кормильца – под уздцы к венцу вели?! Сватов не посылали – а прочее – всё пустое! Бабья болтовня!
Жениться на дочке Скелов ещё имело смысл, но жениться на разуда;лой Зинде в его планы не входило. И самое главное… самое горестное – что очень хотелось ему… просто позарез требовалось – повидаться с Лакой… а её-то как раз и не было. У него внутри горело… невтерпёж ему было – сообщить ей… доказательство представить… рассказать – и поподробней! – о смерти Раклики. Рассказать самому! никому не передоверяя!.. - и в глаза ей при этом всё время смотреть… И увидеть там… в глазах её… что-нибудь – что навсегда успокоило бы его, и к жизни вернуло… и примирило бы со всем! Ведь если правду сказать – только для этой минуты и положил он всех Руженов…
«Боже мой! – всколыхнулось внутри, - бросить всё! Прыгнуть в седло и – гнать коня, сколько выдюжит! Туда… на полдень, в Лочи далёкие… Есть надежда! Спасение! Звезда моя! Всё ещё можно! Ещё не поздно! Сбудется!»
Какой - седло?! Тут столько забот! Столько начал!
«Ладно. Вытерпишь, не впервой, – решил он. – Сперва дело – потом ретивое умаслишь. Доводи до конца славно начатое. Ведь такие силы тебе открываются! Врага сокрушили – союз укрепили – и честь спасли!»
Лака? Лака при дяде. Никуда не денется.
«А хорошо, что нет её здесь, - пришло в голову, - незачем ей Скелам на глаза попадаться. Кто знает, какие Скелы были там – где Лака цену себе задала чудным танцем. А ну как – из этих кто?»
Вот мысль, которая почему-то не посещала его – и вдруг подмигнула из-за угла. Надо найти случай, допытаться у на;большего – есть ли средь присутствующих, кто в Бетеве рубился. А Лаку - хоть в шкатулку прячь!
«Пусть у дяди поживёт, - решил Аликела, - правильно сделал Северьян, отослав её».
И он предался укреплению Гназдовой твердыни.
Не раз и не два прогулялся Ликельян к Скелам и заручился многими связями. Суровый народ вдруг открылся пред ним с иной стороны – человечным оказался! Как сбросили повязки с лиц – глядь: лица-то – честные! Осторожность – да, есть оно – да не теперь, когда словом связались. Эти люди умели верить.
Уклад у них был православный, семьи крепки – это вам не Ружены. Немного быт отличался – ну, да привыкнуть можно. В общем, за короткое время десяток свадеб сыграли Гназды со Скелами. Дальше – больше ожидалось: заинтересовалась молодёжь новым, открывшимся нежданно. Пошло дело. Крепкая сеть юного содружества понемногу оплетала мир.
Такая сеть – всему основа. Если шквал какой – она выдержит!
Всю зиму сквозь хлест метелей бурлили свадьбы. Никогда столько их не плясалось! Пожалуй, даже чрезмерно увлёкся люд. В эту зиму, как никогда, опустели погреба и урезалась скотина. Дело, конечно, наживное, Гназды крох не считают, однако же, заметить приходится…
От плясок трещали полы и до булыжника вытаптывались улицы. Дудари стали первыми людьми – и разбогатели. Девки вытанцовывали, одна другой ярче! Перед пришлыми, перед Скелами. От них чаще мужики были. Крепкие мужики. А гназдовы девицы – и правда – красавицы. Зинду эту хотелось Ликельяну сбагрить в тот стан, да не вышло. Думал – польстится на кого… Нет, липнет к нему да возле топчется: «Попляшем, Алику!» да «Поговори со мной, Алику!» - ну, и куда деваться: девицу не обидишь – а другие ж видят – не подходят. Он уж мигал иным Скелам – закрути, мол. А она нейдёт! Она, вишь, верную разыгрывает – что ты с ней будешь делать?!
А матушка на это глядит да слёзы ронит: как же! Свадьбы гудят – а дитятко не женится.
- Женюсь, женюсь! - отмахивался он по-прежнему, - дай, дела устроить: видишь, некогда!
Так и ещё одна зима прошла.