Молодые авантюристы из России стояли, замерев, перед распахнутыми воротами гаража. Они и в страшном сне не могли представить подобной картины. На них злобно уставился затуманенными фарами чёрный запылённый и покрытый паутиной легковой «мерседес-бенц», времён второй мировой войны, с открытым верхом и стальной дугой поперёк кузова (похоже на ней устанавливался пулемёт), с треснутым по диагонали ветровым стеклом, помятым правым передним крылом, со спущенными шинами. И со свастикой поблёкшей на никелированной решётке радиатора. Автомобиль шокировал, будто приведение, вставшее из могилы.
- М-да... - еле выдавил из себя Назар, - этому даренному коню зубы не вставишь...
Девушка пыталась успокоить парня:
- Ничего... Продадим ка
На следующий день «мерседес» уже был погружен на эвакуатор для отправки в Россию.
- Что ж, вперёд, солнышко моё! - с азартом воскликнул Назар, обращаясь к девушке,
и соскучившийся по родным далёким и таким желанным краям.
Потупив взгляд, Ирма тихо произнесла:
- Я... остаюсь...
- Как?! - задохнулся парень, - я умру без тебя...
- Не могу, милый... мама больна... скоро операция...
- Но ты вернёшься?! Скажи, скажи!..
Ирма молчала. Её душили слёзы.
- А как же любовь? - не унимался парень, дрожа всем телом. - Скажи! Ну, что же ты молчишь?..
По городку Степному медленно ехал грузовик «МАN», и вёз в кузове останки войны. Прохожие с любопытством и удивлением заглядывались на ветхий старинный автомобиль...
У калитки родного дома Назара встретила счастливая мать.
- Вернулся, мой сыночек, - ласково проговорила она, нежно обнимая сына, - вот и слава Богу...
- Как здоровье? Как батя?
- Неделю как уехал в Калининградскую область с ветеранами войны. Сегодня должен быть. Радость мне какая выпала: встречать двоих за раз!
- Мам, я выгружу и поставлю легковушку во дворе?
- Делай как считаешь нужным, сынок...
По доскам мужчины скатили «мерседес» задним ходом. И закрыли за ним ворота.
Назар, измученный дорогой и истерзанный разлукой с Ирмой, ушёл к себе в комнату. И уже через минуту-другую забылся крепким сном.
Евдокия вышла на улицу, одетая в белую кофточку, синюю юбку, укрывшая седые волосы лёгкой светлой косынкой. Она ждала мужа. Она всю жизнь его ждала... и в войну, и в мирное время...
И вот в начале переулка показался он. В парадном мундире, форменной фуражке. Шёл, твёрдо ступая по тротуару. И она встрепенулась, поднялась и поспешила навстречу с замиранием сердца. Обняла, прижалась.
- Мой Ванечка, - утирала она глаза краешком косынки.
Сколько за жизнь пролито слёз и сколько ещё не выплаканных...
- Ванечка, у тебя всё хорошо? - спросила с вечной надеждой.
- Да чё ж хорошего? До сих пор в тех лесах, в осевших траншеях и окопах, лежат во мху не прикрытые землёй останки бойцов. Это же герои! - возмущался старый солдат.
- Успокойся, Ванечка...
Дед Иван открыл калитку, сделал шаг и от неожиданности отшатнулся назад, ища под рукою опору.
- Мать, что это?! - еле выдохнул он.
- Сын привёз из Германии, - будто извиняясь, проговорила она и подхватила Ивана под руку.
Иван дрожал от захлестнувшей ненависти, крепко стиснув зубы. Он вспомнил такой же точно фашистский «мерседес», а может быть это был тот самый...
… В августе сорок второго года фашисты наступали. Шла битва за переправу через реку Маныч. Изо всей роты красноармейцев осталась третья часть... Раненые, контуженые... Семеро бойцов, в том числе и сержант Костров, бились в рукопашном бою. Но перед наступающей немецкой лавиной было не устоять. Раненых фашисты пристрелили, а семерых взяли в плен. Их под охраной загнали во двор МТС, оставив без ремней и сапог.
Измученные, грязные, в кровоподтёках, пленные стояли под нещадно палящим солнцем. Ноги подкашивались, а если кто-то пытался присесть, сразу же раздавались автоматная очередь и резкий крик немецкого солдата: «Stehen!»* (*Стоять! (нем.))
Иван запел сначала тихо, а потом всё громче и громче: «Выходила на берег Катюша...» Вражеская охрана оживилась, заулыбалась, стала тыкать пальцами в поющего.
- Рус, карашо! Пой шо «Катуша»!
И швырнули пленному под ноги кусок хлеба. Иван замолчал.
- Пой! Пук-пук!
И Костров запел громко, грозно, хрипло, разрывая голосовые связки: «Вставай страна огромная!..»
Весёлость немецких вояк вмиг улетучилась. Они сообразили, даже не зная перевода, о чём поёт пленный.
- Мольчать! - вскричал высокий стройный немецкий офицер, в сером «с иголочки» мундире. И махнул в сторону Ивана. - Kom, kom!**(Подойди! (нем.))
Автоматчик подтолкнул Кострова к офицеру. А тот ещё раз оглядел военнопленных и указал пальцем на маленького худого ершистого узбека.
- Japaner? Nein? - немец скривил лицо. - Das ist ja unerchot! Kom!***(Японец? Нет? Это чёрт знает что! Подойди! (нем.))
Кострова и Саламалиева вывели со двора на улицу, где стоял легковой «мерседес-бенц», кабриолет, только не прогулочный, а с пулемётом на дуге кузова. Им объяснили, что они должны пробежать по степи небольшой участок дороги впереди машины.
За руль уселся молодой офицер и подал команду:
- Marsch!
Пулемётчик, восседавший за дугой, передёрнул затвор. И двое военнопленных побежали по дороге. «Schneller!», - слышалось у них за спиной. Выбежали за село и направились вдоль крутого берега Маныча. Дорога – слегка поросшая травой и не так ясно был виден след, ранее проезжающих машин. «Мерседес» сбавил скорость, увеличивая дистанцию до бегущих впереди.
Иван, босой, наступал на мелкие камушки, на сухие колючки, вонзающиеся в подошвы ног... Но ничего этого не ощущал. Только одна мысль пульсировала в голове: впереди минное поле. Постепенно он стал замечать и раскалённое до бела небо, и справа обрывистый берег Маныча, и внизу тёмную воду, и высокие с метёлками зеленеющие камыши. Рядом загнанно сопел Саламалиев. Иван успел сказать ему, хрипя пересохшим горлом:
- Мансур... на бугорки не наступай... слышишь?.. на бугорки...
Бежали долго. Бежали запыхавшись. Выцветшие гимнастёрки мокрые на спинах и подмышками. Пот заливал глаза... Вдруг Иван ударился ногой о что-то твёрдое и острое!.. От нестерпимой боли вскрикнул и присел, растирая ступню. Рядом лежал обломок ракушечника... Остановился и Мансур, стараясь отдышаться. Немецкая машина притормозила и стала ехать совсем медленно. Раздалась немецкая ругань и злобный выкрик:
- Schneller, russisch schwein!* (Побыстрей, русские свиньи! (нем.))
Иван обернулся и со злостью выкрикнул:
- Да пошли вы!.. Тут ногу разбил, а они... фашисты проклятые! Палачи!
В ответ огрызнулась автоматная очередь. Мансур, вздрогнув, пригнулся.
- Спокойно... по нам стрелять не будут... кто они без нас?.. - проговорил Иван, привставая со степной пахучей полыни.
Он незаметно поднял камень, крепко прижал к груди, будто роднее не было ничего на свете...
- Мансур, я бросаю в них эту «гранату», и мы кидаемся с обрыва вниз... а там или пан, или пропал!..
Сзади опять послышались немецкая нервная речь и гул подъезжающей машины. Иван резко развернулся и с силой швырнул камень в фашистов. Офицер в страхе крутанул руль, пулемётчик дёрнулся и выпустил очередь в «белый свет».
Иван с Мансуром ринулись к спасительному Манычу и с разбега бросились с кручи!..
- Давай, давай, мелюзга, - тащил Иван за собой низкорослого узбека через непролазные камыши, хлюпая по воде.
Саламалиев зыркнул в сторону беспорядочной стрельбы и с язвительным наслаждением выговорил:
- Теперь ты у меня поплясаешь, чурка немецкий!
… Отстранив жену и слегка пошатываясь, дед Иван направился в дом. Вышел с двустволкою в руках и патронами в карманах. И стал с остервенением расстреливать фашистский «мерседес», перезаряжая ружьё. Лицо его негодующе кривилось, а изо рта вместе со слюной выплёвывалась ругань!
- А-а-а!!! Мать-перемать! В рот по за рот!
Разлетались стёкла, лопались фары, корёжился радиатор со свастикой! Взорвался бензобак. И полыхнуло пламя, сжигая кожаный салон, в котором когда-то сидела фашистская нечисть.
Выбежал из дома Назар, разбуженный выстрелами. Дед Иван наставил ружьё и на него.
- Не подходи, враженёнок!
Мать в истерике встала между отцом и сыном.
- Батя, батя! Ты не так всё понял! - кричал ошеломлённый Назар.
Соседи вызвали пожарную машину. Сквозь хлопья пены виднелся никому не нужный металлический скелет...