5
- Можно? Ха! – Зашла, а потом разрешения спрашиваю. – Ирина стремительно прошла по коридору в зал. - Все дома? Вот и хорошо. Ты, Ольга, ничего не гоноши, ужинать будем у нас.
- Хорошо иметь таких соседей, - сказал Михаил.
- Причина есть, сусед. Через пятнадцать минут чтоб были у меня. – И направилась к выходу.
- Постой-постой! Залетела, как буря. Что за причина-то? – спросила Ольга.
- Не скажу. Придете – увидите.
- Тогда не придём. Если именины, то так не приглашают.
- Никаких именин, - сказала Ирина и улыбнулась. – Будем смотреть те-ле-ви-зор!
- Купили?! Вот молодцы! - Ольга обняла соседку, будто та ей подарила этот телевизор. – Ну, идем, я тебе помогу на кухне.
- Мама, и я!
- Ну конечно! Как же мы без тебя обойдемся?
С Ириной и Валентином они подружились сразу, со времени новоселья. Михаил не встречал ещё пары, где бы так напрашивалось правило о притяжении разных полюсов. Ирина, называвшая его суседом, работала тоже в торговле и была живой, как ртуть. Её постоянно распахнутые огромные глаза смотрели на мир заинтересованно и по-хозяйски. Она обо всём судила с плеча и никогда не лезла за словом в карман.
Валентин работал в редакции местной газеты и опрокидывал все представления Михаила о корреспондентах: был молчалив, серьёзен, медлителен. К наскокам Ирины относился со снисходительной улыбкой философа. Здоровый, сильный, с пышной копной каштановых волос, он не делал лишних движений, словно боясь что-нибудь нечаянно задеть и уронить. Но стоило Валентину выпить – он становился совсем другим человеком: весёлым, подвижным, будто у него что-то растормаживалось.
Был у них ещё сынишка Максим – первоклассник, живой, в Ирину, паренек, любивший играть с Аннушкой; потому-то она и попросилась с мамой.
Через некоторое время Ирина заглянула снова.
- Сусед, мы ждём.
Стол был накрыт в зале, а в углу работал телевизор. Ребятишки сидели на полу и завороженно смотрели на экран. Михаил пожал широкую ладонь Валентина и сказал:
- Сосед, называется. Не ожидал от тебя.
- А что такое? – не понял Валентин.
- Что такое… Хоть бы посоветовался. Купил телевизор. А ты подумал, что Ольга сделает теперь со мной?
- Сусе-ед, - протянула Ирина, - да это он мне его купил. Чтоб я к нему не приставала. Вот, мол, тебе, Ирочка, содержательный отдых. И пока вы там с Ольгой будете развлекаться по-старинке, я вынуждена буду смотреть телевизор.
- Кто про что, - буркнул Валентин.
- Может, я тоже хочу, чтоб у Ольги был содержательный отдых.
- А-а. – Ирина деланно вздохнула. – Ой, какие заботливые мужики пошли. Ладно, соседей баснями не кормят, прошу садиться.
После третьей рюмки мужья вышли на балкон покурить.
- Как дела? – спросил Михаил.
- Нормально. Много работы сейчас – пора отпусков. А так – нормально. – Валентин хмыкнул. – Учу агрономов ухаживать за растениями.
- Как это?
- Ты что, не читаешь нашу газету? В таком-то колхозе начали сеять, в таком-то не начали. Те, кто начал – молодцы, кто не начал – такие-сякие. Я же заведующий сельхозотделом.
- У тебя есть что-то сельскохозяйственное?
- Откуда? Я журналист, университет кончил. Это чтобы выращивать хлеб – надо быть агрономом, а чтобы учить выращивать – ничего этого на надо… А что у тебя?
- Строю. – Михаил улыбнулся. – Но мне легче строить, чем тебе сеять, я строитель. Нервотрепки, конечно, хватает. – Он рассказал о котловане, визите в горисполком.
- А моя работа… как бы тебе сказать… Ну вот смотри: вы – семья: ты, Ольга, дочь. И вот к вам каждый день приходит кто-нибудь из домового комитета и говорит: «Вот вы, Михаил, надели светлы брюки, а надо – черные, потому что на улице сегодня пыльно. А вы, Ольга, пошли вчера гулять с дочкой, вместо того чтоб заняться стиркой». Что бы ты сказал этому представителю?
Михаил засмеялся.
- Вытолкал бы в шею.
- Вот так и председателю колхоза хочется вытолкать в шею всех этих газетчиков, разных уполномоченных, инструкторов райкома, которые только путаются под ногами и мешают работать. Но он мило встречает, улыбается…
- В этом доме есть мужчины или нет? – В дверях стояла Ирина. – Или вы и правда считаете, что нам достаточно телевизора? Идем, сусед, танцевать.
Телевизор был уже выключен, играла радиола. Пришел и Валентин. Видя, что взрослые танцуют, Аннушка тоже стала неумело кружиться.
- Надо не так, а вот так, - стал показывать Максим. – Только ты всё равно не сумеешь, у тебя…
- Максим, сядь! – крикнула Ирина. – Дети бывают такие жестокие.
- Просто они не умеют лгать, говорят то, что думают. – Михаил улыбнулся. – Ничего, мы научим их скрывать свои мысли , и они станут нормальными людьми. Как мы.
Ирина засмеялась.
- Сусед, ты такой же занудный, как и мой благоверный. Танцуешь с красивой женщиной, а говоришь черт знает о чем. Похвалил бы мою прическу, новое платье…
- У тебя красивая прическа.
- Во.
- И платье симпатичное.
- Так, так.
- И сама ничего…
- Вот! Соображаешь ведь, а притворяешься. Валентин, одари партнершу словом, а то она, кажется, уснула. Только словом, на ногу не наступай!
- Нечего заглядывать в чужой огород, - огрызнулась Ольга. – Может, нам и без слов всё понятно.
Было уже поздно,Аннушка сидела на диване сонная , и Михаил посмотрел на Ольгу.
- Спит, - кивнул он.
- Я её сейчас унесу. Ну, пойдем, маленькая, к маме на ручки, так вот… спи, спи. Открой мне дверь.
Михаил открыл дверь соседей, потом свою. Аннушка то открывала глаза, то закрывала, борясь со сном.
- Оставайся, - сказала Ольга. – Уложу и приду.
«Приду», - подумал Михаил. Ему не нравилось, что Ольга, как, впрочем, и Ирина пили наравне с ними. Он вернулся к соседям. Ирина, слышалось, воевала с Максимкой, который не хотел спать, и Михаил направился в кухню, где дымил сигаретой Валентин.
- Пьют наши бабы много, - сказал он.
Валентин пожал плечами.
- Хорошо хоть не курят. Сейчас некоторые женщины курить начинают.
- Это точно. У меня на стройке многие девчата потягивают.
Пришла Ирина.
- Дымите? И себе начать, что ли?
Они засмеялись.
- Чего вы?
- Мы только что говорили, - сказал Михаил.
- Что говорили?
- Ну что… Пьёте наравне с мужиками, материтесь иногда и получше. Почему бы вам и не закурить?
- А почему бы нам и не закурить? – пошла в наступление Ирина. – Зарабатываем мы не меньше вашего. Это на работе. А дома вообще всё на нас держится. Какие вы мужики? Молотка держать в руках не умеете.
- А что им делать, молотком?
- Гвоздь забить!
- Как ты забьешь гвоздь в железобетон? Мы сейчас начали выпускать панели с вделанными гвоздями: там, там, там. В общем, много гвоздей. Вешаешь, что тебе надо, а лишние вытаскиваешь.
-Серьёзно, что ли? – удивилась Ирина.
Михаил стал совершенно серьёзно рассказывать, что от жильцов поступает очень много жалоб, потому и решили так делать.
Валентин не выдержал и, отвернувшись, затрясся в беззвучном смехе. Ирина это заметила.
- Ну, сусед, рюмку ты сегодня больше не получишь.
Пришла Ольга, и снова сели за стол.
- Ладно, сусед, на первый раз я тебя прощаю. Разыграл меня, - объяснила она Ольге.
- Я накажу его, - пообещала Ольга.
- Ага, накажи его. Хорошенько накажи.
Ольга раскраснелась , её глаза горели, она при застольях всей душой отдавалась веселью, танцам. Михаилу только не нравилось, что она не отставала и в выпивке. Вот и сейчас выпила до дна , запила компотом и объявила:
- Завтра ужинаем у нас. Миша, ты найдешь машину?
- Куда машину? – не поняла Ирина.
- Мы знаем куда. Найдешь, Миша?
- Не знаю. У меня, как ты понимаешь, собственных машин нет. – В нем росло раздражение.
- Не усложняй. Вечно ты всё усложняешь.
Снова играла радиола, но Михаил вдруг ясно услышал детский плач. Кто-то неумело стучал в дверь. «Аннушка!» - кольнуло в груди. Ольга тоже встрепенулась, но она сидела дальше и первым к двери подскочил Михаил, открыл, и к его ногам чуть не свалилась дочь, колотившая руками в дверь. Она вся дрожала и смотрела большими глазами, в которых испуг стал сменяться радостью. Ольга хотела взять дочурку на руки, но Михаил понес сам, она виновато шли следом.
- Я же долго сидела возле неё, она заснула…
- Заснула. Боишься – без тебя рюмку выпьют.- Стараясь придать произнесенным словам случайный характер, мягче добавил:
- Надо было уложить её у них, а потом бы перенесли. А так она проснулась и испугалась. Хорошо, хоть свет не выключила.
Аннушка уже успокоилась, её покрасневшие веки снова слипались.
Зашла и Ирина.
- Ну, что тут у вас?
- Всё в порядке, - сказал Михаил, укладывая Аннушку в постель. И посмотрел на Ольгу: – Ты бы помогла Ирине с посудой, а я побуду здесь.
- Ещё чего! Сами управимся.
Они всё-таки ушли вместе, как и хотелось Михаилу: он старался избежать надвигающейся ссоры. Это начнутся слёзы, а он не мог их переносить. Если Ольга даже тысячу раз была неправа, слёзы делали её несчастной и правой.
- А ты не уйдешь? – спросила вдруг Аннушка. Вот коза! Не спит, оказывается.
-Нет-нет, я буду с тобой, спи.
-Хитренький. Я засну, а ты уйдешь.
- Никуда я не уйду.
- И мама говорила не уйдет, а сама ушла.
- Спи, я не уйду.
- Пусть лампочка горит.
- Хорошо, пусть горит.
Они так и не попили чай, и Михаил включил чайник. Его снова позвала Аннушка.
- Я здесь, здесь.
После чая вышел на балкон. Стояла тихая ночь, город спал. С черной высоты смотрели яркие звезды. Он нашел Большую Медведицу, Полярную звезду. Снова показалось странным, что Земля ни на чем не держится, а просто летит в пространстве, как пылинка. Куда и зачем? Неужели нет в этом никакого смысла? А если есть, то какой? Он вспомнил Генку и его нелепую смерть. Был человек – и нет его. А Генка верил в бессмертие. Или шутил. Его всегда было трудно понять – шутит или говорит серьёзно. Но если бессмертие есть, то где Генка сейчас? Может, и правда его мысли, чувства не исчезли, а так и носятся во вселенной, и он, Михаил, и вспомнил его только потому, что Генкина сущность, отразившись от какой-то звезды, прошла сейчас через него? Почему бы нет? Что мы знаем? Если Земля – корабль, а она огромный космический корабль, то мы всего-навсего пассажиры, которые летят неизвестно куда и ведут себя отвратительно: портят обшивку, пить начали, того и гляди вообще взорвут корабль…
Небо прочертила упавшая звезда. Он знал, что это не звезда, а всего лишь метеорит, даже не очень крупный, но всё равно стало грустно. Летит Земля в темноте, в пустоте, одинокая, как сирота, и нет вокруг никого, кто бы её пожалел. Её и её неразумных пассажиров.
А может, вон там, за Большой Медведицей , тоже кто-нибудь стоит на балконе и мучается теми же вопросами? Всё может быть…
«Ладно, Михаил, выпил ты сегодня лишку, вот тебя и потянуло на философию. Пора спать, завтра на работу. Земля будет как-нибудь двигаться и без твоих забот. А вот как завтра доставить дурацкий сервант – это вопрос посерьёзнее».
Он разделся, погасил свет и лег рядом с Аннушкой, хотя обычно с дочерью спала Ольга.
Долго не мог заснуть. Перед глазами вставали картины прошедшего дня: то череп в руках Гурова, то весёлая Ольга с рюмкой, то испуганные глаза дочери. А потом он увидел большой голубой шар. Шар летел на большом от него расстоянии, но не удалялся, а двигался по кругу. Михаил различил очертания материков и понял, что это Земля. Он стал пристально вглядываться в ту часть шара, где должен быть этот город, но шар довольно быстро вращался, и он различил лишь контуры Черного моря, а выше всё было в тучах.
«Там сейчас идет дождь».
Михаил повернулся на голос и увидел Генку.
«А Петька сказал, что ты погиб».
«Просто я живу теперь здесь», - сказал Генка.
«Возвращайся со мной».
«Это невозможно».
«А у вас тут есть кто-нибудь главный? « - спросил Михаил.
«Здесь все равны».
«Разве такое возможно?»
«Тебе это трудно понять. У нас нет желаний, поэтому мы равны и свободны. Только желания делают людей рабами».
«Но без желаний – разве это жизнь?»
«По-нашему – жизнь, по-вашему – смерть», - улыбнулся Генка, и было, как всегда, непонятно, говорит он серьёзно или шутит.
« Ты всё такой же, -сказал Михаил. – Жаль, что так получилось. Наташа очень тебя любит».
Он проснулся оттого, что скрипнула дверь, зажегся свет , и он понял, что это вернулась Ольга.
***
Генка…
Смерть Генки была для Михаила не просто гибелью близкого человека, а чем-то гораздо большим. Он впервые осознал неповторимость и хрупкость человеческой жизни.
Он не видел, как это произошло. Зарегистрировавшись, они поехали с Ольгой к его родителям, а когда вернулись, Генки уже не было.
Как рассказал Петька, была экскурсия, поломался автобус. Водитель вышел из кабины, чтобы остановить какую-нибудь машину. Дорога полого спускалась вниз, и автобус стоял у самой кромки крутого откоса. Несколько ребят, в том числе и Генка, вышли покурить. Остальные сидели внутри. Вдруг автобус тронулся. Сидевшие в салоне девчонки завизжали, а те, кто был снаружи, начали кто за что держать автобус, но он медленно приближался к обрыву. И вдруг остановился. Под передним колесом лежал Генка…
- А ты где был? – спросил Михаил.
- Я тоже старался держать. Но нас было мало, человек пять или шесть. Всё произошло очень быстро…
Хоронили Генку торжественно, с громкими речами, были не только студенты, но и горожане. Говорили о его героическом поступке, о короткой, но яркой жизни, отданной людям. А он лежал спокойный, молчаливый, и было непонятно, то ли он согласился с реальностью жизни для других, то ли просто устал возражать этим пустым, как он считал, словам.
Сейчас, вспоминая те дни и слыша дыхание дочери, Михаил пожалел, что не спросил об этом у самого Генки в недавнем сне.
А тогда он пошел на могилу. Туда можно было и доехать, но он решил идти пешком: Генка любил ходить. В последнее время они почти подружились и часто подолгу о многом спорили. Генкин парадоксальный ум сопровождал его и сейчас. О многом они не договорили, не доспорили и не доспорят теперь никогда.
Михаил спросил у кладбищенского сторожа, где хоронили в последние дни и пошел в указанную сторону. Кресты, звёзды, могильные плиты. Последнее прибежище каждого живущего.
Как-то они сидели на берегу Днепра и Генка говорил:
- Представь себе: река – это время. Река ужасно длинная. Где берет начало, куда впадает – этого мы не знаем. И вот в этой реке продолжительностью миллиарды или триллионы лет есть узенька, едва заметная полоска от одного берега к другому, которая называется жизнь. Эта тонкая полоска движется со скоростью течения, то есть времени…
- Почему тонкая?
- Сравни масштаб. Река – триллион лет, а продолжительность человеческой жизни, допустим, сто лет. Эта линия жизни находится как раз против нас – Генка рубанул ребром ладони в сторону Дарницы. – А ниже по течению река мертвая.
- Почему?
- Потому что туда ещё жизнь не дошла. Сейчас какой год?
- 1959-й.
- Вот. А в 1960-м ещё никто не живет. Нету там ни людей, ни букашек, ни даже водорослей. Ничего нету. А в 1859-м году из ныне живущих людей никого ещё нету: мы же «разрешили» с тобой прожить человеку только сто лет. Так что дальше вверх по течению река тоже мёртвая. Кто тогда жил – их уже нет, а завтрашние ещё не родились. Потому и линия эта исчезающе тонка. И плывет она по течению…
- Куда же она плывёт?
- Давай подумаем. Если мы время сравнили с рекой, то можем продолжать аналогии и дальше. Река может влиться в океан. И тогда можно предположить, что в океан впадают и другие жизненные реки, и линия жизни нашей реки может встретиться с линиями жизни других рек и состоится, как сейчас пишут , контакт цивилизаций. Но наша река может впадать не в океан, а, скажем, в море или большое озеро и быть единственной. Не исключено, что река теряется где-то в песках – такие реки тоже есть. Куда тогда денется тонкая линия жизни?
- Река не может исчезнуть в песках, время бесконечно.
- А кто его мерял? – улыбнулся Генка.
Он лег на траву, раскинул руки и смотрел на высокие белые облака. Его глаза потеплели, и он заговорил, будто думал вслух:
- А всё-таки жизнь – замечательная штука… И знаешь, человек живет не семьдесят и даже не сто лет, а значительно больше. Я же знаю, что было миллион лет назад, помню свою пещеру и охоту на мамонта. Сейчас вот лежу на берегу Днепра и вижу инопланетян, с которыми люди встретятся через тысячу лет. А если даже и не встретятся, я их всё равно вижу и могу мысленно с ними поговорить. Нет, жизнь – это очень много. И не так важно, сколько лет живешь. Сейчас мне двадцать два. Допустим, отпущено прожить ещё пятьдесят. Что они могут прибавить к тому, что я у ж е знаю? Практически ничего. Зачем тогда жить? Затем, чтобы выполнить поручение Природы.
Генка замолчал, сорвал стебелек, взял его в зубы.
- Ты считаешь, что природа каждому дает поручение?
- Вряд ли. Она даёт поручение виду: жить.
- А как жить - она не говорит? – улыбнулся Михаил.
- Я думаю, говорит. Она говорит, что жить надо честно. И в общем вид это выполняет. Если бы нормой были злоба, ненависть, – давно бы все перегрызли друг другу глотки, и мы бы с тобой здесь не сидели.
- Значит, надо жить честно?
- Другого выхода просто нет.
- Для вида нет, но отдельные особи довольно успешно его находят.
- Ну, тут уж… Таков, наверное, закон развития.
И вот Генки нет. И что с того, что он охотился на мамонта и беседовал через тысячу лет с инопланетянами?
Судя по табличкам, могила Генки была близко. Михаил всматривался в скупую информацию о живших – никому из них природа сто лет не отмеряла. Генка был щедрее. Может, потому и пострадал? Природа развивается в определенном темпе, и тот, кто опережает время, неизбежно оказывается в пустоте и совершенном одиночестве. Если в шестидесятом году ещё никто не живет, то что же говорить о двухтысячном? А если ты говоришь языком двадцать первого века, то кто же тебя поймёт?
Генка, Генка…
Но прежде чем он увидел Генкину могилу, он увидел Наташу. Она стояла к нему спиной, и свежий весенний ветер теребил белое платье, очерчивая стройную девичью фигуру. Она была похожа в нём на невесту…
«Нечаев Геннадий Васильевич», - говорила табличка. Наташа увидела Михаила, её губы дрогнули, и она уткнулась в его плечо.
На могильном холмике было много увядших цветов, а в банке с водой стояли свежие; видно, их принесла Наташа. Он положил на могилу и свои цветы. Наташа водворила их тоже в банку.
Возвращались они вместе. Наташа немного успокоилась и всё возвращалась к той злополучной поездке.
- Я всё время чувствую себя виноватой…
Ей, видно, казалось, что если бы её не было в автобусе, Генка остался бы жив. И Михаил подумал, что Наташа - хорошая девушка, и Генка, наверное, был бы с нею счастлив. Если, конечно, он вообще мог быть счастлив.
- Ты ни в чём не виновата, так получилось…
- Как вы съездили?
- Хорошо. Старикам Ольга понравилась.
- Ольга весёлая, - сказала Наташа. - А с Петей у нас всё кончилось. Да ничего и не было.
.
***
Валентин лёг спать, а Ирина с Ольгой возились на кухне.
Ирина мыла посуду под краном, Ольга вытирала полотенцем.
- Куда ставить?
- Складывай пока на столе. Слушай, ты там ближе к начальству, как достать кухонный гарнитур?
- Проблема, - сказала Ольга. – В этом месяце всего три штуки поступало. Так их ещё со склада увезли. Матрёне деньги отдали и всё.
- Какой Матрене?
- Коваленко, заведующей мебельного. Она их и сама не видела. Но оформлять-то надо через магазин.
- Это понятно. И кто ж их взял? Небось, отцы наши?
- А то ж кто. Зла не хватает. На трибуне только идейные.
- Почему бы этой мебели не наделать много? Что, у нас в Союзе лесу нет?
- Черт его знает, чего у нас нет. Ума, наверное, нет.
У Ольги испортилось настроение с тех пор, как прибежала испуганная Аннушка. Ей и самой было не по себе, а тут ещё Михаил рюмкой попрекнул. Хотела она ему ответить, но сдержалась.
Словно подслушав её мысли, Ирина сказала:
- Что- то Михаил твой под конец был какой-то недовольный.
- А ну его! Сам не знает, чего хочет. Святого из себя корчит. Думаешь, он завтра найдет машину? Черта с два. Самой придется вертеться.
-Зачем тебе машина?
- А, я же тебе не сказала. – Глаза у Ольги оживились. – Серванты привезли. Такие миленькие. – И она стала рассказывать, какие именно серванты, где у них что и как. – Просто загляденье. Вот сервант я тебе, пожалуй, смогу устроить.
- Давай! У меня же видишь, книги везде валяются. Да и вот эту дребедень поставить некуда, - кивнула она на чашки, рюмки. – Мы, правда, сейчас на мели, но перехвачу у кого-нибудь. Договаривайся. А машину… Машину я найду. Ко мне завтра продукты привезут, и я попрошу водителя. – Ирина работала заведующей продмагом.
- Чудесно. Обойдемся без своих задрипанных мужиков.
- Без них-то всё равно не обойдешься. Кто будет таскать на пятый этаж? Ха-ха-ха!
- Ну, пусть хоть таскают, раз что-нибудь достать ума не хватает.
- Что-то ты сегодня разошлась, как холодный самовар. Не обращай внимания. Думаешь, мой лучше? Ещё похлеще тюха. Ничего не знает, что откуда берется. – Ирина прибавила громкость динамика, чтоб их голосов не было слышно. – Все они такие.
- Так что обидно! – не могла успокоиться Ольга. – Крутишься, вертишься, тащишь всё в дом, как муравей, так тебя ещё и обвинят, что ты, дескать, ловчишь, ты такая, ты сякая…
- Вот-вот.
-…ну давай и я сяду, буду читать газету. А что мы жрать будем? Чем задницу прикроем?
- Их это не интересует.
- Я просто удивляюсь: что за мужики пошли?
- Ну ладно, ладно, - засмеялась Ирина. – Ты всё-таки не перегибай. Какие мужики ни есть, а свои, у других и таких нету. Ты просто сегодня не в настроении.
Посуда была перемыта и сложена, но расходиться им не хотелось, и они долго ещё сидели, разговаривали. Решив, как всё будет с завтрашними сервантами, Ирина хитро улыбнулась и достала бутылку сухого вина.
- За такое дело, я считаю, не грех выпить по чеплашке.
- Ты что! – испугалась Ольга. – А вдруг Валентин зайдет. Они уже и так нас пьяницами считают.
- И Валентину нальем.
Они выпили «по чеплашке», и Ольга подумала: как быстро меняется человек. Каких-то четыре года назад она, можно сказать спиртное в рот не брала, но вот постепенно привыкла, и пусть не каждый день, но хоть раз в неделю пить приходится: то на работе у кого-то именины, то вот так – дома. Она видела, что Михаилу это не нравится, и ей не нравилось, что он так реагирует. Или он слепой? Сейчас все пьют. Они, мужчины, считают, что выпить рюмку вина – это мужское, а никак не женское дело. А вкалывать восемь часов на работе и столько же дома – это, значит, женское? Правильно Ирка говорит, что гвоздя прибить не могут. И пошли они, моралисты, к черту!
- Хорошее вино, - сказала она.
- Особенно после водки, - захохотала Ирина.
Ольга махнула рукой: пропади всё пропадом.
- Наливай.
О многом они переговорили в этот вечер. Перемыли косточки мужьям и подругам, попытались разыскать любовь, которая неизвестно куда делась после замужества, словно её обменяли в загсе на брачное свидетельство, потолковали о всеобщей несправедливости жизни. Под конец Ольга тихонько было затянула песню, но спохватившись, что в двенадцать часов ночи художественная самодеятельность ни к чему, обе посмеялись и, шутя обозвав себя алкашками, решили идти спать.
***
В квартире было темно. Ольга нашарила выключатель, зажгла в коридоре свет и заперла дверь на ключ. Прошла в зал, заглянула в спальню. Ближе к стене лежала, разметавшись, Аннушка (ей почему-то всегда было жарко), а с краю спал Михаил.
Ольга бесшумно разложила диван-кровать и постелилась. Теперь, когда она увидела дочь, мужа, ей стало неловко за проведенный вечер. И о муже говорила плохо. Она ещё раз взглянула на спящую идиллию – отца с дочерью. Ну что она может иметь против Михаила? И посмотреть есть на что, и добрый; все знакомые ей завидуют. А ей, видите ли, не понравилось, что он косо смотрит на то, как она пьёт. А как ему смотреть? Если жене не нравится, когда пьет муж, то какому мужу понравится обратное? И ей захотелось, чтоб Михаил проснулся, подошел к ней, обнял, как в старое доброе время, и сказал, подражая Ленскому: «Я люблю вас, Ольга!..»
Но Ленский спал. А может, и не любил. В последнее время что-то у них разладилось.
Она вздохнула, разделась и постояла перед диваном. Он был широким, как аэродром, и холодным, как снежная пустыня. Ещё раз прошла в спальню и тихо сказала: «Миша, ты спишь?» Ответа не было. Накрыла одеялом дочь и вернулась на свой пустынный аэродром.
Спать не хотелось. Вчера Михаил прозрачно намекнул на ту их ночь, как на причину всех бед. Она сделала вид, что не поняла его, только что ж тут понимать? Она и сама думала об этом тысячу раз. Эта ли причина, не эта – она не знала. Она действительно принимала тогда меры предосторожности, но они могли и не сработать. Одно время она так много об этом думала, что чуть не сошла с ума. Врачиха тогда сказала, что у неё нервное истощение, всякими окольными вопросами пыталась выяснить причину, кружа вокруг интимных отношений с мужем, но Ольга отрезала, что с этим всё в порядке. Врачиха назначила уколы, таблетки, здоровый режим. Ольга добросовестно принимала и то, и другое, замучила вечерними прогулками и себя, и Михаила, но результат был нулевым. И она поняла, что болит в ней прошлая рана, и болит потому, что она сама её растравливает. Надо не растравливать , не сыпать на неё соль своих мыслей, а забыть о ней, и тогда рана затянется. Но это легко сказать…
И всё же надо не думать об этом. Ну, изведёт она себя этими черными мыслями – кому от этого будет лучше? Теперь уже ничего не изменить, а дочери нужна здоровая мать, которая бы могла о ней побеспокоиться. Да и где уверенность, что в несчастье дочери виноваты они с Михаилом? Мало ли рождается на свете неполноценных детей? Всегда чуть ли ни в каждой деревне был свой юродивый или калека.
Так рассуждала Ольга и заставляла себя не думать, не думать, не думать…
И рана перестала кровоточить, хотя иногда и ныла где-то там, глубоко. Но в такие минуты Ольга приказывала себе переключаться на что-то другое, убегала в работу, в повседневные хлопоты.
А вчера Михаил безжалостно ткнул в больное место, и зарубцевавшаяся было рана снова стала кровоточить. И не могла она заглушить эту боль ни рюмками за недавним столом, ни мыслями о завтрашнем серванте.
Как он мог так сказать? Значит, он тогда ей не поверил? Ольге было больно, но она понимала, что если он при всей своей сдержанности так сказал, значит он все эти четыре года тоже думал об этом и терзался так же, как она. Хотя никогда не подавал вида. Это расшатало и его нервы…
В квартире было тихо, темно, жутко. В трех шагах от неё спал Михаил, но он был не ближе, чем если бы находился на другой планете. В сущности что она о нём знает? И что он знает о ней? Даже страдают втайне друг от друга. Соединила их судьба, чтобы продолжили род человеческий, так они и этого не смогли сделать, как следует…
А Михаил хотел ещё сына. Она не решалась: то жить было негде, то не хотелось тянуться в пустой квартире на одну мужнину зарплату.
Ольга вспомнила, как мечтала иметь такую квартиру, живя у Нины Павловны, и чтобы Михаил был рядом. И вот и квартира такая, и Михаил вроде рядом, а радости нет.
Надо родить. Вот купят ещё самое необходимое и пожалуй что… Рожают женщины и в сорок, а ей ещё и тридцати нет. Говорят, что это обновляет организм, даже молодит женщину.
Эта мысль принесла неожиданное успокоение, окунула Ольгу в её женскую сущность, пришедшую не только из личных воспоминаний, а из каких-то неведомых глубин, и стало легко, свободно. Она была просто женщина, и как женщина понимала, кто она и зачем. Всплывший в сознании сервант показался совершенно не важной вещью. Как она могла думать о какой-то полированной деревяшке? Что же это делается? Почему нас, как детей, отвлекают всякие игрушки, и мы хватаемся то за одно, то за другое, забывая о главном?
В комнате стояла прежняя тишина, но теперь она не была такой жуткой и безнадёжной, наоборот, это была тишина для того, что бы сосредоточиться и что-то понять.
«Дура я, дура…»
***
Будильник зазвенел в семь. Михаил услышал, как скрипнул диван и поднялась Ольга. Она всегда вставала сразу, а он ещё минуты три нежился под одеялом. Вставать одновременно смысла не было: чем ждать, пока она почистит зубы, умоется, лучше полежать в постели.
Аннушка тоже проснулась и удивилась:
- Ты, что ли, со мной спал?
- С тобой.
- А я спала и тебя не видела. А где мама?
- Умывается. – И он подумал, что сегодня надо как-то найти машину для серванта.
Подошла Ольга.
- Вставайте, пора.
- Мама, а почему ты не со мной спала?
- Меня папа не пустил.
- Ты не пустил? – замотала головой Аннушка, спрашивая не только голосом, но и отрицательными движениями головы.
Михаил улыбнулся, так это вышло у неё непосредственно. Ольга тоже засмеялась.
- Не пустил. Мама спит с тобой каждую ночь, а я никогда.
Аннушка посмотрела на маму: не обижается ли она, что папа её не пустил? Мама вроде не обижалась, смотрела с улыбкой, и Аннушка улыбнулась тоже.
- Вставайте, - повторила она. – И тоже подумала о серванте, который предстояло привезти, тем более, что пообещала Ирине.
Когда завтракали, Михаил спросил:
- Тебе когда машина понадобится?
- Машина? Нет, Ирина сказала, что найдет машину. – Встретив вопросительный взгляд мужа («Почему Ирина? Нежелание принять его помощь?"), Ольга пояснила: - Она хочет тоже взять себе сервант, а у неё как раз будет сегодня машина. Но если у неё сорвется, я тебе позвоню. Аннушка, кушай! Миша, а может, не будем брать этот сервант?
Михаил пожал плечами. Перемена в её настроении была ему непонятна.
- Почему? Раз договорились… - Ему было приятно, что она решила уступить, но зачем ему такая жертва.
- Я подумала, что можно без него пока обойтись. – И Ольга посмотрела на Аннушку, просившую вчера братика.
Но ни Аннушка, ни Михаил о «братике» сейчас не думали.
- Всё равно ведь надо, - сказал он. – Какая разница: сейчас, после. Есть – бери.
И Ольга подумала: плохо, что люди изъясняются словами, а не душой…
А Михаил был рад, что их вчерашняя ссора не разгорелась, погасла.
- Я тебе всё равно позвоню, - сказала она. – Если даже Ирина найдет машину – надо будет их погрузить, привезти. Но ты же на месте не сидишь. Лучше ты мне позвони. Часов в двенадцать.
- Хорошо.
Он отвел Аннушку в сад и ушел в контору на планерку. Начальник предупредил его, что звонили из горисполкома, придут сегодня на объект смотреть по поводу костей. Но работе это не должно мешать.
До обеда никто не пришел. В двенадцать он позвонил Ольге, но и там всё было неопределенно. А около трех она позвонила сама. У Ирины с машиной не получилось, а забрать серванты надо сегодня.
- Миша, постарайся найти машину. А когда найдешь, заедь в редакцию за Валентином, он знает и будет тебя ждать.
День выдался у Михаила и без того напряженный. Комиссия забраковала подкрановые пути. С минуты на минуту могли прийти насчет братской могилы. А тут этот сервант. Где он возьмет машину? И вообще, что за дурацкий порядок? Что-нибудь перевезти – проблема. Магазин может только продать, остальное его не интересует. Использовать государственный транспорт нельзя, а частного не существует. Как совместить эти мудрые правила с приобретенным сервантом?
- О чем начальство задумалось?
- А, Леша. Ты подожди меня минуту, я поеду с тобой.
Михаил предупредил бригадира о возможном приходе из горисполкома и сказал, что едет на бетонный узел. Он решил доскочить до Валентина и поискать машину на месте, магазин там рядом.
- Добрось меня до центра, - попросил он чистого и цветущего, как всегда , Лешу. – Слушай, где взять машину привезти… шкаф. Слово сервант казалось ему претенциозным.
- Это же надо бортовую?
- Конечно.
- Какая тут проблема? Останови любого, поговори. На бутылку кинешь – и все дела.
Михаил вышел возле небольшого двухэтажного здания редакции газеты. Он сюда ещё ни разу не заходил и вообще газетчиков недолюбливал. Был у него как-то на стройке один корреспондент; ходил, смотрел, с людьми разговаривал, а потом написал какую-то чушь. Вроде хвалил и коллектив , и прораба, а читать было стыдно, настолько всё было казенно, «по-газетному», будто человек свалился с луны и ничего в земной жизни не смыслил. Корреспондент писал о «размахе социалистического соревнования, которое позволило участку добиться высоких производственных показателей». Михаил и раньше читал об этом «размахе» и допускал, что где-то он, наверное, существует, хотя самому наблюдать его не приходилось. А когда так написали о его участке – усомнился в этом. Просто один работает лучше, другой – хуже, и того, кто работает лучше, считают победителем соревнования. Но кому нужна эта ложь?
Михаил всё чаще сталкивался со странным явлением: будто в каждом человеке каким-то образом уживались два человека – один естественный, другой официальный, и жили они в непересекающихся плоскостях. Тот корреспондент, показавший себя чистейшим дураком в своей статье, в обыденной жизни (они потом встречались) оказался совсем не глупым человеком.
Михаил хотел зайти сначала к Валентину, а потом уже вместе думать дальше, но увидел стоявшую неподалеку бортовую машину. В кабине сидел молодой чернявый парень.
- Надо шкаф перевезти. Не поможешь?
- Откуда куда?
- Из мебельного на квартиру. Тут – с километр.
Парень посмотрел на часы.
- За полчаса управимся?
- Должны.
- Садись.
- Я ещё одного человека позову.
- Только поскорей.- Водитель снова посмотрел на часы.
Валентин оказался на месте, заведующая тоже, и они быстро погрузили два серванта, на которых мелом было написано «Продан».
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)